Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 53 страниц)

– Вполне, – подтвердил я от всего сердца. Правда, я тогда мало знал о будущем советском комиссаре по иностранным делам – он, кажется, не принадлежал к кругу эмигрантских знаменитостей…

Но то немногое, что я о нем знал, мне не нравилось: мистер Чичерин был одним из подстрекателей уайтчеплской агитации против всякой формы участия в войне. А насчет решетки – потом оказалось, что мистер Кинг и вправду напророчил: только не мне"[296]296
  Хаим Вейцман: Trial and Error стр. 213–214. У Вейцмана было много столь же существенных ляпсусов. В письме к Дороти Ротшильд (жене Джеймса и горячей сионистке), к примеру, он приводит драматический отчет о том, как он оказался в Кишиневе во время погрома 1903 года. «В составе около 100 евреев, – пишет он, – мы защищали Еврейский квартал с револьверами в руках, защищали девушек и женщин, еврейские жизни и имущество.» В своей автобиографии он претендует на то, что вместе с друзьями и знакомыми занялся организацией отрядов самообороны во всех крупных еврейских центрах. Фактически же он не был в Кишиневе ни во время, ни после погрома. Кишинев стал символом полного отсутствия самообороны, вдохновив испепеляющую поэму Бялика «Сказание о погроме». На самом деле Вейцман находился в то время в Варшаве и оттуда отправился в Швейцарию. Групп самообороны в России он никогда не организовывал. Его биограф подчеркивает, что его реакция (выраженная в письме жене на следующий день) на Кишиневский погром была целиком и полностью отстраненной.
  Письмо Дороти Ротшильд, ноябрь 22, 1914. Письма Вейцмана, том VII, #45; Иегуда Файнгарц: Хаим Вейцман том 1 (Нью-Йорк 1985) стр. 150.


[Закрыть].

Эта встреча оказалась чрезвычайно плодотворной. Кинг, оставаясь самым влиятельным защитником русских евреев в Палате общин, превратился в активного сторонника идеи легиона, способствуя ее распространению и расширяя контакты Жаботинского в политических кругах. Он представил его многочисленным членам парламента – либералам, консерваторам, лейбористам и членам Ирландской партии. Он же привел Жаботинского к главному редактору либерального еженедельника "The Nation".

На этом этапе повествования обращает на себя внимание эффективность дипломатических усилий Жаботинского в его уникальной политической кампании.

Всемирная сионистская организация, единственная организация, с которой он отождествлял себя идеологически, отнеслась к его замыслу с открытой враждебностью.

Государственным деятелям и официальным лицам, которые были в целом расположены к сионизму, не поступало от организованных сионистских кругов никакого сигнала в поддержку Жаботинского.

Наоборот, им постоянно напоминали об изоляции Жаботинского в сионистском движении и, на том этапе, в еврейской общине в целом. И тем не менее недвусмысленно вырисовывается решающее влияние Жаботинского на мышление всех, кто подходил к вопросу непредвзято, без личной заинтересованности или приверженности доктрине, не совместимой с новым подходом.

Внутренняя корреспонденция министерства иностранных дел демонстрирует, насколько глубоко было произведенное им впечатление. С одной стороны, Шастерман и Кауерс, мобилизованные на военные нужды не будучи государственными служащими, и, с другой стороны, Роберт Сесиль, вначале раздраженный, что его беспокоят по поводу, относящемуся к ведомству Военного министерства, стали, каждый в своей сфере, убежденными защитниками идеи легиона как чрезвычайно важной для национальных интересов Великобритании.

В политическом мире в равной степени показательно "обращение" Джозефа Кинга, а также энергичная деятельность Леопольда Эмери, которому еще предстояло сыграть, время от времени в содействии с Сесилем, чрезвычайную, по существу решающую роль в кампании Жаботинского. Единственным участком британского государственного аппарата, где Жаботинский столкнулся с непробиваемой стеной сопротивления, оставалось Военное министерство, в котором все обстоятельства складывались не в его пользу. Военный секретарь, лорд Китченер, не только решительно противился открытию палестинского фронта и пользовался в этом активной поддержкой Генерального штаба, но был и против самой идеи еврейского подразделения, – точно так же, как и специфически ирландского или Уэльского[297]297
  Ллойд Джордж. Военные воспоминания.


