Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 53 страниц)
Глава тридцать первая
– Долго ли стоять будем?
– А пока семафор не подымут… Видишь – красный глаз загородил дорогу!
– Глаз красный – нрав ужасный… Касьянов, твой батька в стрелочниках служил! Иди распорядись, чтобы нас пропустили…
– К теще на пироги спешишь, Бачурин?
– Спешу с Деникиным за пояски схватиться! Не попасть бы под шапочный разбор!
– Успеешь, не горюй! Он тебя по-приятельски и английской горькой напоит, и французскими булками попотчует!
Веселый гогот прокатился по вагонам. Где-то в середине состава пиликала походная гармошка, помогая коротать время. Красноармейцы, гремя котелками, бегали на станцию, толкались возле обмазанного свежей глиной кипятильника. Пили чай, покупали у деревенских женщин молоко, огурцы, пресные ржаные лепешки.
Но как ни старались эти солдаты революции подшутить над своей непредвиденной задержкой, лица их выражали плохо скрытую тревогу. Уже стало известно, что здесь, за станцией, вдали от фронта, готовилась им верная смерть. На закруглении было испорчено железнодорожное полотно.
Начальник эшелона, стройный, с юношеским румянцем на лице мужчина, добродушный в обычное время, а сейчас крикливый и злой, гонял станционных служащих, требовал ускорения восстановительных работ, грозил арестом. Он любил порядок, трудную и честную солдатскую жизнь.
Больше всего возмущало его то, что катастрофа была предотвращена не в результате бдительности работников пути, а совершенно посторонним человеком, каким-то мальчиком, заметившим неисправность на закруглении.
День угасал. За колосившимися хлебами еще розовело небо от закатного солнца, но с луговых низин и болот уже поднимался туман, сгущая зеленоватые сумерки. Низко пролетела шумная стайка голубей в поисках ночлега.
Начальник эшелона, устав от непривычной ругани и основательно проголодавшись, направился к своей теплушке. У паровоза он увидел кучку бойцов, которые обступили худенького подростка с узелком за плечами.
Оказалось, что это и есть тот самый мальчик, предотвративший крушение.
– Ясное дело – Клепикова работа, – слышался ломкий, уже не детский, но и не окрепший еще голос паренька. Он тут по всей округе бесчинствует. А помощниками у него Филя Мясоедов и Волчок.
– Велика у Клепикова банда? – спросил Бачурин, синеглазый, белозубый конный разведчик из московских краснодеревцев.
– Нет, мелкота осталась… Даже дезертиры ушли! Обносился, прохвост, сил недостача, так хитростью берет.
Разговаривая, мальчик откинул полы зипунного пиджака и с важностью засунул руки в карманы военных брюк, перешитых на его рост. Сапоги на нем были тоже с чужой ноги, однако носил он их легко и гордо. Из-под козырька старенькой фуражки белели выгоревшие на солнце волосы.
– А в прошлом-то году людей поднял мно-о-го… Клепиков-то, – продолжал он, глядя снизу вверх на Бачурина. – Восемнадцать волостей поднял! Город зажег, немцев накликал… Да мы ему вскорости обломали бока!
– Ты вроде бы и сам-то ломал бока Клепикову? – усмехнулся Касьянов, пожилой боец с седеющими усами.
– Да уж у меня не жди потачки, – спокойно отозвался мальчуган, не обращая внимания на насмешку. – Брил стервецов по чистой совести!
– Чем же ты их! – Пулеметом!
Недоверчивое оживление перешло от Касьянова к остальным:
– Эхма! Был у нас такой при кухне – мослы глодал…
– Не он ли самый?
– Похож!
– Так, значит, пулеметчик? – скроив на лице глубокомысленную мину, подытожил Бачурин. – А каким местом твой пулемет стрелял?
