Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 53 страниц)
Глава двенадцатая
Шумели клены и березы в ночных аллеях, выбеленных первым снегом. За темным оврагом стонала под натиском ветра дубовая роща. Над прудом качал ветвями, осыпая звонкое серебро инея, старый барский сад.
Хрустальной зыбью подернулась вода, отражая стройный бельведер и пышную колоннаду богатого дома. Когда-то из тех громадных окон лился ровный свет, слышались звуки рояля, и все казалось таким легким и безмятежным. Но сейчас в комнатах стояла плотная тишина, пахло густо осевшей пылью, разлитым керосином и мышами.
Агроном Витковский, плотный мужчина, с песочной бородкой и закрученными в колечки усами, вышел на веранду. Его выпуклые глаза смотрели на пруд. Он прислушивался к необъятному разнообразию звуков, рожденных суровой завьюженной природой.
Издали порывом ветра донесло конское ржание… Витковский, оглянувшись на дорогу, замер. Он безотчетно волновался каждую ночь. Ждал чего-то, не выпуская из рук двустволки.
«Нет, вероятно, проехали стороной, – решил агроном, не слыша больше конского ржания и приближающегося топота. – Ох, измучился я здесь… Ни минуты покоя! Хоть бы выгоняли меня отсюда, что ли! Рано ли поздно это случится!»
Он собирался уже вернуться в дом, когда возле стены метнулась человеческая тень… Витковский тороплива поднял двустволку.
– Кто там? – окликнул глухим от волнения голосом. Наступила зловещая тишина. Ветер унесся в поле, и только на обледенелых ступенях веранды бились какие-то остатки от недавнего листопада.
Затем из сумрака ночи почти спокойно прогудел низкий баритон:
– Это вы, Григорий Варламович?
Агроном вздрогнул… Он сразу узнал этот баритон, но не смел поверить! Не опуская ружья, стоял в полнейшей растерянности… Тогда на веранду быстро поднялся человек, и Витковский чуть не вскрикнул, увидав перед собой Гагарина.
– Почему бы вам не отозваться? – с некоторым изумлением произнес Гагарин.
– Руки-ноги отнялись… Серафим Платонович… – Витковский пятился к двери. – Пожалуйте в комнаты, здесь нельзя… Ах, боже мой! Да ведь слух-то был..
Гагарин, не отвечая, открыл дверь в жарко натопленную комнату. В темноте прошел через зал, сбросил на попавшийся стул пальто и шапку.
– Спустите шторы, Григорий Варламович, и зажгите свет!
– Сию минуту…
Когда свет керосиновой лампы упал на обветренное лицо и крупную фигуру Гагарина, управляющий снова ахнул и стал расспрашивать о чудесном спасении,
Гагарин поморщился.
– Вы удивлены, почему я не на том свете вместе с работниками моего штаба? – заговорил он, раскуривая папиросу и красноватыми от бессонницы глазами отыскивая на столе пепельницу. – Уверяю вас—простая случайность! Я отправился в передовую цепь, где началась паника. Бил из орудий бронепоезд. Смотрю, взял в «вилку» дом фабриканта Домогацкого… Ну, возвращаться уже не было смысла. Возникший пожар довершил произведенные разрушения.
– А слух… ваша фуражка…
Гагарин сухо рассмеялся. Видимо, история с фуражкой столько же забавляла его, сколько морочила головы остальным людям.
– Давайте не тратить времени попусту, Григорий Варламович, – промолвил он мягче и тише. – Скажите, удалось ли уехать моей жене?
Витковский оглянулся выпученными глазами, словно не доверял и стенам.
– Ваша жена благополучно доставлена в Курск. Там никто ее не знает, кроме моей семьи. Чисто сделано, Серафим Платонович, не извольте беспокоиться. Для меня это долг дружбы и совести.
– Благодарю сердечно, – Гагарин вздохнул. – Я рассчитывал на вас и не ошибся. Да поможет нам бог в грядущих испытаниях!
Они помолчали. Ветер налетел и ударил в ставни, громыхнул оторванным листом железа, голодным волком завыл в трубе… Гагарин и Витковский, вздрогнув, переглянулись.