[Закрыть].

В переписке с военным министерством поражает быстрая адаптация Жаботинского к терминологии и методу дипломатических переговоров по вопросу, не имевшему, по существу, компромиссного решения.

В каждом представляемом им меморандуме его доводы обоснованы требованиями момента, продиктованными интересами обеих сторон. При этом он всегда оставался верен основополагающему принципу.

Так, в период китченеровской оппозиции восточному фронту Жаботинский без колебаний подменил Палестину Египтом, описывая территорию (помимо самой Англии), куда будет послана еврейская часть. В Египте, в отличие от Палестины, уже существовало британское военное присутствие. Если в Палестине откроется фронт, его база, естественно, будет в Египте. Если же фронт не откроется, египетская служба еврейского подразделения будет его вкладом в общее дело.

Как бы ни обернулась его кампания в целом, он в тот период несомненно достиг максимальных успехов в своем ученичестве на дипломатическом поприще – и это в атмосфере вражды и ненависти (по свидетельству того же Вейцмана) со стороны всех слоев еврейской общины. Вейцман, естественно, был осведомлен о каждом шаге, предпринятом Жаботинским.

Они безгранично доверяли друг другу; подружившись и в то же время поселившись вместе, они часто использовали возможность, как пишет в автобиографии Вейцман, потолковать подробно и предаться мечтаниям. Тем более ошеломителен отчет Вейцмана об одной памятной беседе: "Мы были в самом начале нашей работы, – пишет он, – и я сказал:

– Ты, Жаботинский, должен был бы возглавить всю пропаганду движения, устную и письменную. В этой области ты гениален.

Он посмотрел на меня чуть ли не со слезами на глазах.

– Позвольте, д-р Вейцман, – возразил он, – единственное, на что я гожусь, это политическая работа, а вы пытаетесь подтолкнуть меня в совершенно неверном направлении.

Я был безмерно поражен, поскольку политическая деятельность была как раз не подходящей для него областью, более того, он не годился и для переговоров с англичанами. Несмотря на свою исключительную дотошность, по форме выражения он был крайне нетерпелив. Ему также не хватало реализма. Он был невероятным оптимистом в своих ожиданиях и видении. И даже все разочарования, связанные с еврейским Легионом, его не изменил.[298]298
  «Слово о полку», стр. 160.


[Закрыть]. На самом деле, память Вейцману явно изменила. Эти воспоминания важны в свете дальнейших между ними конфликтов.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

С РАСЦВЕТОМ весны и наступлением лета произошли два события, сыгравшие решающую роль в замысле Жаботинского. Одному из них предназначалось поистине глубоко отразиться на последующих планах английских военных действий. 5 июня погиб на потопленном военном корабле «Хэмпшир» фельдмаршал Китченер. Несмотря на то что его престиж и влияние по целому ряду причин в последние месяцы его жизни заметно упали, основные положения разработанного им стратегического подхода пока не были поколеблены[299]299
  Жаботинский – Сэмюэлу – июнь 1916 года (цитата переведена переводчиком).


[Закрыть].

На посту военного министра его сменил Ллойд Джордж; Жаботинский и Вейцман решили, что, по логике вещей, следует активизировать теперь проект легиона.

По просьбе Вейцмана С. Р. Скотт передал докладную Жаботинского Ллойд Джорджу, убежденность которого в необходимости восточной кампании была общеизвестна. Поскольку Ллойд Джордж хорошо знал Вейцмана – со времен их плодотворных контактов в период производства снарядов, – Скотт представил проект как план Вейцмана. Ллойд Джордж, тем не менее, от ответа уклонился. Верхи военного министерства оставались приверженцами китченеровской доктрины, так что Вейцман и Жаботинский в своих ожиданиях скорых перемен оказались слишком оптимистичны.

По просьбе Жаботинского Джозеф Кинг обратился к новому заместителю военного министра лорду Дерби, но Дерби не согласился с доводом Кинга насчет "изменившихся обстоятельств".

Зато теперь вопрос мог быть вынесен в сферу политических дебатов.

