Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 53 страниц)
Глава тридцать вторая
В морозовском особняке помещался штаб отряда Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. Во главе отряда стоял «левый» эсер Попов.
Хитрый и ловкий, Попов завоевал своей ретивостью полное доверие у начальства. Он громил банды, не раз попадал в тяжелое положение и всегда выкручивался.
Ходил в простой, матросской форме, стриженный под машинку. Не любил выделяться. Грудастый и гладкий, добродушно называл подчиненных братвой, хлопал по плечу, был не прочь распить бутылочку.
Между тем, имея задание эсеровского центра, Попов готовился к решающим событиям. Вышибал из отряда коммунистов и сознательных рабочих. Кого не удавалось скомпрометировать, отправлял на фронт. В отряде оставались преимущественно моряки.
– Наш отряд – особый. Тут нужны отборные ребята, – говорил он председателю ВЧК Дзержинскому.
Когда-то моряки эти служили в эскадре Черноморского флота. Но после гибели кораблей, потопленных по распоряжению большевистского центра, чтобы не достались немцам, экипажи вышли на сушу. Перед ними лежали разные пути. Кто верил в революцию, подался на Царицын, Астрахань, Новороссийск, пополняя ряды боевых дивизий, сражающихся с белогвардейцами. Другие примкнули к анархистам и с пулеметными лентами через плечо и бомбами на поясе брали приступом вагоны, чтобы ехать в тыл, грабить, пьянствовать и распевать под гармонь «Яблочко».
Нарываясь на заградительные посты, анархисты пускали в ход оружие, а потом разлетались в разные стороны. Шалым ветром прибивало многих из них к батьке Махно, к атаманам Григорьеву и Марусе… Остальных вылавливали агенты чрезвычайки.
Из таких вот моряков и сколачивал Попов ядро своего отряда.
Он завалил военные ведомства требованиями на дополнительные вооружение, обмундирование и продовольствие. При этом «левый» эсер ссылался на возросшие трудности борьбы с контрреволюцией и спекуляцией.
Отряд его состоял из шестисот штыков. Была артиллерия, были броневики и взрывчатые вещества. В морозовском особняке Попов устроил опорную базу, откуда эсеры и собирались диктовать условия большевикам.
Когда машина с Блюмкиным въехала во двор, огромная толпа поповцев, вооруженных до зубов, обступила ее; поднялся галдеж, расспросы и поздравления; духота сгустилась, пахнуло спиртовой гарью…
Блюмкина унесли в помещение, а во дворе начался митинг.
Клепиков, еще не оправившись от пережитого, все же заметил, что поведение людей и оружие, висевшее на них в таком изобилии, выглядят чересчур театрально. Пушки стояли на боевых позициях, одна повернута в сторону Кремля… Но двор окружали высокие здания, и стрелять можно было только в небо.
На орудийный лафет один за другим поднимались ораторы.
Первой говорила Мария Спиридонова, «лево»-эсеровская «богородица». Хрупкая, долголицая, с волосами, гладко причесанными на прямой пробор, в темном, плотно застегнутом до подбородка платье, она выкрикивала слова нараспев, слегка приседая:
– Брестский мир взорван! Скоро прибудет артиллерия из Ярославля, боевые дружины из Петрограда и Белоруссии, казаки из Воронежа. Командующий Уральским фронтом Муравьев окажет нам помощь!..
Поповцы ревели «ура».
После Спиридоновой выступил Камков – тонкий, высокомерный брюнет, сын кишиневского буржуа Каца. Он выражался витиевато и старался казаться последовательным революционером.
С лафета горланил Попов, грозя снести «пол-Кремля, полтеатра, пол-Лубянки»…
Эсеровские агитаторы митинговали в Покровских казармах, в латышских частях, в кавалерийском отряде Виглицкого, в Первом Советском полку… Бойцы этих частей, перебегая бульварные газоны, заглядывали во двор морозовского особняка. Здесь уже раздавали, для поднятия духа, сукно на костюмы, сапоги, консервы, сахар…
– Эй, братва, получай деньгу! – перекликались во дворе. – По двести пятьдесят на рыло…
Пьяный матрос, перекинув через плечо связку кренделей, выводил тонким голосом:
Папи-ро-са, друг мой тайный,
Как же тебя не любить?