Товарищи по службе в армии, теперь они стали друзьями по несчастью. Оба лишились чинов и родовых поместий. Имение Витковского в соседнем уезде мужики сровняли с землей, а землю распахали, как римляне в древнем Карфагене. Но у Гагарина еще теплилась надежда вернуться в насиженное гнездо. Потому-то, действуя через третьих лиц, он прошлой весной устроил агронома управляющим своей усадьбой.
– Здесь мне оставаться нельзя. – Гагарин взял новую папиросу, и голос его вдруг сделался резким и упругим, накаляясь от злости, точно предупреждая возможное возражение. – Нет, я не боюсь смерти! Я просто не имею права, как офицер и дворянин, жить в лесу с бандитами!
– Очень жаль, Серафим Платонович, что не могу предложить вам место поверенного в моем – светлой памяти – хозяйстве, – пошутил Витковский.
Гагарин бросил в пепельницу дымящуюся папиросу.
– Русская боевая рать сливается маленькими ручейками в большие полноводные реки и моря! Страшным штормом идет на Совдепию адмирал Колчак – верховный правитель России! Генерал Юденич скоро возьмет ослабленный голодом и разрухой Петроград! А сюда двинемся мы – доблестное офицерство с Деникиным во главе! Нам помогут казаки и горцы…
– …и немцы! – вставил Витковский.
– О немцах забудем, – раздраженно засопел Гагарин и, добавил – У них в Германии сейчас не лучше нашего…
– Революция?
Гагарин промолчал. Выдержав паузу, стукнул тонкой ладонью по столу.
– Нам помогут союзники! Помогут открыто – десантами! Прошло время мелких подачек деньгами и оружием! Дредноуты Англии, Франции и Америки привезут нам, я думаю, побольше, чем их дипломаты в карманах!
По мере того как Гагарин развивал план совместных усилий интервенции и белогвардейцев, у Витковского бледнело лицо и выпученные глаза растерянно косили на окна.
«Принесло его на погибель, – все больше волновался агроном. – Окружат сейчас красноармейцы дом, выволокут обоих на снег и расстреляют…»
Он вдруг ощутил, сидя с Гагариным, до чего мало общего осталось между ними! Один дрожал за свое покойное место, за пригодившуюся специальность, за кусок хлеба для семьи; другой, захлебываясь злостью, готовился купать в русской крови отнятую мужиками землю, терзать ее огнем и сталью Антанты!
– Где ваша лошадь, Серафим Платонович? – спросил Витковский, воспользовавшись моментом, пока воинственный полковник раскуривал очередную папиросу. – Надеюсь, вы не пешком… Я уберу в конюшню и задам корму.
– Уберите, Григорий Варламович, – бесстрастно отозвался Гагарин и прошелся по комнате, – она на повороте дороги, в ольховнике.
– Если вам нужен свежий конь, то возьмите у меня Гольчика, – предложил Витковский с тайной мыслью поскорее избавиться от опасного гостя.
– Не стоит менять кукушку на ястреба. Такого коня, как убитый подо мной биркинский Турман, не найти!
– Кто же убил Турмана?
– Степан Жердев. К сожалению, я промахнулся тогда, стреляя по его машине из лесной сторожки.
Оставшись один, Гагарин отвалился на спинку стула и закрыл глаза. Он был недоволен разговором с Витковским. Человек этот, известный ему с наилучшей стороны, поражал мрачной диковатостью. Видно, измельчал в одиночестве, изверился и поблек.
Гагарину не хотелось сознаваться, что и сам он смертельно устал. Он вынул из ящика стола бумагу, оторвал узенькую полоску, написал: «Жив! Целую. Серафим».
Это – жене, находившейся в полном неведении… Письмо в три слова! Губы его передернуло. Черт возьми! Пришел домой вором, увидеть жену невозможно! Смерть подкарауливает на каждом шагу!
«Много нагрешили, надо полагать, в нашем роду… Иначе не выпал бы мне столь тяжкий жребий!»
Гагарин вспомнил, как привез сюда сразу же после свадьбы прелестную Софью Нарцисовну, как она немножко скучала по Петербургу, по родным… И Серафим Платонович, чтобы доставить удовольствие супруге, купил соседнее имение у помещика Чупрова для ее матери Клары фон Дункель и братишки Алика. Сидя вот в этой гостиной, молодожены были счастливы, им казалось тогда, что княжеские корни уходят еще глубже и прочнее в недра российских лесов и полей.