Этому способствовала вторая решающая перемена, происшедшая тем летом и заключавшаяся в том, что терпение британского правительства по отношению к русским евреям иссякло. 29 июня министр внутренних дел объявил, что российские подданные призывного возраста, не приступившие к военной службе добровольно до 30 сентября, будут высланы в Россию. Лайонел де Ротшильд впоследствии признался Жаботинскому в своем авторстве: Сэмюэл воспользовался этим маневром, следуя его совету.

Угроза действительно оказалась чрезвычайно эффективной – но в смысле крайне негативном. Правда, в самом Ист-Энде население отнеслось к заявлению приветственно. Местная газета "Обозреватель Ист-Лондона", несомненно, выразила чувства большинства, когда в последующие недели призвала правительство выполнить угрозу.

Одобрительные голоса раздавались и в еврейской общине. Но одновременно поднялась буря протеста и в прессе, и в политических кругах. Вероятность, что беженцы, спасающиеся от политического преследования или антисемитской дискриминации, могут быть возвращены насильно в руки своих мучителей, для многих казалась неприемлемой. Не осталось незамеченным и еврейское происхождение Сэмюэла. Один из либеральных депутатов, лорд Пармэр, заявил в Палате лордов: "Если бы я был евреем, я скорее отрубил бы свою правую руку, чем вернул соплеменника-еврея в российскую тиранию".

Эта угроза была, однако, последней картой Сэмюэла. Несмотря на яростную отрицательную реакцию, он продолжал за нее цепляться.

Оказавшись в тисках дилеммы, он, несомненно, был доволен, когда министр иностранных дел сэр Эдвард Грэй попросил его встретиться с группой русских корреспондентов, расквартированных в Англии, и обсудить последствия своего постановления.

Эту встречу задумал Жаботинский – но при участии Грэя. Жаботинский пригласил к себе на квартиру полдюжины журналистов, представлявших ведущие либеральные газеты России; собравшись, они единодушно решили отправить телеграмму Грэю с просьбой об интервью. Грэй же рассудительно предоставил Сэмюэлу самому расхлебывать заваренную им кашу.

Жаботинский описал эту встречу:

"Мы собрались в одном из залов в Палате общин. Состоялся в большей степени прием, а не собрание. Сэмюэл обставил его с максимальным церемониалом. Он явился в сопровождении свиты советников и секретарей, по меньшей мере четверых. Сам он во главе длинного стола, а журналистская братия справа и слева; его ассистенты заняли места за ним. Обращался к нам он стоя, так что мы тоже поднимались, беря слово. В те времена вне России русскую прессу считали очень влиятельной"[300]300
  «Слово о полку», стр. 162.


[Закрыть].

Журналисты заявили Сэмюэлу, что вместе взятые, они представляют около 80 процентов российской читающей публики и делают все возможное для поддержания в России боевого духа, выражая надежду, что демократическая Англия повлияет на русский режим. Угроза министра создает впечатление, что налицо обратное влияние. Такое впечатление, по всей вероятности, ослабит интенсивность отождествления россиян с целями союзников.

До этого момента Жаботинский (помня, что, как он слышал, Гастер охарактеризовал его Сэмюэлу как "всего лишь говоруна"), предоставил площадку своим коллегам. Но Сэмюэл, откровенно признав сложность своего положения, обратился непосредственно к нему и спросил, что следует предпринять, по его мнению.

Позиция Жаботинского по этому вопросу не была для него секретом. За несколько недель до того Жаботинский отправил ему откровенное письмо по поводу накаленной обстановки в Ист-Энде, описывал ее как "болезненную для этой страны и постыдную для евреев". Он писал: "Будучи другом и почитателем Англии, который в каждой корреспонденции в Россию приводит примеры английского духа свободы и справедливости, я поражен раздающимися угрозами бунта, столь знакомыми мне из русского опыта. С глубокой грустью я узнаю, что в Ист-Энде планируется формирование самообороны. Я убежден, что она не окажется необходимой. Но с ужасом я думаю о реакции на эту новость в России, с ее поощрением антисемитов и унижением евреев.

