Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 53 страниц)
Глава сорок пятая
Реввоенсовет фронта вынужден был перебросить лучших политработников на самый опасный участок – под Кромы.
Не сразу Степан понял, что произошло. Находясь в полосе действий своего полка, он считал этот истерзанный, политый кровью кусок орловского предместья центром битвы, ключом желанного успеха. Но события оказались гораздо сложней…
Деникин искусным маневром заставил Ударную группу растянуться на семьдесят верст, сковал ее главные силы у Орла и Дмитровска, а затем двинул целую дроздовскую дивизию к стенам древних Кром. Защищала город единственная советская бригада, которая не имела за спиной никаких резервов. Она мужественно отбивала штурм белой пехоты, поддержанной огнем полевых батарей. Однако на исходе вторых суток враг, угрожая бригаде окружением, вытеснил гарнизон из мертвых, пылающих кварталов.
Опять улыбнулось наемникам Антанты военное счастье. Приободрились дроздовцы. Не им ли предназначена слава, почести у седого Кремля и миллионный приз донецких шахтовладельцев? Еще рывок – и откроется прямая Московская дорога!
Полетели сенсационные телеграммы в Лондон, Париж, Нью-Йорк… Так же, как в начале генерального сражения, люди всего мира искали на географической карте маленькую точку, где решалась участь обретенной правды, света, молодости – участь революции.
Степан прискакал сюда, на кромское поле, в тот момент, когда неприятель, захватив город, преследовал отступающие к северу красноармейские цепи. Слева цепи уже терялись в дубовом перелеске и долине реки Ицки, но основные подразделения шли по снежной равнине, и далеко были видны усталые, понурые фигуры надломленных поражением бойцов. В морозном воздухе рвалась, оставляя темные клочья дыма, шрапнель. Сухо трещали ружейные выстрелы. На взгорье карабкалась пара некованных лошадей с пулеметной двуколкой. Возле шоссе, в затянутой ледком предательской колдобине, застряла легковая машина, словно прикипев дифером к твердому грунту.
– Эй, товарищ, – окликнул Степан шофера, – где комбриг?
Шофер вылез из-под машины, пунцовый от натуги, растерянный и злой. Взглянул на всадника и вдруг подбежал, взволнованно схватился за стремя:
– Степан Тимофеевич! Беда… кадеты настигают! Это был Найденов. Узнав Жердева, он вспомнил прошлогодний разгром клепиковских банд, вспомнил об известных всему фронту смелости и бесстрашии комиссара и невольно почувствовал душевную опору.
– Прорвались… дуряком ломят, – говорил Найденов, указывая на большую колонну дроздовцев, которая двигалась по шоссе, даже не разворачиваясь в боевой порядок. – А у меня – штабные документы, знамя…
До сих пор Степан не представлял себе ни этой гнетущей картины отступления, ни своих конкретных возможностей. Но теперь, при виде жалких, изломанных цепей советской бригады и гибели общего дела, в нем поднялась еще неведомая, страшная воля остановить катастрофу. Остановить любыми средствами, любой ценой!
– Давай-ка знамя! – сказал он, быстрым взором окидывая фронт и принимая какое-то необычайное решение.
– Знамя? – не понял шофер, глядя в лицо Жердева, освещенное пламенем гнева и презрения к врагу.
– Скорей! Да сними чехол! Вот так… Ну, давай сюда!
Степан зажал в руке гладкое коричневое древко и пришпорил коня. Алый шелк с золотыми буквами и кистями размахнулся на ветру, искрясь и рдея. Цепи бойцов тотчас заметили его, гул оживления пронесся из края в край. Люди поворачивались и следили за всадником глазами, полными недоумения и пробужденного восторга… Но куда он мчится? Чего он хочет, этот сказочно-храбрый и одинокий витязь, устремив коня прямо на город?
Поравнявшись с пехотинцами, Степан встал на стременах, закружил над головой огненно-ярким полотнищем.
– Ни шагу назад! Там – позор и смерть! – крикнул комиссар, мгновенно подчинив собственной власти всю многоликую рать. – За нашу свободу, за Советскую республику… к штыковому бою—готовсь! Не робеть, ребята! Держать равнение! Впереед!