Взрыв смеха заглушил сорвавшийся на крик голос мальчугана, доказывавшего свою правоту. Тогда начальник эшелона, стоявший за спинами бойцов, шагнул ближе, и все утихли. Заметив командира, стройного и подтянутого, паренек вынул руки из карманов и сам невольно подтянулся.
– Не верят, товарищ командир, что я на пулемете могу, – с достоинством и сдержанной обидой проговорил он, подавшись вперед. – Разрешите, я им покажу, где кожух и короб, и спусковая тяга, и затыльник, и пальцы приемника, а также наводку по кольцу и простейшие задержки! Дело ясное – на глаз судят… А на глаз – ошибешься десять раз! Ведь и военком тоже мне сказал: «Четырнадцатилетних детей в армию не берем»…
– Ты, что же, у военкома был? – заинтересовался начальник эшелона.
– Да… прогнал он меня…
И светлые глаза парнишки увлажнились слезой. Переступив с ноги на ногу, он продолжал:
– С браткой бы ехать надо… Мы вместе и Клепикова лупцевали! Он комиссаром теперь… писал недавно из Старого Оскола!
Красноармейцы переглядывались, чувствуя неловкость за прежние насмешки.
А Бачурин шепнул Касьянову:
– Малец, видать, струганый… Только отстал от дела, как та доска, что гвоздя просит!
Начальник эшелона спросил:
– Куда же ты сейчас идешь?
– Да куда ж, товарищ комадир, посудите сами, – встрепенулся паренек. – Домой стыдно глаза показать – скоро отвоевался! Хожу вот третий день по шпалам… ничего не могу надумать.
– Гм… трудная у тебя задача!
Впереди паровоза мигнул зеленый огонек семафора. Машинист, выглянувший в прикрытое кожаным фартуком окно, дал свисток.
– По вагонам! – скомандовал начальник эшелона.
Красноармейцы побежали вдоль состава, отыскивая каждый свою теплушку. Мальчуган провожал их завистливым взглядом. И чем меньше людей оставалось на насыпи, тем грустнее становилось у него на душе. Он успел за этот час привыкнуть к ним.
Машинист дал второй свисток. Колеса паровоза с шипением окутались белыми, как молоко, клубами пара.
Весело заиграла гармоника отвальную, белозубый Бачурин тоненько, по-девичьи, затянул:
Эй, лей, Волга!
Разливай, Волга!
Ведь до драки
Мне – вояке
– Осталось не долго!
Ухватившись за железную скобу, начальник эшелона легко вскочил на площадку вагона.
– А ну, давай руку! – крикнул он пареньку и рывком втащил его за собой. – Как величать-то?
– Николка Жердев.
– Тезка, значит! Меня зовут Николай Пригожин
Глава тридцать вторая
Старый Оскол зеленел садами и огородами. По булыжным мостовым с привычным рокотом двигались на волах тяжелые фуры, заваливая городскую площадь необозримыми курганами огурцов, моркови, лука, свеклы, редиса, помидоров. Белели вороха лопат, граблей, колес вперемежку с румяными гончарными изделиями. И над всем этим богатством товаров шумно лился базарный говор, мешалась русская и украинская речь.
Так было заведено исстари, и даже война не могла нарушить укоренившихся привычек.
Каждый вечер в саду играл гарнизонный оркестр, гуляли по аллеям парочки и на экране между двух деревьев бесплатно демонстрировался один и тот же фильм «Забубённая головушка».
Но со дня на день и здесь все сильнее ощущалось приближение фронта. На станции шла разгрузка воинских эшелонов, вдоль улиц проводили лошадей для армии, ехали обозы с продовольствием и снаряжением. Повсюду толпились мешковато одетые в красноармейскую форму новобранцы. Они строились, ходили с песнями, кололи штыками соломенные чучела.
Впрочем, горожане скорее с любопытством, нежели с тревогой, смотрели на военных. Завязались новые знакомства, оживились толки пересуды. Девушки подбирали себе кавалеров из разных губерний. Во многих домах дело явно клонилось к сватовству, и добродетельные мамаши кормили блинами со сметаной будущих зятьев.
