Текст книги "Одинокий волк. Жизнь Жаботинского. Том 1"

Автор книги: Шмуэль Кац

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 53 страниц)

Последующие длящиеся годами споры о Тель-Хае не основывались, как ни странно, на событиях того утра. Они основывались на дебатах, предшествовавших трагедии, – на обмене статьями в прессе и затем на заседании Временного комитета между 23 и 25 февраля: столкновении Жаботинского с Кацнельсоном и его коллегами по рабочему движению.

В статье в "Гаарец" 20 февраля Жаботинский писал, что невозможно ожидать от Трумпельдора и его соратников эффективной обороны поселений. Подкреплений они не получили, и фактически им не может быть выслана адекватная помощь.

В Яффо 14 февраля состоялся общественный митинг памяти Аарона Шера. На нем приняли решение, что "несколько сот рабочих будет отправлено на подкрепление наших позиций в Галилее". Была выражена просьба к руководству выделить на это фонды. Эти меры, писал Жаботинский, недостаточны для обороны или предотвращения разрушения поселений. Если, с другой стороны, от Северной Галилеи требовалась "демонстрация" еврейской готовности не отступать, следует осознать, что демонстрации и жертвенность потеряли вес в мире, только что опомнившемся от ужасов мировой войны. Он призывал отбросить сантименты и подойти к проблеме с практической и политической точки зрения.

Его отношение, основанное на точных фактах, было, очевидно, похожим на отношение большинства людей, непосредственно вовлеченных в эту проблему. Кацнельсон, наиболее громогласный противник отхода, ответил с большой горечью. Его довод был благовидным. «Речь не идет здесь о клочке земли или маленькой еврейской собственности, здесь идет речь об Эрец-Исраэль. Уход и отступление стали бы решающим подтверждением нашей слабости и нашей ненадежности»[678]678
  Жаботинский: «Неумим» (Речи), 1905–1926, в Ktavim, стр. 148–150.


[Закрыть].

При таком разделении состоялось заседание Временного комитета между 23 и 25 февраля. Усышкин, описав предшествующее решение ничего не предпринимать, объяснил, что после смерти Шера "имело место пробуждение".

Но он осознавал препятствия: обеспечить снабжение в этот изолированный уголок Галилеи было очень трудно; даже хлеб доставлялся туда из Нижней Галилеи. Еще одна и более значительная трудность представлялась неразрешимой: возможная провокация арабов. Он сформулировал также и другую сторону проблемы: "Помимо мозгов у нас есть еще и чувства. Они диктуют: это наши места, на нас нападают, арабы уважают только силу, и следует им показать, что нас нельзя бить без отплаты". В течение последовавшей длительной дискуссии Жаботинский выступил всего лишь как гость без права на выражение собственного мнения. Он был краток и подчеркнул: "Я убежден, что все находящиеся во французской зоне должны отступить. Я не хочу обманываться, как некоторые другие здесь. Здесь было заявлено: мы отправимся туда трудиться, но только трудиться – а не оборонять. Табенкин эту иллюзию разбил. Я хочу разбить вторую иллюзию: что вообще труд возможен без сражений. Товарищ Шер был убит, когда он трудился. Когда я писал свою статью, мне сообщили, что численность нужных оборонцев приближается к 200. Я сказал тогда и говорю сейчас: с 200 бойцами мы не будем в состоянии защитить нашу землю. Опасность не в том, что будут убитые; но их разденут и так отправят назад – и это будет смехотворно. Теперь заходит речь о 500, но у арабов много оружия, и 500 человек недостаточно. Даже в регулярной армии 40 процентов солдат заняты транспортом. Нам невозможно просить французов о помощи, – продолжал он, – ни даже для доставки снабжения – иначе они используют это в своих собственных целях".

Он напомнил рабочему руководству, что поселенцы принадлежат к их движению и их указаниям они последуют. "Умоляю вас сказать молодым защитникам, вашим коллегам, горькую правду, и, может быть, так можно будет спасти положение!"[679]679
  Центральный сионистский архив, Л, 8785; Рогель, стр. 164.


[Закрыть]. Однако лидеры движения Кацнельсон и Бен-Гурион отвергли эти просьбы.