В тебе во-о-здух ароматный,
На конце огонь горит…
– Ты куда? – схватил он за плечо встречного поповца. – Нынче, братишка, Иванов день, в деревнях девок купают. Идем, что ли, опохмелимся? Мой батька говаривал: сколько просидишь за столом, столько будешь в царствии небесном.
Клепиков был очень возбужден. Он радовался той непоправимой беде, которая обрушилась на Советы. Однако природная сметливость не изменяла ему: он отмечал тех, кто соберет сливки удачи. Дважды Клепиков встречал бородатого Прошьяна и отворачивался. Он боялся увидеть в глазах приятеля торжество…
Поповцы приводили арестованных советских работников, грозили расстрелом. Замахивались прикладами, оскорбляли и спихивали в подвал.
– У вас были Октябрьские дни, у нас будут Июльские…
Клепиков отправился в наряд. Он получил задание – ликвидировать на соседней улице отделение милиции и установить там пулеметный пост.
Захваченные врасплох, милиционеры молча подняли руки. Клепиков отправил начальника в штаб Попова, а рядовых стал агитировать.
– Вы, ребята, получите у нас обмундирование и паек… Большевикам крышка, мы хозяева положения. Идите служить к «клевым» эсерам, которые…
– Отпустите нас, – хмуро перебил один из милиционеров.
– Не хотите? – Клепиков затопал ногами. – Пошли вон! От большевистской пуповины не можете оторваться!
Скоро из морозовского особняка дошла всполошившая всех невероятная весть:
– Дзержинского арестовали…
Клепиков почувствовал, как у него от радости похолодело внутри. До сего времени «левые» эсеры старались только запугать большевиков, ограничивались угрозами… Арест председателя Всероссийской Чрезвычайной Комиссии являлся уже началом открытого мятежа.
Феликс Эдмундович Дзержинский, узнав на съезде об убийстве Мйрбаха, тотчас поехал в Денежный переулок. В германском посольстве он нашел портфель Блюмкина и фальшивое удостоверение. Следы убийцы привели к штабу Попова. В одной из комнат морозовского особняка на столе лежала фуражка Блюмкина.
– Говорите, Попов, где спрятан убийца? – потребовал Дзержинский.
Попов стоял напыжившийся, но заметно растерянный: – Даю слово… не знаю, здесь ли он… Вдруг дверь из соседней комнаты отворилась. Карелин, в своем старомодном пенсне, бойко выкрикнул:
– Не трудитесь искать. Блюмкин действовал по поручению центрального комитета партии «левых» эсеров.
Дзержинский шагнул вперед:
– В таком случае объявляю вас арестованным. И если Попов откажется выдать вас мне, то я убью его, как предателя.
Помещение наполнялось мятежниками. Вошел огромный детина Протопопов, помощник Попова. Он неожиданно схватил Дзержинского за руки… «Теперь мосты сожжены! – думал Клепиков, узнав эти подробности. – Отступать некуда! Вот они, события…»
Взволнованный сообщением, он спешно устанавливал в окне милицейского здания пулемет. Потом спустился в первый этаж, открыл камеру заключения и отшатнулся.
Впереди сбившихся в кучу воров и спекулянтов стояла Аринка. В бледном свете коридорной лампочки она выступила, как привидение, готовое исчезнуть.
Впрочем, Аринка была менее впечатлительна. Ее измятое, потерявшее красоту лицо оживилось. Она сказала:
– Паралич тебя расшиби!.. Выручил.
– Как ты сюда попала?
– Долгая песня! – у Аринки навернулись на глаза слезы, лицо исказилось злобой. – Выпускай, что ли…
Она оттолкнула Клепикова и пошла к дверям, не обращая внимания на грубые шутки эсеровской братии.
Но Клепиков чувствовал, что встреча эта – решающая в его любви. Отныне Аринка обязана ему свободой.
– Ну, чего вытаращили глаза? – крикнул Клепиков на заключенных. – Выходите отсюда к черту, нам помещение требуется!
