Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 53 страниц)

Любую беседу и каждый меморандум военному министерству Жаботинский начинает с сообщения о корпусе погонщиков мулов, предлагая использовать его в качестве ядра для будущего легиона; роль, которую он сыграл в формировании подразделения, возглавив делегацию к генералу Максвеллу, послужили основой его личного авторитета для переговоров с министерством.

Генерал-адъютант армии попросил его представить письменный план. Таким образом среди документов военного министерства появилось первое письменное прошение о формировании еврейского подразделения для освобождения Палестины. Оно написано по-французски, датировано 5 мая 1915 года и начинается следующими словами: "В Египте только что сформировано еврейское подразделение, прикрепленное к армии Великобритании. Оно состоит из 300 – 400 палестинских беженцев[235]235
  См. Письма Вейцмана, том 7, стр. 53, 30 ноября 1914 года.


[Закрыть]. Вступая в ряды добровольцев, они выразили надежду, что примут участие в ожидаемом захвате Палестины".

Затем он объясняет идеологическую и эмоциональную мотивировку своего плана: что касается захвата Палестины, очевидно, что британское правительство не может одобрить его официально. Но тем не менее то, что в этот исторический момент, когда все порабощенные народы сражаются за свои национальные идеалы, еврейская молодежь стремится пролить свою кровь за возрождение Палестины и выражает пожелание объединиться под британским флагом, представляющим для нее значительный символ, является вполне естественным. Эта надежда, единственный мотивирующий фактор для формирования подразделения в Египте, и послужит единственной причиной, по которой в него вольются новые добровольцы. Для нас будет достаточным, если британское правительство примет это во внимание, и мы верим, что оно найдет пути к воплощению столь оправданного идеализма – в случае, конечно, если ход военных действий приведет к европейской оккупации Святой Земли.

Оценивая численность добровольцев, он перечисляет три потенциальных источника:

1. Студенты, в большинстве своем российские подданные, в Швейцарии, Франции, Англии, Италии и Скандинавии. (Он предполагал мобилизовать среди них 4000 добровольцев.)

2. Русские эмигранты, обосновавшиеся в основном в Лондоне и Париже и не получившие еще местные документы. (Среди них, предположительно, около 1500 человек призывного возраста).

3. Евреи в нейтральных странах, особенно в Северной Америке.

Степень успеха будет зависеть от пропаганды; он обязывался в том, что расходы по пропаганде, так же, как и расходы на добровольцев вплоть до их отбытия, возьмут на себя организаторы этого плана[236]236
  Герберт Сэмюэл. Мемуары, Лондон, 1945 г., стр. 140 – 142.


[Закрыть].

Представитель военного министерства, получивший этот документ, представил его своему руководству незамедлительно, но ответом от вышестоящих чиновников был полный отказ. Досье было пересмотрено военным министерством только по прошествии многих месяцев.

Особенно болезненными для Жаботинского оказались его отношения с евреями – здесь он встретил не просто отсутствие поддержки, но и откровенный бойкот. Вейцман предложил свою помощь; но несмотря на то что он стоял в центре всех переговоров с английскими политическими деятелями, Вейцман не входил в руководство сионистского движения или еврейской общины.

По существу и доступ его в дипломатические круги сложился по ряду удачных стечений обстоятельств.

Им положила начало встреча на каком-то приеме с С. П. Скоттом, редактором "Манчестер Гардиан"[237]237
  PRO CAB (отдел парламентских документов; кабинет министров), 37/123/43, 21 января 1915 года.


[Закрыть] в сентябре 1914 года.

Вейцман рассказал ему о сионистских послевоенных надеждах, и Скотт вызвался помочь. Спустя два месяца Вейцмана пригласил на беседу (через Скотта) Ллойд Джордж. К удивлению Вейцмана, при этом также присутствовал Герберт Сэмюэл, один из двух евреев – членов парламента. Вейцман считал Сэмюэла стереотипным евреем-ассимилятором, для которого сионизм является ересью. Он не знал, что в действительности Сэмюэл симпатизировал сионизму еще со времен Герцля и был первым представившим британскому правительству идею о еврейском государстве в Палестине после завершения войны. Как только Турция вступила в войну, он поднял этот вопрос в беседе с секретарем министерства иностранных дел лордом Грэем и министром финансов Ллойдом Джорджем. Оба поддержали его, причем Ллойд Джордж – с заметным энтузиазмом[238]238
  Вейцман. «Методом проб и ошибок», стр. 235.