Закрывая дебаты, Усышкин объявил, что "решил позиции не сдавать". И действительно, двумя днями ранее он телеграфировал в Лондон, прося денег, без которых "позиции в Верхней Галилее придется оставить". Несмотря на это, он сообщил на заседании, что выслал 60 человек, бывших легионеров, и что деньги в их распоряжении есть.

Собрание приняло соответствующую резолюцию: защищать поселения необходимо, увеличив число работников, и что добровольный налог будет введен для всего ишува, в целях подкрепления усилий. Был избран комитет из троих присутствовавших для сотрудничества с Сионистской комиссией "по организации и направлению этих усилий"[680]680
  Центральный сионистский архив L3/207; Рогель, стр. 165.


[Закрыть].

В общей сложности в Верхнюю Галилею отправилось шесть человек во главе с доктором Эдером и Элиягу Голомбом. 5 членов этой группы добрались до Аелет а-Шахар. Шестой, Голомб, двигаясь другой дорогой, прибыл в Рош Пину, приведя с собой 20 легионеров с двумя пулеметами.

Помимо этого, Голомб по собственной инициативе планировал "военный совет", на который собирался пригласить Трумпельдора и который должен был спланировать оборону района. Чего Голомб хотел добиться таким военным советом, кроме подтверждения известного заключения о невозможности удерживать позиции без значительных подкреплений, включая отряды, способные обеспечить безопасность путей снабжения, было не ясно. Но по крайней мере Голомб – единственный друг Трумпельдора в руководстве рабочего движения – сам готов был отправиться "на фронт."

Это произошло 4 марта. Голомб и его люди узнали, что Трумпельдор с товарищами погибли за три дня до того. Почти немедленно начал складываться миф. Несомненный героизм поселенцев, удерживавших свои позиции посреди бушующих вокруг штормов, в напрасном ожидании жизненно важного подкрепления, которое их движение необъяснимо не выслало, принял совсем иной характер. В общих чертах происшедшее превратилось в историю о том, как отважные поселенцы, постановив, что не уйдут со своих наконец-то обретенных позиций, сопротивлялись наперекор всему вооруженным атакам бедуинских орд. Пересказанная и приукрашенная, история эта превратилась в рассказ о том, как рабочее движение героически защищало поселения в Верхней Галилее. Бен-Гурион даже писал, что "Хамра была разрушена, несмотря на героическое сопротивление".

И правда, далеко идущие политические заключения приписывались противостоянию поселенцев. Утверждалось, что его результатом стало внесение Верхней Галилеи в британский мандат, и она, таким образом, оказалась сохраненной для еврейского национального очага. Сионистский истеблишмент, а также рабочие руководители об этом, надо признать, подумали. 29 февраля Усышкин, отчитываясь Вейцману и прося о фондах в поддержку поселений, пишет: "Если мы сразимся за каждую пядь земли в Верхней Галилее, мы покажем британскому правительству и французам, что Верхняя Галилея наша и нашей останется. Мы готовы сражаться за нее любой ценой в людях и средствах. Мы, следовательно, приняли решение мест не покидать, что бы ни случилось"[681]681
  Такого этоса на самом деле и не существовало. В 1920 г. и в последующие поколения, еврейские позиции разумно покидались, если оказывались необороноспособными.


[Закрыть].

Ничего подобного не происходило. В Тель-Хае не было "последнего противостояния". Немедленно вслед за трагедией поселенцы оставили Тель-Хай и ушли в Кфар Гилади. В последующие несколько дней после длинных страстных дискуссий Кфар Гилади эвакуировали.

Недели напряжения сказались даже на состоянии ветеранов. Что же до посланных Усышкиным новичков, многие из них жаловались: их прислали работать, а не воевать.

Несомненно, критическим фактором в решении отступить была нехватка в снабжении. За исключением убитой овцы, принесенной арабом из дружественной шиитской деревни, единственным съестным припасом в Кфар Гилади 2 марта оставалась кукурузная мука. Все прекрасно понимали, что пути по доставке провизии, которыми владели бедуины, не могли защищаться без крупных подкреплений, но не предвиделось ни снаряжения, ни подкреплений.

