Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 53 страниц)

Вместе с Паттерсоном им это удалось – хотя армия, по понятным соображениям, обследуя добровольцев, приняла на пехотную службу только половину. Таким образом, шестьдесят из них были направлены в другие части. Но оставшиеся шестьдесят расквартировались в 20-м Лондонском батальоне, где из них сформировали особую роту.

Они поистине были манной небесной. Торжествующий Эмери пророчески сказал Жаботинскому: "Это, пожалуй, и есть то ядро, которого нам недоставало. Теперь надо только уметь использовать этот факт. Настроение в пользу вашего плана сейчас заметно и в правительстве, и в обществе. Смотрите, чтобы ядро оказалось прочным. Все, пожалуй, зависит от этого"[317]317
  Эмери – Жаботинскому, 25 января 1917 года.


[Закрыть].

Наконец-то после долгой и трудной борьбы с британскими властями Жаботинский был обнадежен. "Настроение" и вправду существовало; в немалой степени – благодаря неутомимым усилиям самого Эмери. Его интерес, первоначально пробужденный Паттерсоном, затем поддерживался логикой и энтузиазмом Жаботинского, и видя потенциальную заинтересованность Великобритании, он присоединился к осуществлению плана Еврейского легиона не просто как сторонник, но как активный участник.

Более того, как раз в это время он был назначен на исключительно влиятельный государственный пост – в результате второго значительного события той поздней осени.

6 декабря пало правительство Асквита, и премьер-министром стал Ллойд Джордж. Эмери занял должность секретаря Военного кабинета и Королевского Военного кабинета. А вскоре пролегионерский лагерь в Уайтхолле получил пополнение в лице Рональда Грэхема, которого Жаботинский познакомил с идеей легиона в Каире два года тому назад. Ему предстояло теперь занять пост заместителя министра иностранных дел – при этом палестинские дела тоже проходили по его ведомству.

Упрочившись таким образом в своей позиции, Ллойд Джордж был готов открыть фронт в Палестине, несмотря на возражения Генерального штаба, все еще цеплявшегося за теорию Китченера.

В течение всего 1916 года на египетском фронте наблюдалось значительное продвижение. В результате серии оборонительных маневров англичане оттеснили турок на Синайском полуострове; и когда Ллойд Джордж, заняв пост премьера, отправил телеграмму главнокомандующему Египетским экспедиционным корпусом генералу Арчибальду Мюррею с просьбой продолжать наступление, англичане стояли у ворот Эль-Ариша и Рафы[318]318
  Жаботинский и Трумпельдор – Ллойд Джорджу, 27 января 1917 года.


[Закрыть]. Последовал их быстрый захват в середине января 1917 года. Таким образом, весь Синай оказался в руках англичан; у армии была база для атаки в самом центре Палестины.

Жаботинский посчитал, что настало время для очередной попытки на дипломатическом фронте. 23 января он связался с Эмери, интересуясь, стоило ли, по его мнению, ему и капитану Трумпельдору обращаться с детальным письменным проектом к членам военного кабинета, к лорду Дерби, ставшему военным министром, к м-ру Артуру Бальфуру (новому министру иностранных дел), генералу сэру Окланду Геддису, ответственному за вербовку, и т. д.

Эмери поддержал, но посоветовал Жаботинскому направить меморандум самому премьеру. Он выразил желание предварительно просмотреть проект, и копия была доставлена ему уже 24-го. 25-го он выслал подробный список поправок. Он считал, что Жаботинский должен описать историю формирования и военные заслуги Отряда погонщиков мулов, упомянув "отличия, полученные от военной администрации за их рвение, отличную дисциплину и самообладание под обстрелом". Он также считал, что Жаботинскому следует включить отчет о том, как он, снабженный рекомендациями от русских властей, благосклонно относящихся к его идее, вел переговоры с Военным министерством и министерством иностранных дел, что, по его мнению, в министерстве иностранных дел его идею рассматривают с интересом ввиду политического эффекта в Америке, но Военное министерство идее противится.

