Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 53 страниц)
Глаза девятнадцатая
Сырая осенняя ночь вздрагивала над городом от свиста пролетавших снарядов. В пустынных улицах и переулках царил мрак.
Где-то за стенами Орла все громче бухали пушки, ближе и отчетливее стучали пулеметы. На южных подступах поднимались кровавые зарева пылающих деревень.
Степан ехал верхом, прислушиваясь в темноте к безлюдным, точно вымершим кварталам. Последние губернские учреждения выехали еще днем, ушли многие горожане, остальные прятались в подвалах.
Степана возмущало исчезновение армейских обозов, которые он безуспешно разыскивал в прифронтовой полосе. Предусмотрительные интенданты поторопились улизнуть на север, не желая разделить участь своих войск.
«Оставили нас без патронов и удрали! – с негодованием думал Степан, понукая шпорой присмиревшего коня. – Это им не в первый раз!»
Он представлял себе трудности, связанные с нехваткой боеприпасов, потери в ротах, и без того уже обескровленных предыдущими боями. Семенихин просил его разыскать обоз с патронами во что бы то ни стало «Иначе нам придется туго!» – говорил командир полка.
Степану и раньше приходилось в разгар боя посылать в тыл за патронами, но теперь, под Орлом, эти случаи приняли хронический, совершенно гибельный характер. Чья-то злая, невидимая рука постоянно оттягивала боеприпасы в сторону от сражающихся частей, и никакие просьбы, требования и проклятия не достигали слуха интендантов.
Сегодня даже встреченный на дороге шофер Найденов– человек весьма осведомленный – не смог указать Степану местопребывание злополучных обозов. Он только крепко выругался по адресу негодяев и, сочувствуя товарищу, сказал:
– Вот посуди, Степан Тимофеевич, каково приходится Ленину! Штабы, интендантства, разные управления – очищай от контры! Во всякую дыру, выходит, сам заглядывай! Его ведь, человека-то, не вывернешь чулком, не проверишь, чем душа нашпигована… Иногда видишь такого, как будто беспорочного, работягу, а хвать – особый отдел уже накрыл голубчика!
– Да, чужая душа – потемки, – согласился Степан. – Легче встретиться с врагом в открытом бою, чем искать его среди порядочных людей, потому что нет такой злобной собаки, которая не виляла бы хвостом.
– А все же с каждым днем воздух становится чище. Прибывают новые командиры и политработники. Сегодня приехал товарищ Орджоникидзе…
– Товарищ Серго здесь? – удивился и обрадовался Степан, знавший от Ивана Быстрова, каким тяжелым и славным путем шел этот грузинский большевик к революции. – Он же, сказывали, был в шестнадцатой армии, на Западном фронте!
– Перевели членом Военного совета четырнадцатой. Орджоникидзе приехал с частями Ударной группы, имея особое задание: разбить кутеповский корпус белых!
«Потому-то и учинили трудности с патронами, чтобы ослабить наш контрудар!» – догадался Степан, внимательно слушая Найденова.
Поговорив еще о делах фронта, о знакомых и друзьях, он распрощался с шофером. Но теперь его беспокойство за судьбу полка, лишенного боеприпасов, усилилось еще больше. Надо было удержаться, не пустить врага в Орел, пока развернется Ударная группа!
На окраине города Степан нагнал шагавшие в безмолвии ряды бойцов. Это уходил навстречу белым последний орловский резерв – рабочий полк, сформированный комиссаром Медведевым.
Со Степаном поравнялся всадник, неловко сидевший в седле, очевидно пехотинец. Сказал, наклоняя молодое, приятное лицо:
– Нам не по пути, товарищ? Я – из пятьдесят пятой.
– Сосед, – отозвался Степан. – Вы тоже искали патроны?
– Нет, я искал начальника штаба дивизии. Он, знаете ли, вечером выехал со взводом кавалеристов на разведку и пропал.
– Пропал со взводом кавалеристов?
– Целиком.