[Закрыть].

В январе 1915 года Сэмюэл представил на рассмотрение кабинету министров меморандум, призывая к развитию еврейского государства в Палестине под английским протекторатом по окончании войны[239]239
  Вейцман. «Методом проб и ошибок», стр. 211. Вейцман вспоминает, что Ахад ха-Ам и Иегуда Л. Магнес из США винили его в этом.


[Закрыть].

В результате этой первой встречи Сэмюэл стал для Вейцмана основным источником информации об отношении кабинета министров к сионизму. Как выяснилось, сионистские устремления пользовались значительной долей сочувствия, чего нельзя было сказать об идее британского протектората.

В своей автобиографии Вейцман подытоживает сформировавшуюся позицию Великобритании следующим образом:

"Очевидно, что для Англии связь с Палестиной была основана на идее родины для евреев; если бы не идея о еврейском отечестве в Палестине, Англия не стала бы рассматривать вопрос о протекторате – или позднее о мандате – в Палестине. Короче, Англия считала, что ей следует участвовать в решении этой проблемы исключительно как партнеру по воплощению идеи еврейского отечества. В этом всегда присутствовало уклонение от ответственности, связанной с Палестиной как таковой"[240]240
  30 апреля 1915 года.


[Закрыть].

Дипломатическая деятельность Вейцмана шла вразрез с официальной позицией сионистской организации. Исполнительный комитет принял и опубликовал резолюцию о полном нейтралитете в войне.

Вейцман же (как и Жаботинский) действовал, исходя из будущей победы Великобритании. В результате к Вейцману относились весьма критически – особенно в США, где значительная часть еврейства симпатизировала Германии и все разделяли ненависть к России – союзнику Великобритании. Но поскольку деятельность Вейцмана была негласной, доводы оппонентов, включая и обвинение, что он ставит под удар евреев Палестины, также не обсуждались публично[241]241
  У Вейцмана тоже были сложности с Гастером.


[Закрыть]. В самой Англии его деятельность приветствовалась в сионистских кругах почти всеми, кто о ней знал. Жаботинскому повезло меньше. С самого начала его кампания за создание Еврейского легиона оказалась в центре общественного внимания.

Совпав с периодом его пребывания в Лондоне, в газете "Еврейский обозреватель" появился подробный доклад о Сионском корпусе погонщиков мулов[242]242
  «Слово о полку».


[Закрыть].

Факт участия в вооруженных силах во время войны на стороне Англии представлял собой значительно более весомое обстоятельство, чем беседы о послевоенном будущем Палестины.

Для многих "практических" сионистов (которые считали, что следует ограничиться сельскохозяйственной и образовательной деятельностью, возражали против политического подхода Герцля и призывали теперь Вейцмана к осторожности и умеренности в его отношениях с британским правительством) сама идея о еврейском военном участии была неудобоварима.

Поэтому, когда Вейцман собирался представить Жаботинского Герберту Сэмюэлу, этому воспрепятствовали Соколов и Членов, а они-то как раз и были частью сионистского руководства. Самого Сэмюэла, прочитавшего статью в "Еврейском обозревателе" и получившего рекомендацию Жаботинского от генерал-адъютанта армии Великобритании, отговорил от свидания с Жаботинским его родственник и друг, главный раввин сефардской общины реб Мозес Гастер. Гастер заявил, что Жаботинский "всего лишь болтун". По крайней мере, таков был слух, дошедший до Жаботинского[243]243
  «Слово о полку», стр. 133–134.


[Закрыть].

Жаботинский вспоминает также, что встретился с молодым поколением английских сионистов – Норманом Бентвичем, Гарри Сакером, Леоном Саймоном и другими. "Их идеалом, – пишет он, – был Ахад ха-'Ам. Над моим замыслом они смеялись"[244]244
  «Слово о полку», стр. 134–135.


[Закрыть].