Видя, что уголовники не трогаются с места, он добавил:
– Власть большевиков свергнута! Во главе государства стоим мы, «левые» эсеры! Желающие присоединиться к нам могут получить оружие…
Воры завозились, переглядываясь. Один сказал:
– Лафа!
Другой понимающе осклабился:
– Давай шпалеры, начальник!
Но их заслонили державшиеся до сих пор в стороне иностранец и длиннорукий военный. Они вытянулись перед Клепиковым, как на параде, и первый заговорил:
– Я американец Вильям Боуллт! Со мной барон Лауриц. Благодарю вас, вы спасли нам жизнь.
Глава тридцать третья
Степан шел по Садовому кольцу, на Курский вокзал.
Вечерело. Хлопотливая московская галка, – устраиваясь на дереве, свалила кленовый листик, и он долго кружился в неподвижном воздухе, прежде чем упасть.
В эти дни Степан побывал на многих московских предприятиях. Принимал мануфактуру и гвозди, лопаты и топоры, косы и ведра, без которых настрадалась деревня. Рабочие столицы посылали изделия своего труда дорогим друзьям – орловским селянам.
Закончив погрузку товаров, Степан отправил их под охраной Терехова на Орловщину, а сам задержался еще в Москве, чтобы услышать Владимира Ильича Ленина на заседании Всероссийского съезда Советов.
… И вот Степан шел теперь к вокзалу, переполненный впечатлениями от Большого театра, где собрались металлисты Петрограда и ткачи Иваново-Вознесенска, уральские горняки, крестьяне Черноземья, горцы Кавказа и охотники Дальнего Севера, представители Украины; Финляндии и знойного Туркестана. Огромная люстра заливала непривычно ярким светом молодые и старые лица, отражаясь тысячами искр на пуговицах и пряжках матросов, на оружии красноармейцев-фронтовиков. Слышались строгие, иногда насмешливые голоса, осуждая тех, кто неистово хлопал и кричал в партере.
Там, сбившись около сцены, «левые» эсеры устроили демонстративную овацию своему оратору. Вели они себя более чем развязно: кичились революционностью, бросали оскорбления по адресу большевиков, грозили дипломатической ложе…
– Видали таких? – говорил раздраженно сосед Степана, седоусый рабочий в кожанке. – Нечего сказать, хороши союзники!
– Рвутся к штурвалу! – отозвался саженного роста балтийский матрос, стоя на галерке с двумя бутылочными гранатами у пояса. И вдруг, сложив ладони рупором, пробасил вниз: – А чем вы, господа истерики, в Октябре пробавлялись? Где была ваша революционность?
Председатель объявил:
– Слово для отчета председателю Совнаркома товарищу Ленину.
И тотчас «левые» эсеры затихли, а многоярусное здание театра обрушилось громом рукоплесканий, приветственными возгласами. Люди вскакивали с мест, желая запечатлеть каждый миг встречи с вождем.
Степан перегнулся через барьер, впившись глазами в сцену. Взволнованный, он не заметил выхода Ленина. Владимир Ильич уже склонился над кафедрой, быстро раскладывая листки, кидая нетерпеливые взгляды на восторженно бурлящий зал. Он был очень прост и доступен, и его большой лоб и острые, по-степному прищуренные глаза навсегда врезались в память Степана,
– Привет от деревенской бедноты! – крикнул Степан и сам не услышал своего голоса.
Но Ленин поднял голову и, прищурившись, нашел среди делегатов и гостей того, кто кричал. Степан ясно видел это по смеющимся, таким знакомым морщинкам у глаз, как бы говорившим:
«Эге! Ответ нашим противникам».
И тут между двумя всплесками оваций вырвался и заставил всех смолкнуть высокий, сильный голос, который звучит в ушах Степана до сих пор.
«Товарищи, позвольте мне, несмотря на то, что речь предыдущего оратора местами была чрезвычайно возбужденной, предложить вам свой доклад от имени Совета Народных Комиссаров…»
Ленин оставил листки с тезисами на кафедре и подошел к авансцене. Он говорил о брестской передышке, способствующей накоплению революционных сил. Говорил о тех «неразумных», кто снова втягивает народ в войну.