Чтобы разрядить эту ситуацию правительство начнет мобилизацию иностранцев в британскую армию, либо без отличий, либо в форме иностранного легиона. У меня нет ни права, ни намерения критиковать. Но я вижу свой долг в том, чтобы настоятельно заявить, что это ситуацию не исправит. Попытки вербовки как в британскую армию, так и в иностранный легион обречены на провал. Эти люди не трусы и любят Англию, но они доведены до отчаяния тревогой о судьбах своих братьев, ежедневно читая сообщения о новых страданиях. Неужто кто-либо полагает, что вербовка может быть успешной без хотя бы толики энтузиазма? Или что есть нечто соблазнительное в перспективе службы в объединении, отмеченном словом "иностранный", – словом, содержащим в себе изоляцию и ссылку, без тени достоинства национального самоутверждения?

…Ходят слухи, что некоторые влиятельные евреи Вест-Энда противятся этому естественному решению вопроса. Если это так, я могу лишь сожалеть, что они готовы подвергнуть опасности положение своих соплеменников в России только лишь из ненависти к еврейскому самоутверждению. Я осознаю и целиком принимаю во внимание, что британские евреи будут служить без отличительных знаков плечом к плечу с другими британцами, но бесполезно притворяться, что те же чувства могут мотивировать поведение людей, помнящих Кишинев"[301]301
  Корпус погонщиков мулов (прим. переводчика).


[Закрыть].

В этом же письме он просил Сэмюэла принять его для детального обсуждения ситуации, но Сэмюэл отказался. Ирония нынешнего обращения Сэмюэла за советом была им оценена в полной мере.

Жаботинский ответил, что присутствует на этой встрече как член группы журналистов и не вправе выражать свое личное мнение. Тем не менее существуют самоочевидные истины: угрозами добровольцев не мобилизовать; дух волонтерства можно разжечь только провозглашением высшего идеала. Молодежь Британии может вдохновиться любовью к родине; в то время как русский эмигрант не чувствует своей принадлежности к какой-либо стране. Он утратил Россию, а Англия ему не принадлежит. Необходимо найти идеал, способный его вдохновить, и этим идеалом должна определяться пропагандистская работа.

Сэмюэл спросил: "Кто же займется пропагандой?" Ответа на это Жаботинский дать не сумел. Он не мог вызваться на выполнение этой задачи. Не все его коллеги поддерживали проект легиона. Насколько ему было известно, его замысел не разделял ни Сэмюэл, ни, наверняка, правительство. В лучшем случае ему предстояло бы идти на компромиссы и воздерживаться даже от упоминаний единственной идеи, служившей движущей пружиной всего предприятия и, можно утверждать, всей его жизни в тот период.

Позднее он пришел к выводу, что допустил ошибку. Сэмюэл крайне нуждался в выходе из положения. Он признался делегации, что их аргументация произвела на него впечатление; его поведение свидетельствовало о том, что он готов на содействие Жаботинскому. Впоследствии Жаботинский винил свою собственную "природу". Он не мог согласиться, пишет он, пройти в едва приоткрытую дверь. "Моим подходом было стучать и колотить, пока она не распахнется. Понимаю, что это плохо, но ничего не могу поделать"[302]302
  «Джуиш кроникл», 30 июня 1916 года.


[Закрыть].

И здесь Жаботинский вновь несправедлив к себе. Каким мог быть компромисс, кроме полного отказа или отсрочки требования легиона?

По существу, последствия компромиссных попыток он уже видел. В одном из пространных писем в "Джуиш кроникл", озаглавленном "Предложение компромисса", он выразил мнение, что принуждение или угрозы высылки в Россию неприемлемы. С другой стороны, было ясно, писал он, что единственный достойный выход таков: "Те, кто выбрал домом Англию, должны отправиться на защиту Англии".

Вербовка, тем не менее, должна отражать исключительно эту цель. Следовательно, нужно было сформировать отдельную часть. И он перешел затем к защите русско-еврейской молодежи, не состоявшей из "неблагодарных отлынивателей", а готовой согласиться на справедливое разрешение вопроса.

В заключение он, конечно, упомянул идею легиона, но в откровенно пессимистическом ключе: "Должен добавить, что я лично лелею мысль о создании еврейского подразделения в связи с развитием Zion Mule Corps[303]303
  «Джуиш кроникл», 21 июля 1916 года.


[Закрыть]для расширенных национальных целей. Я по сю пору не теряю надежду на ее осуществление и не сдамся, пока не завершится война. Но данное письмо написано с иной задачей и попросту представляет попытку предложить приемлемый выход из опасной ситуации"[304]304
  Процесс получения гражданства лицами иностранного происхождения (прим. переводчика).