В ту же неделю поселенцы оставили Метулу. Кто-то добрался до Сидона, кто-то – до Аелет а-Шахар, на горькое свидание с Голомбом. Ничем не было обосновано и утверждение, что события в Тель-Хае представляли политический успех. Британцы не могли всерьез убеждать французов, что Верхняя Галилея должна быть передана евреям, поскольку те сражаются "не щадя жизни, за каждую пядь земли". Они и не сделали этого. В конце концов, французы знали, что это не соответствовало действительности. Шесть месяцев спустя поселенцы вернулись в свои дома как раз под защитой французов, к тому времени положивших конец режиму Фейсала.

Ни Вейцман, ни кто-либо другой из сионистских представителей даже не намекал на то, чтобы учитывать "противостояние в Тель-Хае" как аргумент перед британцами, французами или американцами в пользу желаемой северной границы.

Миф, поддерживаемый в течение долгих лет, сохранялся исключительно для внутреннего "еврейского" потребления, все больше расходясь с истинной историей. И усугублялось это подразумеваемым руководством в последнем противостоянии лидеров рабочего движения, таким образом к тому же спасших Северную Галилею для еврейского национального очага.

Для полноты картины и по мере заострения политических разногласий между Жаботинским и его друзьями в рабочем движении, его презрительно характеризовали (в согласии со всей этой сказкой) как человека, лишенного осознания "национальной нравственности" в защите поселения[682]682
  История Тель-Хая и политические обстоятельства, с ним связанные, нашли полное – и объективное – отражение только спустя 60 лет в подробном труде Накдимона Рогеля – Тель-Хай, Хазит бли Ореф (Тель-Хай, фронт без тыла). Детали событий в Северной Галилее в настоящей главе основаны на его фактах. Остальные источники отмечены в сносках.


[Закрыть]; и, что особенно замечательно, его призывы к эвакуации поселенцев – всех до одного членов рабочего движения – послужили обвинением в буржуазной враждебности к рабочему классу в целом.

Фантазии вокруг Тель-Хая поддерживались благодаря отсутствию подробностей о событиях и условиях, предшествовавших трагическому исходу. Немногое известное было обнародовано уже после происшедшего. Радио и телевидения, поставляющих сиюминутные новости, не существовало; в Палестине в 1920 г. не существовало газеты, достаточно сильной для отправки репортера.

Несомненная доблесть и выдержка осажденных юношей и девушек, погибших за свою страну, придало правдивость этой сказке, а Трумпельдор, чья верность долгу особенно четко вырисовывается на фоне безответственного поведения политического аппарата, не нуждается в сказках для поддержания образа великого героя современной еврейской истории[683]683
  С 6-го по 11, «Базаар» в «Ктавим», стр. 265-271


[Закрыть].

Сам Жаботинский, как видно, узнал о происшедшем на севере с опозданием. Его первая статья о событиях появилась в "Гаарец" 22 января, и в ней он обсуждал происходящее как конфликт между французами и арабами, поистине стычку Европы с Востоком. Озаглавленная "Метула и Дешанель", статья выражала мнение, что Дешанель, сменивший Клемансо на посту премьера Франции и пользовавшийся репутацией сильной личности, установит в Сирии порядок.

Ясно, что Жаботинскому не было известно об участи Трумпельдора и его соратников. Жаботинский не входил в какую-либо политическую организацию и не поддерживал контакта с Усышкиным, которого не переносил с тех пор, как последний позволил себе грубое замечание его матери в 1915-м в Одессе. Не было ему известно и о внутренних разногласиях в рабочем движении.

Только после гибели Аарона Шера, после мемориального митинга 16 февраля он понял, что сложилась угрожающая ситуация. В последующие годы обстоятельства эпизода в Тель-Хае, несомненно, были бы подвергнуты гласному расследованию. И выяснились бы два вопиющих факта. Трумпельдору не дали знать о его возможностях. Никто не объяснил, почему не высылаются подкрепления и оснащение. Никто не уведомил его, что Усышкин счел это "преждевременным" или что в Нижней Галилее решили на всякий случай удерживать волонтеров с Юга. Никто не сообщил ему, что считалось опасным отправку вооруженного подкрепления через деревни, контролируемые бедуинами.

И второе: в то время, как несомненно существуют обстоятельства, при которых героические личности могут принять решение из соображений чести или патриотизма сражаться за позиции до последнего вздоха, совершенно иначе дело обстоит с людьми, находящимися в безопасности, вдали от конфликта, призывающими к подобной жертве. Тем более если они сами же препятствуют доставке необходимых для обороны средств.

