Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 53 страниц)

1915–1916. РУССКИЙ ЖУРНАЛИСТ СОЗДАТЕЛЬ ЕВРЕЙСКОГО ЛЕГИОНА

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

СРЕДИ беженцев, живших в лагере, несколько сот молодых мужчин имели российское гражданство. По соглашению о капитуляции между Россией и Египтом русский консул мог претендовать на экстерриториальную юрисдикцию над ними; и он, не теряя времени, потребовал, чтобы они вернулись в Россию и вступили в ряды армии. Более того, он призвал британские власти активно содействовать выполнению требований.

Следовало немедленно что-то предпринять. Жаботинский присоединился к депутации еврейской общины к советнику губернатора (который, пишет Жаботинский, и был настоящим начальником). Депутацию возглавил Эдгар Суарес – "богатый банкир и убежденный ассимилятор".

"Во время этой аудиенции, – пишет Жаботинский, – я, старый поклонник испанского еврейства (это, по-моему, лучшие евреи на свете), подметил еще одно их достоинство, которого прежде не знал: как сефард разговаривает с начальником в городе, находящемся на военном положении. Суарес спросил его:

– А вы помните, ваше превосходительство, что творилось в Александрии два года тому назад, когда этот же самый консул Петров хотел арестовать русского еврея Р. на том основании, что тот был "политическим преступником" в России?

– Помню, – отозвался губернатор несколько уныло, потому что действительно не забыл еще той громадной демонстрации десяти тысяч эспаньолов на главных улицах Александрии, с этим самым Суаресом во главе толпы.

– А помните, – опять спросил Суарес, – как вам пришлось вызвать пожарную команду с большой кишкою – а мы все-таки не выдали того "преступника"?

– Еще как помню, – ответил губернатор, теплее, уже с улыбкой, потому что, в конце концов был все-таки, "a sport" и умел ценить удачную проделку. – Что же мне было делать, когда какой-то босяк перерезал пожарную кишку?

– Позвольте представиться, – ответил Суарес, – я и был тот босяк.

Губернатор рассмеялся.

– Будьте спокойны, – сказал он, – ваших молодых людей мы не выдадим. Конечно, дело очень щекотливое – капитуляция, военное время… но о выдаче не может быть и речи".

После этих переговоров Жаботинский отправился знакомиться с Иосифом Трумпельдором. Тот был уникальным явлением среди своих современников. Он участвовал в русско-японской войне 1905 года и потерял левую руку в битве за Порт-Артур. Будучи в плену, организовал сионистские группы и собирал деньги в Еврейский национальный фонд среди узников-евреев. Он был единственным евреем, получившим офицерский чин в царской армии. После войны ему было пожаловано разрешение поступить в университет, где он закончил юридический факультет; вслед за этим он уехал с халуцианским[212]212
  Сипур Ямай, стр. 126.


[Закрыть] движением в Палестину и был сельскохозяйственным рабочим в Галилее.

После героической гибели Трумпельдора в Палестине в 1920 году Жаботинский посвятил ему проникнутые теплым чувством страницы; воспоминания многих других, знавших его, передают образ человека с необычайно сильным характером (и немалым упрямством), добрым сердцем и совершенно бескорыстного.

Жаботинский так заключает воспоминания, посвященные Трумпельдору:

"По-еврейски любимое выражение его было "эйн давар" – ничего, не беда, сойдет. Рассказывают, что с этим словом на губах он и умер пятью годами позже"[213]213
  «Слово о полку», стр. 117.


[Закрыть].

Ему-то Жаботинский и рассказал о своем плане создания еврейской боевой дружины, чтобы сражаться за Палестину; на следующий день Трумпельдор обещал свою поддержку, – и они стали планировать дальнейшие шаги.

В тот же вечер они созвали заседание членов комитета по делам беженцев и получили большинство в пять голосов против двух при одном воздержавшемся. Это было 3 марта 1915 года – 16 адара 5675 года еврейского летосчисления[214]214
  Предъявление печатного фрагмента описано Д. Юделовичем, «а-Машкиф», 20 сентября 1940 года.


[Закрыть].

После заседания последовало первое испытание плана. Молодежь из числа беженцев была приглашена на митинг в мафрузовском бараке. Пришли около двухсот человек. За столом президиума вместе с членами Комитета находились Трумпельдор и главный раввин Делла Пергола.