Но революция спутала все расчеты… Мамаша фон Дункель с Аликом даже не успели взглянуть на подаренное зятем имение Чупрова, торопясь выехать в Белгород – под защиту немецких оккупантов. А у супругов Гагариных с каждым днем сужалась и укорачивалась зыбкая тропа надежды, и только силой распаленного воображения они цеплялись за уходящий берег минувшего…
С улицы долетел отчетливый звук выстрела, повторившись в роще за оврагом раскатистым эхом. Гагарин вытянул шею и приподнялся, хотя это был выстрел из дробовика. Очевидно, радетельный Витковский демонстрировал перед хозяином свою ретивость. Но вслед за тем раздался второй выстрел, пистолетный…
Гагарин вскочил. Ощупал в кармане браунинг. Шагнул к двери. На веранде скрипнула доска… Кто-то стоял там, не входя в комнату. Нагнувшись, Гагарин увидел в дверную скважину человека, прислонившегося к венецианскому окну.
Глава тринадцатая
В начале зимы, по первопутку, Степан привез на родительский двор свою семью. День был ясный, с легким морозцем, и Жердевка выглядела чистой и нарядной от белого снега.
– Тпр-р-ру-у! – важно осадил Николка разгоряченных лошадей. – Стойте, вы! Бешеные!
Заждавшиеся Ильинишна и Тимофей, услышав скрип полозьев и знакомые голоса за окном, бросились навстречу. Впопыхах они мешали друг другу и, толкаясь, не сразу нашли дверную щеколду в сенях.
Степан выпрыгнул на ходу из саней, обнял у порога взволнованную мать, поздоровался за руку с отцом. Защитного цвета бекеша, серый барашковый воротник и такая же серая папаха, заломленная назад, придавали его ладной, осанистой фигуре почти строевой вид. Улыбаясь, он кивнул на полный воз ребят:
– Видали, как разбогател?
– Пошли вам бог. – Ильинишна поднесла кончик головного платка к увлажнившимся глазам:
А Тимофей радостно потянулся к возу:
– Давай, сынок, в избу наживу! Не застудить бы!
В эту минуту, казалось, вся деревня замерла от любопытства. Люди смотрели из окон и дверей, не скрывая удивления, зависти и насмешки. Степан взял у Насти спящую Машу и передал Ильинишне.
– Вот тебе, мама, будущая помощница! Донесешь? Не тяжело?
– Донесу, – со вздохом промолвила старуха. – Маленькие-то детки тяжелы на руках, а большие – на сердце…
Степан начал ссаживать одного за другим трех лобастых мальчишек, и по тому, как они крепко обхватывали его загорелую шею, можно было заключить, что между сиротами покойного Быстрова и новым отцом прочно установились отношения ласки, доверчивости и дружбы. Петя, сидевший рядом с Николкой на козлах, с сожалением выпустил из рук вожжи. Средний Ленька и младший Костик, зажав пряники в худеньких кулачках, опасливо поглядывали на старика, который весело щурился, шевеля косматыми бровями, и просил:
– Ну, а этих орлят мне препоручи. Судя по обличию – хороший народ. Выйдет толк, слышь, не горюй!
– Да разве я горюю? – засмеялся Степан. – С этими орлятами, папаша, мы будем строить счастливую жизнь!
В сенях и в избе, куда прошли гости, шуршала свежая солома, постеленная на земляной пол, словно для праздника. Кругом прибрано, окна вымыты, на столе белая скатерть. На лавке остывали прикрытые вышитым рушником только что вынутые из печи и распространявшие приятный запах горячие пироги.
Ильинишна бережно положила Машу в приготовленную люльку, освободила место за столом, и все уселись. Оживление первых минут встречи угасло. Остались только улыбки на лицах – зыбкий мостик к серьезным разговорам.
Ожидая Степана с семьей, родители многое передумали, переволновались. Не все им нравилось в сложившейся судьбе сына. Связь с Настей казалась обидной и позорной, тем более сейчас, когда Степан олицетворял собой уездную власть, а Ефим, с которым она прижила ребенка, объявлен вне закона. Но старики решили не огорчать сына упреками и, скрепя сердце, даже виду не показывать.
– Жив и здоров, а там что бог даст, – вздыхала Ильинишна.
– Неволить человека нельзя, – соглашался Тимофей, пожимая плечами. – Глядишь, и с Аринкой-то невесть какая получилась бы житуха!