«Левые» эсеры зашумели… Ленин попал не в бровь, а в глаз. По рядам партера, по ярусам и ложам электрическим током прошла великая правда вождя.
«Да, товарищи, кто теперь прямо или косвенно, открыто или прикрыто, толкует о войне, кто кричит против брестской петли, тот не видит, что петлю на шею рабочим и крестьянам в России накидывают господа Керенский и помещики, капиталисты и кулаки…»
– Мирбах! – огрызнулся из партера Камков, с копной черных волос на голове.
Ленин напомнил съезду о поведении «левых» эсеров в Октябре, когда они струсили перед отрядами вооруженной буржуазии, начали пятиться и отказались войти в правительство. Он говорил о подозрительном совпадении их сегодняшних криков с бешеными воплями кадетов, меньшевиков и эсеров, предрекающих скорую гибель Советам.
Яростный рев на правых скамьях неоднократно прерывал докладчика. Степан видел, как бесновались эсеры внизу, готовые переметнуться через рампу. Но Ленин хлестал безжалостно и метко:
«Когда нам здесь говорят о бое против большевиков, как предыдущий оратор говорил о ссоре с большевиками, я отвечу: нет, товарищи, это не ссора, это действительный бесповоротный разрыв…»
Группка «левых» эсеров сжалась, точно зверь перед укротителем. Зверь еще скалил зубы, но пятился от грозного, беспощадного бича. Из середины группки с визгом поднялась Мария Спиридонова и направилась к выходу, а Камков погрозил молча белым, несоразмерно маленьким кулачком.
Докладчик перешел к трудностям переживаемого периода. Степан поднялся и слушал стоя, боясь пропустить хоть одно слово. Голос Ленина, простой, задушевный, нарастая, брал за сердце.
Страна, скованная фронтами, боролась с разрухой – наследницей кровавой империалистической бойни. Налаживался водный, железнодорожный транспорт, проверялись интендантства, преследовалась спекуляция. Но силы реакции не отступали. В разных местах вспыхивали восстания против Советов; кулаки захватывали все новые районы.
Съезд замер. Слышно было, как перезванивает тонкий хрусталь огромной люстры.
«Перед нами стоит самый трудный период: не было еще более трудного периода в рабоче-крестьянской России, – именно период, который остался до урожая».
Никто уже не прерывал Ленина. Он говорил быстро, почти без пауз, изредка возвращаясь к своим записям.
«Товарищи, чем больше надвигается на нас голод, тем яснее становится, что против этого отчаянного бедствия нужны и отчаянные меры борьбы».
– Времечко! – вздохнул рядом со Степаном седоусый рабочий в кожанке.
«Повторяю, социализм никогда не удастся устроить в такое время, когда все гладко и спокойно, социализм никогда не удастся осуществить без бешеного сопротивления помещиков и капиталистов».
Степан ловил горячие, титанической силы слова вождя, чувствуя их в сердце своем, как боец патроны в подсумке.
«…только союз городов и деревенской бедноты и тех, кто имеет запасы, но не спекулирует, тех, кто хочет решительно преодолеть трудности и достигнуть того, чтобы излишки хлеба шли государству и распределялись между трудящимися, – только такой союз является единственным средством этой борьбы».
Громовое «ура» потрясло величественное здание театра. Съезд присоединял свой мощный голос к голосу вождя. Степан что-то взволнованно кричал, перегнувшись с галерки. И странно: даже среди «левых» эсеров раздавались хлопки…
Конец доклада Степан не мог слушать без трепета. Все завоевания революции поставлены на карту… Враг использует бедствия, чтобы свалить Советскую власть. Спасти миллионы трудящихся от голодной смерти – значит выбить врага с боевого рубежа.
«…товарищи, нет ни тени сомнения, что если мы пойдем по тому пути, который избрали и который события подтвердили, если мы будем твердо и неуклонно идти по этому пути, если мы не дадим ни фразам, ни иллюзиям, ни обману, ни истерике сбить себя с правильного пути, то мы имеем величайшие в мире шансы удержаться и помочь твердо победе социализма в России, а тем самым; помочь победе всемирной социалистической революции!»