Только 13 лет спустя Жаботинский, уязвленный упорной кампанией против него, основанной на мифическом описании эпизода, написал статью, обличавшую соединение риторики с бездействием сионистских деятелей и лидеров рабочего движения. Он снова привел свои доводы в пользу отступления. И резко резюмировал: "Задача по обороне должна изучаться и готовиться с пониманием, обучением и капиталом, а не импровизироваться с голыми руками.

Горстка молодежи была брошена на самих себя, на крохотной ферме, окруженной несколькими тысячами хорошо вооруженных бедуинов. Кто-то наверняка несет ответственность за эту жуткую беззаботность. На ком лежит вина?"[684]684
  Леону Карпи, 24 февраля 1931 г., опубликовано в «=а Умма», XI (декабрь 1964 г.), стр. 492–493.


[Закрыть]

Публично он не пошел дальше, но в частном письме в 1931 г. писал: "Я считаю, что по существу убийцами Трумпельдора и его товарищей были те безответственные лица, которые отвергли мое предложение и ничего не предприняли"[685]685
  «Гаарец», 8 марта 1920 г.


[Закрыть].

Известие о конце Тель-Хая бомбой разорвалось в еврейской общине. Когда Жаботинский прослышал новость, еще более жестокую, чем даже опасался, он подавил возмущение и гнев. В статье, опубликованной им неделю спустя, он писал о дальновидности мышления Трумпельдора, часто выражавшейся в словах "ничего страшного". "Глубокая идея, всеобъемлющая логика и широко охватывающая философия содержатся в этих двух словах. Они служили празднованием человеческой воли, могущей, если была сильной, преодолеть все препятствия. Все остальное, жертвы, унижения, поражения – ничего страшного!" Он заключает собственным заклинанием: "Пусть роса и дожди омоют вас, горы Верхней Галилеи, Тель-Хай и Кфар Гилади, Хамра и Метула. Ничего страшного: вы были нашими и нашими будете"[686]686
  10 марта 1920 г.


[Закрыть].

В его сердце отзвук редких качеств мыслей и души Трумпельдора нашел выражение мощное и своеобразное. 8 марта он выступил в Иерусалиме, на митинге памяти погибших в Тель-Хае. Толпа из 1500 человек собралась во дворе Бейт а-Ам (общественного центра) – и ни слова из его речи не было напечатано ни в одной из двух ивритских газет. "Доар а-Йом" написала, что было бы ошибкой опубликовать его речь. "Записать на бумаге то, что сказал нам господин Жаботинский, испортило бы глубокое впечатление, которое его слова произвели на весь народ". "Гаарец" описала, как все присутствующие остались стоять в абсолютной тишине долгие минуты после того, как Жаботинский закончил выступление, не веря, что он завершил свою речь[687]687
  «Сефер Тольдот а-Хагана» (история Хаганы), том I, стр. 591–592.


[Закрыть]. Чаще всего из его реакции на Тель-Хай вспоминают и сегодня простое стихотворение, написанное спустя некоторое время:

Песнь заключенных в Акре

Мини Дан адей Беер-Шева

Мигиляд ла' ям,

Эйн аф Ша' аль адматейну

Ло Купар бе'дам.

Дам иври равуй лассова

Нир вагар вагай

Ах мидор вадор

Ло нишпах тахор

Мидам хорш' ей Тель-Хай

Бейн Аслет У' Метулла

Нистар векевер шомем

Дом шомер гевуль арцену

Гиббор гидем.

Ану шеви – ах либбейну

Элей Тель-Хай ба' цафон

Лану, лану техи' е, лану

Кетер Ха' Хермон.

От Дана до Беер-Шевы,

От Гилада до моря

Нет ни уголка в нашей стране,

Чья цена не была оплачена кровью.

Пропитаны еврейской кровью поля,

Высоты и долины,

Но никогда в веках

Не была пролита кровь

Благороднее земледельцев Тель-Хая.

Между Аелет и Метулой,

Укрытый в одинокой могиле,

Молча однорукий герой

Несет дозор на границе нашей земли.