[Закрыть].

"Джуиш кроникл" отреагировал предложением, что Жаботинскому следует присоединиться к вербовочной кампании; в результате Жаботинский счел нужным написать второе письмо "во избежание недопонимания".

"Я убежден, что единственная структура, в которой могут служить эмигранты-евреи, – это еврейское подразделение с еврейским именем и специфической дислокацией: в Англии, Египте и, в конечном счете, в Палестине. Если, как я надеюсь, это подразделение будет создано, я выполню свой долг и вступлю в его ряды, а также буду стремиться убедить других присоединиться. Но я ни в коей мере не симпатизирую предложенной на сегодняшний день разобщенной службе и тем более не могу быть соучастником в политической депортации; я искренне прошу вас учесть, что в своем призыве к умеренности и компромиссу я выступаю за уступки с обеих сторон, а не только со стороны еврейской"[305]305
  «Манчестер Гардиан», 7 июля 1916 года; «Таймс», 15 июля 1916 года.


[Закрыть].

Дебаты о сэмюэловской угрозе депортации бушевали в парламенте и прессе два месяца, пока Сэмюэл, по существу, не аннулировал ее в августе. Официально он объявил, что она снова войдет в силу, если новая вербовочная кампания не увенчается успехом; но это было не более, чем спасительной проформой. Все англичане, участники состоявшихся дебатов, пришли к соглашению, что русские евреи должны служить, но добровольно. В общих чертах был также достигнут консенсус, что наградой за их службу должна быть легкодоступная натурализация[306]306
  «Джуиш кроникл», 21 июля 1916 года


[Закрыть], и много чернил было изведено на обсуждение, следует ли давать им право на получение гражданства по окончании войны или немедленно после вступления на службу.

Все оказалось напрасным. Русские не пошевелились, исключение составили созданные ими комитеты, продолжавшие протестовать против угрозы потери права на убежище, гарантируемого беженцам.

Нет сомнений, что постановление Сэмюэла, поставившее вопрос ребром, и осознание обществом необходимости выхода превратили в глазах многих идею легиона в приемлемую как выход из положения для обеих сторон. Тогда-то Жаботинский и обрел союзников чрезвычайной весомости – две самые влиятельные газеты Великобритании. "Манчестер Гардиан" выступил в редакционной статье с предложением двоякого разрешения кризиса – обеспечения русским подданным возможности выезда в нейтральные Соединенные Штаты и формирования еврейского подразделения для службы в Англии или Египте с перспективой возможного наступления в соседней Палестине. Спустя неделю "Таймс" напечатала на видном месте письмо Жаботинского о его плане легиона[307]307
  «Слово о полку», стр. 166.


[Закрыть].

В высших слоях еврейской общины, тем не менее, сдвигов с позиции враждебности не наблюдалось. "Джуиш кроникл", поддерживающий идею еврейской части в составе британской армии – для службы на любом из фронтов, оставался в оппозиции к идее Жаботинского, хотя и печатал его статьи регулярно. Газета поясняла, что план Жаботинского "изобилует сложностями и вызывающими возражения моментами"[308]308
  В последующие годы случалось, что Жаботинский, будучи редактором партийных журналов и полный идей для статей на разные злободневные темы, писал ряд статей для одного выпуска и ставил подписи молодых коллег – правда, с их, иногда неохотного, согласия.


[Закрыть].

Жаботинский, несомненно, синтезировал одновременное решение двух проблем. Во-первых, нельзя было допустить, чтобы растущее раздражение британского общества русскими евреями переросло в махровый, а возможно, и переходящий в насилие антисемитизм с серьезнейшими последствиями для будущего всей еврейской общины Великобритании и отголосками для всего мирового еврейства. Таким образом, он согласился войти в состав комитета, созданного Сэмюэлом по вербовке русских евреев, но теперь уже в часть исключительно для иностранных подданных. Он рассчитывал, что поскольку палестинского фронта еще не существовало, такая часть послужила бы ядром будущего легиона в самой Англии.