И, обнажив шашку, наклоняя знамя против ветра, он поскакал навстречу дроздовцам.
Красная пехота замерла, колыхнулась и, точно буря, грозная и могучая, понеслась следом по равнине. Колонна противника начала торопливо разворачиваться вправо и влево, однако было уже поздно – внезапная контратака захватила ее врасплох. Все застонало, задымилось кинжально-близкой пальбой. Еще недавно унылые, обезволенные поражением, советские воины бросились врукопашную. Граната, пуля, штык – не знали промаха и пощады.
На кромских огородах Степан угодил под пулеметную очередь. Конь его упал… Трепетно мелькнув, утонуло знамя в море атакующих.
– Эх, комиссар – бедовая голова… неужто, убили? – испуганно воскликнул Найденов, забираясь на радиатор машины, чтобы лучше видеть место стычки.
Но в это время алый шелк взвился и поплыл, сверкая, поверх людей. Степан шел плечо к плечу с бойцами геройской бригады.
Дроздовские батальоны, не выдержав сокрушительного удара, побежали на флангах. Однако в городе бой кипел повсюду: на улицах и пустырях, во дворах и палисадниках. Оконное стекло со звоном летело на булыжную мостовую. Никто не убирал трупы убитых и не оказывал помощи раненым – санитары дрались вместе с пехотинцами.
Ярость сражения заставила Деникина спешно вводить в действие части мобилизованных солдат, подтягивать новые орудия и выгруженные с иностранных пароходов танки. Чтобы отвлечь внимание советских стратегов от Кром, он приказал генералу Шкуро наступать в районе Воронежа.
Все эти трезвые и расчетливые мероприятия не замедлили сказаться на главном направлении – у Кром. Хотя красным удалось вытеснить дроздовцев из города, развить успех наступления советская пехота не смогла. А белые за рекой Кромы перестроились, получили в подкрепление Первый Курский и Малоархангельский полки, укомплектованные новобранцами, и с рассветом следующего дня предприняли всеобщую атаку.
Степан чувствовал, что настал самый грозный, решающий этап битвы. В небе кружились, кидая бомбы, самолеты. Гремели без отдыха батареи, содрогалась окоченевшая земля. В знобящей синеве ледяного тумана несметными роями звенели пули. Черные от ужаса и крови, потеряв способность мыслить, солдаты и офицеры лезли на штыки. Смерть, царившая повсюду, ослепила их, и не было выхода из гибельного тупика.
В полдень с правого фланга Ударной группы подоспели червонные казаки Безбородко. Ломая вражеские цепи, они заняли три деревни и повернули возле Красной Рощи в тыл «дроздам». Однако из-за плохой связи командование упустило возможность использовать столь выгодное положение, и дроздовцы, выдвинув против конников заслон, нанесли им серьезные потери.
Ярость сражения достигла наивысшего предела. Взрывались от перекала пушки, плавился свинец в пулеметных стволах, и обезумевшие люди неистово кромсали друг друга. Рушились древние кромские стены трауром ложились на месте домов жуткие пепелища. Порыжела вода в колодцах, зачахла и померкла при рождении вечерняя заря.
В сумеречном чаду красноармейские подразделения обнаружили, что неприятель берет их в клещи, и оставили город, трижды растоптанный врагом.
Степан обходил в пустом, ветреном поле реденькую цепь бойцов. Разъяснял обстановку, стараясь вселить в усталую, зачерствелую душу человека бодрость и надежду. Нет, не победа досталась Деникину, а начало жестокого и заслуженного конца. Недаром притихли свалившись на обугленной окраине, белогвардейские полки. Не о Москве мечтают они теперь, измотанные и придавленные тяжестью судьбы, – о несбыточном спасении из этого ада…
Степан заметил в стороне черную бурку кавалериста сидящего на каком-то предмете. Кавалерист ругался, поминая и Деникина, и его усопших родителей.
– Бисозы куркуляки! Якого коня замордовалы… – доносился до слуха Степана знакомый голос. – Це ж вин от кубанской степуги мени служил верой и правдой!.
