Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 53 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

САМОМУ Жаботинскому ответ отправлен не был, как выяснилось – по недосмотру. Тем временем, как раз в этот мрачный момент, стечение целого ряда обстоятельств приоткрыло путь, хоть пока еще и долгий, к его цели. Волею провидения полковник Джон Генри Паттерсон получил в Галлиполи ранение и был отправлен на поправку в Лондон. В январе 1916-го он связался с Жаботинским из госпиталя; так состоялась их первая встреча.

Единственным их контактом был предшествовавший встрече обмен письмами: Паттерсон скорректировал очевидную для него ошибку во взгляде Жаботинского на Корпус погонщиков. Жаботинский прислал ему в письме от 6 октября план, который он собирался представить британским властям.

В письме от 15 ноября из Галлиполи Паттерсон отмечает, что Корпус погонщиков является, по существу, боевой единицей. Его люди были вооружены и оснащены "совершенно таким же образом, как британская пехотная часть". Они активно участвовали в защите британских окопов. Они несли значительные потери, и Паттерсон организовывал пополнение в Египте. Более того, он обращался к Зангвиллу (активному другу подразделения с момента его создания) с просьбой помочь мобилизовать 1000 новых волонтеров.

Он также упомянул, что командующий войсками в Галлиполи генерал Ведвуд с энтузиазмом поддержал идею легиона и даже посоветовал Паттерсону отправиться в Англию для оказания помощи в ее реализации. О себе же он писал: "Ничто не доставит мне большего удовлетворения, чем возможность сформировать, обучить и вести в бой еврейское боевое подразделение".

Паттерсон был, по мнению Жаботинского, одним из самых замечательных христиан в современной еврейской истории.

В начале века он приобрел всемирную известность как охотник на львов. Будучи по профессии инженером, он был послан в 1890 году, еще молодым человеком, строить железнодорожный мост через реку Тцаво в Восточной Африке. Он оказался там единственным белым, с несколькими сотнями рабочих из племени суахили под его началом. Каждую ночь на лагерь совершал набеги лев и уносил одного из рабочих. Паттерсон отправился на вылазку и одного за другим застрелил всех мародеров – в общей сложности восемь львов. Он написал книгу об этих приключениях – "Людоеды Тцаво", пользовавшуюся большим успехом.

Затем последовала полная приключений карьера в армии, война в Южной Африке и других частях света.

Его пребывание в Египте как раз в момент, когда требовался командир для формирования Сионского корпуса и командования им, было похоже на чудо и по несколько иной причине. Будучи ирландским протестантом, он, по счастливому совпадению, с детства изучал, следуя собственному выбору, историю евреев, их законы и обычаи.

Значительная часть его досуга посвящалась изучению Библии.

В своей книге о погонщиках мулов он писал: "Мальчиком я жадно глотал страницы героических подвигов еврейских военных предводителей: Иеошуа, Иова, Гидеона и Иеуды Маккавея"[278]278
  «Слово о полку», стр. 157–158.


[Закрыть].

Эта древняя слава, несомненно, была жива в его памяти, когда он оказался во главе этого странного подразделения в Александрии.

"Военные лагеря не видели подобных сцен со времен Иеуды Маккавея; поистине если бы этот доблестный генерал нанес нам неожиданный визит, он мог бы почувствовать, что находится среди своих легионов, поскольку здесь он нашел бы лагерь с шатрами, раскинутыми сынами Израиля повсюду; он услышал бы иврит со всех сторон и увидел бы потомков сыновей Иеуды, тренирующихся под те же слова команд, которые он давал своим бойцам, столь отважно сражавшимся под его знаменами"[279]279
  Министерство иностранных дел. 371/2835/18095.


[Закрыть].

Паттерсон вел активную переписку с Жаботинским. Он восторженно отзывался о Корпусе погонщиков. Трумпельдор, по его словам, был самым отважным солдатом, из когда-либо встреченных им. Он не прокомментировал свои стычки с Трумпельдором, который был человеком легкоуязвимым и своевольным, – до того момента, пока наконец благодаря великому терпению Паттерсона между ними не установилось взаимоуважение. К тому же Трумпельдор, несомненно, пользовался чрезвычайным влиянием среди бойцов корпуса, которых Паттерсон считал "отличными солдатами". Жаботинский был вынужден сообщить, что зашел в тупик: "Китченер против".