Затем последовала прямая конфронтация с руководством Всемирной сионистской организации. Жаботинский выехал в Стокгольм на встречу с женой; в это время сионистский Комитет по мероприятиям заседал в нейтральном Копенгагене. Жаботинский не входил в состав комитета, но был приглашен на встречу с его руководством – Членовым, Виктором Якобсоном и Артуром Гантке. "В записной книжке у меня отмечено несколько любопытных штрихов той беседы. Некоторые из них звучат теперь совсем трогательно. Д-р Гантке доказал мне, как дважды два, что победа Германии на всех фронтах обеспечена математически и абсолютно. Он же разъяснил, при помощи наук исторических, статистических и экономических, что Турция никогда не откажется от Палестины: напротив, в ближайшем будущем следует ожидать восстаний в Египте, Алжире и Марокко"[245]245
  Шехтман, том I, стр. 215–216.


[Закрыть].

Единственным, хоть и чрезвычайно важным, исключением был Меир Гроссман, копенгагенский корреспондент русской ежедневной газеты, также редактировавший идишскую ежедневную газету и целиком и полностью уверовавший в идею легиона. Жаботинский писал: "Но они постановили – мешать. Съезд в Копенгагене вынес резолюцию, предлагавшую сионистам всех стран активно бороться против пропаганды легионизма. Я внезапно оказался на военном положении, почти один против всей сионистской организации.

Почти, но не совсем один. Никогда не забуду, что в том же Копенгагене в эти самые дни моего разрыва с партией я нашел того союзника, чья помощь (и были моменты, когда помощь эта носила характер самопожертвования) одна дала мне возможность выдержать ад последовавших лет: М. И. Гроссман, впоследствии директор Еврейского телеграфного агентства в Лондоне и коллега мой по президиуму Союза ревизионистов, жил тогда в Копенгагене в качестве корреспондента одной из петербургских газет. Мне еще много придется рассказывать о нашей совместной борьбе"[246]246
  Гой – инородец (прим. переводчика).


[Закрыть].

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ПОСЛЕДУЮЩАЯ глава в предприятии Жаботинского, несомненно, стала его личной трагедией. Он вернулся в Россию – бывшую арену его многочисленных триумфов как писателя и как сионистского деятеля.

Воспоминания об этом визите, пожалуй, полны чрезмерной горечи. После двенадцати лет участия в национальном движении он обнаружил, что "неожиданно предан анафеме и стал парией"". Это безрадостное определение Шехтман смягчает поправкой, внесенной Соломоном Гепштейном, давшим ему интервью в Тель-Авиве.

Гепштейн вспоминает, что Жаботинский получил возможность представить свою точку зрения группе из руководства сионистского движения в частном доме его друга Израиля Розова (хотя тот и был категорически против легиона). Несмотря на то что никто из присутствовавших не оказал ему поддержки, атмосфера имела характер товарищеской дискуссии. Его старинные коллеги по Рассвету Идельсон и Гепштейн попросту были убеждены, что войну выиграет Германия, и считали пробританскую инициативу самоубийством. Даниэль Пасманик, давний и знаменитый коллега по сионизму, составил еще более резкую оппозицию.

Отвечая своим критикам, Жаботинский полугневно-полушутя заявил: "Я объездил почти целиком Западную Европу и всю Северную Африку. Я непосредственно повидал общую картину, а эта ваксяная щетка (о Пасманике, обладавшем особенно щетинистой черной бородой), сидя здесь, в Санкт-Петербурге и дремлющая сейчас на кушетке, утверждает, что знает ситуацию лучше меня.

– Я не сплю! – запротестовал Пасманик, – Я слушаю…

– Вот и хорошо, – парировал Жаботинский. – Может быть, в результате ты еще и поймешь"[247]247
  Гепштейн, стр.74.


[Закрыть].

Гепштейн, привязанность которого к Жаботинскому никогда не ослабевала, оставил прочувствованную словесную зарисовку Жаботинского во время этого визита:

"Мы сидели с ним за бутылкой вина у меня на Садовой улице. Гневно сжимая кулаки, он решительно сказал:

– Все, все они против меня, но я тебе говорю: правда целиком на моей стороне. Если мы не определим свою позицию и будем заигрывать с обеими сторонами, мы потеряем все. Необходимо выступить в поддержку союзников и помочь им нашими еврейскими воинами захватить Эрец-Исраэль.