Га! Мало крестил я вас, скаженних, шаблюкой! Зарубайти соби на носу…
Что именно должны белые зарубить у себя на носу, никто не узнал, так как раздраженный кавалерист повернул лицо к Степану и вдруг вскочил на ноги.
– Жердев… кориш, золотое серденько… жив! – удивленно и радостно пробасил Безбородко, забыв свои огорчения. Он кинулся на шею комиссару, обдал его щеки жарким дыханием, крепким запахом лошадиного пота и влажной изморозью с прокуренных усов. – Не бачил тысячу годин твои ясны очи!
Пожимая руку казака, Степан сказал:
– А я видел тебя, Макар…
– Ну? Зараз при деле чи раньше?
– Возле станции Кшень… Ты выбирался с алатырцами из окружения.
Безбородко обиделся.
– Бачил и не покликал мине, Степан Тимофеевич?
Степан рассказал, что видел его в напряженный момент конной атаки. Где уж там было кликать? Казак понимающе кивнул головой. Они стояли, беседуя о фронтовых новостях, вспоминали старых товарищей.
– Може, слыхал, Степан Тимофеевич, то ваши уездные хлопцы зробили куркулям на железной дорози остановку? – осведомился Безбородко. – Гарные хлопцы! Генеральский поезд взорвали!
– Поезд взорвали? – переспросил Степан, думая о Насте. – Откуда сведения, Макар!
– От пленных. Зараз белые возят раненых и боеприпасы круголем, бо на прямую нема ходу – мостяка шибко похилився. А партизаны подались до леса и держут линию пид обстрелом, шкодят ремонтерам, ночью забрасывают место работы гранатами.
Подъехал казак с запасной лошадью. Безбородко поднял уздечку и седло, снятые с убитого коня, и начал прощаться.
– Бувай здоров, друже! А про уездных хлопцев ще можешь опытать у того чоловика – вин посылав до них самолет. – И показал на военного, приближавшегося быстрой и легкой походкой, по которой Степан узнал Орджоникидзе.
Глава сорок шестая
– Наконец-то я вас разыскал! Мне очень хотелось увидеть друга Вани Быстрова, – говорил Орджоникидзе, душевно здороваясь со Степаном.
– Мне тоже, товарищ Серго… – У Жердева осекся голос. – Извините за вольное обращение, товарищ член Военного совета!
– Пожалуйста! Серго – моя партийная кличка с юношеских лет, и когда меня так называют, вспоминается пройденный путь – мечты, горячие дерзания, провалы и удачи… все то, из-за чего, безусловно, стоило жить. Ну, тревожитесь об участи своего полка?
– Сами посудите, отозвали в такой момент…
– Что делать? Не хватает активных штыков, не хватает боеприпасов, и не каждому политработнику довелось бы вернуть боевой дух надломленной поражением бригаде. Теперь нужен хороший удар по марковцам – с этой целью вы отправитесь на дмитровский участок!
– Я готов.
– До штаба седьмой дивизии поедем вместе. Не будем терять времени, товарищ Жердев, успех фронтового дня обеспечивается с ночи!
Они пошли через бугор, на котором дотлевал подожженный снарядом стог сена. Вокруг розоватого пепла быстро уплотнялась темнота, и даже липучий снегопад, освежая избитую, обезображенную землю, не мог разредить смолистую накипь мрака. Лишь иногда сверху робко процеживался сквозь облачную теснину молочно-синий свет, указывая место в океане студеного неба, где плыл легкий струг месяца.
Примолкли, сгинули в небытие затаенно лежащие неподалеку вражеские цепи. Устало и выжидающе-чутко коротали время солдаты революции. Выделенные стрелковыми взводами красноармейцы спешили за бугор к походным кухням и возвращались, придерживая на шомполах котелки с приварком и ржаные буханки под мышкой.
Ветер доносил негромкие слова:
– Эх… ребятки, озябли, поди…
– Кулешком погреются… На эдакой стуже и воробушке крошка силы придает!
«Да, силы нам еще потребуются», – мысленно отозвался Степан простым, верным людям, что сутками не ели в бою и тем острее чувствовали голод в минуты затишья.