Жаботинский описал им положение. Англичане не выполнят просьбу консула Петрова, но оставаться в бараке до бесконечности на чужом иждивении не годится. "С другой стороны рано или поздно британская армия двинется из Египта в Палестину. Из Яффы ежедневно приходят новые грустные вести: турки запретили еврейские вывески на улицах, выслали доктора Руппина, представителя сионистской организации, несмотря на то что он немец; арестовали руководящих деятелей еврейского населения и заявляют, что после войны уж и совсем никакой еврейской иммиграции не допустят. Итак?.."[215]215
  В основном благодаря влиянию Аарона Аронсона, организовавшего «шпионскую сеть» Нили в Палестине.


[Закрыть].

Следовательно, сказал им Жаботинский, должен прозвучать призыв к формированию Еврейского легиона для освобождения Палестины. Реакцией был полный энтузиазм. На клочке бумаги из сборника упражнений Жаботинский набросал на иврите текст резолюции. Она датирована 18 днем адара 5675 (5 марта 1915 года). Ее основополагающий первый параграф гласит: "Подразделение волонтеров-евреев сформировано в Александрии. Оно предоставляет себя в распоряжение британского правительства в целях участия в освобождении Палестины". Зеев Глускин, крупный винодел из Ришон ле-Циона и старейший член Комитета, подписался первым, вслед за ним – Жаботинский и Трумпельдор (документ содержит еще 100 с лишним имен).

После подписания Жаботинский завершил собрание неожиданной демонстрацией. Он показал присутствующим потрепанный кусок пергамента, обнаруженный им на мусорной свалке среди разрухи после погрома в Кишиневе 12 лет тому назад. Пергамент содержал слова "Бэ Эрец нохрия" (в чужой стране). Он вспомнил ужасы Кишинева, потом добавил: "Документ, подписанный вами, и есть ответ Кишиневу"[216]216
  «Слово о полку», стр. 118.


[Закрыть].

Трумпельдор времени не терял. На следующий же день Жаботинский, войдя во двор Габбари, увидел "полный парад". Три группы молодых людей учились маршировать, несколько девушек шили флаг, комитет школьников был занят переводом военных терминов на иврит. Затем появился Трумпельдор, и три группы промаршировали перед ним.

"Боже милосердный, – прошептал Жаботинский, – они маршируют, как овцы". "Ничего", – ответил Трумпельдор.

Некоторые из чиновников, бывших в британской администрации в первые годы войны, позднее сыграли значительную роль в Англии, в продолжении сионистской цели[217]217
  «Слово о полку», стр. 119–120 и Сипур Ямай, стр. 130–131.


[Закрыть]. Первым из них был Рональд Грэхем, «советник» при египетском министре внутренних дел.

К нему-то в один прекрасный день в Каире и пришла делегация, представляющая еврейских беженцев из Палестины, с предложением, тогда еще казавшимся фантастическим: еврейское боевое подразделение в помощь англичанам в завоевании Палестины.

"Он оказался точно таким, каким в книгах изображают шотландцев: сдержанный, неразговорчивый, внимательно прислушивается, но вопросы задает скупо. Зато вскоре выяснилось, что дело он делает быстро и точно. Он спросил: "На сколько рекрутов вы рассчитываете?", отметил что-то в записной книжке и сказал коротко:

– От меня это не зависит, но постараюсь"[218]218
  Сипур Ямай, стр. 129–131.


[Закрыть].

От Грэхема делегация, состоявшая, помимо Жаботинского и Трумпельдора, из Залмана Давида Левонтина, управляющего еврейским Колониальным трестом (Сионистский банк) в Палестине; господина Марголиса, представителя нобелевской нефтяной компании, и Глускина, – отправилась к генералу Максвеллу, в то время командующему небольшими британскими силами в Египте. Они убедили Трумпельдора надеть свои четыре георгиевских креста: два бронзовых и два золотых. Генерал взглянул на него проницательно и спросил по-французски: "Порт-Артур, как я понимаю?" Однако сделать для них Максвелл мог очень мало. Он не слышал о планах наступления на Палестину и сомневался, будет ли оно вообще иметь место. Более того, ему не позволялось брать иностранцев в Британскую армию.

