Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 53 страниц)

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

СРЕДИ историков и летописцев того периода существует тенденция описывать беспорядки 6 мая 1921 года как причину и отправной момент отхода Сэмюэла от сионистского кредо, начало процесса приспособления к арабскому подходу, ставшего в конце концов характерным для его правления. Это глубокое заблуждение. Тем не менее оно пронизывало весь сионистский истеблишмент того времени. Вейцман в телеграмме из Нью-Йорка взывает к Сэмюэлу открыть порты Палестины «во имя всего, чем дорожим вы и мы». Но уже в то время Сэмюэл далеко отошел от этих интересов; и хотя не все признаки этого проявлялись публично, достаточно много в его поведении заслуживает пересмотра и переоценки.

Он подал Вейцману ранний сигнал в марте 1920 года своей паникой: "слабый, испуганный и трепещущий" – таким он был, получив известия о двух арабских демонстрациях в Иерусалиме. "Ему понадобится большая встряска, – пишет Вейцман Вере, – прежде чем он поймет реальность ситуации".

Память об этом инциденте, возможно, стерлась волной эйфории от самого факта назначения на пост верховного наместника – еврея. Этот феномен, по-видимому, ослепил и Жаботинского, скрыв явно неожиданное поведение Сэмюэла в первые же дни и недели его администрации: он не предпринимал ничего для ее очистки от антисионистских и антисемитских элементов.

Он ввел одного просиониста, друга Вейцмана, на вновь созданную должность гражданского секретаря администрации (фактически своего заместителя) мягкотелого, неагрессивного Уиндама Дидса. Но все старшие по чину чиновники, состоявшие на службе к его прибытию, остались на местах. В информации об известных противниках сионизма и Декларации Бальфура он не нуждался. Они были ему хорошо известны. Он был прекрасно осведомлен обо всей информации по этому вопросу, полученной Сионистской организацией. Г. Сэмюэл сам был так рассержен антиеврейским поведением самого высокопоставленного из них, губернатора Иерусалима Рональда Сторрса, что уже в 1919 году обратился к сэру

Рональду Грэхему в Иностранном отделе с жалобой. Теперь же без малейшего упрека он восстановил его губернатором Иерусалима, вызвав у пораженного Сторрса цветистые, благодарственные фразы за доверие и веру в него Сэмюэла. Но будучи тонким и расторопным человеком, Сторрс тотчас использовал выгодное отношение, пожалованное ему этим робким еврейским начальником. В свое благодарственное письмо он также включил и нападки, в равной степени вдохновенные и лживые, на критику в его адрес комиссии по расследованию погрома 1920 года. Сэмюэл, обязавший себя относиться к Сторрсу как к человеку, невиновному в своем поведении по отношению к еврейскому населению, теперь помог ему отвести все обвинения, выдвинутые комиссией: переправив письмо Сторрса в Лондон, он нашел нужным приложить собственные выражения поддержки.

Поведение Сэмюэла в первые недели на его посту сделало совершенно очевидным для Сторрса и по, существу, для всех чинов в администрации, что он не намерен поддерживать принцип, по которому слугам правительства Его Величества надлежит действовать в согласии с политикой правительства. Напротив, враждебность к сионизму и антиеврейские действия не служат преградой к доверию начальства и, следовательно, к продвижению. Более того, уже в этот период Сторрс обрел явное духовное влияние на Сэмюэла. Иначе было бы непостижимо, как ему удалось провести на ключевую позицию в администрации беззастенчивого антисиониста, к тому же – махрового антисемита.

Предстояло назначение на пост политического советника. Чиновник из Иностранного отдела, рекомендованный Дидсом, оказался не готовым принять назначение. Сторрс незамедлительно предложил Сэмюэлу назначить некоего Эрнста Татэма Ричмонда. Ричмонд не являлся политическим деятелем: он был по профессии архитектором и его единственный опыт государственной службы был в области реставрации старых зданий. Но он был давним другом Сторрса. Они квартировали вместе в Каире и теперь снимали вместе дом в Иерусалиме. Сэмюэл без промедления рекомендовал в Иностранный отдел назначение Ричмонда, и в октябре 1920-го он занял этот пост.