Мы арестанты – но наши сердца

В Тель-Хае, на севере

Нашей, нашей, ты будешь нашей,

О, корона Хермон.

Тем временем произошли большие катаклизмы. Жаботинский писал это стихотворение в тюремном заключении в Акре.

1920. ЗАЩИТНИК ИЕРУСАЛИМА ЗАКЛЮЧЕННЫЙ АКРЫ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

15 НОЯБРЯ 1921 года в Лондоне состоялся ланч, устроенный арабско-палестинской делегацией для продвижения кампании по пропаганде против сионизма и Декларации Бальфура. Там присутствовало немало британских офицеров, недавно еще служивших в Палестине и считавших себя вправе теперь демонстрировать ненависть к сионизму публично. Вместе с прославившимся своим антисемитизмом полковником Вивианом Габриэлем были трое, сыгравшие роль в насилии весной 1920 года и его последствиях. Один из них – генерал Палин, в прошлом G.O.C. General Commanding Officer?возглавлявший операции британских частей в Палестине и бывший председателем комиссии по расследованию погрома в Иерусалиме. Вторым был лорд Раглан, который, будучи еще до получения титула майором Фицроем Ричардом Сомерсетом, служил офицером по политической линии на севере страны. В начала 1920 года он предложил бедуинским племенам по обе стороны Иордана план совместных атак на еврейские поселения в Нижней Галилее и Иорданской долине. Для поощрения, дополнительно к перспективам грабежа, он уверил их в том, что такие атаки вызовут британское сочувствие и что насильственные действия против сионизма убедят правительство отвергнуть Декларацию Бальфура[688]688
  Французское дело Иностранного отдела, Левант-Палестина, том III, Де Кэ (генеральный наместник в Сирии) министру иностранных дел, 4 января 1921 г.


[Закрыть] (одновременно Сомерсет, чью корреспонденцию перехватили французы, занимался активной антифранцузской пропагандой среди арабов по другую сторону Иордана)[689]689
  Майнерцхаген, стр. 111–112, запись от 16 ноября 1921 г.


[Закрыть].

Начальник Сомерсета полковник Мейнерцхаген не знал о его деятельности, но она подозрительно походила на деятельность гораздо более могущественного лица – полковника Гарри Берти Уотерс-Тэйлора, тогда возглавлявшего ставку главного администратора генерала Больса. Уотерс-Тэйлор, принявший участие в антисионистском ланче, был годом раньше центральным британским действующим лицом кампании по разрушению сионизма с помощью арабского насилия.

На следующее утро после этого события полковник Майнерцхаген, сам пребывавший в то время в Лондоне, писал в своем дневнике: "Я вынужден поверить, что арабские идеи и арабское давление не являются больше побудительной силой для чинимых сионизму препятствий. Препятствия чинятся теперь под предводительством британских официальных лиц. Арабская делегация использует мнения горстки бывших официальных лиц Палестины в Лондоне"[690]690
  Отдел парламентских документов, Иностранный отдел 5032 Е 990/2/44, 28 января 1920 г.


[Закрыть].

Фактически Уотерс-Тэйлор проталкивал идею "Объединенной Сирии", то есть, передачи Палестины в правление Фейсала. Его интриги с Фейсалом привлекли внимание Иностранного отдела, получившего донесение о беседе, в которой Уотерс-Тэйлор дал понять Фейсалу, что британское правление в Палестине продлится не дольше, чем французское в Сирии[691]691
  Майнерцхаген, стр. 81, 26 апреля 1920 г.


[Закрыть]. Керзон был разгневан, и Уотерс-Тэйлора соответственно приструнили. Тем не менее Керзону, возможно, не было известно о более прямых и эффективных антиеврейских действиях Уотерс-Тэйлора внутри самой Палестины. С высоты своего поста в администрации он откровенно подстрекал арабских предводителей к насильственным действиям.

Детали и сам факт его роли стали публично известны лишь спустя почти четыре десятилетия, после опубликования дневников Майнерцхагена. Если бы не инициатива Майнерцхагена, они не стали бы известны вообще.

До иерусалимского погрома, отмечает Майнерцхаген в дневнике, он сделал некоторые ошеломляющие открытия. Принимая дела при получении поста главного офицера по политике в сентябре 1919 года, он обнаружил, что не существовало механизма, по которому он мог бы быть информирован о происходящем за кулисами: он организовал собственную "маленькую разведывательную службу" и вскоре был снабжен массой информации.