"Я могу предложить только одно, – сказал он, – чтобы ваша молодежь сформировала подразделение для транспортировки на мулах и послать его на какой-то другой участок турецкого фронта. Больше я ничего не могу сделать".

Жаботинский был глубоко разочарован, но чего еще в этих обстоятельствах можно было ожидать от Максвелла?

Его реакция, тем не менее, явно возникала из более глубинного источника – доводившего его почти до агонии столько раз в прошлом и еще не раз омрачавшего многие периоды его жизни. Сложности, сомнения и неуверенность, связанные с войной с Турцией, ему удалось преодолеть. Детали будущего были пока что скрыты, но результат, развивающийся из всех составляющих, виделся вполне ясно: распад Турецкой империи.

Более того, он вскоре написал книгу, объясняющую причины этого. Исторические цели союзников, так же, как и Центральной оси, сосредоточились на этом распаде; конфликт был неизбежен. Но его снова остановило сознание, что понятное ему положение дел "на пять минут позже" становится столь же ясным для всех остальных – включая и британское правительство. Подавленные члены делегации провели всю ночь в номере Глускина, обсуждая положение. Они пришли к неожиданному заключению.

Жаботинский оставил живой детальный рассказ.

"Нам, штатским, казалось, что предложение генерала Максвелла надо вежливо отклонить. Французское слово "Corps de muletiers", которое он употребил, прозвучало в наших ушах очень уж нелестно, почти презрительно: пристойная ли это комбинация – первый еврейский отряд за всю историю диаспоры: возрождение, Сион – и погонщики мулов? Во-вторых, "другой турецкий фронт". Что нам за дело до "других" фронтов? Неясно было даже, о каком именно фронте он говорил: первая морская атака на Галлиполи тогда уже закончилась провалом, о том, что подготавливается второе наступление, на этот раз уже с высадкой солдат на самом полуострове, – об этом еще только шептались. Но одно было ясно: в Палестину их не поведут. Значит, надо отказаться.

Другого мнения был Трумпельдор.

– Рассуждая по-солдатски, – сказал он, – я думаю, что вы преувеличиваете разницу. Окопы или транспорт – большого различия тут нет. И те, и те – солдаты, и без тех, и без других нельзя обойтись; да и опасность часто одна и та же. А я думаю, что вы просто стыдитесь слова "мул". Это уже совсем ребячество.

– "Мул", – отозвался кто-то из нас, – ведь это почти осел. Звучит как ругательство, особенно по-еврейски.

– Позвольте, – ответил Трумпельдор, – по-еврейски ведь и "лошадь" тоже ругательство – bist a ferd! – но службу в коннице вы бы считали для них честью. По-французски chameau – самое обидное слово; однако есть и у французов, и у англичан верблюжьи корпуса, и служить в них считается шиком. Все это пустяки.

– Но ведь это и не палестинский фронт?

– И это не так существенно, рассуждая по-солдатски. Чтобы освободить Палестину, надо разбить турок. А где их бить, с юга или с севера, это уж технический вопрос. Каждый фронт ведет к Сиону.

Так мы ничего и не решили.

Идя домой с Трумпельдором, я ему сказал:

– Может быть, вы и правы, но я в такой отряд не пойду.

– А я, пожалуй, пойду, – ответил он"[219]219
  Письмо Трумпельдора в «Ди Трибюн», Копенгаген.


[Закрыть].

На следующий день, вернувшись в Александрию, Жаботинский сказал Трумпельдору, что едет в Европу.

– Если генерал Максвелл изменит свою позицию и согласится сформировать настоящее боевое подразделение, сообщи мне телеграммой, и я вернусь. Если нет, постараюсь найти других генералов.

Его отъезд ускорили две телеграммы. Одна пришла за неделю до того, и он проигнорировал ее. Это был запрос из "Русских ведомостей", не собирается ли он окончательно поселиться в Египте. Вторая ждала его по возвращении из Каира. Она пришла из Генуи, содержала просьбу о встрече и была подписана Петром (Пинхасом) Рутенбергом[220]220
  Цитируется Бар-Зоаром, стр. 75.


[Закрыть].

Высланный из России П. Рутенберг, активно участвовал в Русском социал-революционном движении в революцию 1905 года. Бытовало устойчивое мнение, что он имел отношение к убийству бывшего священника Гапона.