Ричмонд, не теряя времени, стал проводить в жизнь свои идеи. Его назначение совпало с возвращением в Иерусалим Хадж Амина, который вместе с Арефом эль-Арефом и с содействия Уотерс-Тэйлора (находившегося в дружеских отношениях с Сторрсом) организовал погром в 1920 году. Хадж Амин и эль-Ареф бежали за Иордан, были приговорены заочно к 10 годам тюрьмы, а уже в июле Сэмюэл пожаловал им помилование.

Вскоре эль-Ареф был назначен губернатором Дженинской области. Через несколько месяцев умер иерусалимский муфтий, и Хадж Амин выставил свою кандидатуру, хотя не обладал образовательной или религиозной квалификацией. Он потерпел большое поражение от Хусейна эль Дин Джаралла, инспектора мусульманского религиозного суда и уважаемого ученого.

При поддержке Ричмонда сторонники Хадж Амина развязали шумную кампанию против Джаралла. Ричмонд и Сторрс, заверив Сэмюэла, что выборы были фальсифицированы, убедили его назначить Хадж Амина, как истинно желанного кандидата мусульманской общины.

Хадж Амин стал "аккредитованным" главой мусульманской общины в Палестине, получив колоссальный бюджет. Он возглавил антисионистскую агитацию и организацию арабской общины, подавляя угрозами и насилием все попытки арабского соглашения с сионизмом, и завершил свою карьеру участием в гитлеровской кампании по уничтожению еврейского народа.

Через год после назначения Ричмонд ввязался в ссору с отделом по колониям о своем статусе. Сотрудники отдела быстро отреагировали, убеждая, что представилась отличная возможность от него избавиться, основываясь и на профессиональной непригодности, и на его враждебном отношении к сионизму, Декларации Бальфура и к евреям в принципе. Сэмюэл же напыщенно защитил его как представлявшего большую ценность в отношениях с арабской общиной. Только к концу 1923 года он, наконец, признал – после особенно ядовитого меморандума, сочиненного Ричмондом, – что находит "затруднительным для Ричмонда оставаться в администрации". Когда Ричмонд наконец подал в отставку, после того как вместе со Сторрсом сыграл ведущую роль в формировании политики Сэмюэла в решающие первые три с половиной года мандата, он отправил Сэмюэлу письмо, в котором с вызовом заявил, что Сионистская комиссия, отдел по Ближнему Востоку и администрация Сэмюэла были "захвачены и движимы духом, который я в состоянии рассматривать только как зло", и что его сопротивление этим мерам было "не просто политическим, но и моральным, и даже религиозным"[872]872
  Отдел парламентских документов, отдел по колониям 733/60.


[Закрыть].

В своем отчете в отдел по колониям Сэмюэл теперь решительно утверждал, что ранее верил, что Ричмонд не противостоял на самом деле политике правительства, а всего лишь "относился критически к деталям проектов и методов приложения"[873]873
  Письма Вейцмана, том X, № 227, к Ахад Га’аму, 30 июля 1921 г.


[Закрыть].

Это самообвинение в невероятной тупости не могло скрыть реальных проблем характера Сэмюэла. Ллойд Джордж, знавший его как коллегу по Либеральной партии, был откровенен. В беседе с Вейцманом, в присутствии Бальфура и Черчилля, он "несколько раз заметил, что Сэмюэл труслив и слабохарактерен и что он, к сожалению, это слишком хорошо знает"[874]874
  Там же, № 324, к Соколову.


[Закрыть].

В тот же год Ллойд Джордж повторил это сэру Альфреду Монду[875]875
  Горас В. Сэмюэль, «Unholy Memories of the Holy Land», стр. 66.


[Закрыть].

Такой склад характера мог стать только катастрофой в палестинском и еврейском контексте. "Джуиш кроникл" указала на эту слабинку в его поведении по отношению к сотоварищам-евреям в Англии. Проницательный и непредубежденный обозреватель того периода подвел итог его карьере в Палестине: "В течение всей своей службы он страдал, и страдал остро, от того обстоятельства, что был евреем"[876]876
  Отдел парламентских архивов, отдел по колониям 733/2/17737,12 апреля 1921 г.


[Закрыть].

Его рекомендация кандидата на пост в объединенную англофранцузскую комиссию по установлению северной границы не менее красноречивое свидетельство, чем назначение Ричмонда. Из всех возможных он выбрал Уотерс-Тэйлора. Инициатива наверняка исходила от Сторрса, но Сэмюэл, безусловно, знал антисионистскую историю Уотерс-Тэйлора.