Семенихин по прибытии на место сразу же приступил к формированию полка. Людей дали. Во дворе казармы их разбивали на батальоны, роты, взводы и отделения. Пехотинцы получили новенькие тульские винтовки, пулеметчики – зеленоватые, блестящие свежей смазкой «максимы», конные разведчики – лошадей, седла, шашки, карабины. Приятно было, что среди молодых необстрелянных парней оказалась значительная часть видавших виды солдат – участников мировой войны. Этот народ держался в строю и в казарменном быту тихо, с достоинством, отличался исполнительностью и делал для армии ту самую работу, какую производит цемент в стене, скрепляя отдельные кирпичи.
Сидя у окна штабного помещения, Семенихин смотрел на своих красноармейцев, с которыми в скором времени предстояло идти в бой. Ложиться в госпиталь он категорически отказался. Врач, лечивший его, настаивал хотя бы на постельном режиме, но в конце концов убедился, что рана заживает хорошо, и решил не беспокоить упрямца.
Наш медик даже не подозревал, что своим благополучным выздоровлением командир полка в значительной степени обязан заботам рыжебородого Федора Огрехова, который неусыпно пичкал его отваром разных трав, веря их целительной силе, как самой народной мудрости.
«Да, новые люди, – размышлял Семенихин, всматриваясь в каждого бойца, словно желая заранее определить, кто из них отважен, кто трусоват, на кого можно положиться в критический момент. – И комиссара нового обещали. Посмотрим, что за персона. Если пороху не нюхал – беда, не люблю с канцеляристами воевать!»
Снова и снова вспоминал он веселого Ковтуна, питерцев, москвичей, луганцев… Опускал голову, крутил черный ус. Кажется, не много времени провел на Юге – всего одну зиму, а сколько пройдено дорог, сколько добрых парней упало там, между Кубанью и Среднерусской равниной.
Во дворе нескладно торчал. Огрехов. Вероятно, он соскучился здесь от безделья, тяготился длинным днем и спокойной ночью.
Семенихин подозвал ординарца.
– Чего закручинился, старина? – спросил он с участием. – Небось на ребят захотелось взглянуть? Вижу, вижу… Я вот один – отца в пятнадцатом году задавило Прессом на заводе, мать умерла в Питере от голода, – но домой тянет. Ой, как тянет! Конечно, многие путиловцы, вроде меня, подались в иные края, а то и вовсе головы успели сложить. Однако часть товарищей осталась и теперь дерется с Юденичем. Не лишний был бы я среди них.
– Вы и нам нужны, товарищ командир, – сказал Огрехов.
Семенихин, опершись на костыль, думал. Мысли о родном заводе, о товарищах, о любимом городе тронули сердце. В такую минуту легко понять близкого.
– Далеко твои отсюда? – осведомился командир полка.
– Ежели пехом…
– Зачем же пехом? У нас есть поезда. Деньков пяток на оба конца хватит?
– Отпускаете? – встрепенулся бородач.
Мгновенно представилась ему картина встречи с детьми, крики радости, сияющие глазенки Варьки, Саньки, Польки… Но тотчас бледность прошла, как белая поземка, по обветренному лицу Огрехова. Он переступил с ноги на ногу, глуховато промолвил:
– Товарищ командир…. не надо…
– А почему?
– Не надо, – повторил Огрехов, боясь выдать неосторожным словом правду, мешавшую ему показаться в Жердевке.
Разговор прервал выросший на пороге штаба молодой статный военный, одетый в костюм цвета хаки и хромовые, начищенные до блеска сапоги. Отыскав светлыми, спокойными глазами командира полка, подошел твердым шагом, коснулся рукой козырька фуражки:
– Разрешите представиться: Жердев! Назначен к вам комиссаром.