Жаботинский по дороге в Египет узнал от русского журналиста в Риме, что Рутенберг стал страстным сионистом и обзавелся связями с влиятельными политиками во Франции и в Италии. С самого начала войны он активно пропагандировал участие евреев на стороне союзников. С его точки зрения такое участие могло заставить русское правительство либерализовать политику по отношению к евреям. В сентябре 1914 года Рутенберг встречался в Лондоне с Вейцманом, и Вейцман его позицию поддержал. Но с тех пор никакого продвижения по намеченному пути не было.

Жаботинский отплыл в Италию в середине марта.

Он не подозревал, насколько существенным для реализации идеи Еврейского легиона окажется несогласие с ним Трумпельдора.

Трумпельдор поспешил воплотить свое решение. Комитет, призвавший добровольцев две недели назад, теперь собрал их, чтобы доложить о встрече с генералом Максвеллом и объявить о самороспуске – иными словами, считать клятву, подписанную ими на собрании в "Мафрузе", недействительной.

Трумпельдор же объединил волонтеров и добился согласия Максвелла. Через несколько дней тот прислал командира начальному подразделению, подполковника Джона Генри Паттерсона. Трумпельдор созвал новый митинг еврейских добровольцев. Перед ними выступил Паттерсон. Подполковник призвал присоединиться к подразделению, предлагаемому британцами, – отряду погонщиков мулов, для службы в Галлиполи. В течение следующих двух дней в отряд записались 650 человек; 562 из них были отправлены в Галлиполи[221]221
  Письма Вейцмана, том VII, стр. 25, 26, 27.


[Закрыть]. Такая необычная готовность со стороны британской администрации объясняется просто. Первая английская морская атака в Дарданеллах была отражена; планировалась вторая попытка в ближайшем будущем – на этот раз высадка в Кейп Хеллем. Экстренная подготовка 500 добровольцев для транспортного отряда была важной подмогой озабоченному армейскому командованию.

Сионистское подразделение погонщиков мулов под командованием подполковника Паттерсона и получившего звание капитана Трумпельдора выступило из Египта 17 апреля 1915 года. 25 оно вместе с другими подразделениями британской армии приняло участие в высадке в бухте Хелес. Но тут следует отметить, что участию евреев-сионистов в военной акции союзников предшествовали серьезные попытки отговорить Иосифа Трумпельдора от этого, причем с неожиданной стороны.

Власти в Палестине арестовали руководителей рабочего движения Давида Бен-Гуриона и Ицхака Бен-Цви. На допросах постоянно муссировалась их связь с всемирным сионистским движением. Бен-Гуриона и Бен-Цви депортировали. Их прошение на имя Джемала-паши, заявления о лояльности к Оттоманской империи остались без ответа. В конце марта по пути в Америку они остановились в Александрии. Встретившись с Трумпельдором, они узнали о сионистском корпусе погонщиков мулов. Реакция лидеров сионистов-рабочих была резко отрицательной. По их мнению подобные действия неизбежно Вызовут жесткие меры со стороны турок по отношению к палестинским евреям. Власти Оттоманской империи могут запросто уничтожить их общину.

"Трумпельдор, – писал Бен-Гурион в своих воспоминаниях, – не последовал нашему совету"[222]222
  Сипур Ямай.


[Закрыть].

Между тем Жаботинский встретился в Бриндизи с Рутенбергом. Быстро обнаружилось полное совпадение точек зрения, хотя до того они даже не переписывались.

Находясь в Италии, Рутенберг пришел к мысли о необходимости еврейского участия в войне раньше Жаботинского, то есть до вступления в войну Турции. Рутенберг считал, что так можно добиться двух целей: во-первых, повлиять на еврейское общественное мнение в пользу союзников (тогда Великобритания и Франция в свою очередь окажут давление на Россию); во-вторых, реализовать после победы союзников еврейские национальные надежды в Палестине.

Уже в сентябре 1914 года Рутенберг приехал Англию и представил свой замысел Вейцману, который его одобрил. Они даже приступили к обсуждению практической стороны дела. И Вейцман, и Рутенберг сочли, что в случае реализации замысла лучшим кандидатом для ведения переговоров с союзниками будет Жаботинский.