Другим его предложением было, чтобы Жаботинский упомянул, что "по личной инициативе, без всякой официальной поддержки, вы предприняли кампанию в Ист-Лондоне, не мобилизовавшей в силу отсутствия какой-либо официальной поддержки и сбора средств, добровольцев, за исключением очень немногих", и таким образом представил премьер-министру "основные факты ваших предыдущих попыток сформировать в Англии особый Еврейский полк".

Эмери посоветовал обтекаемую формулировку для этого деликатного политического меморандума: "Я полагаю, что форма, в которой вы упоминаете сионистские чаяния, может несколько встревожить министерство иностранных дел как излишне конкретная. Я бы предложил, чтобы мы оставили это неопределенным, а добавили предложение, упоминающее, что вербовочная кампания пройдет особенно успешно, если власти найдут возможным, не связывая британское правительство конкретной формой политического урегулирования будущего Палестины, воспользоваться формулировкой, благоприятствующей сионистским устремлениям"[319]319
  «Слово о полку», стр. 172


[Закрыть].

Эмери, как и Жаботинский, знал, что в любом случае ни у кого в правительстве не было сомнений в политических мотивах Жаботинского. Тот принял предложения Эмери и включил их в меморандум.

В сопроводительном письме к Ллойд Джорджу, подписанном также Трумпельдором, они поясняли, что возобновляют свое предложение в преддверии британского наступления в Палестине и в свете того, что вопрос о мобилизации иностранных евреев остается неразрешенным. Письмо завершалось на персональной ноте: "Мы берем на себя смелость добавить, что направляем это предложение Вам не только как премьер-министру, но и как человеку, знакомому, в силу своего происхождения и по опыту борьбы, с чувствами маленького народа. Мы опасаемся, что наша нация будет забыта в час подведения итогов, и мы апеллируем о предоставлении возможности документировать наши права. Мы стремимся к привилегии того же рода, какая сегодня предоставлена гражданину Уэльса, – сражаться за свою страну, сражаться, как сражается уэльсец – в собственных подразделениях, а не рассеянными и безымянными"[320]320
  Гепштейн, стр. 76.


[Закрыть]. И поскольку наступление на палестинском фронте было теперь действительностью, прошение могло стать недвусмысленным. «Правительство, – гласил первый параграф меморандума, – обязуется сформировать Еврейский полк для боевой службы в Палестине и Египте». Он должен был комплектоваться из российских евреев в Великобритании, Египте и остальных доминионах «путем добровольной вербовки или другими методами, а также по возможности из проживающих во Франции и нейтральных странах и из подданных Великобритании при изъявлении такого пожелания».

Они выражали оптимизм по поводу вероятного притока добровольцев из нейтральных стран Европы и Соединенных Штатов и отмечали, что в России сконцентрирован значительный потенциальный резерв.

Что касается офицерского состава, его формирование не должно было зависеть от расы и религиозной принадлежности, но возможность должна была быть предоставлена английским евреям, прошедшим подготовку в различных офицерских школах, присоединиться к полку на добровольных началах. Целый ряд из них, включая одного в чине подполковника, выразил Жаботинскому и Трумпельдору желание служить в еврейской части уже осенью 1916 года.

Эмери представил меморандум Ллойд Джорджу лично и уведомил 16 февраля Трумпельдора, что копии его разосланы членам Военного кабинета. "По моим сведениям, вопрос находится в стадии обсуждения и еще не решен".

По просьбе Ллойд Джорджа Эмери направил копию меморандума и в Военное министерство, с целью пересмотра предложения Жаботинского и предоставления их заключений военному кабинету. Но до обсуждения этого вопроса военным кабинетом прошло еще два месяца.

Тем временем Жаботинский предпринял шаг с далеко идущими последствиями – как положительными, так и негативными. Через день после меморандума Эмери он отправился в Хейсли Даун под Винчестером, где на учениях находился 20-й Лондонский батальон.