Семенихин медленно поставил к стенке костыль и протянул руку, всматриваясь в лицо новоприбывшего,
«Ну так и есть – чистюлька!» – подумал он, невольно любуясь осанистой фигурой комиссара, напоминавшего ему кого-то из давнишних знакомых.
Потом в голове замелькали прошлогодние события московского мятежа левых эсеров; перестрелка на зеленых бульварах, огонь вражеского пулемета из окна и взбиравшийся по водосточной трубе человек с гранатой наготове…
– Э, да мы, брат, уже встречались! – воскликнул Семенихин.
Степан тоже узнал командира и, пожимая руку, улыбался.
Они и не заметили, как Федор Огрехов, схватившись за голову, опрометью бросился вон.
Глава тридцать третья
Мнение Деникина о собственном превосходстве над генералами остальных белых фронтов оправдалось.
Все усилия Колчака прорваться к Самаре, овладеть левым берегом Волги оказались тщетными. Этот незадачливый адмирал явно не годился в верховные правители России. Движение правофланговой армии на Вятку для соединения с англичанами, захватившими советский Север, тоже было приостановлено красными войсками. Колчак топтался некоторое время на месте и вдруг покатился назад, преследуемый Чапаевым, оставил Бугуруслан, Белебей, Уфу.
И хотя двадцать шестого мая Антанта снова заверила Колчака, что считает его своим уполномоченным «по восстановлению порядка в России», что готова помочь ему «посылкой боевых припасов, продовольствия и снаряжения», это уже не могло поправить дело. Белые армии на востоке распадались под ударами красных частей.
Торопясь восполнить неудачу Колчака в общих расчетах комбинированного удара, Антанта двинула на Петроград войска Юденича, стоявшие в пятидесяти километрах от северной столицы. Английский шпион Поль Дьюкс связался с контрреволюционными элементами, подготовляя восстания на пути белого генерала. Это ему частично удалось: двенадцатого июня вспыхнул мятеж на форте Красная Горка, вскоре к изменникам присоединился форт Серая Лошадь.
Но красноармейцы и вооруженные рабочие Питера, при содействии кораблей Балтийского флота, остановили врага на подступах к северной столице. Они подавили мятежные очаги и начали общее наступление против Юденича, громя и оттесняя остатки его войск к рубежам Эстонии.
На фоне этих жестоких неудач белого движения Деникин был единственным генералом, который одерживал победу за победой. Его армии – Добровольческая, Донская и Кубанская – отрезали Юг России и, после кровопролитного сражения, взяли Донбасс, лишив Советскую республику хлеба и угля. А в первых числах июля кавказцы под командованием барона Врангеля захватили прославленный героическими боями Царицын.
В Царицыне – этом «красном Вердене» – и решил Деникин созвать военный совет, чтобы торжественно, громко, пышно ознаменовать новый, финальный, этап своего похода на Москву. В комфортабельном салон-вагоне специального поезда мчался он из Таганрога к берегам великой Волги.
К приезду главнокомандующего Царицын расцвел веселыми толпами празднично разодетой буржуазии. По улицам фланировали горделивые офицеры с дамами и сытые, преуспевающие спекулянты. Столичная знать, аристократы высшего света, прибывшие сюда на крышах вагонов и пешком, теперь щеголяли в цилиндрах и кружевах, беззаботно пересыпая французские слова с русской речью. Родовитые отцы и мамаши вывели затененных модными зонтиками перезрелых девиц.
Рабочий люд, что недавно гулко шагал по мостовым, торопясь к Сарепте, под Кривую Музгу и Поворино на помощь красноармейцам, сейчас не показывался.
На вокзале Деникин принял рапорт Врангеля и поздоровался, с почетным караулом. Затем, сидя в автомобиле, окруженный всадниками конвойной сотни, поплыл среди шумных волн экзальтированной публики, упиваясь победой и славой. Коренастый шатен пятидесяти четырех лет, с беспокойными карими честолюбивыми глазами, при больших седеющих усах и маленькой бородке, он скорее напоминал богатого помещика, одетого в генеральский мундир.