– Почему же вы решили искать начальника штаба в тылу? – с недоумением посмотрел Степан на спутника. – Думаете, он дезертировал, что ли?
Тот пожал плечами.
– У меня, товарищ, на этот счет свои соображения. Отправляясь с донесением командира дивизии Станкевича в штаб армии, я завернул на квартиру исчезнувшего Лаурица. Представьте, обстановка там лишь подтвердила мои мысли… Все перевернуто кверху дном, на столе – кучи пепла от сожженных документов. Видимо, Лауриц тщательно готовился покинуть насиженное место. И, рубанув плетью по воздуху, заключил:
– Вот я и выяснил, где он! – Где же?
– У белых, конечно.
Степан выпрямился в седле. Он вспомнил предательство Халепского под Орликом, опасные последствия которого с таким неимоверным усилием удалось предотвратить. Вспомнил Енушкевича, готовившего материалы для чудовищного приказа Троцкого о массовых расстрелах. Неужели и здесь, под Орлом, где на карту поставлена судьба Республики, не миновать измены?
– Вы сказали – Лауриц? – повернулся Степан к всаднику. – Похоже, из Прибалтики…
– У нас всякие побывали. Во время прошлогоднего наступления немцев здесь улицы кишели переодетыми офицерами, по ночам бесчинствовали анархисты Сухоносова и Бермана. Именно в этот момент появился в Орле Лауриц. Он сразу полез в гору. Руководил Всевобучем, начальствовал над пехотными курсами, возглавлял строительство Орловского укрепленного района.
«Ах, это его работа – окопы флангом к противнику, – мысленно перенесся Степан на позиции, занятые своим полком. – Да, тут не простая случайность».
И невольно этот разговор напомнил о нехватке патронов в бою, тех самых злополучных патронов, из-за которых напрасно лилась кровь.
Спутник Степана тронул коня плетью.
– Давайте обгоним колонну, – сказал он, – надо скорее попасть в дивизию.
Они поскакали, держась обочины дороги. Подковы звонко гремели о камни мостовой, высекая искры. Настороженные орудийной стрельбой и заревом пожарищ лошади храпели, поводили ушами.
Впереди колонны рабочего полка шагал в черной кожанке, с винтовкой на ремне и гранатами за поясом комиссар Медведев. Степан разглядел энергичное лицо с небольшими усами, плотную фигуру мастерового, получившего военную выправку. Печатая бодрый шаг, Медведев оглянулся и громко крикнул:
– Споем, ребята?
И тем же громким, сильным голосом затянул:
Красная Армия, марш вперед!
Реввоенсовет нас в бой зовет.
В темное пространство рванулся вихрь голосов:
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
За городом дорога была размешана колесами, точно распахана плугом, в глубоких рытвинах плескалась вода. Лошади спотыкались, обдавая грязью седоков. А вдогонку могучими раскатами неслась песня:
Так пусть же Красная сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой!
И все должны мы неудержимо
Идти в последний смертный бой!
Вдруг, заглушая артиллерийский гром и боевую песню, где-то позади тряхнули землю два удара. Мощная взрывная волна качнула ночной мрак и на одно мгновение расплавила его ослепительной вспышкой пламени.
Затем все смолкло. Стало еще темнее на израненной и скользкой дороге…
– Что это? – поднялся на стременах Степан. Второй всадник тоже оглянулся.
– Рвут мосты за спиной обороняющейся армии!
– Мосты?
– Не сомневаюсь Риго-Орловский железнодорожный мост… Ну, прощайте, товарищ. Здесь развилка дорог. Может, увидимся! – крикнул он, сворачивая в темноту. – Моя фамилия Пригожий. А ваша?
– Жердев.
Некоторое время они следили друг за другом по удалявшемуся конскому топоту. Потом ночь плотно легла между ними.
Глава двадцатая
Взрывы мостов услышали и в расположении белых.
Корниловские офицеры, сидя за столом в жарко натопленной избе, занимаемой штабом батальона Гагарина, подняли бокалы цимлянского и громкими криками «ура» приветствовали только что перескочившего фронт и уже успевшего нацепить полковничьи погоны багроволицего Лаурица.