Орджоникидзе ускорял свой легкий шаг, передавая подробности сражения у Воронежа, которое решительно меняло картину войны. Деникин приказал Шкуро двинуть против конного корпуса Буденного двенадцать кавалерийских полков и один пластунский. Волчья стая пьяных кубанцев и терцев сначала потеснила красные части, однако четвертая буденновская дивизия фланговой атакой опрокинула их, и те в панике метнулись к Воронежу, наводя ужас на другие части. Завязались уличные бои в городе. Кичливый и самонадеянный Шкуро, возглавив за отсутствием Мамонтова два лучших корпуса, надеялся численным превосходством удержать Воронеж. Но буденновцы, изрубив многие его сотни, создали угрозу окружения остальным, и он, бросив штабной поезд с двумя оркестрами, запасом вина и расфранченными шансонетками, подался в автомобиле на Кастор ну ю…
– Дорого обошелся Деникину этот отвлекающий маневр, – продолжал Орджоникидзе, спускаясь по обратному скату к дороге. – А что запоет верховный главнокомандующий Юга России, когда наша конница прорвется в тыл Доброволии? Придется ему выбросить заветные планы покорения страны и восшествия на престол!
– Неужели Деникин помышлял о царской короне?
– Не только помышлял! Он хитро и ловко вел борьбу с явными соперниками, оттирая их на задний план, подчас умышленно губил общее дело в личных интересах. Он отказал в просьбе Колчака прислать офицеров, хотя у себя от излишества формировал офицерские части, а сибирскими полками адмирала командовали унтера. Он держал в бездействии армию Врангеля на Волге… Зато церковный собор всероссийского духовенства, окопавшись в Ставрополе, прямо величал его царем Антоном!
У дороги стояла легковая машина. Шофер Найденов открыл дверцу, осведомился:
– В Семерку?
И начал выруливать на твердый грунт.
Желтые лучи фар вонзились в бездонную тьму, осветив белые рои летящей пороши. Слева тянулся встречный обоз; лошади испуганно косились и храпели, сверкая тонким хрусталем инея; слышались окрики ездовых.
– Есть, товарищ Жердев, совершенно необъяснимые вещи, – тихо промолвил Орджоникидзе, опустив голову и задумавшись. – Ежедневно смерть косит на моих глазах людей, а в гибель Быстрова я не верю. Он стоит передо мной, такой же, как в дни наших встреч, с умным, прицеливающимся взглядом.
– Трогаете старые раны, товарищ Серго…
– Старые раны помогают нам лучше постигать новые события. Расскажите о кем, о своей дружбе с этим близким мне человеком!
Степан начал издалека, скупо и осторожно перевертывая страницы скитаний по чужбине. Быстров не являлся для него только другом – он был источником света и знания. Он готовился в неволе кайзеровского плена сам и готовил молодого большевика из Черноземья к упорной и нещадной борьбе за счастливую Отчизну.
Потому-то, очутившись на родной земле, Быстров тотчас отдал себя в распоряжение партии. Голод, что душил Республику, отдалил встречу с истосковавшейся, семьей. Надо было выдержать эту первую битву за восьмушку хлеба для рабочего – битву за жизнь.
Рассказав о кулацком мятеже в уезде и предательстве Ефима Бритяка, Степан умолк, пораженный болью воспоминаний. Ветер кидал на ветровое стекло белый пух снежинок, беспечно свистел в радиаторе – он не знал людской скорби и непоправимой беды.
Долго в машине никто не нарушал тишины. Затем Орджоникидзе положил руку на плечо Жердеву:
– Вот какой ценой достается нам свобода! Об этом надо высечь на граните несмываемые временем письмена!
– Вы полагаете, что жертвы народа могут позабыться?
– Революция не всеми воспринимается одинаково: у одного она в сердце, у другого – на языке! Кроме явных врагов, у нас имеются враги тайные, с ними еще предстоит борьба.