На это Паттерсон ответил: "Реальность сильнее Китченера".

И снова помогло стечение обстоятельств. Был у Паттерсона высокопоставленный друг – Леопольд Эмери, бывший одновременно членом парламента и состоявший на действительной службе в Генеральном штабе[280]280
  Ан-ский (псевдоним Соломона Зейнвила Рапопорта) – известный писатель и драматург, автор «Диббука».


[Закрыть].

Паттерсон устроил Жаботинскому встречу с ним в Палате общин. Эмери был подготовлен Паттерсоном заблаговременно и предложил свою помощь без лишних проволочек. Его первым шагом стало письмо лорду Роберту Сесилю с просьбой предоставить аудиенцию Паттерсону. В письме он подчеркивал политическое значение вклада еврейской военной единицы для всего еврейства, в целом остававшегося на стороне Германии из-за ненависти к России.

Лорд Роберт принял Паттерсона 14 января 1916 года, хотя и попрежнему неохотно – и только из уважения к Эмери. По завершении этой встречи Паттерсон написал Сесилю письмо.

Он изложил план Жаботинского и в заключение добавил:

"Даже если еврейское подразделение не снимется с этих берегов, уже сам факт, что мы признали еврейское национальное самосознание, будет для нас ценным". Военное министерство, по его расчетам, будет противиться этому плану, но оно находится в вечной оппозиции ко всем и любым новшествам. Он решительно настаивал, что по такому вопросу Военное министерство следует, если необходимо, подтолкнуть.

На Сесиля доводы подействовали. В пометке на письме он выразил согласие, что с точки зрения министерства иностранных дел "в предложении Паттерсона было много положительного". Но затем следовало знакомое заключение: этот вопрос – прерогатива Военного министерства[281]281
  Иностранный отдел 371/2835/18095.


[Закрыть].

24 января Паттерсон был соответствующим образом уведомлен. Из письма недвусмысленно вытекало: лично Сесиль симпатизирует предложению. Но и этот подход оказался на том этапе закрытым.

Паттерсон написал Жаботинскому об ответе министерства иностранных дел без промедления 26 января. Пока его письмо находилось в пути, Жаботинский предпринял новую инициативу. Во время визита, который организовало адмиралтейство для иностранных корреспондентов некоторое время назад на морскую базу в Росит, в Шотландию, он разговорился с С. Ф. Дж. Мастерманом, известным журналистом, проходившим военную службу в информационном отделе министерства иностранных дел. Они обсуждали Корпус погонщиков, о котором Мастерман знал, и Жаботинский объяснил ему замысел легиона.

Тот отнесся к нему с энтузиазмом.

Этот план, заявил он, "отличный пропагандистский материал", и стал уговаривать Жаботинского обсудить его с лордом Ньютоном, министром, ведавшим пропагандой. Тем временем он представил Жаботинского своему непосредственному начальнику в министерстве иностранных дел И. А. Гоуэрсу. Так сложилось, что в день, когда Паттерсон писал ему об отрицательном ответе из офиса лорда Сесиля, Жаботинский отправил подробную докладную записку Мастерману, подчеркивая потенциальное значение, которое Еврейский легион может иметь среди еврейства в Америке.

Эти евреи, подчеркивал Жаботинский, "глубоко демократичны и пацифистски настроены", но они настроены против русских; немцы использовали преследование евреев в России как живое опровержение моральных претензий союзников. Ненависть к России могут перевесить только идеалы сионизма. Только они способны дать основу и точку опоры систематической пропаганде в пользу Антанты среди американских евреев. Он сам уже завербовал двух знаменитых еврейских публицистов, готовых начать эту кампанию: Хаима Шитловского в Нью-Йорке и Соломона Рапопорта (Ан-ского)[282]282
  Иностранный отдел 395/307, март 22, 1916.


[Закрыть], ожидавшего в Петрограде вызова для приезда в Штаты.