Хотя с самого начала ему было известно, что администрация заражена враждебностью к сионизму и юдофобией, его поразил тот факт, что офицеры были "активно вовлечены и планируют действия против собственного правительства". Он узнал, что Уотерс-Тэйлор находился в контакте не только с Фейсалом в Дамаске, но и с одним из ведущих арабских поджигателей в Палестине, Хадж Амином эль-Хуссейни; и Фейсал доволен заверениями, что арабы Палестины "будут приветствовать федерацию с Сирией под его короной и организовали группу под названием Палестинский легион с намерением освободить Палестину от англичан и еврейской гегемонии"[692]692
  Майнерцхаген, стр. 55.


[Закрыть].

Уотерс-Тэйлор был не одинок. Сторрс также часто контактировал с Хадж Амином и другими арабскими деятелями[693]693
  Французские документы, том 188, стр. 7, Керзон к Полю Камбону, 5 марта 1920 г. Анализ французских мотивов для поддержки Фейсала, будучи интригующе сложными, находится, естественно, вне задач настоящей работы.


[Закрыть].

Ирония заключалась в том, что их поведение вполне соответствовало французской кампании среди арабского населения. Привнося ноту фарса в нарастающую трагедию, лорд Керзон именно в это время резко отчитывает французское правительство: "До меня дошла точная информация, что в Палестине проводится активная пропаганда против дела сионизма и в пользу объединения Сирии и она значительно поощряется французами; французский представитель в Иерусалиме проявляет к этому более чем пассивную симпатию"[694]694
  Там же, Понтали министру иностранных дел, 16 марта 1920 г., стр. 13.


[Закрыть]. Спустя одиннадцать дней французскому департаменту иностранных дел стало известно, к их несомненному увеселению, что в Каире Алленби излил французскому дипломату поток суровой критики сионизма[695]695
  Майнерцхаген, стр. 55.


[Закрыть].

Майнерцхаген доложил о своих открытиях и Алленби, и Больсу, но предпринято ничего не было. Наоборот: "Алленби был поражен, но принял мое сообщение как относящееся ко всей его военной администрации и посчитал, что принятие мер против Сторрса и Уотерс-Тэйлора может причинить больше урона, чем пользы. Я был не согласен, но вынужден был подчиниться"[696]696
  Майнерцхаген, стр. 82, 26 апреля 1920 г.


[Закрыть]. И все же он нарушил иерархию и через их головы отправил эту информацию «частным секретным» письмом Керзону незадолго до начала бесчинств в Иерусалиме. Вскоре после разгула он отправил Керзону конкретные подробности роли Уотерс-Тэйлора в подготовке арабского нападения:

Уотерс-Тэйлор виделся с Хадж Амином в среду перед христианской Пасхой, и сообщил ему, что Пасха – величайшая предоставленная возможность продемонстрировать миру, что палестинские арабы не согласятся с еврейским приоритетом в Палестине; что сионизм не пользуется популярностью не только среди палестинской администрации, но и в Уайт-холле, и что если на Пасху в Иерусалиме произойдут беспорядки в достаточной мере сильные, то генерал Больс и генерал Алленби поддержат отказ от еврейского очага. Уотерс-Тэйлор пояснил, что свободу можно завоевать лишь насилием[697]697
  «Сефер Тольдот а-Хагана», том I, стр. 604.


[Закрыть].

Нападения на евреев произошли спустя четыре дня. Как и в большинстве случаев предшествующего смутьянства, сигнал поступил из Сирии. Фейсал, субсидируемый англичанами и с их согласия, довел до апогея многомесячную политическую кампанию на Втором сирийском национальном конгрессе. 27 февраля конгресс провозгласил, что Палестина – неотъемлемая часть Сирии, и призвал к борьбе против еврейской иммиграции. В Палестине на следующий день произошли массовые демонстрации против сионизма. Они не начались спонтанно: их планировали заранее, скорее всего координируя с Сирией, – и организаторы получили разрешение от администрации.