Кандидатуре тут же дал отвод отдел по колониям[877]877
  Письма Вейцмана, том X, № 228, к Уиндаму Дидсу, 31 июля 1921 г.


[Закрыть]. Британским чиновникам не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы распознать крайнюю слабохарактерность Сэмюэла. Девяносто процентов из них, по свидетельству самого Черчилля, были противниками Декларации Бальфура[878]878
  Центральный сионистский архив, отчет Соколова Комитету по мероприятиям, июль 1921 г., стр. 202


[Закрыть], и слабость Сэмюэла они использовали сполна.

Его поставили в известность, что арабы не только бесповоротно против Декларации Бальфура, но и обладают превосходящими силами, которые нельзя превозмочь. Сторрс, Ричмонд и в не меньшей степени главнокомандующий британскими силами генерал Конгрив постоянно рисовали ему мрачные картины кровопролитий и разрухи в случае неудовлетворения арабских требований.

Нет никаких данных полагать, что Сэмюэл когда-либо подошел к этим предсказаниям критически. Он целиком поддался им. В беседе с Соколовым он признавался, что основанием для закрытия иммиграции послужило то, что "нечто ужасное должно было произойти: угроза уничтожения всей еврейской общины и свержения правительства".

И это после того, как в Яффо арабская чернь под предводительством полицейских, вооруженных правительством Сэмюэла, убила безоружных евреев и бросилась врассыпную, столкнувшись с горсткой солдат и гражданской толпой, а чернь в Петах-Тикве разбежалась, как только на место происшествия прибыла конная часть.

И это было не все. Когда образованный и известный своим миролюбием Соколов возразил, что мягкая политика не будет продуктивна и превозмочь насилие может только сила, Сэмюэл использовал козырную карту Конгрива: в стране нет достаточных сил. И затем добавил: "Как либерал я не был бы в состоянии использовать силу. Я предпочту подать в отставку"[879]879
  Отдел парламентских архивов, кабинет 21/153, 9 сентября 1919 г.


[Закрыть]. Нельзя сказать, что специфические сложности Палестины не были известны Сэмюэлу до того, как он принял свой пост. Бальфур изложил эту проблему прямо и доходчиво в подробном меморандуме, представленном на совещании, организованном Ллойд Джорджем во Франции в сентябре 1919-го. В нем он писал: «Четыре великие державы преданны сионизму. Сионизм, справедливо или нет, хорошо или плохо, основан на вековой традиции, насущных нуждах, будущих надеждах, гораздо более важного значения, чем пожелания или предрассудки 700.000 арабов, населяющих теперь эту древнюю землю. Я считаю это справедливым»[880]880
  Цитата из «Еврейского хроникла», 23 сентября 1921 г.


[Закрыть].

На следующий год, в июле 1920-го, в речи на сионистской демонстрации в Альберт-Холле в Лондоне Бальфур развил это политическое кредо, используя возвышенный философский, но выразительный язык. Он признал техническую изобретательность арабских просьб о самоопределении. "Но тот, кто, обратив взгляд на мировую историю, и в частности на историю наиболее цивилизованных частей мира, не видит, что положение еврейства во всех странах совершенно исключительно, находится вне всех ординарных правил и догм; не может быть выражено формулой или заключено в одном предложении – тот, кто не понимает, что глубокий и глубинный принцип самоопределения на самом деле ведет к сионистской политике, как бы ни мало, казалось бы, он представляет ее в его строго либеральной интерпретации, не понимает ни евреев, ни сам принцип. Я убежден, что никто, кроме педантов или тех, кто предубежден из религиозного или расового чувства, не возьмется отрицать хоть на минуту, что дело еврейства абсолютно исключительно, и иметь с ним дело нужно исключительными методами"[881]881
  Отдел парламентских архивов, отдел по колониям 733/3/27262.


[Закрыть].

Британская политика была определена этим настроем, даже после чистки и урезки, которой подвергалась во время вынашивания Декларации Бальфура; Сэмюэл был назначен верховным наместником также в духе этого заявления. И более того, непохоже, что Сэмюэл осознавал, что, либерал или нет, человек, взявшийся воплотить Декларацию Бальфура в духе его речи 2 ноября 1919 года, получивший доверие, надежды и симпатии перенесшего тяжкие испытания еврейского народа и затем обнаруживший, что не в состоянии ни противостоять горстке антисемитских чиновников, ни набраться смелости использовать силу против насилия, – должен покинуть свой пост.