Там он представился его командиру, подполковнику Эштон-Паунолу, и рассказал обо всем ходе борьбы за Еврейский легион. Он объяснил важность еврейской роты для его плана и просил подполковника принять его на службу. Подполковник согласился, пожелал ему успеха и пригласил на ланч в офицерскую столовую. С течением времени он пожалел, что принял тогда приглашение. Вскоре после этого ланча он стал рядовым солдатом и чувствовал себя неловко, "стоя навытяжку перед молодыми людьми, с которыми месяц тому назад обменивался анекдотами за кружкой пива"[321]321
  Паттерсону, 6 октября 1916 г.


[Закрыть].

Этот дискомфорт был наименьшей из проблем, созданных зачислением Жаботинского в армию. Просчетом был сам факт его зачисления. Какой бы обещающей ни стала в тот период перспектива создания полка, он еще не был реальностью, идея его по-прежнему вызывала сопротивление и враждебность с разных сторон, и кто мог предвидеть, какие осложнения еще предстояли? Лишая себя свободы действия и все предприятие – незаменимого вождя, он рисковал катастрофическими последствиями. Но понесенный в эти решающие месяцы урон был значительно меньше, чем следовало ожидать.

Намного серьезнее оказались осложнения позднее в Палестине.

Жаботинский не только признал спустя много лет, что его зачисление было ошибкой, он сознался, что понимал это с самого начала. Его решение не было неожиданным и импульсивным. Его частые выражения готовности служить, когда будет сформирован полк, были рефреном всей истории его борьбы.

Еще в Александрии, прощаясь с Трумпельдором перед отъездом в Европу "искать остальных генералов", он сказал, что вернется, если генерал Максвелл согласится сформировать настоящий боевой полк. Во время визита в Россию летом 1915 года он недвусмысленно предупредил своих друзей, что вступит в легион[322]322
  29 июля 1916 года


[Закрыть].

В первом письме из Лондона Паттерсону в Галлиполи он выражал надежду, что ему "выпадет честь служить под Вашим командованием"[323]323
  3 сентября 1916 года.


[Закрыть].

В июле 1916 года в письме в "Джуиш кроникл" он публично заявил, что выполнит свой долг и поступит на службу в легион сразу же по его сформировании[324]324
  Жаботинский явно скромничал с Шерли. К тому времени, основываясь на предшествующих этому эпизоду упоминаниях, он мог читать на двенадцати, если не больше, языках.


[Закрыть]; спустя 6 недель, в письме Герберту Сэмюэлу по поводу планируемой им вербовочной кампании, он информирует его, что сам собирается зачислиться, поскольку призывает других поступить так же[325]325
  14 января 1917 года.


[Закрыть].

Двадцать лет спустя, в своей автобиографии, он подробно проанализировал мотивы своего решения. По его выражению, это было "отсутствием гражданского мужества"; но само по себе являлось в ретроспективе выражением исторической трагедии галута. Он пишет: "Даже сегодня (то есть, в 1938 году) у евреев нет своей военной традиции. Даже сегодня, несмотря на все усвоенное нами за прошедшие двадцать два года, еврейская общественность не желает понять, что в войне, как и в других родах занятий, кто-то должен быть вдохновителем и планировщиком…

Исполнители необходимы, но место инициаторов не среди них. Еврейские мудрецы это еще понять не успели…

В молодые годы в России мой покойный друг Гершуни, еврейский революционер, организовавший ряд террористических акций против царского режима, рассказывал, что тоже пострадал от такого непонимания. То, что без слов было ясно его русским соратникам, – что его миссией было посылать бомбометателей, а не бросать бомбы самому, – было совершенно недоступно его еврейским друзьям, он постоянно читал в их глазах молчаливый упрек: "А как же ты сам?"

Я не претендую, что обычно пытаюсь постичь, что написано в глазах моих знакомых, чтобы определить, оправдывают они или нет мои поступки. Но в этом военном предприятии у меня тоже не было ощущения какой-либо традиции, на которую можно было бы опереться. Посылать молодых людей на передовую было мне весьма внове. Я ощущал "молчаливый укор" уже давно, еще со времен Сионского корпуса погонщиков мулов. А возможно, и не только молчаливый. Мне говорили, – сам я этого в печати не видел, – что русская и американская пресса печатала статьи, характеризовавшие меня как человека, посылающего навстречу опасности других, в то время как сам я пользуюсь полной безопасностью.