Справа и слева ликующим прибоем вздымалось многократное «ура». В машину летели пучки белоснежных лилий, алые розы. Повсюду мелькали шляпки, кокетливые улыбки, предупредительно шаркали ярко начищенные сапоги, звенели шпоры и парадные сабли. И хотя главнокомандующий примечал какую-то искусно скрытую немощность в чрезмерно накаленной толпе, в изящной нарочитости ее веселья и блеклых тонах вырождающейся красоты, ему было приятно и радостно до слез. Он то и дело поднимал руку к фуражке с белой кокардой и отдавал честь.
После грандиозного банкета, где рекой лилось шампанское, играла музыка и произносились тосты, Деникин поехал в штаб Кавказской армии. Там уже собрался весь генералитет. Высокий, сухой, постоянно суровый Врангель с немецкой педантичностью начал докладывать обстановку на фронте. По мере того как он переходил к ближайшим перспективам, главнокомандующий убеждался, что командармы уже провели совещание и договорились навязать ему свою волю.
– … Впредь до завершения операций войск генерала. Эрдели, – густым, ревущим басом читал по шпаргалке барон, – овладения Астраханью и нижним плёсом Волги, что дало бы возможность войти в реку нашей Каспийской флотилии, движение на север приостановить и закрепиться на участке Царицын – Екатеринослав, опираясь флангами на водные преграды, выделить часть сил для содействия астраханским войскам, а в дальнейшем, сосредоточив крупную конную массу из трех или четырех корпусов, действовать на кратчайшем к Москве направлении, нанося удары в тыл Красной Армии.
Деникин погладил свисающие усы, переглянулся с начальником штаба ставки генералом Романовским—быстроглазым, надменно-лукавым интриганом – и сказал Врангелю с подозрительной усмешкой: – Ну, конечно, первыми хотите попасть в Москву…
Он сказал это в легком, шутливом духе, но впечатление было такое, словно барону дали пощечину.
Врангель завидовал Деникину и претендовал на его место. Ему стоило невероятных усилий, тонкой лести, безмерных обещаний, чтобы склонить на свою сторону влиятельных генералов. Командарму Доброволии – девятипудовому гиганту в пенсне, храброму и вечно пьяному Май-Маевскому – он обещал пост военного и морского министра в случае занятия Москвы. Скрытного, внешне покладистого Сидорина—командарма Донской – прочил в начальники генштаба. Сам же якобы собирался удовольствоваться скромной должностью инспектора кавалерии.
Реплика Деникина обнажила тайный замысел соперника.
Сдерживая бешенство лишь привычкой к дисциплине, Врангель продолжал настаивать. Высокий и черный, с крестом английского короля на груди, только что полученным от британской миссии за Царицын, он считал себя героем дня и лучшим стратегом России.
– Я прошу, ваше превосходительство, подумать – сказал барон предостерегающе, резко опуская на стол сжатый кулак. – Я категорически возражаю против головокружительных темпов наступления! Надо прочно закрепить отбитую территорию и непременно соединиться с уральским фронтом Колчака! Вам известно, что в этом походе, где мы не имеем в резерве ни одного штыка, все поставлено на карту?
Деникин встал и молча направился к выходу, сопровождаемый Романовским. Тихий розовый туман блаженства, навеянный успехом, стал неожиданно меркнуть.
На всю ночь закрылся главнокомандующий в салоне, а утром велел позвать генералов и здесь, среди мягкой мебели и дорогих ковров, прочитал им приказ:
– Имея конечной целью захват сердца России – Москвы, – наступать: Добровольческой армии генерала Май-Маевского на Орел – Тулу – Москву; Донской армии генерала Сидорина развивать удар на Москву в направлениях: а) Воронеж – Козлов – Рязань и б) Новый Оскол – Елец – Кашира.