Гоуэрс передал меморандум главе отдела пропаганды Герберту Монтгомери немедленно.

Жаботинский писал: "Он произвел серьезное впечатление на Мастермана и меня самого. И, – добавляет он, – в том, что он подчеркивает возможность записаться в наши ряды для евреев, готовых служить, как единственный возможный подход к пропаганде русских евреев, есть неопровержимая правда".

Он подчеркивает роль погонщиков мулов:

"Похоже, что Максвелл это уже оценил, и то, что предлагается сейчас, является, по существу, только дополнительным приложением уже установленного принципа"[283]283
  Иностранный отдел 395/307, Макреди – Ньютону, 25 марта 1916 г.


[Закрыть].

Через 2–3 дня Жаботинский получил письмо от Паттерсона, и его реакция повела к новому и неожиданному развитию событий. Он отмел в сторону всю дипломатию и быстро настрочил горячий глубоко возмущенный ответ.

Военное министерство, писал он, предложило ему обратиться в Министерство иностранных дел. "Я оказался достаточно наивен, чтобы принять это предложение всерьез. Поэтому я остался в Лондоне, отправился в Манчестер, чтобы быть представленным г-ну Скотту, и обратился в министерство иностранных дел – все только для того, чтобы обнаружить, по прошествии двух месяцев, что Военное министерство возражает.

Прошу прощения, но это не совпадает с моими представлениями о честной игре. И в дополнение хочу добавить, что министерство иностранных дел не потрудилось даже удостоить меня ответом. Я написал лорду Сесилю 23 декабря с просьбой об аудиенции: я приложил письмо Скотта, копию рекомендательного письма от русского посла и т. п. Его превосходительство меня не только не принял, он даже не признал ни в какой форме, что мое письмо дошло; не было найдено нужным даже уведомить меня о решении отрицательном.

Я не вижу, чем заслужил подобное отношение. Будучи частным лицом, я организовал объединение в несколько сот душ, которое под именем Сионского корпуса погонщиков мулов отлично действует в Дарданеллах. В качестве корреспондента "Русских Ведомостей", одной из важнейших и, несомненно, самой суверенной и уважаемой газеты России, я делал и продолжаю делать все возможное, чтобы объяснить российскому читателю военный вклад Англии и ее роль в союзных силах как морской державы. И все же ни разу за восемь месяцев переговоров и по такому вопросу, я не удостоился чести чьего-либо внимания. В довершение урон делу нанесли гораздо больший, чем пренебрежительное ко мне лично отношение. Мне не свойственно настаивать на запоздалой чести приема; будьте любезны не беспокоиться на эту тему. Но хочу надеяться, мы еще можем спасти само предприятие". Это письмо было отправлено Мастерману и попало в отдел лорда Роберта Сесиля. 2 февраля Локок отправил Сесилю извиняющуюся записку. Он разъяснял, что, отправив письмо Паттерсону, посчитал, что также писал Жаботинскому.

Реакция лорда Роберта явилась для Локока сюрпризом. Письмо Жаботинского, видно, задело его за живое. Он направил письмо к Эмери с просьбой навестить его для обсуждения проекта легиона.

Локок написал теплое письмо Жаботинскому, заверяя его, что не связался с ним исключительно по недосмотру. Тем временем положение несколько изменилось. Лорд Роберт, добавил он, наводит дальнейшие справки и напишет Жаботинскому лично. Что он и сделал – 10 февраля. Он писал, что долго обсуждал вопрос с Эмери, но они пришли к заключению, что министерство иностранных дел не могло ничего поделать, пока Военное министерство не поменяет своей позиции.

Если это случится, он, Сесиль, представит предложение на рассмотрение министерства иностранных дел. Дорога снова была отрезана, но Сесиль, который проявил антипатию к сионизму, как и его босс, министр иностранных дел сэр Эдвард Грэй, теперь стал, в отличие от большинства сионистов-евреев, приверженцем идеи легиона.

Последовавшая через несколько месяцев встреча Жаботинского с лордом Ньютоном добавила новый нюанс в его дебаты с британским правительством.