Месяц спустя Рутенберг счел свои контакты обнадеживающими и телеграфировал Вейцману с просьбой немедленно прислать в Геную для переговоров Жаботинского. Однако Вейцман в тот момент не знал местонахождения Жаботинского[223]223
  Бен-Зохар, стр. 104–109.


[Закрыть]. Через несколько дней Турция вступила в войну, – и Рутенберг, наконец, разыскал Жаботинского в Египте. Их беседа была короткой и плодотворной. Они пришли к согласию по двум основным вопросам. Во-первых, относительно человеческих резервов: «В Великобритании, во Франции, в нейтральных странах, где множество молодых евреев, в большинстве из России, скитались обездоленные и без цели. И хотя Америка была далеко, там их тоже можно было найти. Второе: Великобритания была наилучшим партнером для проекта, но не единственным. Италия с ее амбициями в Средиземноморье и Франция с традиционной заинтересованностью в Леванте, обе могут быть приняты в расчет»[224]224
  Д. Бен-Гурион: «Навстречу будущему» (5 мая 1915 года) в сборнике Ми Ма'амад Ле'ам (от класса к нации), Тель Авив, 1955. Заметным исключением среди руководства Поалей-Цион был Нахман Сыркин, «отец социалистического сионизма» – за что и был исключен из исполнительного комитета организации. В 1897 году в Берне его лекция о социалистическом сионизме вызвала первую – и пророческую – речь Жаботинского.


[Закрыть].

Они решили, что вместе поработают в Риме; затем Жаботинский поедет в Париж и Лондон, а Рутенберг отправится в Штаты.

Начало деятельности в Риме оказалось совершенно безрезультатным. Контакты Рутенберга, как и те, что завязал Жаботинский через своих друзей – бывших студентов, дали возможность собрать сведения, что Италия будет участвовать в войне, но официально никто ничего не знал.

Единственные крохи утешения принесли лидер социалистов Луиджи Бисолляти и заместитель колониального секретаря синьор Моска: "Если мы вступим в войну, приходите ко мне. У вас отличный план, и мы сумеем тогда его обсудить".

Рутенберг и Жаботинский расстались, Рутенберг отбыл в Соединенные Штаты. С тех пор он более ни разу не упоминается в воспоминаниях Жаботинского. Это молчание со стороны Жаботинского – чистое благородство.

Ибо в США Рутенберг предал своего единомышленника. Причем отнюдь не в связи с изменившимися взглядами. Его позиция осталась прежней. Он просто не нашел в себе силы активно противостоять негативному отношению американского еврейства к идее еврейского участия в войне.

Инициаторами и проводниками такого отношения стали прибывшие в Штаты незадолго до Рутенберга лидеры лейбористов Бен-Гурион и Бен-Цви. У них был собственный план, который они энергично проводили в жизнь в еврейских общинах США. Бен-Гурион и Бен-Цви призывали молодежь вступать в новую организацию добровольцев, планирующих ехать после окончания войны в Палестину строить страну. Труды лейбористов привели к жалким результатам, и идея была вскоре забыта.

Объясняя ее, Бен-Гурион утверждал, что создание родины не может быть достигнуто ни войной, ни дипломатическими усилиями или конференциями, а только трудом народа. "Политические права и легальные гарантии – практический результат настоящей победы, – писал он в то время.

– Они не являются условием для практической работы, во всяком случае, не определяющим условием".

Это была адаптированная к злобе дня позиция так называемых "практических" сионистов, веровавших, что мирный, тихий созидательный труд в Палестине шаг за шагом приведет к созданию еврейского государства; они же и противопоставили этот план политике герцлевских, или "политических" сионистов, выступавших за обретение политических гарантий как фундамента для созидательной работы, пока еврейское население не станет преобладающим. Бен-Гурион считал, что приближающаяся мирная конференция должна признать еврейские права на создание национального очага в Палестине. Он не мог предсказать, кто выиграет войну, но выразил убеждение, что отношение властей Турции – хоть и применявших в прошлом дискриминационную и ограничительную политику по отношению к евреям, – изменится в пользу сионизма – если Оттоманская империя окажется среди победителей"[225]225
  Цитата из Шехтмана, том I, стр. 211–212.


[Закрыть].