– Но как ты можешь противостоять всем, всей сионистской организации?

Жаботинский ответил:

– Ты знаешь, что в "банде" "Рассвета" я всегда был наибольшим гоем[248]248
  «Слово о полку», стр. 137.


[Закрыть]. Теперь я чувствую, что я самый правильный еврей. Я чувствую в своих жилах кровь наших боевых иудейских пророков. И народ, и цари были против них, но заставить их замолчать не могли…

В этот момент он завораживал, но иначе, чем в прошлом. Его лицо было гневным и жестким. Он завораживал как бушующий шторм, как молния, разрывающая тьму"[249]249
  «Слово о полку», стр. 137–138.


[Закрыть].

В Москве все старинные друзья, за исключением Исаака Найдича, встретили его с каменными лицами. Единственную отдушину он обрел в Киеве. Киевские сионисты встретили его как родного брата, как одного из них. Они созвали митинг, выразили поддержку его деятельности, обещали содействовать во всем, в чем могли, а впоследствии всегда приходили на помощь, когда получали телеграммы с просьбой о деньгах в трудные для Жаботинского периоды.

Но как раз в городе, где он родился и провел юные годы, его приняли по-настоящему в штыки. "В Одессе, родном моем городе, где еще недавно меня (право, не по заслугам) добрые люди на руках носили, теперь меня по субботам и главным праздникам обзывали предателем и погубителем в проповедях с амвона сионистской синагоги Явне".

Даже среди молодого поколения некоторые с репутацией активистов убеждали его смягчить или отложить агитирование за легион. Его ответом было: non possumus.

Единственным исключением стал старый соратник по организации самообороны в 1903 году Израиль Тривус, который "не побоялся и так-таки средь бела дня пришел повидаться. Он покачал головою и сказал мне:

– Никогда не следует спасать отечество без приглашения"[250]250
  «Слово о полку», стр. 136.


[Закрыть].

Жаботинский утверждает, что в целом бойкот огорчил его не слишком, но один инцидент расстроил чрезвычайно. Это было, пишет он, "одно обстоятельство, совсем уже непристойное. Старая мать моя, вытирая глаза, призналась мне, что к ней подошел на улице один из виднейших воротил русского сионизма, человек хороший, но с прочной репутацией великого моветона, и сказал в упор: "Повесить надо вашего сына". Ее это глубоко огорчило. Я спросил ее:

– Посоветуй: что мне дальше делать?

До сих пор, как гордятся люди пергаментом о столбовом дворянстве, я горжусь ее ответом:

– Если ты уверен, что прав, – не сдавайся"[251]251
  Сипур Ямай.


[Закрыть].

В автобиографии он пишет в 1937 году: "Если эти строки попадутся через десяток лет, где-нибудь к середине века, какому-нибудь юнцу, уверен, что ему будет непонятна эта психология. Даже сегодня, может быть, есть где-то молодой человек, которому эта часть моего повествования покажется либо фабрикацией, либо письмом из сумасшедшего дома! Нечто, такое естественное, такое обыденное, ординарное, как еврейский легион в войне, в которой может или будет решаться судьба еврейского государства, – и за этот грех, поглядите-ка, какой гнев и шум!

Не в состоянии я помочь этому недоумевающему читателю ни сегодня, ни в будущем, поскольку я сам никогда не постиг и никогда уж не постигну это странное явление".

Но по существу Жаботинский, конечно, слишком строго судил критиков. В их позиции была своя логика. Ими владела глубокая ненависть к России, подогреваемая именно в тот период страданиями евреев в зоне военных действий.