Степан уловил, однако, в лицах стариков, в перехваченных взглядах и недомолвках тщательно скрытое недовольство и нахмурился. Его больно тронуло это; тронуло потому, что и сам он мучился втайне прошлой изменой Насти и ничего не мог с собой поделать. Он сильно похудел, стал нетерпелив и раздражителен. Взгляд его светлых глаз казался темнее и глубже.
В противоположность ему Настя поправлялась и хорошела. Рослая, по-девичьи стройная, она ходила легким свободным шагом, чуть закинув назад упрямую голову с тугим пучком золотистых волос. Ее большие серые глаза были полны мягкого света и улыбчивой теплоты. В городе она часами играла с Машей, шила ей нарядные распашонки и шапочки и выглядела вполне счастливой.
Но если Степан лишь сейчас, очутившись дома, заметил недоброжелательство родителей, то Настя знала об этом давно. Собираясь в Жердевку, она приготовилась ко всему и держалась со стариками просто и спокойно. Говорила обычным, ровным голосом.
– Степа, мы, не помяли в дороге узел? – обратилась она с улыбкой к мужу. – Скуп я положила кофту для мамы и папины брюки. Сама портняжничала: не знаю, угожу ли?
– Ох, да за что меня, старуху, в такое добро обряжать, – робела и отмахивалась польщенная Ильинишна при виде великолепной обновы.
А Тимофей мялся, чесал в затылке и деловито гудел:
– Матерьял хоть куда! Взять, к примеру, штаны: настоящая чертова кожа! На базаре или по случаю купили?
– Нет, – сказала Настя, окончательно завладев общим вниманием. – Терехов ездил на побывку к себе в Иваново, и я наказала… У них там с мануфактурой хорошо – сами ткачи.
За обедом речь пошла об урожае, наполовину оставшемся в поле из-за мятежа, о бандах Фили Мясоедова и Волчка, орудовавших на границе уезда, о слухах с Дона…
– Белая армия… да! – говорил Тимофей, качая головой. – Видать, царевы генералы и впрямь задумали взять Москву! Со всех сторон, стало быть, лезут, сынок?
Степан придвинул детям нарезанный ломтями пирог и чашку со сметаной. Вытер о полотенце руки.
– Лезут, папаша! Теперь им открыто Англия, Франция и Америка помогают! Ведь капиталы у них тут, неохота жилу золотую терять!
– Тогда придется хватить нам лиха… Крепко воевать придется, сынок! Мужика-то русского им все равно не взять! Мужик в землю врос, как дремучий бор: срубишь – корень останется! Но кровушки прольется немало…
Проснулась Маша, выпрастывая ручонки и похныкивая. Настя тотчас ушла с ней за печку, на приступок. Закрывшись простыней, дала грудь. Рассказывала оттуда поразивший всех случай с Гранкиным. Исколотый штыками при нападении мятежников на военный склад, Гранкин считался, по свидетельству врачей, безнадежным, однако выздоровел.
– Недавно прихожу я в госпиталь, а он там ораторствует среди раненых. Только почернел весь, вроде обуглился, да стал еще злее.
– Выходит, человек – самая живучая сила! – убежденно прогудел Тимофей. – И на войне сражается, и дома с нуждой бьется… и все дышит!
Он помолчал и со вздохом добавил:
– Раньше воевали пиками да саблями. Теперь придумали пушки, пулеметы. Чтобы не поодиночке, а целыми ворохами народ класть! Неужто и жить иначе нельзя?
Степан повернулся к отцу.
– Вот мы и хотим жить иначе. Народ никогда не начинал войны, ее затевают богатеи! Заметьте, каждую войну называют последней, а вся история человечества есть история войн. Нас избавит от этих ужасов коммунизм! Они, – указал Степан на детей, – будут свободны по-настоящему.
Степан был во власти новой идеи, затмившей в нем остальные чувства, идеи созидательной, трудовой. Сначала он вынашивал ее в себе, затем поделился с Николкой и Настей, а сегодня решил сообщить родителям.
– Мы к вам, в Жердевку, не надолго, – начал Степан, взглянув на жену, как бы удостоверясь в необходимой поддержке. – Решено в гагаринском имении организовать сельскохозяйственную коммуну. Сейчас там пригрелся один тип… делами правит скверно.