В комитете царил дух компромисса, порождающего отчаяния, и это отразилось на его составе: он включал Вейцмана в дополнение к Жаботинскому с одной стороны, и антисиониста Лайонела де Ротшильда и Люсьена Вольфа, с другой. Итог деятельности этого комитета был, говоря кратко, убогим.

Одновременно с этим Жаботинский, посоветовавшись с верным Джозефом Кауэном и Дэвидом Эдером, а также с группой своих сторонников в Ист-Энде, решил, что пришло время действовать на местах. Они организовали публичную вербовочную кампанию в Еврейский легион, используя формулировку, предложенную Жаботинским. Для сбора подписей они выступили со следующей декларацией: "Я, нижеподписавшийся, настоящим заявляю: если будет учрежден еврейский полк, предназначенный исключительно для двух целей, а именно: 1) охрана самой Англии, 2) операции на палестинском фронте, – я обязуюсь добровольно вступить в такой полк"[309]309
  BPRO No. 45/10822, Жаботинский – Сэмюэлу, 16 сентября 1916 года (Британский офис парламентских архивов; министерство внутренних дел).


[Закрыть].

Девизом должен был быть лозунг "Home and Heim", и если подписей окажется достаточно, они планировали подать прошение правительству. Гарри Фирст вместе с новым сподвижником – Ицхаком Аршавским, инженером из России, – взяли на себя организационную сторону. Джозеф Кауэн предоставил сумму, требуемую для эксперимента. С его помощью была организована ежедневная газета под названием "Unzer Tribune" ("Наша трибуна"). Среди истэндовцев было три молодых писателя, двое из которых – Ашер Бейлин и Шалом Кинский – были уже хорошо известны в идишских эмигрантских кругах; третий, Аарон Кайзер, продемонстрировал свой талант впервые в этом издании. Редактором Жаботинский хотел пригласить Гроссмана и для этого вызвал его телеграммой в Лондон. Гроссман согласился немедленно и тут же выехал. Дата первого выпуска была уже назначена: 26 сентября. Неожиданно, когда все уже было готово, Гроссман не прибыл. Иммиграционные власти в Ньюкасле не разрешили ему сойти с корабля, узнав, что до войны он четыре года провел в Германии. Чиновник, по существу, уже решил отказать ему во въезде. Только после лихорадочных переговоров в министерстве внутренних дел (Home Office), объяснений Жаботинского, что Гроссман проживал в Германии в качестве корреспондента, а затем и вмешательства Эмери, тот получил разрешение.

Тем временем Жаботинский должен был выпустить первый номер сам и приготовить вступительную статью от редакции, что он и сделал. На следующий день Гроссман, который среди членов редколлегии значился в качестве главного редактора, был ошеломлен редакционной колонкой, подписанной "М. Гроссман". Ее автор, Жаботинский, по-прежнему тревожащийся за свой идиш, предусмотрительно мобилизовал Бейлина, мастера идишского стиля, на правку статьи, "чтобы не опозорить Гроссмана"[310]310
  «Слово о полку», стр. 167.


[Закрыть].

Жаботинский отправил письмо Сэмюэлу, информирующее его о планируемой кампании и создании газеты, излагая при этом конкретные задачи. Во-первых, русские евреи обязаны поступить на службу; во-вторых, они должны быть распределены в специальные группы, достаточно крупные, чтобы в случае необходимости их можно было объединить в полк; в-третьих, они должны быть предназначены для сухопутной обороны, включая доминионы, то есть Египет; в-четвертых, они должны быть организованы в боевые единицы, а не в рабочие или транспортные, и должны пройти стандартную военную подготовку; в-пятых, в случае, если Палестина будет включена в рамки британских военных действий, они сформируют свой полк[311]311
  «Слово о полку», стр. 168.


[Закрыть].

И в заключение он отметил: "Естественно, вся кампания будет проводиться в националистическом и легионерном духе, с надеждой на участие в покорении Палестины как одним из основных мотивирующих факторов".

Не успело первое воззвание от группы, названной Комитет за еврейское будущее, появиться на улицах Уайтчепла и других еврейских кварталов Лондона, как Сэмюэл связался с Жаботинским, предлагая содействие своего министерства.