По свидетельству самого Жаботинского "на фронте бушевал ядовитый палач и наушник, русский патриот из поляков Янушкевич, вешая чуть ли не десятками еврейских "шпионов", выгоняя целые общины из городов и местечек; на каждой станции толпились голодные, ободранные, босоногие беженцы; мелькали образцы прекрасной солидарности: старики раввины, что отказались сесть в повозку и тащились пешком за сотни верст с толпою выселенцев; девушки, ждавшие ночи напролет на вокзале с тюками пищи и одежды, потому что кто-то где-то сказал, будто должен пройти поезд с беженцами, неизвестно откуда, неведомо когда; миллионы крепких старых русских рублей на дело помощи, отданных с тем размахом широкой руки, которым гордилось когда-то русское еврейство. И рядом – миллионные доходы от военного барышничества, миллионное мотовство на жен своих и чужих; и поденное ожидание чего-то, что должно вот-вот произойти – не то землетрясение, не то светопреставление, только очень хорошее; и невероятно яркая вспышка сионистских, почти мессианских мечтаний"[252]252
  Сипур Ямай.


[Закрыть].

Кроме того, оппонентам не хватало понимания западного мира, и самое главное, они не обладали провидческим даром Жаботинского, определившего кардинальную задачу – необходимость борьбы за будущее Палестины, – несмотря на все текущие трудности и испытания.

Отношение к Жаботинскому неевреев, в отличие от еврейской общины, было самым ободряющим.

Воспользовавшись своим положением журналиста, он связался с русским министерством иностранных дел; отдел по Ближнему Востоку выдал ему документ – указ "Ко всем царским российским посольствам, делегациям и консультантам, пограничным властям, гражданским и военным о предоставлении г. Жаботинскому необходимого содействия".

Этот документ начинался сообщением о том, что "господин Жаботинский" организовал в Александрии еврейское военное подразделение, принимающее участие в данный момент в сражениях в Дарданеллах в составе британских экспедиционных частей и завоевавшее, по сообщению посла в Каире, "благодарность от британского военного командования".

Что же касается газеты, то и здесь ему был оказан самый сердечный прием в Санкт-Петербурге: "К чему вам возвращаться на Запад?"

Жаботинский утверждает, что, если бы кто-нибудь из тех, кого он любил больше всего на свете, – мать, сестра или жена, страдавшие вдвойне и от его отсутствия, и от враждебной, иногда жестокой атмосферы вокруг его имени, – поддались отчаянию и попросили его остаться, он бы "осел в Москве писать фельетоны на объемистом жалованье"[253]253
  «Слово о полку», стр. 139.


[Закрыть].

Ничего подобного не произошло. Не только мать поддержала продолжение борьбы, но и сестра заявила: "Они еще придут целовать твои руки", а жена повторила: "Поезжай и не беспокойся. Все образуется".

И таким образом, его ответ Мануйлову был коротким: "Легион".

"Ну, что ж, – сказал редактор, – с Богом!"[254]254
  «Активизм», «Ди Трибюн», № 1, 15 октября 1915 года.


[Закрыть]. И в последующие два года, пока газету не запретили большевики, «Русские ведомости» давали ему возможность жить в Лондоне, поддерживали его семью в Санкт-Петербурге и способствовали его свободе действий. Россию он больше не увидел.

* * *

Враждебность, с которой он столкнулся в России, была лишь предвестником кампании, которую сионистское руководство начало активно проводить в жизнь против замысла о легионе. Уже в Копенгагене, по дороге в Англию, он ощутил ее безжалостность. Гроссман встретил его горькими вестями. Сионистская группа Копенгагена разослала по всем сионистским объединениям циркуляр, содержавший требование бороться с идеей легиона и бойкотировать ее защитников.

"В результате нашлось уже несколько студенческих групп, кажется, в Швейцарии, которые, сидя дома, приняли героические резолюции против легиона. Новых сторонников не прибывало – кроме одного: где-то в Гааге откликнулся неизвестный молодой человек по имени Яков Ландау. Он проектировал устроить агентство для пропаганды антитурецкой ориентации и легионизма через общую печать и сам уже начал помещать в этом духе заметки в голландских газетах, за что местные сионисты, с г-ном Нехемией Де Лимэ во главе, исключили его из организации. Молодой человек, однако, не испугался и продолжал свое дело, – а в то время голландская печать, именно потому, что была нейтральна, имела довольно широкий круг влияния"[255]255
  17 декабря 1915 года.


[Закрыть].