– Господа! – мягким баритоном начал Гагарин и, улыбаясь, повернулся своей тяжелеющей фигурой вполоборота к Лаурицу. – Позвольте мне от имени добровольцев выразить искреннюю радость по поводу благополучного возвращения, как говорится, в лоно свое достойнейшего из офицеров, Игоря Августовича, кому я лично обязан жизнью, а наша доблестная армия – многими успехами. И хотя Игорь Августович сидит теперь в кругу друзей, результаты смелых подвигов его продолжают сказываться там, в тылу красных. Вы слышали два сильных взрыва? Это взлетели на воздух мосты через Оку и Орлик, отрезавшие путь к отступлению противника. Настал час последнего удара на Москву!
Корниловцы осушили бокалы и наполнили их снова. Тогда с ответным тостом встал Лауриц.
– Благодарю вас, господа, я тронут оказанной мне честью. Да, не легко было в Совдепии – признаюсь. К сожалению, там не только мужики, отнявшие наши фольварки и земельные угодья, но и образованные люди взялись за оружие. Есть офицеры, которые преданы красным, и один такой – прапорщик Пригожин – доставил вашему покорному слуге немало беспокойства… И сморщившись от каких-то воспоминаний, добавил: – Впрочем, сражение за Орел, о чем хлопочут большевики, не состоится. Грохот взорванных мостов – сигнал для наступления белой армии. Город защищаться не будет.
Конец речи Лаурица вызвал бурное ликование собравшихся. Кто-то предложил тост за сигнальщика, нанесшего столь ощутительный вред советским войскам.
– Выпьем за здоровье безыменного сигнальщика, – поддержал Гагарин.
Лауриц потер пальцем мясистый нос, хитровато усмехнулся.
– Почему же безыменного? Вы отлично знаете его, Серафим Платонович. Ваш посланец.
– Неужели Ефим Бритяк?
Лауриц утвердительно сомкнул тяжелые челюсти.
Выпитое вино и сознание своей безопасности располагали к разговору. Вспомнили августовский мятеж, организованный на Орловщине совместно с «левыми» эсерами; вспомнили неудавшуюся попытку связаться с немецкими оккупантами на Украине, разгром восставших волостей, аресты…
Опорожняя бутылки, корниловцы становились шумней. Забушевало откровенное бахвальство. Каждый хотел выглядеть героем. Одни кичились своим участием в «ледяном походе», другие – расправой с пленными коммунистами, третьи обещали еще показать себя.
Между тем генерал, командовавший дивизией, прислал за Лаурицем машину. Корниловцы вылезли из-за стола и, покачиваясь, разошлись в подразделения.
Вскоре Лауриц уже раскладывал на генеральском столе копию плана наступления 55-й дивизии, имевшей задачу атаковать правый фланг корниловцев.
– О! Смелый маневр! – генерал сдерживал смех, вытирая платком толстую шею, набухавшую упругими складками выше затылка. – Здесь указаны маршруты следования и даже место нанесения удара моей дивизии! Кто составлял план?
– Я, ваше превосходительство, совместно с комдивом Станкевичем, – вытянулся Лауриц.
– Он тоже офицер?
– Так точно.
– Надо захватить его живым! Он может пригодиться!
– Боюсь, со Станкевичем ничего не выйдет, ваше превосходительство. Он безвозвратно поражен большевистской проказой. Я был с ним осторожен.
– О да! Вы обязаны были держаться с ним осторожно! – протрубил генерал. – Но здесь не Совдепия! Мы сразу вылечим его проказу!
Это был тот самый генерал, который помешал развитию скандала между Гагариным и прапорщиком Тальниковым на станции Тихорецкой. Крутую грудь его, затянутую в добротный зеленоватого сукна китель, украшал металлический венок на георгиевской ленте – за «ледяной поход».