Лорду Ньютону замысел понравился – но он сомневался, удастся ли завоевать сердца американских евреев. В отличие от коллег в правительстве, его информировали о том, какие настроения преобладали в зарубежной еврейской печати.

– Они все против нас, – заметил он, – можно подумать, мы отвечаем за то, что делается в России.

– Кто виноват, значения не имеет, – ответил Жаботинский, – но победа союзников окажется победой и для царского режима России. Англия с этим ничего поделать не может, согласен. Но она может создать противовес – вековую привязанность в противовес вековой ненависти, привязанность к Палестине.

Ответом Ньютона было предложение о манифесте английского правительства в поддержку сионизма, но Жаботинский не поддался:

"– Тогда американские евреи спросят: прекрасно, но чего стоит манифест без фактов? В начале войны родился термин "клочок бумаги", и декларациям больше никто не верит; особенно поскольку погромы в России представляют собой факты, а не бумажные заявления. Манифест – прекрасно, но помимо этого нужны факты.

– Что вы подразумеваете под фактами? – спросил Ньютон. – В конце концов Палестина все еще турецкая собственность.

– Потому-то, – отметил Жаботинский, – и нужен еврейский полк: чтобы участвовать в освобождении Палестины.

Тогда Ньютон прибег к последней линии защиты:

– Палестинский фронт не существует. Военное министерство считает его не нужным, и Китченер заявил, что его никогда не будет.

Жаботинский ответил:

– Еврейский полк – не древо пророка Ионы, он не вырастет за ночь. Если он понадобится в будущем году, создавать его надо сегодня. Тем временем и Военное министерство может поменять свою позицию. Существует мнение сионистов, противоречащее китченеровскому.

Ньютон сдался. Ввернув библейскую фразу, он заметил:

– Не разглашайте на стогнах Гата, – и обещал поразмыслить и посоветоваться с коллегами"[284]284
  Автобиография, стр. 163–164; «Слово о полку», стр. 158.


[Закрыть].

Усилия Ньютона в министерстве иностранных были поддержаны исчерпывающим и эффективным меморандумом Мастермана о значительности потенциального воздействия еврейского подразделения на еврейское общественное мнение в Штатах. Мастерман отметил успешное использование немецкой пропагандой всеобщей ненависти к России, откуда ежедневно прибывают сообщения о новых зверствах царских войск при отступлении на польском фронте.

Но усилия Ньютона неотвратимо зашли в тупик[285]285
  Район Лондона, где селились евреи – эмигранты из России.


[Закрыть].

Какими бы ни были симпатии в министерстве иностранных дел, сделать что-либо, пока Военное министерство противится, было невозможно. Он сам поддерживал связь с Жаботинским, отметившим вскоре, что "где-то в отделе пропаганды лежит толстая папка с докладами, письмами и газетными вырезками, помеченными "Еврейский легион", с пометкой от лорда Ньютона "Обратить внимание"[286]286
  Мир тебе – прим. переводчика.


[Закрыть].

Над Уайтчеплом собирались грозовые тучи: правительство ввело наконец в январе 1916 года воинскую повинность. Для многих в Англии это решение оказалось болезненным по двум причинам: во-первых, напоминало о тяжелых потерях на Западном фронте и, во-вторых, положило конец крупнейшей в мировой истории волне добровольцев.

Русские евреи сразу же оказались единственной группой населения, не сражающейся за Англию. Вспышки негодования, а затем и ненависти к ним стали все более ощутимы. Но сами они не подавали признаков смущения. По всей видимости, война их не коснулась, разве что представила возможность заработать на ней ремеслом или личной инициативой. Занятие большинства – портняжное дело, – как это часто бывает, пользовалось спросом в военное время: они производили армейское обмундирование. Но как заслугой или поводом к освобождению от воинской повинности они этим не бравировали. Так, одна статья в еврейской ежедневной газете "Di Treit", ругая их, описывала, как они выстраиваются в очередь в почтовых отделениях, делая вклады в сберегательные банки. В этих же очередях стоят англичане за получением военного пособия, часто в черном в знак траура, и раздаются нарекания в адрес "проклятых евреев, иностранцев…. пока наши парни рискуют своей жизнью". Но рецепт, выданный этим критиком, призывал евреев… идти со сбережениями в еврейский банк.