Гроссман опубликовал интервью с Жаботинским на тему легиона в своей ежедневной газете "Ди Идише Фолькцейтунг". Правление сионистского отдела в Копенгагене убедило его финансовых покровителей наказать его прекращением материальной поддержки. Ему пришлось прекратить выпуск газеты. Организация сионистов призвала еврейскую прессу мира не публиковать это интервью.

В откровенном открытом письме к редактору Жаботинский вспоминает свои ранние трудности с сионистским истеблишментом: "Я знаком с этой системой. Она не нова. Пять лет назад, когда я начал обсуждать польскую ненависть, они так же заткнули мне рот. Я вынужден был заползти в угол "Одесских новостей" с моими взглядами, которые они считали опасной ересью, могущей, не дай Бог, обидеть наших добрых друзей – поляков. Всем известно, чем это кончилось.

Теперь они хотят продемонстрировать такую же мудрость "государственных мужей". Опять у нас добрый приятель – турок, только что продемонстрировавший свое расположение к нам в Палестине".

Жаботинский и Гроссман решили создать собственную газету. Так родилась "Ди Трибун", идишистский орган, выходивший два раза в месяц и редактируемый Гроссманом. Первый номер вышел 15 октября 1915 года, и в нем Жаботинский сумел впервые опротестовать методы, используемые организацией сионистов для борьбы с нонконформистами. Гроссман опубликовал открытое письмо Жаботинского в своей газете "Ди Идише Фолькцейтунг".

К счастью для двадцатисемилетнего Гроссмана, он не зависел от "Фольксцайтунг", чтобы выжить; он зарабатывал на жизнь, печатаясь как иностранный корреспондент. Жаботинский вскоре обнаружил, что Гроссман даже покрывал расходы на "Ди Трибун" из собственного кармана.

"Ди Трибун" выходила дважды в месяц на протяжении года (с октября 1915 до августа 1916-го). Она циркулировала среди немалочисленных общин, говорящих на идиш, в нейтральных странах и странах союзников – за исключением Великобритании. После первого номера этот единственный откровенно пробританский еврейский орган за пределами самой Англии был запрещен английской цензурой: он содержал нападки на русский антисемитизм.

Это ограничило эффект работы Жаботинского с еврейской общиной в Англии, где он возлагал надежды на "Ди Трибун" как источник информации, фокус поддержки и организующую силу.

Тем не менее, "Ди Трибун" стала подробным отражением мышления Жаботинского и некоторых из ценностей, которыми он руководствовался в течение всей своей общественной жизни.

Его первые статьи не были посвящены легиону. Они охватывали весь диапазон текущих проблем, но тема легиона неизменно присутствовала в самой их сути.

Как и до войны, он ощутил необходимость серьезной критики сионистского руководства, почти полный паралич которого стал ощутимо опасным для будущего еврейства. Лидеры движения не распространяли информацию о задачах и целях сионизма, не устанавливали политические контакты ни в России, ни во Франции или Италии в кругах, могущих, по всем показателям, повлиять на события по окончании войны.

Ему самому, когда он посещал эти страны, доводилось беседовать с политическими деятелями и журналистами, формирующими общественное мнение через прессу, – и он столкнулся с глубоким невежеством. "Когда мы упоминаем сионизм, – писал он, – на нас смотрят с недоумением. Нас записали в категорию Армии спасения, эсперантистов или вегетарианцев".

Единственным исключением была Англия. Одинокий боец – Вейцман – в Манчестере готовил почву во влиятельных кругах. Жаботинский сформулировал три конкретных, умеренных предложения для реформ: формирование коалиционного руководства, включающего оппозицию, учреждение дипломатических представительств во Франции и Италии и публикация "бело-голубой" книги по сионизму на французском. При существовавшем положении вещей эти предложения отнюдь не были из ряда вон выходящими. Тем не менее они вызвали бурю гневного сопротивления со стороны "властей предержащих" в сионизме и в поддерживающей их прессе[256]256
  «Хартия» – термин, использованный Герцлем; подразумевается указ о правах, распространяющихся на еврейскую общину в Палестине.


[Закрыть].

Когда он развил эту тему в письме в лондонском 'Еврейском обозревателе", реакцией стало гробовое молчание[257]257
  «Ди Трибюн», 15 ноября 1915 года.


[Закрыть].