После всего шума, созданного нами вокруг легиона, это отношение стало еще более заметным. Друзей у меня практически не было, даже безразличных было немного, большинство ненавидело меня всеми силами души, и сущностью этой ненависти было: "А как же ты сам?"

С ранней юности, как писатель и общественный деятель, я верил, что писатель и общественный деятель подчиняться общественному мнению не должны, что их прямая обязанность в том, чтобы оказывать на это мнение влияние. Но в трудной обстановке того времени мне не хватило внутренних сил. Я не выдержал испытания и предпринял опрометчивый шаг, причинивший моим планам урон больше, чем все мои остальные недостатки".

Просчет, по описанию Жаботинского, осложнился еще одной ошибкой. Он предпринял шаги к зачислению в армию задолго до момента предоставления Ллойд Джорджу своего меморандума. В ту зиму он познакомился с подполковником Шерли, командиром корпуса по подготовке офицеров со странным названием Бригада Артистов. Этот корпус существовал с середины XIX века и был одним из самых привилегированных в районе Лондона. Его имя отражало характер его состава, в значительной мере из интеллектуалов; и хотя после двух с лишним лет побоище на Западном фронте, сделав необходимым постоянные подкрепления, привело к потере индивидуального характера других частей, Бригада Артистов сохранила определенную ауру. Зачислиться туда было нелегко. Однажды Шерли спросил: "Если вы собираетесь зачисляться в Англии, почему бы не в ряды Артистов?"

Жаботинский выразил сомнение, что будет принят. Положения Британской армии запрещали присвоение офицерского звания иностранным подданным. Но Шерли был убежден, что в случае Жаботинского может быть сделано исключение – поскольку, по его утверждению, знание языков было ценным для командования на всех фронтах, а Жаботинский владел семью[326]326
  Рассказ Тривуса Шехтману (Шехтман, том 1, стр. 233).


[Закрыть]. Военное министерство в этом отказало. Но Шерли, не ставя в известность Жаботинского, подал прошение вторично, и на этот раз ответ был положительным.

К тому времени Жаботинский, считая отказ окончательным, сказал бойцам еврейской роты, что будет служить с ними, и на попятный идти не хотел.

"Мои личные обстоятельства, – писал он Шерли, – усложнились не только со стороны официальной, но в какой-то степени и моральной. Боюсь, что, если я присоединюсь к части, предоставляющей радужные личные перспективы и, возможно, более легкие, это будет истолковано некоторыми как дезертирство. Кроме того, по слухам, (еврейская) рота остро нуждается в новобранцах, владеющих английским как родным языком… Я очень сожалею, что вынужден превозмочь желание служить с Вами". Подводя итог этому эпизоду, он со сдержанным юмором замечает: "Судьба легиона могла бы сложиться очень-очень по-другому, если бы я по крайней мере выбрал эту форму службы. "7 языков" могли бы обеспечить мне контакты с власть имущими, особенно если бы на мне была форма офицера с регалиями "Артистов". Вместо этого я отправился в Винчестер"[327]327
  Слово о полку", стр. 175.


[Закрыть]. Но не раньше, чем попросил разрешения у жены. Она ответила на его телеграмму односложно: «Благословляю».

Позднее она рассказала Израилю Тривусу, близкому другу семьи, что за этим ответом стояло. Она, естественно, не обрадовалась намерению Жаботинского стать солдатом. Она посоветовалась с друзьями, в своем большинстве видными сионистами. Те единодушно сказали: "Нет". Из этого она заключила, что "все они будут против него, он поступит, как и намеревался, зачем же мне присоединяться к его оппонентам? Пусть его, по крайней мере, радует, что я на его стороне"[328]328
  «Слово о полку», стр. 175–177.


[Закрыть].