Усилия Жаботинского в Ист-Энде[287]287
  «Слово о полку», стр. 148–149.


[Закрыть] не имели сколько-нибудь заметного результата. Он нашел горстку сторонников и помощников, взявшихся за распространение его идеи легиона среди еврейской молодежи в Уайт-чепле. Один из них, Гарри Фирст, заслужил особую похвалу от Жаботинского. Он нелегально пробрался из Палестины в Лондон; для Жаботинского у него было сообщение. Поселенцы поручили ему передать, что они поддерживают замысел о еврейском подразделении и Жаботинский не должен поддаваться на доводы, что его план грозит безопасности их поселений в Палестине.

Гарри Фирст предоставил себя в распоряжение Жаботинского; он владел английским и идиш, был членом Поалей Цион и знал Уайтчепл.

"В зимний вечер, в самый разгар лондонской слякоти с полу-дождем и полу-снегом на улице, кто-то стучится в мою дверь. Входит молодой человек, очень бедно одетый, и протягивает мне измятый, грязный клочок бумаги. Я узнаю почерк приятеля, который застрял в Яффе. Он пишет: "податель – Гарри Фирст. Можешь ему верить".

Гарри Фирст говорит:

– Я прямо из Палестины. Тамошние рабочие мне поручили сказать вам, что они за ваш план и чтобы вы не дали себя запугать никакими страхами за судьбу палестинских колоний. Это – первое. А второе: я к вашим услугам. Я говорю на идише и по-английски; член рабочей партии и знаю Уайтчепл. Чем могу служить?

– Поселитесь в Ист-Энде, займитесь тамошней молодежью, – говорю я.

Он встает и уходит.

И с тех пор два года подряд Гарри Фирст вел нашу агитацию в Ист-Энде: в мастерских, в чайных, в комитете своей партии, на собраниях. Одного за другим находил он отдельных сторонников, знакомил меня с ними, а потом шел дальше работать. Он стал одной из популярных фигур Уайтчепла: его и любили, и терпеть не могли. За что терпеть не могли – понятно, а любили за то, что и противникам импонировало его спокойное, учтивое упрямство и его благородная бедность. Потом он поступил в легион, тихо и по-хорошему отслужил два года в Палестине, не добивался никаких послаблений и повышений, а после демобилизации исчез, не напоминая о себе, не требуя ничьей благодарности, и я не знаю, где он и что с ним. Может быть, кто-нибудь покажет ему эти строки: шалом[288]288
  Архив парламента, Иностранный отдел 371/2835, Вольф к Монтгомери, 22 мая 1916 года.


[Закрыть], Гарри Фирст, один из тех «безымянных солдат», которые делают историю, а честь оставляют именитым"[289]289
  Цитируется Айзейей Фридманом: Вопрос о Палестине 1914–1918 (Нью-Йорк, 1973) стр. 22–23.


[Закрыть].

Самому Жаботинскому повезло меньше. В начале 1916 года он стал, возможно, самой ненавидимой фигурой среди евреев Уайтчепла. Более того, на него теперь шла атака с новой стороны. Он и не подозревал, что за его контактами с британским правительством пристально следил самый красноречивый представитель организованных ассимиляторов Великобритании Люсьен Вольф, секретарь Еврейского международного объединенного комитета, служившего форумом для правления депутатов, – избирательного органа всех еврейских общин, – и Англо-Еврейской ассоциации, цитадели ассимилянтской элиты. В этом качестве Вольф, поддерживавший контакты с министерством иностранных дел, взялся за дискредитацию идеи легиона, прослышав, что она находится в стадии обсуждения.

Так, он писал Герберту Монтгомери, главе отдела информации в министерстве иностранных дел:

"Я не могу себе представить, чтобы решение по вопросу такого рода могло быть принято без консультации с ведущими представителями еврейской общины. Насколько я знаю, это предложение не пользуется поддержкой практически нигде. Оно было выдвинуто в прошлом бездумным нигилистом по имени Рутенберг, недавно превратившимся в воинствующего сиониста. Жаботинский, ставший глашатаем этой идеи в последнее время, не пользуется никакой поддержкой в еврейской общине, и даже сионисты, как меня информировали, от него отмежевываются.