Генерал слыл храбрецом. Его имя занимало место рядом с именами тех, кто мечтал огнем и кровью возродить старую Россию. Белогвардейская и иностранная пресса баловала его неумолкаемой похвалой. Многие корреспонденты пророчили, что именно он со своими войсками первым ворвется в Москву.
Однако чем больше сокращалось расстояние до Москвы, тем яростнее дралась Красная Армия. Словно боевая пружина, сжимаясь под давлением, она с каждым днем умножала силу удара. И в сердце генерала часто закрадывались странные чувства, отнюдь не похожие на те, которые приписывала ему льстивая пресса. Он стал подозрителен и недоверчив, боясь разом потерять все приобретенное в трудных походах.
Генерал не хотел признаться, что чувство это, так не соответствующее репутации храбреца, зашевелилось в нем с момента прибытия на фронт Ударной группы. Он заметил, что и другие генералы, в том числе верховный главнокомандующий Деникин, скрывают свое истинное настроение.
«Не случайно и Лауриц поспешил переметнуться сюда», – думал генерал, поглядывая на полковника.
О Лаурице он знал давно, имея отношение к агентурной службе, и потому беседа принимала доверительный характер.
– Вы утверждаете, полковник, что, если разгромить пятьдесят пятую, красные не смогут защищать Орел? – спросил генерал, развалясь в кресле.
Лауриц скосил глаза на оперативную карту, лежавшую на другом столе, окинул взглядом синие и красные линии и стрелки, обозначавшие положение фронта.
– В состав пятьдесят пятой дивизии вошли все части Орловского укрепрайона, ваше превосходительство. Других резервов нет. На подступах к городу лежат цепи обескровленных полков без патронов.
– А Ударная группа?
– Это детище только рождается. И наши люди на той стороне не преминут ослабить ее удар.
«Не преминут – иронически подумал генерал. – Ты вот драпанул, а там, видите ли, «не преминут» ослабить удар!»
И выкатил на Лаурица глаза:
– Но ведь Троцкий отстранен, черт возьми! Лауриц наклонился вперед.
– Конечно, ваше превосходительство, обстановка до крайности усложнилась. Но благодаря помощи союзных разведок нам удалось связаться с новой секретной агентурой в штабах Южного фронта. Это чрезвычайно ценная находка.
– Это офицеры?
– Так точно!
Генерал навалился грудью на стол и взял в руки карандаш. Остаток ночи провели в разработке контрплана разгрома 55-й дивизии, наступавшей на станцию Куракино.
С рассветом два корниловских полка вышли к деревням Глебово и Кресты и, не занимая их, скрытно расположились в кустарниках. Подпустив на сто шагов правофланговый полк советской дивизии, корниловцы открыли губительный перекрестный огонь.
Генерал и Лауриц наблюдали издали смятение красных, зажатых с двух сторон и не успевших развернуть колонну для боя. Лошади, впряженные в пулеметные двуколки, понеслись, растаптывая пехотинцев.
Донесся многоголосый крик:
– А-а-а-а-а-а!!! – и корниловцы поднялись в атаку, сокращая тот острый угол, из которого старались выбраться красноармейцы.
Вдруг генерал сердито задышал, топнул ногой, и его непомерная шея стала раздуваться, как у кобры. Он увидел нечто поразительное: какой-то красный, метко бросая в атакующих гранаты, заставил корниловцев отхлынуть, а затем повел на них горстку товарищей, успевших оправиться от внезапного нападения. Поступок героя зажег и остальных советских бойцов. Ответная беспорядочная пальба местами переходила в дружные залпы, и вот уже длинно и ровно застучал снятый с двуколки пулемет.
– Бабы в юбках, а не корниловцы! – негодовал генерал. – Упустить противника из мешка! Полковник, скачите! – оглянулся он на Лаурица. – Надо скорее ударить во фланг другим частям большевистской дивизии!
Лауриц ускакал. Но еще долго пришлось корниловцам биться в перелеске, прежде чем они повернули на основные силы комдива Станкевича.