Военная служба исключала журналистскую деятельность; за день до своего зачисления он совершил последний акт высокого профессионализма. Он вручил своим издателям рукопись книги "Турция и война". В ней он обосновывал необходимость раздела Оттоманской империи, которой не суждено пережить войну, – аннексией Великобританией Палестины; он также анализировал причины, по которым Восточный фронт имел большее значение, чем Западный.

На протяжении всех испытаний, истинного чистилища 1916-го, он не только сумел завершить эту скрупулезную по своему анализу геополитическую работу, но и продолжал постоянно печататься как журналист. Он писал, как правило, по статье раз в неделю для "Русских Ведомостей" в дополнение к статьям в "Ди Трибуне" и в "Unzer Tribune". И при этом не ограничивался войной или еврейским аспектом.

Он писал на разнообразные темы, начиная от ирландского и английского театра и американского кино и до английских трудностей с рабочими местами в послевоенный период, когда демобилизованные солдаты обнаружат, что их позиции заняты женщинами; от реакции лондонцев на немецкие бомбежки до успеха итальянского поэта Лоренцо Стекетти; от ирландских проблем до эффекта английской системы частных сбережений.

Покидая вербовочный пункт с "Королевской стипендией" в кармане в первый день своей военной службы, он не мог предвидеть, что его блистательная карьера в русской прессе, начатая в ранней юности восемнадцать лет назад, завершилась навсегда. Год спустя большевистская революция положила конец либеральной прессе России. Альталена тем временем стал рядовым Жаботинским.

1916–1919. ЛЕЙТЕНАНТ В АРМИИ ЕГО КОРОЛЕВСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА В ПАЛЕСТИНЕ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ПОДПОЛКОВНИК Эштон Паунол занимает скромное, но почетное место в истории евреев. Еврейское подразделение, ставшее частью 20-го Лондонского батальона под его командованием, оказалось для него серьезным испытанием. Не только потому, что его состав был, по понятиям среднего офицера Британской армии, совершенно несусветным, но и из-за сложностей, связанных с необходимостью для этого состава приспособиться к правилам и традициям Британской армии. Если бы Паунол их придерживался, он бы смог – и имел бы на то полное основание – добиться его расформирования.

К великому счастью для Жаботинского, подполковник был добросердечным и понимающим человеком, и, более того, ему чрезвычайно импонировала та мысль, что под его командованием находится ядро, которое может со временем стать Еврейским легионом.

На этом этапе истории легиона он проявил себя истинным, весьма тактичным союзником. Немаловажным свидетельством этого стала свобода действий, предоставленная рядовому Жаботинскому, который вел кампанию за легион из военного лагеря в Хейзли Даун.

Впечатления Жаботинского от жизни в бараках, как он писал позднее, представляли мало интересного, и он отмечал только одно – что служил, как и все рядовые, разве что не был так же молод и поджар, как они.

"О казарменных моих переживаниях подробно рассказывать не стоит: служил рядовым, как все рядовые, только без той молодости и ловкости, что полагаются рядовому. В первые дни, пока у меня еще ломило предплечья от антитифозной прививки, подметал полы в нашем бараке и мыл столы в столовой у сержантов. Сержант Блитштейн из нашей роты сказал мне: "Отлично вымыли. Сержанты даже хотят просить полковника, чтобы вас вообще назначили на эту должность при нашей столовой"[329]329
  Март 21, 1917. Имя адресата неразборчиво.


[Закрыть].