Степан шагал по улице, все еще слыша вдохновенную речь родного Ильича. Ему хотелось скорее домой, в свою Жердевку, чтобы рассказать землякам о Москве, о Ленине, о предстоящей борьбе.
Но тревожила Степана разливающаяся по телу слабость. Она текла от затылка, где сверлило и жгло все больше, все сильней, напоминая о незажившей ране…
По сторонам проплывали накаленные стены домов, жаркие водосточные трубы, пестрые столбы для афиш.
Вдруг от бульварной решетки отделились двое, с винтовками наперевес:
– Стой! Подожди, если на тот свет не торопишься! Степан остановился.
– Оружие есть? Вытряхай! – Курносый малый во флотской бескозырке щелкнул затвором, в то время как его приятель в широчайшем клеше запустил руку в карман Степана и вытащил бумажник.
«Бандиты», – Степан смотрел на пальцы, незнакомцев, блестевшие золотыми кольцами.
– Комиссар? – спросил курносый.
– Угадал.
Степан надеялся припугнуть молодчиков, но те загорланили:
– Ага! Тебя-то нам и надо!
Только теперь Степан заметил, что улицы опустели. Редкие прохожие, согнувшись, перебегали мостовую, скрывались в подъездах. В стороне, за домами, промчался автомобиль, хлопнул выстрел, и все стихло.
– Пограбили наших отцов, амба! – прохрипел парень в бескозырке, злорадно косясь на пленника. – Мирбах, германский посол, приказал долго жить… Теперь немцы вас разделают, будьте покойны. Да и от нас не ждите пощады… Сейчас возьмем Кремль!
Степан вспомнил поведение «левых» эсеров на съезде, их злобные выкрики, угрозы дипломатической ложе… Слово «война» – жуткое, кровавое слово – застряло в горле.
Глава тридцать четвертая
Бандиты вели Степана, подталкивая прикладами. Это были молодчики из отряда Попова.
– Чего? К стенке хочешь?! – закричал курносый на остановившегося Степана.
– Да наверни ему по кумполу! – посоветовал другой.
Степан медленно обвел конвоиров потемневшим взглядом.
«Паршивые вояки, – думал он. – Ни патронташей, ни подсумков. На ремнях – гранаты без капсюлей. Рассчитывают больше на наш страх, чем на собственные силы».
– Вы, ребята, ошиблись… Я не комиссар, – Степан засмеялся… – Бумажник – ха! Пустой… А деньги у меня спрятаны… Тридцать тысяч!
Бандиты переглянулись.
– Вытряхай. Отпустим.
– Не могу. Деньги казенные. Отвечать, глядишь, придется.
– Казну мы за ночь ликвидируем.
– Это на воде вилами писано, – усмехнулся Степан.; Курносый лязгнул затвором.
– Вытряхай! Иначе… хоть у меня в руках и не бог, а помогает!
– Должно, в кооперации служит, – шепнул приятелю другой налетчик. – Бери на понт!
И он тоже приставил к груди Степана дуло винтовки.
– Вот что, ребята, – сказал Степан, оглядываясь по сторонам. – Деньги отдам. Только прострелите мне куртку. Спросят, куда девал деньги, скажу – отняли. Едва, мол, жив остался…
И, раздевшись, он повесил свою серую куртку на сучок дерева.
Бандитам выдумка понравилась. Наставили винтовки, дали залп.
Внимательно осмотрев куртку, Степан медленно одевался, прислушиваясь к чему-то вдали…
Бандиты, встревоженные шумом мотора, оглянулись. На выстрелы мчался грузовик, полный красноармейцев.
– Та-ва-а-рищ! – взмолился курносый, увидав, как Степан распахнул полы куртки и решительно выхватил спрятанный под рубашкой наган. – Мы же тебя не задерживаем, ей-богу….
– Зато я вас задерживаю!
– В чем дело? – крикнули с грузовика.
– Мятежники, – Степан подтолкнул бандитов к машине.