Глава двадцать первая
Глубокой ночью вернулся Пригожин на позицию, которую с вечера занимала 55-я дивизия, и не застал там никого. Дивизия вышла для выполнения боевой задачи..
От пронизывающей изморози Пригожин чувствовал дрожь во всем теле. Он потерял еще целый час, прежде чем удалось напасть на след продвигавшихся в темноте полков.
– Мне надо найти комдива! – сказал он, подъезжая к группе красноармейцев, которые с перебранкой выручали из канавы походную кухню.
Люди перестали спорить. Один из них, подойдя ближе и узнав Пригожина, сообщил, что штаб дивизии и политотдел переехали на станцию Золотарево, а Станкевич находится впереди колонн.
Пригожин нагнулся к гриве измученного коня и поскакал. Холодный мрак ночи расступался перед ним, чтобы тотчас сомкнуться за крупом его лошади. Проплывающие мимо пехотные подразделения, пулеметные запряжки, отдельные всадники напоминали о себе лишь чавканьем грязи под ногами.
Когда движение останавливалось, Пригожий, лишенный звукового ориентира, натягивал поводья, боясь кого-нибудь раздавить. Он был тронут дисциплиной на пути следования. Бойцы и командиры шли молча, изредка тихо обмениваясь замечаниями. Никто не курил. Повозки не скрипели. Приказания начальства быстро и бесшумно передавались по рядам. Этот строгий воинский порядок заставлял Пригожина держать прямее голову, хотя в сердце таилась тревога.
Наконец он услышал знакомое покашливание простуженного Станкевича и осадил лошадь.
– Разрешите доложить, товарищ комдив, – приподнялся на стременах Пригожий, – ваше приказание выполнено!
Станкевич повернулся в седле.
– А, догнали? Хорошо. Теперь я вижу, что Лауриц удачно назначил вас для связи со штабом армии, – суховато промолвил он и толкнул шпорой своего высокого, в белых чулках жеребца.
Командир дивизии находился в мрачном расположении духа. Исчезновение Лаурица не столько насторожило, сколько расстроило привычный ход его мыслей. Прибавилось много лишних хлопот. А тут еще простудился некстати.
Впрочем, Станкевич тщательно скрывал от окружающих и болезнь, и внутреннее расстройство. Он делал вид, что и взрывы мостов позади – чепуха, надо только умело совершить ночной маневр и повести стремительное наступление во фланг ударным полкам белых.
Пригожий снова поравнялся с высоким силуэтом Станкевича и, наклонившись, сказал:
– Извините, товарищ комдив, я должен предупредить вас…
– Предупредить? О чем?
– По моему твердому убеждению, Лауриц сбежал к противнику!
– Что-о? Такие дикие подозрения! – отшатнулся Станкевич и закашлялся, – Ну, докажите, докажите, милостивый государь! Почему вы у-беж-де-ны?
Волнуясь, Пригожий заговорил о посещении квартиры Лаурица, но Станкевич перебил:
– Фантастика! Недопустимое безобразие в боевой обстановке! Стыдно! Так можно оскорбить любого из нас! Вы слишком погорячились, товарищ Пригожий!
– Напротив, я чересчур долго бездействовал, товарищ комдив, – настойчиво продолжал Пригожий и запальчивой скороговоркой привел ряд доводов о несомненном вредительстве Лаурица в создании оборонительных линий укрепленного района, о третировании подчиненных, изъявивших желание драться с белыми.
Станкевич молчал. В словах Пригожина был честный патриотический жар и здравый смысл. Действительно, оборонительные сооружения под Орлом сделаны скверно и безграмотно! Станкевич и сам возмущался, осматривая их. Однако он не видел связи между дрянными окопами на Оке и неудачной разведкой начальника штаба дивизии.
– Больше выдержки, товарищ Пригожин! Бой покажет, на чьей стороне правда. Мы должны идти с одной непоколебимой мыслью: выиграть бой.
– В таком случае, – сказал Пригожин, – прошу отпустить меня из штаба в строй. Там я буду полезней.