Таким образом, убежденный, что мирная конференция признает еврейские права в Палестине независимо от того, кто выиграет войну, и что турки, которым, как он писал, "принадлежит Палестина", отнесутся благосклонно к сионистскому строительству, он пришел к заключению: еврейское участие в войне не нужно и даже вредно – турки могут отыграться на еврейской общине в Палестине.

Враждебное отношение к идее легиона было характерным для большинства в существовавшей лейбористской сионистской организации "Поалей-Цион", состоявшей в основном из российских иммигрантов (многие были и против вступления в войну Америки)[226]226
  «Слово о полку», Сипур Ямай. Трудно не составить впечатления, что Делькассе был не вполне откровенен, что его запоздалое выражение раскаяния могло быть искренним; но практически одновременно с его беседой с Жаботинским посол Франции в Санкт-Петербурге, Морис Палеолог, делал все, чтобы убедить русских в праве Франции на всю Сирию, включая Палестину (М. Палеолог. Воспоминания посла. Лондон, 1923, том I, стр. 193, 303.)


[Закрыть].

Более того, сионистская организация Америки не только объявила нейтралитет, но и, через свой орган "Маккавей" (ноябрь-декабрь 1914 года) – оправдывала вступление Турции в войну, а позднее (февраль 1915-го) даже находила оправдание высылке Турцией евреев нетурецкого подданства из Палестины[227]227
  См. Письма Вейцмана, том VIII, стр. 154, 155, 156.


[Закрыть].

Рутенберг был, по всей видимости, настолько ошеломлен этим фронтом оппозиции, что впал в бездействие. В 1917 году он вернулся в Россию и стал членом революционного правительства Керенского; впоследствии он прибыл в Палестину и внес свой блестящий вклад в дело ее электрификации. В течение еще двух лет – пока Жаботинский не добился успеха в Англии – организованной деятельности за Еврейский легион в Штатах не было.

Жаботинский прибыл в Париж в начале апреля и охарактеризовал результаты как "очередную неудачу". Поскольку его замыслом было заинтересовать в легионе французское правительство, такой комментарий был оправдан. Но из Парижа он уехал, тем не менее, с несколькими немаловажными приобретениями в целях задуманной им кампании. Он познакомился с Густавом Эрве, завоевавшим известность как радикальный идеалист-пацифист, но, несмотря на это, с самого начала войны ставшим столпом воюющей Франции. Он был проверенным другом сионизма и сразу же оценил потенциальную важность идеи Жаботинского.

Именно он представил Жаботинского министру иностранных дел Теофилю Делькассэ.

"Наша беседа, – пишет Жаботинский, – впервые раскрыла мне секрет, подтвердившийся последующими наблюдениями: в рядах счастливцев-наций, имеющих свои государства, совсем необязательно быть гением, чтобы пробиться в верхушку важных государственных мужей. С нами, в сионистском движении, дело обстоит куда сложнее.

Помимо того, Делькассэ принадлежит к старой "классической" дипломатической школе, которая может играть в "секреты", и чья идея о поведении государственных мужей выражена знаменитой эпиграммой Та-лейрана: "речь – наилучшее средство для сокрытия мысли". Делькассэ заявил, что не верит, будто право на Палестину прочие державы уступят Франции. Жаботинский заметил, что после войны весьма вероятно создание объединения держав, правящих Палестиной, и Франция, естественно, будет одной из них. В этом случае, спрашивал он, будет ли французское влияние благоприятно для сионизма?

"На что Делькассэ капризно ответил:

– Разве Франция недостаточно доказала свою симпатию к израэлитам? Разве наша великая революция не провозгласила равенство?..

– За все это, господин министр, мы искренне и навечно благодарны, – сказал я, – но я приехал из России и Украины, где 6 миллионов евреев преследует одна мысль – что будет с Палестиной? (надеюсь, Всевышний простит мне эти 6 миллионов, преследуемых одной мыслью!).

Делькассэ отреагировал сменой темы разговора; и когда Эрве рискнул упомянуть, что еврейское подразделение сформировано в Египте, он перебил:

– Так-то я и слышал, но для Галлиполи!

Эрве настойчиво продолжал.

– Это верно, – сказал он, – но сионисты хотели организовать новое подразделение для Палестины, и они будут счастливы, если такое подразделение могло бы присоединиться к французской армии".