"Оппозиция", которую подразумевал Жаботинский, относилась в принципе к приверженцам герцлевского "политического сионизма", в противовес представителям "практического".

В другой статье, "Назад к Хартии", он анализирует сущность этого различия.

"Практические" сионисты утверждали, что каждодневная работа по возрождению сама по себе является политической и что никакая иная политическая активность не нужна и невозможна: политические требования станут возможными только тогда, когда в Палестине сформируется еврейское большинство.

Жаботинский писал: "Если мы должны стать в Палестине большинством прежде, чем предъявятся политические требования, то сионизм – утопия. Мы никогда не станем в Палестине большинством, если не приобретем степень политической силы…

Для заселения территории необходим ряд условий, а они не могут быть созданы без помощи политической силы.

Нужны соответствующие законы, адекватные экономические возможности, власти кооперирующие, а не препятствующие. Все это может быть обретено только через Хартию[258]258
  Впоследствии гимназия «Герцлия» в Тель-Авиве.


[Закрыть].

Хартия будет носить разнообразные формы, не обязательно ту, которую предложил турецкому султану Герцль"[259]259
  «Поселение» (на иврите).


[Закрыть]. Именно этой хартии добивался Вейцман, некогда практический сионист, обращенный волею событий (работой в Англии) в последователя Герцля.

Более актуальной и значительной была критика Жаботинского относительно неспособности сионистского движения отреагировать на турецкие репрессии в Палестине. Это было наиболее серьёзным из обвинений по поводу бездействия; оправданием руководству служило то, что организация сионистов придерживалась нейтралитета в войне.

Жаботинский выразил понимание официальной позиции нейтралитета к союзникам и странам оси. "Но сионизм, – писал он, – не может и не должен быть нейтральным в войне между турецким правительством и еврейским созиданием в Палестине".

Пока он следил за развитием отношения турок к сионистскому начинанию, события приобрели драматическую окраску.

С момента притока иммигрантов в Палестину из Восточной Европы в 1882 году евреи пытались снискать дружественное отношение турок к развитию их присутствия в Палестине – и всегда в пределах турецкого суверенитета. Протурецкие симпатии евреев были повсеместны, со времен испанской инквизиции, когда еврейские беженцы были приняты ими с таким гостеприимством в начале 16-го века.

Жаботинский сам разделял эти чувства. Он вспоминал свой протест против публикации в 1909 году книги Якуба Канна, поскольку она нарушала строгую официальную позицию сионистов об уважении турецкого суверенитета, свой неприятный конфликт в этом с Вольфсоном и свой, по существу, уход с поста в Константинополе именно из соображений лояльности к этой политике уважения.

Сионистов (и его в том числе) обнадеживала протекционистская политика турецких властей по отношению к еврейской общине, включая развитие ивритских культурных учреждений, банков и независимой экономики. Так как сионистская культурная деятельность по определению шла вразрез с политикой оттоманизации младотурок, сионисты радовались, что младотурки не предпринимали ничего для ее прекращения или подавления.

После отъезда Жаботинского из Турции Виктор Якобсон оптимистично продолжал культивировать отношения с турецкими политическими деятелями. Никто, по мнению Жаботинского, не мог стать лучшим послом. Он был искренним другом Турции, всегда ее восхвалял и, более того, наладил дружеские контакты с некоторыми из наиболее влиятельных людей в правительстве.

Все это было сведено на нет в одночасье. Дружелюбие Турции и терпимость к сионистскому предприятию оказались иллюзорными.

По существу, руки турецкого правительства были связаны "Договорами о капитуляциях". Эти давно выработанные договоры обеспечивали консулам европейских держав и США экстерриториальные права на защиту жизни и деятельности их подданных. Они сделали невозможным для турецких властей какие-либо враждебные шаги против сионистской культурной и экономической деятельности.

"Если бы, – писал Жаботинский, – турки запретили еврейскую гимназию в Яффе[260]260
  Бриан Моргентау, 18 февраля 1915 года. (Документы, связанные с международными отношениями США. Приложение 1915 г. Первая мировая война. Вашингтон, 1928).


[Закрыть], она превратилась бы в английское или американское начинание, под защитой иностранного консула, который мог запретить турецким властям вмешиваться вообще".