Деникин поднял голову, кольнул ненавистным взглядом злобную фигуру барона, которому надлежало попасть в столицу последним, и добавил:
– Кавказской армии генерала Врангеля двигаться по маршруту: Пенза—Рузаевка – Арзамас – Нижний Новгород – Владимир – Москва.
Кончив чтение приказа и хитро посмотрев на озадаченных генералов, Деникин хвастливо заявил:
– Да, вот как мы стали шагать! Для этой директивы мне, господа, пришлось взять стоверстную карту!
Перед отъездом в ставку Деникин неожиданно получил от Врангеля письменное донесение, что части Кавказской армии форсировали Волгу и установили связь с уральскими казаками.
Он поморщился. Небрежно кинул донесение в кучу бумаг на столе. Правда, он писал раньше, в самом начале похода, Колчаку о соединении фронтов, как первоочередной задаче, но теперь ему не хотелось делиться лаврами с побитым адмиралом.
– В настоящий момент это не является решающим фактором, – сказал он представителям прессы, – так как добровольцы, кубанцы и донцы находятся у цели.
Глава тридцать четвертая
Приказ Деникина был разослан войскам, и наступление развернулось по всему фронту. Белые ломились вперед, рассчитывая к зиме покончить с коммунизмом и зажить, как прежде, в дворянских поместьях, завладеть фабриками и заводами. Множество английских, французских, американских инструкторов, журналистов и темных дельцов следовали за огненным валом, предвещая в мировой буржуазной прессе скорую развязку.
Советское правительство спешно готовило отпор врагу. Газеты напечатали письмо Центрального Комитета партии к своим организациям: «Все на борьбу с Деникиным!» Это письмо, написанное рукою Ленина, начиналось словами:
«Товарищи! Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции».
В нем глубоко вскрывались причины временных успехов противника, ставились боевые задачи перед партией и народом. В нем говорилось о работе среди мобилизованных граждан и даже дезертиров, о помощи армии, о сокращении невоенной работы, об активизации патриотической деятельности в прифронтовой полосе, о военных специалистах, о беспощадном подавлении контрреволюции в тылу.
«Советская республика осаждена врагом.
Она должна быть единым военным лагерем не на словах, а на деле».
Так звучал исторический призыв. И народ поднялся на защиту родной страны. Промышленность дала Красной Армии винтовки, пулеметы, орудия, боеприпасы. Крестьяне везли государству хлеб. Войска, получив серьезную поддержку, остановили белых на линии реки Сейм – Лиски – Балашов.
Началось усиленное сосредоточение красноармейских частей в районе Лиски для контрудара. Но Деникин, узнав об этом из донесений агентурной разведки, делает «ход конем» – бросает на позиции у Новохоперска казачий корпус Мамонтова. Идея смелого использования крупных соединений конницы, способной молниеносно прорвать фронт и разрушить неприятельские коммуникации, запала в голову Деникина еще на царицынском совете с Врангелем и другими генералами. И вот он приказал командарму Сидорину осуществить эту необычайную экспедицию.
В состав корпуса вошли кавалерийские дивизии генералов Постовского, Толкушкина, Кучерова и отряд пеших казаков—пластунов. Численность его не превышала семи тысяч сабель и двух тысяч штыков при двенадцати орудиях, трех броневиках и нескольких грузовых автомобилях, вооруженных пулеметами. Утром десятого августа Мамонтов нанес поражение двум красным полкам на стыке 8-й и 9-й армий, пересек линию фронта и двинулся по тылам Республики.
В одной деревне Воронежской губернии к Мамонтову привели бледного весьма настырного молодца: с рыжеватыми усами, который домогался увидеть самого генерала. Казакам он заявил:
– Я выполняю важное поручение тайной организации.
Его обыскали, но ничего не заметили, кроме кипарисового креста и темного шрама на груди, оставленного пулей.