Жаботинский поспешил добавить предупредительную фразу: "Если французское правительство симпатизирует сионизму".

Много позже, после создания легиона и рождения Декларации Бальфура, Делькассэ признался Полю Комбону, французскому министру в Лондоне, что сожалеет о своей позиции в том разговоре.

Жаботинский, хоть и был глубоко разочарован, прояснил для себя позицию французского правительства. Он послал в Лондон отчет с двумя выводами:

а) Франция уже сознает, что ей не удастся аннексировать Палестину;

б) правительство не заинтересовано в сионизме[228]228
  Письма Вейцмана, том VII, стр. 47, 25 ноября 1914 года.


[Закрыть].

Свой рапорт он адресовал Вейцману. Его свиданию с Делькассэ предшествовала длинная беседа с Вейцманом в Париже, и тот рассказал ему о первых шагах своей дипломатической деятельности в Лондоне и о том, что некоторые представители официальных кругов Великобритании стали восприимчивы к идее послевоенного еврейского возрождения в Палестине под британским покровительством.

Как раз к моменту приезда Жаботинского в Париж Вейцману нужно было срочно установить: насколько Франция заинтересована и заинтересована ли вообще участвовать в будущем Палестины. Те, кто в британском правительстве выразил такую заинтересованность, опасались, что односторонние действия Великобритании вызовут раздражение Франции: Сирия вообще и христианские святые места в частности традиционно рассматривались как сфера французского влияния.

Ответ Делькассэ Жаботинскому, не оставляя сомнений в официальном равнодушии Франции, определил, что впредь основные усилия сионистов будут сконцентрированы в Британии. Вейцман вернулся в Лондон и нетерпеливо ждал депешу Жаботинского[229]229
  «Слово о полку», стр. 132.


[Закрыть].

Разговор с Вейцманом обрадовал Жаботинского, поскольку Вейцман приветствовал идею легиона. Более того, он обещал помощь, и, пишет Жаботинский, пришло время, когда он сдержал свое обещание.

В Париже Жаботинский также получил дружеское еврейское напутствие – от барона Эдмона де Ротшильда. Когда Жаботинский рассказал ему о создании Корпуса погонщиков мулов, он был восхищен и уговаривал Жаботинского не сдаваться.

– Добейся, чтобы это превратилось в настоящий легион, когда придет время военных действий в Палестине! – сказал он.

"И хотя, – пишет Жаботинский, – в глубине души прозвучал вопрос: почему я, почему не ты? Тебе наверняка это легче, – я был благодарен за его доброе напутствие".

Он познакомился и с сыном Ротшильда Джеймсом, сержантом во французской армии, который был госпитализирован с раной, полученной на фронте.

Джеймс расспрашивал Жаботинского о легионе, "наполовину соглашаясь, наполовину иронично". Позднее в Англии он помог Жаботинскому своими связями, впоследствии сам вступил в еврейское подразделение и проводил вербовку для этого подразделения в Палестине. Жаботинский, разумеется, не знал, что Джеймс Ротшильд уже продемонстрировал свое политическое мышление несколько месяцев назад в беседе с Вейцманом о стиле, в котором следовало подойти к обсуждению вопроса о послевоенной Палестине с британскими государственными деятелями. Он призвал Вейцмана быть откровенным в выражении требования еврейского государства в Палестине и не ограничиваться идеей организации еврейских поселений. Он подчеркивал, что требования сионистов должны быть подкреплены не только гуманитарными соображениями, но и доводом, что это в интересах Великобритании[230]230
  См. Письма Вейцмана, том VII, стр. 156, 18 апреля 1915 года.


[Закрыть].

Но наиболее ценным достижением в Париже Жаботинский считал визитную карточку Шарля Сеньебоса, знаменитого историка.

На обороте Сеньебос набросал записку своему другу Уикхэму Стиду, редактору иностранного отдела в лондонской "Таймс".

"Много нашел я потом людей, которые помогли мне в моей работе, но из всех талисманов эта записка оказалась сильнейшим, – вероятно, потому, что открыла мне доступ не просто к влиятельному человеку, а к журналисту. Я писал уже о том, что держусь очень высокого мнения о своем ремесле и о значении людей, принадлежащих к этому цеху. Может быть, и стыдно признаться, но я всегда считал, что журналисты есть, будут и должны быть правящей кастой мира… Но еще много прошло времени, прежде чем удалось мне использовать ту карточку; а пока – Париж был провалом"[231]231
  «Повесть моих дней», стр. 124.