Как только Турция вступила в войну, иллюзии сионистов были уничтожены. Турки аннулировали так называемые "Договоры о капитуляции". Еще до неожиданных массовых высылок, начавшихся в декабре 1914 года, турки предприняли дискриминационные шаги по отношению к еврейской общине. В самый день объявления войны Турцией (5 ноября) произошли обыски еврейских домов и аресты.

Во время массовых высылок целый ряд учреждений, включая Англо-Политический банк, были закрыты, введены ограничения на использование иврита. Все это сопровождалось неудержимым потоком деклараций турецкой администрации с нападками на сионизм. Арабскому населению было обещано, что земля и имущество, купленные у них евреями, будут возвращены.

Кампания эта, "запрограммированная систематическая кампания против нашего обживания, нацеленная на полное его разрушение одним ударом по экономической независимости, языку, школам, оборонной организации (а-Шомер), прессе, банкам", продолжалась три месяца и достигла апогея при нарастании подстрекательств, несомненно, санкционированных властями и создавших угрозу погрома еврейской общины.

Но в этот момент все застопорилось. Причиной тому послужило вмешательство американского правительства, вызванное просьбами из двух источников.

Одним из них являлся американский посол в Константинополе Генри Моргентау, которого Жаботинский описывал как "доброго ангела ишува"[261]261
  Моргентау – Государственному секретарю, 20 февраля 1915 года.


[Закрыть], почувствовавшего опасность с самого начала.

Вторым источником был Александрийский комитет, с которым работал Жаботинский в свои три месяца пребывания в Египте и который получал непрерывный поток подробной информации от изгнанных евреев, прибывающих из Палестины. Когда комитету стало известно об угрозе погрома, он направил телеграмму президенту Вильсону, призывая его защитить евреев Палестины.

Вашингтон прореагировал немедленно.

Сильное дипломатическое давление было оказано и в Берлине, и в Константинополе. Моргентау был уполномочен "попытаться получить от турецкого правительства приказ гражданским и военным властям во всей Палестине и Сирии, делая их ответственными за жизнь и собственность евреев и христиан в случае резни или грабежа. Это требуется немедленно"[262]262
  Послабление, как видно, не распространялось на конкретные приказы о выселении, уже вынесенные. Таким образом, Бен-Гурион и Бен-Цви были вынуждены покинуть страну уже после воцарения относительного спокойствия – и «дружеского» визита Джемаль-паши в Тель-Авив.


[Закрыть].

По получении этого предупреждения министерство внутренних дел Турции обнадеживающе заверило, что евреи и христиане "находятся под надлежащей защитой"[263]263
  Моргентау – Государственному секретарю, 27 апреля 1916 года; Бриан – Моргентау, 29 апреля; Моргентау – Бриану, 2 мая.


[Закрыть], репрессии практически прекратились вслед за этим незамедлительно[264]264
  «Мы и Турция», «Ди Трибюн», 30 ноября 1915 года.


[Закрыть].

Но передышка оказалась временной. Два месяца спустя Моргентау был вынужден снова предупреждать Вашингтон, что по всем признакам за антиармянской кампанией – тогда набиравшей силу – последует акция против сионистов. И вновь он получил инструкцию сделать заявление властям в защиту как сионистов, так и армян.

Власти опять его успокоили, и Моргентау доложил об успехе в предотвращении акции против сионистов[265]265
  Поселение (ивр.).


[Закрыть].

Возвращаясь к анализу этих событий в истекшую зиму, Жаботинский атаковал лидеров сионистского движения за их, по его представлению, серьезнейший проступок – бездеятельность, истинное нарушение долга. В то время как турецкие выселения и репрессии продолжались и даже вырисовывалась угроза погрома, ни один из них не прибыл в Александрию принять участие или возглавить ответную кампанию. "Мы ожидали их там, поскольку были уверены, что с первыми же извещениями они поспешат к нам, они прибудут и встанут во главе политической кампании, они будут проверять источники новостей, они будут направлять депеши в Соединенные Штаты, они, вооруженные своим опытом и мудростью, выверят каждый предпринятый шаг". Вместо этого они не рискнули расстаться с домашним комфортом – и критиковали Александрийский комитет.