– Кто такой? – Мамонтов поднял от стола, накрытого топографической картой, усатое, аскетическое лицо с отливающими бронзой волчьими глазами. – Что надо? Посетитель вытянулся, обнаружив признаки казенной муштры. Сиплым от волнения голосом доложил:
– Старший унтер-офицер Ефим Бритяк! Я послан из Орла к вашему превосходительству комитетом спасения родины и революции…
– Что-о-о? – генерал отшвырнул карандаш и положил руки на стол, – руки грубого и жестокого убийцы. – Я вот прикажу сейчас моим донцам прописать тебе «революцию!»
– Виноват, ваше превосходительство…
– Молчать! Ты у меня запляшешь под шомполами, с-сук-кин сын! А затем получишь пеньковый галстук на шею, как и все остальные совдепщики, что попадутся мне на пути! Говори, кем послан! Какие сведения собираешь?
– Ваше превосходительство, тут вы ошибаетесь… – М-мол-чать!
Генерал медленно вылез из-за стола, выставляя острые плечи, затянутый в белый китель, с Георгиями и золотой цепочкой от часов. Взмахнув тяжелой рукой, он ударил Ефима по лицу.
– Признавайся! Иначе смерть твоя будет горька! Глаза их встретились. Ефим усмехнулся, скривив дрожащие губы; достал кипарисовый крест и показал на нем три метинки. Мамонтов еще минуту прожигал его волчьим взглядом, точно сожалея об ускользавшей жертве. Однако условный знак секретного агента произвел надлежащее действие.
– С этого, и начинали бы, господин унтер, а не с комитета, что завтра у меня закачается на перекладине;—проворчал генерал и отвернулся.
Ефим осторожно шагнул ближе. Он уже читал в белогвардейской газете о крутом нраве и прочих особенностях донского вояки:
«Расспросите о нем тех, кто окружал его в жизни раньше. О нем скажут: «Беспокойный Мамонтов! Неуживчивый Мамонтов! Больше месяца не служил на одном месте. Менял службу. Менял полки. Много хлопот доставлял начальству. Много тревог своим близким. Зря ставил на карту свою жизнь и чужую. Играл смертью своей и чужой».
Теперь Ефим убедился, что встреча с генералом могла кончиться гораздо хуже.
– Комитет создан левыми эсерами, ваше превосходительство, – заговорил он, потирая ушибленную щеку, – но руководят им надежные люди. Они то и послали меня к вам.
– Зачем?
– Информировать о благоприятной обстановке для вашего продвижения… Дорога на Орел свободна. Войсковых резервов нет. Население деморализовано повстанцами Клепикова. Комитет гарантирует вам на этом направлении полный успех и не исключает возможности захвата Москвы.
Мамонтов кинул на пришельца огненный взгляд и задумался. Совершая прорыв фронта, он имел приказ Деникина ударить в тыл красным полкам, сгруппированным в районе Лиски. Но первая удача окрылила его, а этот унтер словно угадал неотразимую, пьянящую разум, честолюбивую мечту генерала о глубинном рейде к центру Республики. Да, он подтверждает жизненность затаенной мысли, даже гарантирует от имени контрреволюционных сил в стане большевитав прямую дорогу на столицу.
Ефим Бритяк послужил ничтожной пылинкой, что перевесила чашу весов. Оставшись один, Мамонтов уже видел себя перед древними стенами Кремля. Оглушенный громом Предстоящей победы и славы, он презрительно растоптал приказ главнокомандующего и принял безумное решение – углубляться в Черноземье.
У Деникина не было возможности принудить к подчинению скакавшего где-то по некошеным орловским нивам строптивого донца. Кусая от злости седые висячие усы, он изливал окружающим горечь оскорбленного властолюбца.
Однако тяжкая и непростительная обида его потонула в буре восторгов белого Юга, с трепетом и вожделением следившего за полетом «донской стрелы».