"Только в одном может быть оказано содействие, – сказал Жаботинский, – дайте нам официальное обещание, что если мы соберем тысячу подписей, правительство санкционирует учреждение полка для "Home and Heim". Если вы это сделаете, я ручаюсь за успех. Если нет, не скрою своих опасений: недоброжелатели скажут, что вся наша затея – подвох, что мы просто хотим выловить для правительства имена еврейских волонтеров, а тут их и схватят, разошлют по английским батальонам и отправят на бойню во Фландрию. Это, конечно, сильно помешает нашей работе"[312]312
  Существовало три важных исключения: Вейцман за сценой и Джозеф Коуэн и Давид Эдер, публично поддерживавшие его во всех невзгодах.


[Закрыть].

Такое обещание, однако, требовало решения кабинета министров. Более того, заметил Сэмюэл, многие евреи, и особенно сионисты, были против еврейского подразделения. Он спросил Жаботинского, можно ли помочь в чем-то другом. По его же воспоминаниям, ответ Жаботинского был "гордым, но непрактичным". Весь дальнейший ход событий в его кампании развивался бы иначе, если бы он попросил правительство о помощи в соблюдении порядка на их митингах.

Теперь же их митинги потерпели полный провал. Оппозиция организовала собственную кампанию по нарушению порядка. Первый митинг прошел мирно только потому, что, как обнаружил Жаботинский, оппозиция опасалась присутствия в зале полицейских, готовых задержать нарушителей спокойствия. Начиная однако уже со следующего, они явились, запасшись свистками, – в подкрепление "вокальным" вмешательствам. Кто-то взгромождался на стулья, кто-то их переворачивал, кто-то тащил их в конец зала и сваливал в кучу. Все это сопровождалось шумом, практически заглушавшим выступавших.

Доклад от полицейских наблюдателей утверждал, что большинство присутствующих было настроено враждебно, но Жаботинский в отчете, представленном Сэмюэлу и Артуру Гендерсону, лейбористскому члену парламента, выразившему поддержку замыслу легиона, настаивал, что большинство было готово выслушать его и его сторонников и что если бы полицейские наблюдатели согласились на его просьбу выбросить из зала тридцать с чем-то известных нарушителей порядка, появлявшихся из митинга в митинг, можно было бы восстановить спокойствие.

Поскольку же этого не произошло, беспорядок перерос в откровенную стычку. На Жаботинского и Гроссмана посыпались палочные удары, и дело кончилось бы плохо, если бы некоторые из присутствующих не окружили их защитным кольцом. Тогда-то и полиция вмешалась, но очистила зал от всех присутствующих, включая Жаботинского и Гроссмана. Толпа провожала их угрозами еще некоторое время по пути в центр города.

Практические результаты всего мероприятия, продолжавшегося четыре недели, были смехотворными: всего триста подписей. Много лет спустя Жаботинский вспоминал этот месяц как самый тяжелый на его памяти[313]313
  «Слово о полку», стр. 168–169.


[Закрыть].

Ретроспективно, в статье "Рассказы моей печатной машинки", где он подводит итоги многим своим испытаниям, он писал: "Помнится ли тебе град камней, которым тебя встречала улица, покрывшиеся синяками лица горстки товарищей, защитивших тебя от дикой ненависти? И помнится ли тебе, что ни один уважаемый сионист с тобой даже не заговаривал?"[314]314
  Сипур Ямай, стр. 181.


[Закрыть]

И все же, вспоминая много лет спустя собственный просчет в реакции на предложение Сэмюэла, Жаботинский приходит на защиту уайтчеплских евреев.

"Справедливость требует признать, что во всем этом меньше всего, может быть, виновата была сама уайтчеплская масса. Она в подавляющем большинстве искренне хотела нас выслушать. Все, кто посерьезнее, и старые, и молодые, уже тогда понимали, что создалось положение, из которого нужно найти выход положительный, что отыграться вничью тут уже немыслимо. Но как они могли верить в то, что путь, предлагавшийся нами, есть путь возможный?

Со многих сторон, особенно же со стороны официально-сионистской (жалко, что приходится это сказать, но должен), им нашептывали на ухо, что мы только дурачим и себя и публику, что правительство никогда ни за что не согласится на особый полк и что вся затея, как я и предупреждал Сэмюэла, кончится подвохом.