– Хорошо! – у Станкевича даже бодрее зазвучал голос. – Можете принять батальон в полку, где вчера был убит комбат.
– Благодарю.
И они расстались.
Вскоре Пригожин уже шел со своим батальоном в головной колонне полка. В отличие от других командиров, вооруженных только наганами, он нес на ремне винтовку, на поясе висели гранаты. Карие глаза его внимательно осматривали неровные поля, тонувшие в сером утреннем тумане, который сливался с дымом от затапливаемых печей в деревнях Глебово и Кресты. Хотя предполагалось встретить белых не ранее чем через час, Пригожин выдвинул пулеметы на фланги батальона.
На ближайшей к нему пулеметной двуколке сидел наводчиком круглолицый парень в английской шинели, с карабином через плечо. Пригожий нахмурился и спросил:
– Почему надел трофейную шинель? Думаешь, она лучше нашей?
– Никак нет, товарищ комбат, – смело, почти весело ответил наводчик, – нашу не променял бы на такую тряпку! Да после плена вещевой склад не попадался.
– Ты был у деникинцев?
– Два раза, товарищ комбат. Полное невезение, можно сказать, приключилось. Сначала под Лихой попался – едва удрал на грузовике. Потом возле Кшени нас отрезали марковцы… Что поделаешь? Не война – беда одна!
– Фамилия?
– Моя-то? Пятиалтынный. Севастьян Пятиалтынный, – и, заметив на лице комбата явное недоверие, наводчик обиженно умолк.
В ту же минуту спереди и с боков загремели винтовочные выстрелы, застрекотали на разные лады «гочкисы», «льюисы», «шошы»… Пригожий видел, как лошади понеслись с двуколкой Севастьяна и на всем галопе рухнули, подкошенные пулеметной очередью, как упал ездовой и еще падали красноармейцы, не понимая, откуда взялась эта погибель. Воздух огласился стонами раненых, началась беспорядочная ответная пальба, лишь усиливая смятение расстроенных подразделений.
Пригожин не помнил, что кричал, что делал, находясь в центре перекрестного огня. Но когда он увидел поднявшиеся из кустов и оврагов грязно-желтые цепи корниловцев, услышал их рев, сознание его вдруг стало ясным.
– Лауриц! Будь ты проклят! – крикнул он, вспомниз предателя.
Он занес правую руку за спину и, точно падая всем корпусом вперед, метнул гранату. Увесистая металлическая бутылка с легким шуршанием понеслась по крутой дуге в пасмурную высь и тотчас рванула землю в цепи корниловцев.
Белые уже не шли, а бежали вперед, озлобленные дерзостью смельчака. Но гранаты летели одна за другой, опустошая ряды атакующих. Еще миг – и корниловцы дрогнули.
Пригожий взял винтовку наперевес:
– За мной, ребята! Ура!
Именно этот момент и вызвал приступ бешенства у генерала, наблюдавшего вместе с Лаурицем за боем. Однако ни генерал, ни Лауриц, подняв бинокли, не видели, каким мужеством засветились лица красноармейцев, что двинулись за своим комбатом в контратаку.
Пригожин пробежал мимо убитых лошадей и перевернутой двуколки, с которой Севастьян снимал пулемет. А вскоре громкий стук «максима» присоединился к дружной винтовочной пальбе.
«Молодчина! – подумал Пригожий. – С такими парнями можно воевать!»
И ему стало больно, что от батальона уцелела лишь горстка людей, что полк с такими большими потерями выбирается из западни.
Не вступая врукопашную, белые вели огонь из всех видов оружия. Они подтянули батареи на помощь пехоте, и теперь сырое небо гудело и лопалось, рассекаемое вспышками шрапнели.
Пригожин смотрел в сторону деревни Столбецкой, горевшей от артиллерийского обстрела, и с ужасом догадывался о судьбе других полков.
«Что же делает Станкевич? – громко, надсадно стучало в мозгу. – Где он – рыцарь благородства, заплативший такой ценой за собственную слепоту?»