Столпы еврейской общины сделают все необходимое, чтобы помочь правительству в мобилизации евреев иностранного происхождения, но я не думаю, что они поддержат идею их объединения в специфически еврейские подразделения. Это бы повело ко всякого рода недоразумениям и осложнениям"[290]290
  Цитата по Мартину Гилберту: «Исход и Возвращение». Лондон, 1978,стр.84.


[Закрыть].

В этот решающий период ассимиляторам предстояло сыграть важную роль, несмотря на то что они представляли немногочисленное меньшинство. Их позиция заключалась в том, что еврейство является не нацией, а религиозной общиной. Любое проявление еврейского национального сознания они рассматривали как угрозу их положению "истинных англичан".

Для полного представления об их злобной реакции следует рассмотреть взгляды и убеждения одного из ведущих и наиболее активных адвокатов такой позиции, Эдвина Монтэгю. Его сверхактивность объяснялась еще и тем, что он был членом британского кабинета и канцлером Ланкастерского герцогства. Когда в марте 1915 года Герберт Сэмюэл вторично предоставил премьер-министру Асквиту меморандум о желательности создания еврейской Палестины под британским протекторатом, Монтэгю, состоявший в тесной дружбе с премьер-министром, развернул настоящий штурм. С позиции стратегической или экономической, писал он, Палестина представляет собой для Англии интерес минимальный. Из этого следует, что ее привлекательность состоит исключительно в возможности устройства, в конечном счете, еврейского государства под британским протекторатом.

"Я глубоко убежден, – писал он, – что это было бы политикой катастрофической. Я считаю, что надежды евреев вновь очутиться в Палестине основаны на интерпретации Божественного провидения в Ветхом Завете; но возвращение евреев на Святую землю, согласно ему, осуществляется путем Божественного вмешательства и чуда, и я убежден, что необходимо истинное чудо, чтобы создать еврейское государство в Палестине"[291]291
  Религиозный суд, состоящий из раввинов.


[Закрыть].

Продолжая свою аргументацию, он раскрывает сущность ассимилянтского кредо: "Совершенно очевидно, что евреи Великобритании так же отличаются от марокканских евреев или чернокожих евреев Кочина, как англичанин-христианин от мавра или индуса. Президент местного государственного правления (Герберт Сэмюэл) наверняка не был в состоянии, при посещении Марокко, отличить по виду мавра от еврея.

Чем будут евреи заниматься?

Сельское хозяйство никогда не было привлекательным для честолюбивых, и евреи в целом давно подались в менее пасторальные занятия.

Среди знакомых мне евреев нет никого, кого я могу себе представить в роли пастухов овечьих стад и окучивателей оливковых деревьев.

А литература! Есть ли на сегодняшний день великие или хотя бы примечательные еврейские литераторы? Вряд ли стоит переселять треть мирового еврейства ради Зангвила!"

Этот поток поношений наверняка представляет собой классический пример высокомерного невежества. Господин Монтэгю явно не имел ни малейшего представления о вкладе евреев в многообразную литературу Европы и уж точно ничего не знал о расцвете современной ему ивритской (не говоря уж об идишской) литературы. Можно с уверенностью сказать, что если бы господин Монтэгю поинтересовался и статистикой, он обнаружил бы, что в то время вклад евреев в литературу на множестве языков был больше, чем вклад литераторов английского происхождения.

Разгромив еврейских литераторов, он принялся громить иврит и тех, кто им пользовался:

"Еврейская община, по плану вернувшаяся в Палестину, будет лишена общего языка. Для абсолютного большинства из них иврит – язык богослужения, не предназначенный для письменной и разговорной речи.

Те, кто лучше других им владеет, представляют наименее из них образованных и наименее способных на формирование государства. Из тех же, кто агитирует за еврейское государство в Палестине, очень немногие в состоянии поддержать и двухминутную беседу на иврите"[292]292
  Фридман, стр. 23.