Орджоникидзе отвернулся, думая о бесчисленных приказах и распоряжениях, составленных с преступной небрежностью и легкомыслием, за которые приходится платить кровью. А Степан вспомнил провокационный налет Енушкевича и резолюцию Троцкого на списке командиров и комиссаров: «Расстрелять!..» Он поведал об этом товарищу Серго, добавив:
– Я не испугался приговора, но представление о справедливости было у меня поколеблено. Если человека расстреливают за то, что он выполнил долг перед Родиной, где же наши завоевания?
– Владимир Ильич Ленин учит нас охранять завоевания, – с живостью возразил Орджоникидзе. – Охранять всюду и всегда, не спуская с них глаз! Да, товарищ Жердев, наши завоевания – драгоценные сокровища, которые могут соблазнить даже святого!
– Стало быть, на пути к социализму встретится еще достаточно препятствий?
– Не следует обманывать себя ни в малом, ни в большом. Социализм – желанная идея, взлелеянная возвышенной мечтой пролетариата. Но инженер, начиная возводить здание, отлично представляет его в законченном виде, со всевозможными удобствами, прочностью и красотой. Ведь он строил и раньше, и предшественники инженера строили. А мы приступаем к созданию нового общества впервые в истории. Как же тут обойтись без трудностей, ошибок и помех?
Машина остановилась на деревенской улице. Орджоникидзе и Жердев пошли к избе с часовым у двери. Степан решился спросить о партизанской диверсии на Крутых Обрывах.
– Вы уроженец той местности? – Орджоникидзе взглянул на Жердева, вытирая платком усы.
– Да, товарищ Серго.
– И знаете командира отряда Настю Огрехову? – Это моя жена.
Степан услышал в темноте вздох члена Военного совета. Затем доверительный голос раздался возле самого уха:
– Геройский подвиг ваших земляков трудно переоценить. Однако нам нужно торопиться, чтобы прийти к ним на выручку.
– Они несут большие потери?
– Не скрою, потери есть. Хотя они уклоняются от прямого столкновения с противником, их вылазки на железную дорогу и помехи восстановлению моста не обходятся без жертв. В последней операции белым удалось окружить партизанского пулеметчика, совершенного калеку, которому не на чем было ходить…
– Это Гранкин, – догадался Степан. – Что же с ним стало?
– Он успешно отстреливался, пока имелись патроны. Поворачивал пулемет и бил наверняка. Много врагов положил. А ночью товарищи выкрали его труп. Он казался обугленным от штыковых ран и зверского глумления… В общем, товарищ Жердев, нужно торопиться!
Глава сорок седьмая
Ефим, чуть не попавший с корниловцами в оперативный мешок, мчался на юг. Теперь он был уверен в неминуемом поражении белых и, сидя на дрожках, гнал вороного рысака по скользкой от гололедицы дороге. Четыре конных солдата, посланных Гагариным ему в помощь, скакали рядом…
Ветер сек лицо снежной крупой, выл и крутился на серых полях. Где-то позади мощным артиллерийским гулом вздыхало брошенное пространство, иногда доносился хлопотливый стук пулемета и чудились в туманной пелене торжествующие крики наступающих красных цепей.
«Партизаны… С ними не справился корниловский бронепоезд! А полковник Гагарин хочет, чтобы я усмирил», – издевался над поручением своего далекого начальства сын Бритяка.
Он твердо решил не ввязываться в драку. Хватит геройства! Надо уносить голову, пока цела!
– Эх, зажгу к чертовой матери усадьбу и – в Крым!
Однако успокоиться Ефим не мог. Гагарин хотел уничтожить родовое имение, чтобы не досталось большевикам. А он?.. Неужели он последний из людей, дурак? Нет, теперь Ефим не промажет, как летом в Гагаринской роще! Не будет у Степана счастливой встречи после войны!
Ветер крепчал. Сверху обрушились снеговые тучи, забушевал вокруг ураган. Ефим наскакивал на обозы, удиравшие из Орла с награбленным добром, скрипел зубами, хлестал кнутом зазевавшихся возниц.
Чем ближе подъезжал он к родным местам, тем сильнее овладевали им неуверенность и тревога. Он знал, что здесь он ни у кого не встретит сочувствия и поддержки.
С большака Ефим свернул на старый жердевский проселок и погнал еще быстрей.