Со стороны правительства план наш явно не нашел никакой поддержки. Ясно, что на такой почве подозрительности и сомнений уже нетрудно было шайке хулиганов создать настроение паники, запугивать каждого, кто пытался серьезно вдуматься в наш проект, что он предатель, что он помогает заманить своих братьев "не в Палестину, а в Верден".

Надо и то признать, однако, что у этого маленького хора оказался первоклассный дирижер: рука, незримо для нас размахивавшая палочкой, принадлежала тому самому приятелю м-ра Кинга м-ру Чичерину"[315]315
  «Слово о полку», стр. 170.


[Закрыть].

26 октября Жаботинский написал Сэмюэлу, объявляя свою кампанию провалившейся и сообщая о закрытии газеты из-за нехватки фондов. Он заверил Сэмюэла, что он и его друзья намеревались продолжить свои усилия в Ист-Энде. Он утешался извлеченным для себя уроком: во всех последующих предприятиях обеспечивать невозможность насильственной обструкции.

Единственным из участников кампании, кто не мог остаться, был Меир Гроссман. Он покинул удобную и доходную работу в Копенгагене и явился по призыву Жаботинского, не рассчитывая на компенсацию. После закрытия газеты дел у него не оставалось, он вернулся в Копенгаген.

Неудача Жаботинского, не сумевшего выполнить обещанное, обрадовала противников его плана, но не охладила сподвижников. Его сторонники-англичане, остро осознавая трудности, связанные с любой вербовочной кампанией, быстро поняли, что причина поражения прежде всего отсутствие опыта на этом поприще. Один из дружески расположенных к нему в Ист-Энде оппонентов пояснил:

"Вы попросту не знаете, как организовываются такого рода мероприятия. Прежде всего вам следовало попросить своего друга Сэмюэла прислать на ваши собрания председателем какого-нибудь там лорда или генерала, а с ним десяток епископов, баронетов и дам – и сотню солдат, рассаженных по залу. Так обставляют свои вербовочные кампании неевреи.

Во-вторых, следовало попросить Сэмюэла напечатать ваше воззвание за государственный счет – тысячами экземпляров, а не несколькими сотнями пропагандистскими усилиями бедняков"[316]316
  То есть на подступах к Газе (прим. переводчика).


[Закрыть].

Полным сюрпризом стали два события, разыгравшиеся в быстрой последовательности и придавшие второе дыхание борьбе Жаботинского.

В Лондон приехал Трумпельдор, безуспешно пытавшийся убедить военную администрацию в Египте не расформировывать Отряд погонщиков мулов. Однажды утром, ровно через месяц после краха истэндской кампании, он пришел к Жаботинскому и предъявил ему записку:

"Прибыли вчера в составе 120 человек и находимся в бараках N. Ниссел Розенберг".

– Кто такой Ниссел Розенберг? – спросил Жаботинский.

– Вы наверняка помните его по Габбари. Он был там одним из моих лучших сержантов".

В казармах действительно находились 120 человек из Сионского отряда погонщиков мулов, после роспуска подразделения добровольно вступили в Британскую армию. Они не были обязаны делать это, правда, по возвращении в Египет они могли быть высланы как русские подданные в Россию, под давлением консула Петрова. Но этот вариант был не очень вероятен.

Какая-то часть из них, возможно, приняла решение из экономических соображений. В конце концов, помимо горстки жителей Египта, все они были ссыльными, беженцами из лагеря в Габбари, без крова и перспектив на работу.

Может быть, рассуждал Жаботинский, их захватил военный угар, замеченный им во многих странах во время поездки по Западной Европе осенью 1914 года. Может быть, кто-то из них верил, что вступление в Британскую армию в Англии поможет в борьбе за еврейский полк, что, в сущности, и было конечной целью их добровольной мобилизации в Александрии: и это, несомненно, оправдывало их опасное путешествие морем. Их корабль действительно напоролся на мину по пути в Англию. Тем не менее в Англию они прибыли в полном составе. Жаботинский сконцентрировал все усилия на том, чтобы они и остались единой группой. Он вызвал на помощь Паттерсона с поста в Ирландии, а сам тем временем кинулся к Эмери, который, немедленно оценив важность существования готовой группы бойцов с военным опытом, стал делать все возможное, чтобы разбросать их по разным частям.