[Закрыть].

Из Парижа он отбыл в Лондон; и он подводит итог своей лондонской главе: "снова неудача". Сопоставление дат раскрывает, что Жаботинский провел в Англии в общей сложности не больше месяца. Он прибыл в Лондон не ранее 17 апреля. Вейцман описывает их встречу в Манчестере 18-го, где Жаботинский передал ему детали беседы с Делькассэ. Вейцман писал в тот день письма матери, в Россию, и Жаботинский, как и Соколов и Членов, приехавший с ним в Манчестер, послал свои приветствия[232]232
  «Повесть моих дней», стр. 124.


[Закрыть]. Через месяц, 21 мая, Жаботинский уже пребывал в Бергене, в Норвегии.

Резкая оценка поездки как "неудачи" была, конечно, преувеличением. Абсолютный чужак в Англии, к тому же безвестный иностранец, без организации, с очень малочисленными друзьями, и не мог всего за месяц усилий добиться революционного переворота в отношении к войне Великобритании. Военная верхушка, во главе которой восседал облеченный авторитетом и напористый лорд Китченер, министр обороны и военный идол британцев, с ожесточением сопротивлялась идее серьезного наступления на Восток. Более того, лорд Китченер решительно возражал против формирования "особых подразделений".

Ощущение неудачи, пронизывающее этот период в книге Жаботинского, объясняется еще и тем, что тогда преобладало ожидание быстрого завершения той войны, следовательно, успех должен быть завоеван быстро или потерян бесповоротно.

Максимум, чего Жаботинский смог достичь в этих условиях, заключался в составлении представления об обстановке в Великобритании и об объеме поставленной им задачи.

Действительно, в той же главе он формулирует несомненные достижения в этот период "неудач".

"Прежде всего научил он меня той важной истине, что в общественной жизни, особенно в борьбе за идею, начатое дело часто растет именно провалами. Как-то так выходит, что каждое поражение потом оказывается шагом к победе. Каждое поражение приносит новый десяток сторонников, иногда именно из круга вчерашних врагов. Как-то внезапно врагов этих осеняет откровение, что хоть они боролись против тебя, но в душе надеялись, что ты их победишь, – и твое поражение оставляет в их сердцах пустоту, с искоркой сожаления…"[233]233
  В его распоряжении еще не было окончательной цифры в 650 человек.


[Закрыть].

Действительно, Жаботинский уже тогда начал осознавать, насколько ошибочным был его отказ от участия в формировании подразделения погонщиков мулов. Значимость этой акции еще не обрисовалась во всей полноте, но даже его собственная деятельность продвигалась быстрее благодаря этой маленькой подсобной единице в Галлиполи. В книге о легионе он признает ошибку и анализирует ее. "Эти месяцы были для меня школой терпения: теперь бы я мог написать целую теорию терпения в нескольких томах. Суть ее была бы в том, что после каждого провала надо себя проэкзаменовать и спросить: а ты, может быть, не прав? Если не прав, сходи с трибуны и замолчи. Если же прав, то не верь глазам: провал не провал, "нет" не ответ, пережди час и начинай сначала"[234]234
  Военное министерство, 32/1539.


[Закрыть].

Вопрос, смог бы он предпринять что-либо весной 1915 года, не будь Сионского корпуса погонщиков мулов, остается открытым. Не теряя времени он воспользовался запиской Сеньебоса, рекомендовавшего его Уикхэму Стиду. Уже 25 апреля Стид доложил о разговоре с Жаботинским своему боссу Джеффри Робинсону, издателю "Таймс", а Робинсон связался с министром обороны. Вторично он был представлен министерству обороны 29 апреля Исраэлем Зангвиллом. Прославленный англо-еврейский новеллист вышел из состава Всемирной сионистской организации после диспута об Уганде на 6-м Сионистском конгрессе и сформировал организацию территориалистов, ратовавших за еврейское государство вне Палестины, но за идею легиона он ухватился незамедлительно. Более того, еще до встречи с Жаботинским он направил в Александрию телеграмму с поздравлениями по поводу формирования Сионского корпуса погонщиков мулов.