Сэмюэл зашел так далеко, заискивая перед арабами, что даже получил выговор из Лондона. Остановить еврейскую иммиграцию на неопределенное время было нельзя, и в скором времени ее возобновили, хоть и с дополнительными ограничениями. Тем временем Сэмюэл проявлял активность, изобретая новые меры по "подбадриванию" арабов. Едва минул месяц после майского произвола, как он произнес речь, содержавшую ни больше ни меньше как отказ от сущности Декларации Бальфура. Речь шокировала евреев. Они не знали, что первоначальный текст Сэмюэла был еще разрушительнее, и сдержал его отдел по колониям. В нем имелся параграф, определявший смысл Декларации Бальфура в том, что евреи получат возможность обрести в Палестине "духовный Центр" и что "некоторым из них, в рамках, установленных численностью и интересами настоящего населения, будет позволено прибыть и оказать содействие в развитии страны на благо всех ее жителей". Он также предлагал установление арабского представительства, параллельно с Сионистской комиссией.

Эти формулировки показались чрезмерными отделу по колониям. Черчилль попросил Сэмюэла внести поправки, поскольку может "создаться впечатление, что в результате недавних беспорядков переменилась политика правительства Его Величества"[882]882
  Текст речи Сэмюэля, Центральный сионистский архив, Z4/16055.


[Закрыть].

Но суть речи осталась неизменной. В то время как Декларация Бальфура, каждое слово в которой отмеривалось и взвешивалось снова и снова, гарантировала "гражданские и религиозные права присутствующего населения", Сэмюэл заявил теперь, что британское правительство, "которому вверено мандатом благополучие народа Палестины, никогда не навяжет ему политику, которую у этого народа есть основания считать противоречащей их религиозным, политическим и экономическим интересам". Для полноты картины он предложил исключить возможность «чего-либо типа массовой иммиграции» и обещал, что правительство рассмотрит возможность учреждения в Палестине представительных органов, – тоже идея, поддержать которую он вынудил отдел колоний[883]883
  У.А. Дидс к Вейцману, 26 ноября 1921 г.


[Закрыть]. Таким образом, он был готов привести в исполнение достаточно арабских требований, чтобы завершить фактически уничтожение сионизма. Тем не менее, его речь теперь стала почитаемым документом представляемым отделом колоний как основополагающая интерпретация Декларации Бальфура. То, что сионисты ее отвергли, было гневно осуждено как нелояльный акт. Даже Уиндэм Дидс, мышление которого теперь направлял его босс, жаловался Вейцману, что сионисты «не согласны с формулировками речи от 3 июня»[884]884
  Письма Вейцмана, том X, № 315, 13 декабря 1921 г.


[Закрыть].

Вейцман атаковал речь с опозданием, но энергично и несколько раз. Наиболее значительной его реакцией был ответ Дидсу: "Эта речь неадекватно отражает политику правительства Его Величества. Эта политика изложена в проекте мандата. С этой политикой мы все от всего сердца согласны. Когда была произнесена речь от 3 июня, я был в Штатах и Канаде. Как вам известно, я и рта не открыл для возражений. Напротив, на последнем митинге в Карнеги-Холле в Нью-Йорке я призвал американских евреев поддерживать непоколебимо их веру в палестинскую администрацию. И все же никто лучше, чем я, не мог видеть разрушительного влияния на мораль в Сионистской организации. Общепринятой интерпретацией речи стало создание не еврейского национального очага, но арабского национального очага, куда внедрят немного евреев, то есть столько, сколько необходимо в интересах арабского национального очага; и определяющим фактором служит именно арабский национальный очаг. Вполне истинно, что сионистские идеалы огорчили некоторых из арабов и некоторых британских антисемитов, но это те самые идеалы, которые были санкционированы жертвами на протяжении тысячелетий.

Ради этих идеалов мы прошли через пытки повсюду в мире, и эти идеалы составляют саму живительную силу сионизма. Убери их или разбавь, и сионизма не станет. Вот почему я не могу поддерживать речь от 3 июня, хоть и не намереваюсь вступать в публичный спор на эту тему. Я не могу просить Сионистскую организацию прибегнуть к самоубийству"[885]885
  Там же, № 240, к Абрахаму Тюлину, 10 августа 1921 г.