О своих соратниках он вспоминает тепло и с юмором: "Большинство, конечно, уроженцы России, в том числе три или четыре субботника чистой русской крови, по-еврейски "геры", как полагается, белокурые, синеглазые, притом с очень чистым произношением по-древнееврейски – по-русски зато уже говорили с акцентом. Один из них, Матвеев, добрался до Палестины всего за несколько дней до войны: пришел пешком из Астрахани в Иерусалим прямо через Месопотамию, в субботние вечера он очень серьезно напивался, совсем по-волжскому, и тогда ложился в углу на свою койку и в голос читал псалмы Давидовы в оригинале из старого молитвенника. Еще там было семь грузинских евреев, все с очень длинными именами, кончавшимися на "швили". Забавно было слышать, как английские сержанты ломали себе над ними языки по утрам во время перекличек: "Паникомошиашвили!" – "Есть!" Это были семеро молодцов как на подбор, высокие, стройные, с правильными чертами лица, и первые силачи на весь батальон. Я их очень полюбил за спокойную повадку, за скромность, за уважение к самим себе, к соседу, к человеку постарше. Один из них непременно хотел отнять у меня веник, когда меня назначили мести. Другой, Сепиашвили, впоследствии первый в нашем легионе получил медаль за храбрость. Кроме того, были среди нас египетские уроженцы, с которыми можно было договориться только по-итальянски или по-французски. Два дагестанских еврея и один крымчак поверяли друг другу свои тайны по-татарски. А был там один, по имени Девикалогло, настоящий православный грек, неведомо как попавший к нам, и с ним я уже никак не мог сговориться: если бы сложить нас обоих вместе, то знали мы вдвоем десять языков – только все разные"[330]330
  Архив французского министерства иностранных дел: Турция (Сирия-Палестина), # 40–41, De margeory.


[Закрыть].

Шел месяц март, британские войска в Палестине были на подходе к Газе, за которой должно было последовать наступление на Иерусалим, но ответа на меморандум Жаботинского и Трумпельдора кабинету министров не было. Эмери, терпя уничижительные замечания от старших чинов Военного министерства, неутомимо теребил свое кабинетное начальство поспешить с рассмотрением вопроса.

Глубину беспокойства Жаботинского можно ощутить по письму в ответ на приглашение прочитать лекцию в Уайтчепле.

"Пожалуйста, имей в виду одно, – если я соглашусь на выступление в Уайтчепле, то только лишь о легионе. Ни о Бялике, ни о "Изкоре", никаких злободневных или академических тем. Либо легион – либо ничего"[331]331
  Старейшее еврейское поселение в Палестине. (прим. переводчика).


[Закрыть].

Другого случая, когда Жаботинский отказался прочесть лекцию о Бялике, нет. Творчество великого поэта, получившего национальное признание в России благодаря феноменальному переводу Жаботинского, представляло для Жаботинского не только величие возрожденной литературной традиции на иврите, но и квинтэссенцию еврейского национального возрождения; и он никогда не отказывался от возможности передать красоту и страстность поэзии Бялика.

Приезжая в Россию в период пребывания в Турции и теперь в Англии, через все насмешки и ненависть, выпавшие на его долю, он неизменно был готов раскрывать еврейской публике, в большинстве своем почти ничего не знавшей о возрождении ивритской литературы, значение Бялика. И конечно же, не следует исключать вероятность, что его настоятельное "легион или ничего" было также вызовом оппозиции, подавившей его деятельность в Уайтчепле за полгода до того.

А тем временем, пока Жаботинский ждал реакции кабинета, "чувства", о которых говорил Эмери, и сами руководящие принципы британской политики переживали перемены гораздо более значительные.

Смесь влияющих друг на друга сложных обстоятельств требовала разрешения и зависела от этой переработки.

Ни Жаботинский, ни Вейцман, ни, пожалуй, кто-либо вне узкого круга посвященных в дела британского и французского правительств, не знали о секретном соглашении между ними от мая 1916 года. Они опирались на общепринятое к тому времени мнение, что турецкая империя распадется; но реализация соглашения разрушила бы все чаяния сионистов. Франция считала Сирию (включая и Палестину) своей сферой влияния и даже зоной непосредственного контроля в свете тесных контактов с местными католическими учреждениями и исторической связью со времен крестоносцев. Англичане частично согласились на французские требования. Они отдали Франции сирийское побережье (включая Ливан) в южном направлении, до уровня к северу от Акры. Англичане хотели полосу Палестины с Акко и Хайфой и на востоке с Месопотамией. Месопотамия, считали они, должна находиться под их контролем.

Англичане планировали передать Месопотамию в руки Хашимитской династии из Хиджаза заодно с материковыми землями Сирии. Так было обещано и скреплено щедрым даром правящему шерифу Хусейну в обмен на восстание против Турции, которое он обещал разжечь среди арабского населения империи.