[Закрыть].

Более того, он разыгрывал озабоченность судьбой евреев, которые останутся вне Палестины и которых неизбежно "пригласят на выезд".

Его наиболее серьезные опасения – за свое собственное положение в обществе – ясно отражены в сарказме пространного рассуждения. Он писал: "Если евреи вернутся в Палестину, президенту Правления местной администрации предложат попечительство над районным советом Иерусалима, а не Вест-Райдинга в Йоркшире; председателю судейского совета Палаты лордов (лорду Редингу) предложат возглавить Бейт Дин[293]293
  Из письма Г. Г. Асквита к Ванессе, стр. 6, 576, 604, Лондон, 1982.


[Закрыть], а не апелляционный суд; меня же пригласят специализироваться в распределении раввинов в ливанском герцогстве, а не англиканских пасторов в Ланкастере"[294]294
  Слово о полку, стр. 152–155.


[Закрыть].

В свете большого урона, нанесенного Монтэгю делу еврейского национального возрождения, стоит отметить меру его собственной приверженности еврейской вере, из-за которой он так страстно и в таких воинствующих тонах требовал исключительного признания в глазах государственных деятелей-неевреев. Как раз в тот период разыгрывался его роман с "отчаянно любимой" им Ванессой Стэнли, фигурой, известной в лондонских высокопоставленных кругах (она была близким другом и поверенной премьер-министра Асквита). Влюбленные в течение нескольких лет воздерживались от матримониальных планов, поскольку она была христианкой, а он евреем. Ее длительное сопротивление идее обращения в еврейство подогревалось и обществом, в котором она вращалась, и, кроме того, очень ясным и отчетливо выраженным отвращением к еврейской религии как таковой. Когда же она согласилась наконец перейти в еврейство, то призналась, что не испытала духовного перерождения: "Не хочу обманывать тебя касательно моих намерений, – пишет она. – Я никогда не буду считать себя еврейкой, так как не думаю о тебе как о еврее".

Она была права по отношению к Монтэгю. Связь Монтэгю с иудаизмом была весьма хрупкой, и уговаривая ее согласиться на переход в еврейство, он подчеркивал, что иудаизм для нее будет очень необременительным. "Я, – пишет он, – никогда не думал о себе как о еврее. Эта мысль не оказывает на меня влияния. И, ты убедишься, не будет [его далее оказывать]… [еврейство] не накладывает на меня никаких обязательств, кроме очень нечастого визита в синагогу и Пасхи с моей матерью".

Учитывая ее острую привязанность к христианству и поверхностную, по его собственному признанию, – Монтэгю к иудаизму, почему же именно ей предстояло обращение? Причиной, в то время широко известной, было условие, введенное отцом Монтэгю, лордом Суэйтлингом, в его завещание: в случае, если кто-либо из его детей женится на нееврейке или перейдет в другую веру, он потеряет свою долю от его необъятного состояния. Ванесса, девушка честная, объяснила, что намерена соответствовать "формулировке" ради матери Монтэгю, и "потому что полагала, что легче быть богатым и счастливым, чем бедным"[295]295
  Ллойд Джордж. Военные воспоминания, Том 1 стр. 456 (Лондон,1935).


[Закрыть].

Английские ассимиляторы первыми с британской стороны попытались повлиять на позицию уайтчеплских евреев. Видный член Англо-Еврейской ассоциации, Леопольд де Ротшильд, сформировал комитет, выступивший с призывом к евреям русского подданства вернуть долг стране, предоставившей им убежище; и он открыл пункт по вербовке добровольцев. Их призыв поддержал Герберт Сэмюэл, назначенный к тому времени на пост министра внутренних дел. Результат остался нулевым.

Тем временем деятельность Жаботинского привлекала внимание в рядах правящей партии либералов. Депутат парламента от Либеральной партии Джозеф Кинг провокационно запросил министра внутренних дел о деятельности русского журналиста Владимира Жаботинского, агитирующего за создание еврейского военного подразделения. Кинг интересовался, был ли он уполномочен в какой-либо степени правительством.