– Коммуну?.. – неуверенно переспросил Тимофей. А Ильинишна только рукой повела, будто желая и не смея отогнать эту новость, грозившую ей разлукой с сыном.
– Да, папаша! Создадим коллективное хозяйство тружеников, которые вчера работали на бритяков и Гагариных, а завтра станут работать на себя.,
Он с увлечением говорил, какая великолепная земля предоставляется в распоряжение коммунаров! Какой лес! И сад, и дом, и надворные постройки! Для начала во всяком случае этого достаточно.
Тимофей слушал и соглашался: куда там! Барская вольница, есть к чему руки приложить… Но шуточное ли дело – бросить родное гнездо, податься на чужбину!
К вечеру около избы стали собираться жердевцы. Всем хотелось взглянуть на Степана, занимавшего такой высокий пост, и на его выросшую семью. Ребятишки вертелись перед окнами, бабы ныряли в сени. Мужики долго откашливались за дверью, словно испрашивая позволения, степенно входили в избу.
– Не помешаю? – краснея от смущения, задержался на пороге новый председателъ сельсовета Роман Сидоров, высокий, с богатой пепельно-сизой бородой.
– Милости просим, – Ильинишна встала с лавки, уступая место.
Но Роман, поздоровавшись, остался из Почтения к уездному начальству на ногах.
Прибежал Чайник.
– С новиной вас – раз, с филлиповкой – преддверием рождества – два, с прибавкой семьи – три, – зачастил Чайник, помчавшись по избе и успевая на ходу выпить из кружки квасу, выхватить с загнетки на прикурку уголек и осмотреть барашек Степановой шапки.
– Ты все тот же балабол, Тарас! – усмехнулся Тимофей.
– По Тараске салазки, по Ермошке гармошка, по дураку шлык! Я не один – эх-ма! Таких еще целая тюрьма!
Пришел Алеха Нетудыхата, черный, будто вымазанный дегтем, а четыре его сына, тоже черные, приземистые, задержались с девками в сенях. Пришли братья Адоньевы: хромой Архип и краснощекий, точно женщина, Проняка.
Все это был народ осторожный, имущий, хотя и не богатый, трудом добывший себе маленькое крестьянское счастье и не рисковавший им понапрасну. Степан не помнил, чтобы кто-нибудь из них выступал на собрании. Они всегда стояли в толпе и прислушивались к другим. И на город не ходили, отсиживаясь в хлебах.
Мужики разобрали привезенные Степаном газеты. Со смехом и удивлением рассматривали нарисованного буржуя, у которого вместо брюха – куль золота.
Беседа шла медленно, издалека, с перекуром.
Степан обрадовался мужикам. Он как раз думал, что хорошо бы потолковать о коммуне с жердевцами, не собирая специального схода.
Глава четырнадцатая
Распахнув дверь на веранду, Гагарин крикнул:
– Стой! Руки вверх!
– Сдаюсь, полковник… не делайте мне второй пробоины в груди, – глухо и насмешливо ответил слабый голос.
– Кто вы такой? – удивился Гагарин, почувствовав что-то неприятное в словах пришельца.
Тот молча оттолкнул руку с браунингом, направленным в него, шагнул через порог. И здесь, в освещенной комнате, пошатнулся… Под расстегнутой гимнастеркой виднелись бугристо накрученные полотенца, уродующие фигуру незваного гостя.
Гагарин высоко поднял брови.
– Ефим?
– Виноват… не по форме… да что поделаешь? Беда одного рака красит! – криво ухмыльнулся Ефим и вдруг озлился. – Там у вас какая-то балда вздумала из ружья палить… Жаль, если я в потемках обмишулился – был бы покойник!
Он не оглядывался и потому не видел, что бледный, перепуганный Витковский едва держал двустволку в дрожащих руках.
У Гагарина отлегло от сердца. Хорошо, что тревога кончена и можно не менять намеченного плана.
«Ох, нанесло же их на мою голову, – думал Витковский, медленно приходя в себя. – Слава богу, работников нет… Долго ли до беды?
Закрыв дверь на ключ, он приготовил чай, и все расположились за столом. Ефим полулежал в кресле, потный, обросший жесткой рыжей бородой. Дышал с хрипом, грудь тяжело поднималась и опускалась.