Вопрос о Палестине оставался открытым.

Англичане выдвинули предложение во время переговоров, чтобы Франция рассмотрела "устройство дел относительно Палестины с учетом полнейшего воплощения еврейских устремлений"[332]332
  Заглавные буквы обозначают: «Бессмертный Израиль не изменит истине (не солжет)».


[Закрыть].

Они предусматривали развитие страны евреями и в конечном итоге еврейское правление по всей стране – за исключением святых мест христианства. Французское правительство отреагировало отказом.

Таким образом, стороны пришли к соглашению, что часть Палестины к югу от британской зоны перейдет под международный контроль.

В период переговоров по этому соглашению относительно владений Турции в Азии британское правительство твердо придерживалось решения не брать на себя управление всей Палестиной, – и это недвумысленно было разъяснено Герберту Сэмюэлу, когда в начале войны он подал свои два меморандума. Сэр Марк Сайкс, выработавший соглашение с французом Жоржем Пико, не только "придерживался его буквы", он был лично убежден в его справедливости.

Сайксу предстояло сыграть значительную роль в истории сионизма того периода, но к моменту его переговоров с Пико он совершенно не был осведомлен о сионистском движении.

Его представление о евреях зиждилось на недолюбливании стереотипа "международного капиталиста" и еврейских ассимиляторов, которых он презирал за отсутствие корней.

Первое его знакомство с сионизмом произошло в период переговоров с Пико. Ему представилась возможность прочесть меморандум Герберта Сэмюэла от марта 1915 года, не совпадавший по духу с его соглашением.

Тем не менее этот меморандум, по-видимому, убедил его начать поиски возможности включить в свои предложения еврейский аспект.

Сэмюэл познакомил его с раввином Мозесом Гастером, видным сионистом, и они неоднократно виделись в 1916 году. Хоть и явно под влиянием Гастера, Сайкс выступил с предложением лишь одной разработанной идеи – создания в Палестине государства под управлением арабов, в котором сионистская организация будет способствовать еврейскому поселению. Гастер, склонный к секретности и ревниво относящийся к своим контактам, скрыл свои встречи с Сайксом от Жаботинского и Вейцмана.

Но в жизни Сайкса возник новый драматичный элемент. В конце октября 1916 года в Англию приехал Аарон Аронсон с предложением сотрудничества в случае британского наступления в Палестине. Аронсон, чья роль в победе сионистских устремлений до сих пор не получила заслуженного признания, был натуралистом с мировым именем, обладавшим непревзойденными познаниями о природе Палестины. В 1915 году, вместе с группой последователей из Зихрон Якова[333]333
  Письма Вейцмана, том VII (ивр.), #. 306, февраль 8, 1917 г.


[Закрыть] он организовал в тылу у турок группу НИЛИ[334]334
  Жаботинский – Сайксу, февраль 11, 1917 г.


[Закрыть], снабжавшую разведданными и англичан.

В результате искусного маневрирования турецкие власти разрешили ему выехать из Палестины – под предлогом научной работы. Он прибыл в нейтральную Данию, а оттуда, по соглашению с британским послом, в Англию. Он представил англичанам массу полезной для армии информации; исключительный ум и хорошо продуманный доклад о специфике военных действий, предстоящих Британской армии в Палестине, произвели сильное впечатление в Лондоне.

Одним из его собеседников оказался Марк Сайкс.

Любовь Аронсона к земле Палестины, его горячий патриотизм пали на благотворную почву, преобразившую Сайкса в активного сиониста.

В течение месяца, который Аронсон провел в Англии перед отправкой в Каир (там ему предстояло стать, возможно, важнейшим советником британских военных властей по освобождению Палестины), он и Сайкс виделись три раза.

Его визит в Англию держался в секрете. Ни с одним из сионистских деятелей он не связался и к моменту встречи Вейцмана и Соколова с Сайксом 28 января 1917 года, произошедшей по просьбе Сайкса; они ничего не знали о влиянии Аронсона.