Вот и лесной буерак – начало Гагаринской рощи. Эх, перепрячь бы рысака в санки! Кончилась колесная езда.
– Впрочем, на юге тепло… Надо скорее в Крым, за укрепления белых!
Проезжая рощей, Ефим услышал в стороне Мягкого колодца выстрелы.
«И тут палят! – удивился Ефим. – Кому надо в такой глуши порох тратить?»
Он помчался в гору, к усадьбе.
Навстречу ему из кленовой аллеи показался всадник, увешанный узлами. Поравнявшись с ним, Ефим узнал агронома Витковского, который спешил покинуть имение.
– Не поджег? – крикнул Ефим, издеваясь над трусостью гагаринского управляющего.
Витковский не сразу собрался с духом, чтобы ответить.
– Разве усидишь? С утра идет перепалка…
– Кто там дерется? – и Ефим натянул вожжи, сдерживая рысака.
– Казаки приехали ко мне за овсом… Человек тридцать. А партизаны и навались!
– Наши жердевские?
– Кто их разберет… Первым же залпом свалили пятерых казаков! Многих коней перебили! Спасибо, другой отряд подоспел – не выскочить бы и мне живому! Вон у них идет потасовка! – Витковский указал в сторону Мягкого колодца и, ударив по лошади арапником, исчез со своими узлами в снежном круговороте.
Ефим повернул на выстрелы. Он делал это, не отдавая себе отчета. Забыл о Крыме, о дорожных опасениях. Спешил на место, откуда доносились громкие голоса команды и топот казачьих коней.
Казаки, оттеснив партизан в лесную чащу, теперь рубили шашками и расстреливали поодиночке захваченных пленных. Они глумились над своими жертвами, привязывая их к дубам и целясь нарочито долго, чтобы повело человека, словно бересту на огне…
Спрыгнув с дрожек, Ефим увидел возле деревьев партизан и тотчас узнал среди них Настю. Она стояла с краю, лицо было рассечено в кровь, волосы сбиты набок. К ней шел с обнаженной шашкой здоровенный станичник в черной папахе.
Настя смотрела прямо перед собой, но, казалось, не замечала ни станичника, ни Ефима, торопливо бежавшего от дрожек… Взгляд ее был устремлен в сторону Крутых Обрывов.
Со вчерашнего дня белогвардейский бронепоезд «Генерал Шатилов» высадил в глубокой выемке десант марковской пехоты и повел наступление на мост. Ночью партизаны отбили двенадцать атак. Но утром стало известно, что в коммуну прискакали казаки и начали грузить зерно.
Оставив Тимофея руководить боем, Настя поспешила с небольшой группой партизан в Гагаринскую рощу. Она рассчитывала на внезапность своего налета и не ошиблась. Казаки, застигнутые врасплох дружными залпами и взрывами гранат, панически метались по усадьбе, бросали нагруженные хлебом повозки. Однако, привлеченные пальбой, с большака налетели другие кавалеристы. У Мягкого колодца партизан окружили.
Настя билась до последнего патрона, уводя товарищей в заросли. Когда умолк ее карабин, она вступила врукопашную с пешими казаками. И тут что-то зловеще сверкнуло перед ее глазами – сразу стало темно…
Очнувшись, Настя увидела алые пятна крови на притоптанном снегу и каких-то людей под деревьями. Один, в черной папахе, шел к ней. Другой, в полушубке, бежал ему наперерез—это был Ефим Бритяк.
– Отставить! – крикнул Ефим, подняв маузер. Станичник, не обращая внимания на окрик, взмахнул клинком и повалился с простреленной головой. Ефим скомандовал:
– Отряд, ко мне!
Подскакали четыре конных солдата, сопровождавшие его, сорвали с ремней винтовки. Дали по казакам рассыпчатый залп.
Ефим шагнул к бледной, ослабевшей Насте, медленно сползавшей по коре дуба на снег…
«Теперь я хозяин твоей жизни!» – подумал он, взял ее на руки и кинулся к дрожкам.
Кто-то стрелял им вслед, но они уже пропали в слепящей бешеной вьюге.