– Вам не повезло больше всех, – с участием заговорил Гагарин, желая найти дозволенную обстоятельствами форму для беседы.
Но Ефим принял это за намек на его отношения с Настей… и ничего не ответил.
Молчание продолжалось довольно долго. Гагарин снисходительно поглядывал на этого оборотня, который умел столько времени ладить и с левыми эсерами и с коммунистами. В иной обстановке он, наверное, предал бы и Гагарина, поднявшись на его труп, как на очередную ступеньку своей темной карьеры. Такие люди способны на все.
– О вашем приезде, полковник, я узнал от сестры, – хрипло сказал Ефим. – Виноват… помешал, конечно… У каждого свои дела! Но мне очень не хотелось пускать себе пулю в лоб! А положение – сами видите…
Он отдышался, не поднимая глаз. Это была его манера говорить: он точно боялся нечаянно выдать собеседнику затаенные мысли.
«Плохо, что меня видели. – Гагарин отодвинул стакан, нетерпеливо забарабанил по столу пальцами. – Теперь надо спешить!»
– Ясно, и ваша жизнь на мушке, – продолжал Ефим, – но я думал, что поможете… За одно дело страдаем! Иначе… – и рука его тронула висевший на бедре тяжелый маузер.
– Что же, я вполне понимаю, – мягко подхватил Гагарин, окончательно выяснив причину нежданного визита. – Отчаиваться незачем. Будьте, как всегда, молодцом. Разумеется, нужно длительное лечение, покой…
– На дьявола мне ваш покой! – крикнул Ефим, подавшись вперед. – Такого добра хватало и у дяди на омшанике!
Он перевел дух. Добавил совсем тихо, цедя сквозь зубы слова:
– Неужели все пропало? Куда податься? Где еще нужны такие, как я? Скажите, полковник.
Опять наступила длительная пауза. К чаю не притрагивались; над ним кудрявился и таял легкий пар. В окна с нарастающим шумом хлестала ледяная крупа. Неподвижно сидели на потолке мухи, приготовившись к зимней спячке. Ефим ждал кривясь. Его раздражало молчание Гагарина.
«Сразу видна барская натура! Любит поломаться!»– У Ефима сузились глаза, на бледной щеке прыгал мускул.
Наконец Гагарин спросил:
– Можете держаться в седле без посторонней помощи?
– Если я держусь на ногах…
– Вот и хорошо, – прервал Гагарин. – Берите мою лошадь и уезжайте. Немедленно! Смею вас заверить – борьба только начинается! Нам принадлежит и тяжесть походов, и сладость побед!
Он зажегся, стал говорить о результатах восстания и доказывать, что коммунисты понесли больше потерь, нежели мятежники. Уничтожен гарнизон. Перебиты почти все уездные комиссары!
– Наше выступление – лишь эпизод в общей борьбе! Здесь, понятно, не решалась участь России! Однако совокупность таких эпизодов в разных концах страны парализует деятельность Советов и в конечном итоге облегчит нам генеральное наступление!
Гагарин сказал, что надо взять под свое руководство многие тысячи разбежавшихся по лесам кулаков, дезертиров и замешанных в мятеже случайных людей. Внушить им надежду на скорую перемену… В заключение вспомнил о Клепикове и посоветовал, если представится случай, вызволить из беды недавнего соратника. До сих пор, действуя через одного губернского юриста, удавалось лишь откладывать заседание трибунала.
– Отправляйтесь в Орел, – и Гагарин написал твердым почерком несколько слов на оставшемся от письма клочке бумаги. – Вот адрес к моему другу, крупному военному работнику. У него найдете приют и помощь..
Ефим встал.
– Меня дядя лечил самогонкой, – прохрипел он с надрывом. – Но ваши, полковник, слова будут покрепче!.. Голова кругом пошла! Так, говорите, человек поможет… а?
– Непременно! Человек долга и чести! – Спасибо…
Ефим подошел к двери и, не оглядываясь, спросил:
– Не знаете ли, Степан в Жердевке остался ночевать?
– Не знаю, – холодно отозвался Гагарин. – Да вам что за дело?
– Нужно…
Ветер яростно метался по усадьбе, кружил снежинки и вздымал гриву коня. Ефим тронул поводья… Жеребец повел ушами, скосил на седока свирепый глаз и помчался мимо пруда по гулкой наезженной дороге.