Жаботинский отреагировал немедленно. Он отправил Кингу письмо с просьбой его выслушать. Кинг согласился встретиться с Жаботинским в клубе Либеральной партии.

"Войдя в вестибюль, – писал Жаботинский, – я увидел, что мистер Кинг разговаривал с невысоким господином вида худощавого, но не великобританского: желтоватое, почти изможденное лицо, несколько желчное. Барышня с историко-филологическим образованием сказала бы: "напоминает Торквемаду"; барышня с образованием литературным сказала бы: "нечто мефистофелевское". Мистер Кинг, увидев меня, кивнул головой и показал на кресло; его собеседник нервно дернул бороденкой и посмотрел в сторону. Потом они простились, тот ушел, а мистер Кинг повел меня в угол к дивану.

– Ист-эндские друзья мои, – сказал он, – горько жаловались мне на вас. Говорят они вот что: и без того идет уже, в печати и просто на улице, травля иностранцев в штатской одежде, а тут еще вы подливаете масла в огонь.

– М-р Кинг, скажите правду: а если я исчезну – "травля" прекратится?

– К сожалению, вряд ли. Массам трудно это переварить; как же так, здоровая молодежь, выросла вместе с нами, и тем не менее…

– Хорошо. Теперь допустим, м-р Кинг, что мой план никуда не годится и что я к вам лично обращаюсь с просьбой: будьте добры, дайте совет. Где выход? Не служить до конца? Глядеть, сложа руки, как растет в Англии расовая ненависть в самой отравленной форме – ненависть людей, которых посылают на смерть, против людей, которым дозволено жить?

– Должен признаться, – сказал он, – что я отчасти это все уже излагал моим ист-эндским приятелям. Я им говорил, что лучше всего было бы, если бы значительное количество иностранных евреев сразу пошло волонтерами в армию, наравне с нашей молодежью…

– Позвольте не согласиться. Ваше требование, м-р Кинг, совершенно несправедливо.

– Почему несправедливо?

– Потому что нет абсолютно никаких оснований требовать от них службы наравне с вашей молодежью. Ваша молодежь – англичане; если Англия победит – их народ спасен. Наши – другое дело: если Англия победит, то шесть миллионов их братьев останутся в том же самом аду, что и теперь. Не может быть речи об одинаковой жертве там, где нет одинаковой надежды.

– Мистер Жаботинский, – возразил Кинг, – а вы что предлагаете?

– Компромисс. По справедливости, Англия может требовать от иностранного еврея только двух вещей. Во-первых, принять участие в защите самой территории Англии, т. е. этого острова, где он пользуется гостеприимством: по-вашему – "home defence". Во-вторых, биться за освобождение Палестины, потому что это "дом" его племени: по-нашему "heim". "Home and Heim": в этом заключается моя военная программа для ваших Ист-эндских друзей.

Он подумал и вдруг сказал:

– Вы мечтатель.

Зал, где мы с ним сидели, был весь увешан портретами покойников, бывших когда-то членами этого самого либерального клуба. Я указал на них:

– Все мечтатели.

– Я подумаю, – сказал он мне в заключение, – и переговорю с товарищами-депутатами. Вот не знаю только, стоит ли говорить об этом с моими уайтчеплскими друзьями?

– Это зависит, – ответил я, – от того, кто они такие.

– Одного, самого, пожалуй, важного, вы уже видели: это – тот худощавый джентльмен, с которым я давеча беседовал в приемной. Сам он не еврей, и ему военная служба не грозит – он уже давно в "опасном" возрасте, а это теперь самый безопасный возраст. Но он очень интересуется этим вопросом. Он русский эмигрант, мистер Чичерин. Хотите познакомиться?

– Нет, – сказал я.

– Замечательно, – отозвался м-р Кинг, – я задал ему тот же самый вопрос о вас, и он дал мне тот же самый ответ. Очень странно, до чего россияне иногда друг друга терпеть не могут. Мне минутами казалось, что, если бы мистер Чичерин имел на это власть, он бы с удовольствием посадил вас за решетку, а теперь мне кажется, что чувство это взаимное.