– А ты кто такой?
– Возьмите у них мой бумажник. Там документы, – сказал Степан, взбираясь на грузовик.
Грузовик летел по улицам и переулкам, делал крутые повороты. Красноармейцы, придерживаясь друг за друга и сжимая в руках винтовки, с ненавистью глядели на бандитов.
– Вот эти, значит, и есть «левые»? – спросил молодой пехотинец.
– Они самые. Краса и гордость Покровки, – отозвался со знанием дела пулеметчик, лицо которого, пухлое и белобровое, словно выпеченный ситник, показалось Степану знакомым. – Вчера служили нам, а нынче – господам.
Он говорил громко, с характерным орловским аканьем, и Степан тотчас вспомнил сына Васи Пятиалтынного, еще перед войной покинувшего Жердевку…
– Здорово, Севастьян!
– А? Здорово… – пулеметчик даже растерялся от неожиданности. – Из нашенских? Ну, кажись, и я признаю теперь: Степан! Вот это оказия… Слух был, что тебя под Перемышлем схоронили!
– Меня схоронить не так просто, брат! Я, видишь ли, только жить собрался, – шутил комбедчик.
– Жить, не знаю, придется или нет, а воевать будем, – Севастьян покосился на захваченных бандитов. – Дюже не нравится кое-кому наша свобода! И решили эсеры к затрашнему дню Советскую власть ковырнуть…
– И свинья курила бы трубку, да нижняя губа коротка!
Красноармейцы засмеялись.
Незадачливые поповцы смиренно сидели на дне кузова, беспомощно вихляясь от толчков ревущей машины. Их сдали на Лубянке чекистам, и машина понеслась дальше.
Город погружался в темноту. Лишь на золотых куполах церквей стыли последние лучи закатного солнца. Поднялся ветер, гоняя пыль вдоль обезлюдевших улиц и пустынных площадей. В небе, зловеще надвигаясь, росла черная туча, вся в белых прожилках молний.
Грузовик миновал кирпичные стены древней арки с часовыми по сторонам и резко затормозил на тесной, запруженной войсками площади. Шуршала мостовая под ногами пехоты, громыхали орудийные запряжки.
Степан огляделся и то ли сам понял, то ли услышал:
– Кремль…
Они находились на Кремлевском дворе. Раздавались голоса команды, шум и лязг оружия. Пробегали люди в штатском с наганами, в новых кобурах. Это были делегаты Всероссийского съезда Советов, прикомандированные к частям.
…Ночь плотно приникла к земле. Она как бы прислушивалась, что таила в себе вздыбленная на холмах тревожная Москва.
Красноармейцы подравнивались. Оправляли одежду, подтягивали пояса. Кто-то уже сообщил, что Ленин обходит войска, призывая к мужеству, спокойствию и боевой готовности, не скрывая в то же время всей напряженности момента.
Мимо Степана твердым шагом прошел военный в кожаной фуражке. Это был Семенихин, принимавший на вокзале эшелон с хлебом. Сейчас ему надлежало вести красноармейские подразделения против «левых» эсеров.
Степан догнал Семенихина и попросил включить его бойцом в свою часть. Командир охотно согласился. Он уже слышал о встрече комбедчика с бандитами, – рассказали красноармейцы, прибывшие на грузовике.
– Хорошо, товарищ – кивнул он, с любопытством рассматривая плотную фигуру Степана. – А каким, образом вам удалось захватить двух мятежников?
Степан заметил на худом лице простую, добродушную улыбку И Сам улыбнулся.
– Вы их встретили на улице?
– Это они меня встретили. Я шел на вокзал.
– Но они ведь были вооружены!
– Да. У меня тоже наган.
– Не отняли при обыске? – Отняли бумажник.
– Бумажник!
Семенихин захохотал. Оглянулся на бойцов:
– Понимаете? Бумажник отняли, а наган… ха-ха-ха! Наган-то и оставили. Вояки!.. Какую военную специальность имеете? – спросил Семенихин, немного погодя..
Степан вытянулся:
– Я гранатометчик!
– Очень хорошо. Великолепно!