Сионистская комиссия и еврейская община протестовали, но их протесты были отклонены. Мало того, их официально предупредили в письменном виде не использовать никакие сионистские символы, дабы не раздражать арабов, как-то: вывешивание сионистского флага или пение "а-Тиквы".

В Иерусалиме в демонстрациях участвовало не много народу. Привлекало внимание отсутствие арабов из деревень.

Как давно обнаружили сионисты, деревенские арабы никогда не проявляли какой-либо заинтересованности в кампании против сионизма. Многочисленные еврейские контакты с ними прояснили, что они были готовы сотрудничать с сионистами, которые, по их убеждению, могли помочь им исправить экономическое положение. Вейцман в особенности подчеркивал это британским государственным деятелям.

Но 600 городских арабов, принявшие участие в демонстрации, были вдохновлены не только отсутствием каких-либо действий со стороны еврейской общины, – что было принято за признак слабости, – но и появлением во главе процессии мэра Иерусалима Мусы Казима Паши эль-Хуссейни, назначенного и оплачиваемого англичанами.

На демонстрации в тот день в Яффо представители администрации, включая и военного губернатора, появились официально. Там они выслушали христианского священнослужителя, определившего евреев как "врагов Креста и Полумесяца"; другой выступавший призвал к "единению для победы над евреями". Военный губернатор отреагировал тепло: он заверил присутствующих, что внимательно прислушивался к выступлениям и представит письменную докладную записку о них в соответствующие вышестоящие инстанции[698]698
  «Сефер Тольдот а-Хагана», том I, стр. 607.


[Закрыть].

На руку арабским агитаторам оказалось и полученное на той же неделе сообщение из Тель-Хая. Расписанное и преувеличенное как великая победа арабов в стычке, принявшей размах битвы "не на жизнь, а на смерть", это сообщение вызвало большое возбуждение и торжество в арабской общине. Затем последовала еще более волнующая новость от 7 марта: Сирийский национальный конгресс короновал Фейсала королем над "единой Сирией". Арабские агитаторы немедленно воспользовались обоими благосклонными к ним обстоятельствами. Они обратились к английской администрации с просьбой о разрешении на вторую демонстрацию. Снова Сионистская комиссия и Временный комитет общины потребовали запретить все демонстрации в этот напряженный период.

Главнокомандующий Алленби отказал. Более того, еврейские органы снова получили предупреждения от администрации, чтобы еврейская община воздержалась от действий, могущих вызвать враждебные чувства среди арабов, как-то: "подъем сионистского флага, пение а-Тиквы, и т. д."

Вторая серия демонстраций произошла 8 марта. Как результат оценки сигнала о симпатиях англичан, они были теперь более обширными. И лозунги, выкрикиваемые на них, были более направленными: "Да здравствует король Фейсал!", "Долой евреев", "Долой англичан", "Смерть евреям", "Фаластын – наша страна, а евреи – наши собаки". И снова мэр участвовал и произнес резкую речь против сионизма.

Новым штрихом был эскорт конной полиции из английских и арабских полицейских – под предводительством полковника Сторрса.

Только после этой демонстрации вышел указ, запрещающий все публичные шествия. Официальное заявление гласило, что имевшие место выступления ясно продемонстрировали волю "народа". Подстрекательство к насилию в арабской прессе, теперь в большем объеме и интенсивности, пропускалось цензурой в печать[699]699
  Документы британской международной политики, том XIII, стр. 223, № 216, 8 марта 1920 г.


[Закрыть].

Видимое проявление арабской силы и решимости vis-a-vis полного бездействия со стороны евреев немедленно вызвало попытку Алленби воспользоваться политическим преимуществом и объявить, что он шокирован информацией от Майнерцхагена о кампании его подчиненных по подстрекательству арабов.

При этом он, разумеется, полностью отдавал себе отчет о степени их ответственности за сложившуюся в Палестине ситуацию. Тем не менее генерал телеграфировал Керзону в тот же день, призывая к полной сдаче арабам.

Он предлагал передачу Палестины Фейсалу как части арабского государства, включающего также Сирию и Месопотамию[700]700
  Гильнер, стр. 348.


[Закрыть].