[Закрыть].

Однако все протесты Вейцман делал за кулисами. Ни разу он не атаковал речь публично. Он продолжал придерживаться политики, за которую цеплялся в период военной администрации. Но тогда Вейцман оправдывал публичное замалчивание убеждением, что гражданская администрация все исправит.

Так развивалась, с одной стороны, британская политика с растущей враждебностью к сионизму, с другой – демонстративная нейтральность к этой политике сионистского вождя. По существу, Вейцман пошел дальше. Он нарушил публичное молчание – для того, чтобы защитить и, соответственно, оправдать Сэмюэла. На Сионистском конгрессе в сентябре он призвал делегатов продемонстрировать "понимание" Сэмюэла.

Меньше чем за месяц до того в частном письме он охарактеризовал Сэмюэла как "позднейшее и самое страшное разочарование. Это ужасная трагедия". Политика Сэмюэла, пишет он, это политика "сдачи"[886]886
  Там же, № 228, к Дидсу, 31 июля 1921 г.


[Закрыть].

Его публичная поддержка Сэмюэля на этом этапе тем более непонятна не только потому, что он сам же считал поддержку его политики самоубийством, но тем более после встречи с Бальфуром и Ллойд Джорджем в присутствии Черчилля в доме Бальфура 22 июля. Черчилль защищал речь Сэмюэла, когда же Вейцман осудил ее как "отказ от Декларации Бальфура", и Ллойд Джордж, и Бальфур заверили, что в Декларации Бальфура они оба "всегда подразумевали и имели в виду еврейское государство"[887]887
  «Джуиш кроникл», 3 июня 1921 г.


[Закрыть].

Приверженность Вейцмана двойственной системе публичного молчания – и даже поддержки – политики, которую в частных беседах он осуждал в горчайших тонах, не могла не вызывать у Жаботинского нарастающего беспокойства. Но он, очевидно, продолжал считать, что для сионистского дела предпочтительнее поддерживать единство в организации и ее руководстве, особенно поскольку она придерживалась специфической программы, согласованной им с Вейцманом. Это единство было в короткий срок поставлено под угрозу случайным происшествием, спровоцированным Меиром Гроссманом. Гроссман не был обязан придерживаться вейцмановских методов и политики: в "Ди Трибун" и на публичных митингах он вел кампанию по сильной оппозиции.

В беседе с Жаботинским Гроссман шутливо выразил сомнение: согласится ли Жаботинский, из-за нынешней принадлежности к истеблишменту, председательствовать на одном из митингов. Спровоцированный Жаботинский согласился на председательство.

Гроссман, решительный оратор, не выбирал слов о Вейцмане, которого винил во всех препонах, выпавших на долю движения, и призвал к его отставке на приближающемся конгрессе. Жаботинский был потрясен бестактностью Гроссмана, но выступил с ответом в конце митинга. Он заявил, что слишком поверхностно "относить все причины ситуации к ошибкам одного или двух человек. Пока сионизм нуждается в дипломатии и искусстве управления, доктор Вейцман должен быть его предводителем"[888]888
  Письма Вейцмана, том X, № 189, 31 мая 1921 г.


[Закрыть].

Тем не менее он телеграфировал Вейцману (в США), что выступление Гроссмана, под его председательством, может быть интерпретировано неверно. "Я намеревался подать в отставку, но поскольку коллеги отказались ее принять, отдаюсь на вашу милость, подчеркивая еще раз веру в вашу преданность объединенной программе Исполнительного комитета". Вейцман немедленно ответил: "Счастлив продолжать сотрудничать с вами"[889]889
  Майора Жёна впоследствии судили и отчислили из армии, но его компенсировало Сионистское движение.


[Закрыть].

Жаботинский знал и предсказывал, что членство в сионистском исполкоме будет постоянным испытанием совести. Он проглотил свое расстройство (по-видимому, нашедшее физическое выражение в крайней усталости, на которую он жаловался Белле) и сконцентрировался на проблеме безопасности в Палестине. После майских бесчинств, она стала еще более насущной.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

В ТОМ же мае пришел конец Еврейскому легиону. Все произошло неожиданно. Когда новость о том, что на улицах Яффо убивают евреев и что требуется помощь в обороне Тель-Авива, дошла до лагеря в Сарафанде, двадцать из тридцати находившихся в лагере легионеров спешно отправились к месту беспорядков. Они намеренно не стали информировать своего командира, полковника Марголина, чтобы не делать его причастным к воинскому преступлению. Тем не менее он узнал об этом на следующее утро и сам прибыл в Тель-Авив принять командование легионерами, мобилизовать дополнительных добровольцев и найти оружие.

Один из немногих дружественных британских официальных лиц, майор Л.М. Жён, начальник портовых складов в Яффо, за день до того отважно отбивший нападение на иммигрантское общежитие, выдал им восемнадцать турецких винтовок со своих складов.

Таким образом, около 40 легионеров и бывших легионеров промаршировали по улицам Яффо с ружьями на изготовку[890]890
  В. Жаботинский, «Слово о полку», стр. 292.


[Закрыть]. Еще около 300, вооруженных палками и железными балками, сформировали кордон вокруг города. В арабской общине распространилась весть, что евреи «отбились». Больше атак не было.

Для военных властей это было достаточным предлогом, чтоб избавиться от ненавидимых "солдат-иудеев". Часть расформировали, и массовое наказание не применялось лишь потому, что полковник Марголин известил начальство, будто сам отдал приказ своим солдатам идти на Тель-Авив.

И он подал в отставку.

Так детище Жаботинского под фанфары закончило свое существование. Оно не воплотило его мечту. Тем не менее его роль вышла далеко за рамки собственно политических и военных событий того времени. Легион, будучи единственным реальным символом борьбы еврейского народа за свою страну в воюющем мире, произвел подлинную революцию в умах и духе евреев. Он возродил древнюю военную традицию и заложил принципы национальной защиты на многие годы вперед.

Сам Жаботинский, вынужденный уйти из легиона в 1919-м во время прощания со своими "портными" в Ришон ле-Ционе так определил их роль в исторической и, как оказалось в дальнейшем, пророческой перспективе: "Ты вернешься к своим, далеко за море; и там когда-нибудь, просматривая газету, прочтешь добрые вести о свободной еврейской стране: о станках и кафедрах, о пашнях и театрах, может быть, о депутатах и министрах. И задумаешься, и газета выскользнет из рук; и ты вспомнишь Иорданскую долину, и пустыню за Рафой, и Ефремовы горы над Абуэйном. Встрепенись тогда и встань, подойди к зеркалу и гордо взгляни себе в лицо, вытянись навытяжку и отдай честь: это – твоя работа"[891]891
  Центральный сионистский архив Z4/16055, меморандум об обсуждении, 25 апреля 1921 г.


[Закрыть].

За семь дней до майских событий Жаботинский, вместе с Коуэном и Ландманом, по приглашению прибыл в отдел колоний на встречу с двумя старшими чиновниками, принявшими ответственность за Палестину: Джоном Шакбюргом и Хьюбертом Янгом. Одним из предметов обсуждения было сэмюэловское предложение по защите Палестины смешанной жандармерией, отвергнутое сионистским исполкомом. Янг проинформировал гостей, что в проект были внесены поправки: теперь предполагалось, что части не будет смешанными. Евреев и арабов расквартируют отдельно во избежание трений. Оба подразделения будут в распоряжении верховного наместника (а не под армейским командованием)[892]892
  Курсив добавлен. Отдел парламентских документов, отдел по колониям 733/17А ХС98071, стр. 547–550.


[Закрыть].

Жаботинский и его коллеги согласились на это предложение, хотя были далеко не удовлетворены. Янг отметил, что они пошли на это "с некоторой неохотой".

Затем последовало нападение в Яффо. Никто из сионистов не был готов теперь согласиться с каким бы то ни было планом, подразумевающим вооружение арабов. Жаботинский написал Черчиллю:

"Я вынужден пренебречь формальностями и обратиться непосредственно к вам. Яффские бунты грозят существенно притормозить нашу работу. На движении "Халуцим" это, конечно, не отразится – эти люди среднего возраста с женами и детьми могут быть вынуждены считаться с риском для жизни и имущества; а это как раз наиболее желательный колонизирующий элемент, в то же самое время как именно их отношение в основном определяет степень нашего успеха в сборе фондов.

Я уверен, что вы, как и я, осознаете все это. Я намеренно воздерживаюсь от упоминания о трагическом или моральном аспекте происшедшего и концентрируюсь исключительно на деловой стороне.

Эта деловая сторона нуждается превыше всего в одном: в обеспечении мирного труда. Вся наша критика проекта Мандата и предложений по обороне вдохновляется единственно этим и никакими другими соображениями. Это по поводу обороны я обращаюсь к вам с этим письмом.

Полагаете ли вы, после урока в Яффо, что местная милиция, состоящая на 50 % или какой-нибудь процент из арабских частей, может считаться гарантией безопасности? Считаете ли вы по-прежнему, что эти арабские части будут защищать евреев от своих собственных соплеменников?

Я вынужден снова подчеркнуть, что такое убеждение было бы смертельной ошибкой. Естественной тенденцией любой вооруженной арабской группы в настоящий момент станет присоединение ко всему панарабскому движению. И присутствие еврейских частей приведет в любом случае, подобном Яффо, только к обычной стычке двух вооруженных единиц.

Но я вынужден – с большой неохотой – затронуть иной вопрос. Британские части и в Иерусалиме, и в Яффо не смогли предотвратить потерю еврейских жизней и разорение еврейского имущества. Бесполезно пытаться угадать причины, и я умоляю поверить мне, что я, по меньшей мере, не подвергаю сомнению добрую волю британского солдата. Но невозможно заставить еврейские массы позабыть красноречивый факт, что, пока в Палестине пребывали 5.000 еврейских солдат, бунтов против евреев не бывало, в то время как после сокращения их числа до 400 было убито 6 евреев в Иерусалиме, а после их полного расформирования более тридцати было убито в Яффо.

Народ судит по результатам, и я предвижу, что пока не сформируется в составе британского гарнизона сильная еврейская часть, восстановить доверие еврейских масс не удастся.

Я знаю все аргументы против такого курса. Но я умоляю вас занять чисто практическую позицию. Мы должны быть защищены. С нами находятся женщины и дети. Чувство защищенности, после всего перенесенного, может дать только одно из двух:

1) либо британский гарнизон, включающий сильный еврейский полк;

2) либо еврейская организация по самообороне, организованная самими евреями.

Ни один сионист с чувством ответственности не предпочитает второй вариант. Неофициальная самооборона не может так же полностью контролироваться, как должна контролироваться воинская часть; более того, само ее существование – постоянное напоминание о нестабильном положении, о нависшей опасности, и потому постоянное препятствие к желанию еврейских классов и масс вложить свои сбережения в созидательную работу в Палестине. То, что мы хотим, – положение дел, при котором самооборона не требуется, то есть, британский гарнизон, содержащий еврейские батальоны. Но если это невыполнимо, евреям останется лишь один курс: создание сильной, постоянной организации по самообороне, достаточно вооруженной и поддерживаемой собственной разведывательной службой, – поскольку мы должны быть защищены. Я прошу вас пересмотреть весь вопрос в целом, пока еще не поздно.

В любом случае я вынужден отказаться от заверений, которые я дал майору Янгу, что в случае сформирования смешанной милиции евреи к ней присоединятся. После урока Яффо это было бы и невозможно, и морально неприемлемо"[893]893
  31 мая 1921 г.


[Закрыть].

В ответе, подготовленном Янгом, Черчилль отверг точку зрения Жаботинского "о ситуации в Палестине", но добавил, что не комментирует беспорядки в Яффо, пока не представлен отчет комиссии по расследованию, назначенной Сэмюэлом. По поводу плана о "силах обороны", пишет он, он постоянно контактирует с Сэмюэлом, "рассматривая ее переформирование или полное упразднение". Жаботинский пишет с бодростью Нине Берлин: "Есть одна хорошая новость. В Палестине не будет смешанной полиции и если Сэмюэл не вмешается, будет нечто вроде официальной Хаганы"[894]894
  Отдел парламентских документов, отдел по колониям 733/17А 118102, стр. 545, 7 мая 1921 г.


[Закрыть].

Не менее значительна, чем ответ Черчилля, необычная записка, которую Янг приложил к письму Жаботинского, когда передал его министру:

"Господин Жаботинский – экстремист, введенный в исполком Сионистской организации только потому, что, они полагали, он причинит меньше вреда в его составе, чем вне его. Он их не представляет, особенно по этому вопросу, по которому он несколько ненормален. Единственный человек в состоянии контролировать его – доктор Вейцман, который, к несчастью, в Америке. Детальные соображения сэра Г.Сэмюэла скоро прибудут и, наверное, должны будут обсуждаться с С.О. до окончательного утверждения. Кстати сказать, я был в значительной степени удивлен, что Жаботинский согласился на предложение, представленное ему на днях. Он был вполне резонен, и это только яффский инцидент его расстроил"[895]895
  «The Moderation of Weizmann», «Джуиш кроникл», 30 октября 1953 г.


[Закрыть]. Там, где брань Янга касалась фактов, она была бессмыслицей. Жаботинский никогда не брал на себя ответственность, которой не был удостоен. Его лояльность к решениям органа, членом которого он состоял, была скрупулезной, иногда до болезненности. Выдержанное в его стиле, его письмо достоверно отражало позицию исполкома.

В отношении легиона в исполкоме царило единомыслие. Невозможно представить, что Янг сам сфабриковал подобную историю. Не менее поразительно и предположение, будто Жаботинский приняли в исполком, чтобы "контролировать". Ясно, что источник подобной "внутренней информации" далеко искать не приходится.

Фактически источник был раскрыт случайно много лет спустя. В статье, написанной в 1953 году, вскоре после смерти Вейцмана, Леон Саймон, один из группы последователей Ахад а’Ама, бывший ярым противником кампании Жаботинского за Еврейский легион и оставшийся членом близкого окружения Вейцмана, писал, что упрекнул Вейцмана в том, что тот позволил "экстремисту" Жаботинскому войти в исполком, – в ответ на что Вейцман его заверил: "Он будет есть из моих рук"[896]896
  Письма Вейцмана, том X, № 127, к Вере, 23 февраля 1921 г.


[Закрыть].

То, что сионисты могли сделать Герберта Янга своим доверенным, приобретает дополнительное значение в свете того, что он был известен как недруг сионизма. Вейцман действительно писал о нем: "Ничего хорошего"[897]897
  Архив Вейцмана, Майнерцхаген Сматсу, 20 июля 1921 г.


[Закрыть].

Феномен этот был не нов. К тому времени в папках британского правительства скопилась обширная коллекция сплетен о Жаботинском из высших сионистских источников.

Описание Янгом Жаботинского и его отношений с исполкомом необычайно схоже с описанием Клейтона, так же явно основанным на внутренних источниках информации. Два года назад Клейтон писал о "смутьяне, бывшем конфузом для Сионистской комиссии". Более того, в своей телеграмме Ормсби-Гору Клейтон признается, что убедил Вейцмана отозвать Жаботинского с его позиции в комиссии. И разве позднее, в 1920-м, глупое замечание Эдера в частном письме к Вейцману – после визита к рассерженному Жаботинскому в тюрьме Акра, – что Жаботинский находится "в патологическом состоянии" (что бы это ни значило) не появилось немедленно и в расцвеченном виде в Лондоне, как констатация факта Уиндамом Дидсом, одним из вейцмановских ближайших друзей в британском эстеблишменте? Распространение этого слуха было предотвращено только за счет разумного распоряжения лорда Хардинга, возглавлявшего Иностранный отдел. Подобная унизительная характеристика встречается снова и снова, захороненная в архивах британского правительства. Но в одном случае эта секретность была нарушена актом публичного отмежевания Вейцмана. Когда Жаботинского приговорили так возмутительно к пятнадцати годам, Вейцман, сам уговоривший Жаботинского организовать в Иерусалиме самооборону, приговор осудил, но совершенно неоправданно добавил: Жаботинский был "в техническом смысле виновен". Очевидно, события 1 мая и необходимость быть готовыми к любой неожиданности привели Жаботинского к замыслу о еврейской организации самообороны как альтернативе регулярной военной части. Но он настаивал, чтобы она не создавалась подпольно и получила государственную поддержку. Несомненно, его предложение было рассмотрено в отделе по колониям, несмотря на столь странное обвинение Янгом в экстремизме. Майнерцхаген пишет оттуда (он был назначен военным советником Черчилля): "Евреям должна быть обеспечена возможность защищать себя от арабского насилия"[898]898
  Архив Вейцмана, Черток Вейцману, 25 мая 1921 г.


[Закрыть].