Сайкс, явно посвятивший проблеме немало серьезных раздумий, но по-прежнему связанный секретным договором, призвал сионистов согласиться на объединенное франко-британское правление Палестиной. Но при повторной встрече два дня спустя он запросил меморандум, формулирующий сионистские требования.

Через неделю, 7 февраля, состоялась его встреча с более развернутым составом сионистских лидеров: Вейцманом, Соколовым, Сэмюэлом (не согласившимся на пост в кабинете Ллойд Джорджа), лордом Ротшильдом,

Джеймсом Ротшильдом и Джозефом Кауэном. Они представили развернутое заявление о целях сионизма, основываясь на признании за евреями права на статус нации и на британском суверенитете в Палестине, при котором Еврейская уполномоченная ведомственная компания получит право на развитие страны и организацию иммиграции.

Сайкс в этот раз не отверг предложение; он лишь указал на сложности, которые можно было ожидать от Франции. Ни он, ни Сэмюэл не объявили об уже существовавшем соглашении с Францией. По правде говоря, соглашение Сайкса – Пико, заключенное правительством Асквита, пришлось не по вкусу Ллойд Джорджу; позднее в нем разочаровались и в Уайтхолле… В конечном счете все тяготы по освобождению Палестины легли на плечи одной Англии; арабское восстание по-прежнему приносило ничтожные результаты. В дальнейшем и до окончания войны, и позже англичане намеревались проводить в жизнь политику, целью которой стал "Отход или обход соглашения Сайкса – Пико". Есть свидетельство тому, что сам Сайкс начал рассматривать сионизм как подходящий компонент в процессе расшатывания соглашения по Малой Азии.

Вейцман был по понятным причинам вдохновлен дружественным отношением Сайкса и в письме Жаботинскому в Хейзли Даун на следующий день выразил уверенность, что это была историческая встреча. "Впервые в истории нашего движения, – добавил он, – мы приближаемся к существу вопроса"[335]335
  Сайкс – Жаботинскому. 14 февраля 1917 года.


[Закрыть].

Жаботинскому же эта встреча обещала иную награду. На ней Сайкс заявил сионистским деятелям, что прочел меморандум Жаботинского и Трумпельдора и поддерживает идею Еврейского легиона. Он, правда, советовал повременить.

Новость, что в самом сердце правительственного аппарата появился еще один приверженец, была поистине превосходной. Жаботинский написал Сайксу, прося прокомментировать их (его и Трумпельдора) докладную записку[336]336
  Письма Вейцмана, том VII, стр. 307, февраль 15, 1917.


[Закрыть]. В ответ Сайкс обосновывал свои соображения: «Я пристально обдумал Ваше письмо и навел справки. Я думаю, что в данный момент давить не следует. Военные власти не любят формировать или использовать части для ограниченного театра действий, и скорей всего понадобилась бы поддержка других держав для использования специальных частей для особых целей в районах, где политические соображения играли значительную роль. Но в то же время я считаю, что жизнь в этом проекте нужно поддерживать, чтобы при перемене обстоятельств, на что я надеюсь, можно было действовать»[337]337
  3101/657670, 7 апреля 1917 года; там же, 23 марта; там же 2 апреля.


[Закрыть].

Сайкс откровенно выступил в поддержку идеи легиона; его письмо являлось важным индикатором препон, остававшихся несмотря на новую обстановку, новое правительство и приближающееся наступление в Палестине. Копия была послана Вейцману по соображениям этикета. Ничто в письме не требовало от Вейцмана ответа. Таким образом, несколько нарочитое письмо к нему Вейцмана кажется совершенно излишним. В нем неожиданно прозвучали снисходительные интонации. Он писал: "Думается мне, что Ваш ответ является единственно возможным в данных обстоятельствах. Жаботинский – отличный человек, исключительно умен, честен и энергичен, но как жалко, что идея Еврейского легиона практически превратилась в навязчивую идею, и он подчиняет ей важные сионистские интересы. Я уверен, что Ваш ответ несколько охладит его"[338]338
  Письма Вейцмана (ивр.), том VII, стр. 336, Брандайзу. 8 апреля 1917 года.


[Закрыть].