Потрепанная еврейская община, недооценивавшая активный заговор, сотканный начальством в администрации, была в отчаянии от уже видимых ее признаков. Жаботинский, потрясенный, но не удивленный, – в конце концов, точно так же шла подготовка к погрому, наблюдавшаяся им в России, – тем не менее нашел некоторое утешение. Палестинская администрация, говорил он, не является британским правительством и не представляет английский народ. Причиненное ею зло может быть обращено вспять. Пока же нельзя падать духом.

Всего через несколько часов после арабской демонстрации произнес Жаботинский свою завораживающую речь в память погибших в Тель-Хае, ночью 8 марта; некоторые его слова сохранились. Это были слова утешения.

Элиас Гильнер записал их и опубликовал почти полвека спустя. Он писал: "Одна фраза возвращалась, как припев: Аль тагзиму – не преувеличивайте свои потери, не преувеличивайте свою слабость, не преувеличивайте силу или влияние своих врагов"[701]701
  «Кризис» Ха-арец, 28 марта, 1920 г. Цитируется по Шварцу, стр. 83.


[Закрыть].

Жаботинский развил эту тему в статье в тот же месяц – но прибавил предупреждение: "снова и снова – не преувеличивайте! Каждому еврею следует заучить это наизусть.

Не думайте, что Яффская дорога – центр мира и что крики, услышанные вами там, представляют собой политический фактор. Не рассматривайте английский народ как обманщика; он не обманщик. Не думайте, что английский народ ослабел. Он не ослаблен. Не считайте бандита в Тель-Хае и тех, кто секретно направлял его, силой. Силы у них нет. Декларация Бальфура не в опасности. Справедливо, что существует попытка создать в Палестине прецеденты, которые обратят Декларацию Бальфура и понятие национальный очаг в пустой звук.

Но опасность заключается в том, что эта попытка будет успешной – если мы продолжим хранить молчание.

Наше молчание до сих пор было полным провалом. В Англии существует здоровое и глубокое общественное мнение, и оно на нашей стороне; но суд общественного мнения не вмешивается в спор, если истец не защищает свою позицию.

Предприняв это, мы победим; не предприняв – потеряем все"[702]702
  12 марта, 1920 г., полный текст в «Сефер Тольдот а-Хагана».


[Закрыть].

В письме Вейцману в Лондон он излагает конкретные предложения. Его взволнованное состояние заметно по многочисленным нехарактерным для него стертым поправкам. Его тон безапелляционен. Он призвал к "легионерской" политике. Центральную проблему, пишет он, можно разрешить только воссозданием легиона (существующий легион уменьшился в численности до 400 человек).

Политика администрации была сформулирована главнокомандующим армией в Египте генералом Конгривом. Жаботинский процитировал Вейцману телеграмму, высланную Конгривом, копию которой он видел:

"Поскольку батальон не разрешено использовать за пределами Палестины и нельзя использовать внутри Палестины, утрата государственных средств может быть оправдана только в условиях неотложных политических соображений.

Не стану обсуждать вопрос, сам ли Алленби или его ставка стремятся уничтожить сионизм, но их действия нацелены на то, чтобы этой цели добиться. Их задача – разделаться со всем "слишком еврейским" – на том основании, что необходимо успокоить гнев арабов.

Теперь черед Еврейского легиона; дело дойдет до еврейской иммиграции; и они доберутся до Декларации Бальфура".

Жаботинский не знал, что в июне 1919 года "они" – конкретно, Мани и Клейтон – уже "добрались" до стадии упразднения Декларации Бальфура, и что всего за четыре дня до его письма Вейцману Алленби отправил такое предложение Керзону.

"Я думаю, – пишет Жаботинский, – что эта политика была зачата здесь, а не в Лондоне (хоть он теперь ею заражен).

Я верю, что британское общественное мнение в основном, сочувствует нам; но при этом нам следует вызвать гласное столкновение политики Алленби с этим общественным мнением – и сделать это до того, как он станет распускать поклеп, что сионизм служит причиной всех осложнений для Великобритании на Ближнем Востоке".

Он умоляет Вейцмана "как человек, знающий цену вашей работе": "Погром может разразиться сейчас в любой момент! Телеграфируйте мне, чтобы я знал, как действовать, и, во имя всего святого, не пишите мне общими местами. Либо легионерская политика; либо обращение к миру с разоблачением происходящего здесь обмана.

Под легионерской политикой подразумеваю: