Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 53 страниц)
Глава тридцать восьмая
Центральная черноземная полоса России переживала тревожные дни: в поездах и на базарах, в учреждениях и частных домах люди говорили о Мамонтове. Казацкие сабли и нагайки этого летучего генерала уже свистели где-то возле Тамбова.
Чтобы сбить с толку преследующие его красные войска, Мамонтов бросал в стороны от своих главных сил мелкие разъезды, создавая видимость необычайной широты и грандиозности затеянной авантюры. Он хорошо знал, что противник не имел на Юге резервов, что Троцкий саботировал указания Советского правительства о создании в прифронтовых городах укрепленных районов, и смелыми рывками продвигался вперед.
В сущности Мамонтов рассчитывал не столько на доблесть подчиненного ему корпуса, сколько на притаившуюся контрреволюцию, которая не замедлит оказать помощь донцам.
За первые семь дней лихой генерал проскочил двести километров, налетая тучами конницы на воронежские и тамбовские деревни.
Приближаясь к Тамбову, белые заняли станции Сашпур и Пушкари, перехватив железную дорогу на Москву. Мамонтов ощутил реальную возможность разгромить штаб Южного фронта и Реввоенсовет в Козлове, а потом кинуться к столице.
Но сначала надо было справиться с тамбовским гарнизоном. От быстроты и легкости этой победы зависел успех дальнейших действий.
Мамонтов вызвал к себе Ефима Бритяка, оставшегося при корпусе. Прохаживаясь возле письменного стола и позвякивая Георгиями, он смотрел на эсеровского посланца испытующим взглядом.
– Я решил дать вам поручение, господин унтер. Сегодня ночью пойдете в Тамбов.
– Слушаюсь, ваше превосходительство, – вытянулся Ефим.
– Передайте командиру четвертой отдельной стрелковой бригады Соколову это письмо, – Мамонтов протянул запечатанный конверт. – Оружие с вами?
– Так точно, ваше превосходительство. Маузер.
– Помните: счастливого удачника ждет щедрая награда.
До наступления темноты Ефим готовился в дорогу. Он понимал, что Мамонтов хочет испытать его в серьезном деле, и рад был случаю ускорить полет «донской стрелы». Зашил в подкладку кожаной тужурки письмо, напихал в карманы гранат.
«Вот и помирила нас война», – думал Ефим, вспоминая первую встречу с Мамонтовым.
Ночью в предместье Тамбова часовой заметил человека, пробиравшегося к центру города,
– Стой, кто идет?
На крик часового вышел из помещения другой красноармеец. Неизвестный остановился, молча озираясь вокруг.
– Пропуск!
Вместо ответа Ефим швырнул гранату. Прыгнул через забор и затерялся в беспокойном грохоте улиц, по которым двигались автомашины и конные повозки. Здесь уже началась эвакуация губернских учреждений.
«Ага, испугались казаков!» – злорадствовал Ефим.
В штабе четвертой отдельной стрелковой бригады, где сосредоточилась оперативная часть укрепленного района, бился живой пульс армейских будней. Звонили телефоны. Привозились донесения разведки.
Комбриг Соколов, холеный мужчина средних лет, сидел в просторном кабинете и читал газету. Он держался на стуле очень прямо. Ноги, обутые в начищенные хромовые сапоги, находились под столом в таком положении, какое принимают они по команде «смирно». В газете сообщалось, что прибывший из Москвы лектор выступил с речью, полной сомнения в силах и средствах активной обороны Тамбова. Хотя в гарнизоне насчитывалось до трех тысяч штыков, артиллерийский дивизион и броневики, троцкистский эмиссар явно игнорировал их мощь. Зато всячески преувеличивал силы белых и говорил об опасности со стороны крестьянства, якобы пропитанного кулацким духом.
Соколов бросил газету на стол и закурил папиросу. Он думал о создавшемся положении. Если до приезда Подбельского возле Тамбова кое-как сооружалось кольцо обороны, то после его речи у людей опустились руки. В городе носились слухи о приближении двадцати мамонтовских полков. Что покажет будущее? Не поплатиться бы головой за все эти дела!
– Товарищ комбриг, к вам гражданин, – доложил появившийся у двери дежурный по штабу,
– Кто такой?
– Назвался вашим родственником…
– Проведите сюда!
Дежурный исчез и тотчас вернулся, сопровождая рыжеусого человека в кожанке. Комбриг поднял на посетителя серые, холодные глаза. И вдруг побледнел… Хотел встать, раздумал. Наконец отослал дежурного.
– Вы… ко мне?
Ефим сразу увидел в комбриге кадрового офицера… Сделав два строевых шага к столу, он молча вручил письмо.
…Через несколько минут Ефим вышел из подъезда штаба. Почти одновременно со двора верхом на кауром жеребце выехал Соколов и поскакал к вокзалу, где расположился артиллерийский дивизион. Туда был вызван начальник броневого отряда Лерхе и некоторые командиры пехотных частей – из бывших офицеров.
У вокзала царила паника: толпа людей с криками пробивалась на перрон и приступам брала подвижной состав. На площади и в прилегающих улицах образовалась запруда из ящиков, мешков, тюков… А машины с эвакуационным грузом все подъезжали.
Внезапно на Советской улице затрещал пулемет. Ему отозвался другой, третий. Это неслись по городу броневики с засевшими в них предателями. Они открывали огонь по окнам учреждений и по безоружной толпе.
Сделав переполох, броневики поспешили уйти к Моршанску. И тотчас вдалеке грохнул орудийный выстрел. Над Тамбовом поднялся свист и гром: снаряды рушили жилые дома, вокзальные постройки, эшелоны.
Утром на подступах к городу показались казаки. Они мчались, размахивая клинками, и кричали бойцам артиллерийского дивизиона:
– Сдавайтесь, хлопушники! Комбриг Соколов – у нас, замки с орудий сняты! Пальнуть вам нечем!
Их встретили винтовочными залпами курсанты пехотной школы, но казаки прорвались сквозь редкую цепь красноармейцев. Бой превратился в отдельные – очаги сопротивления.
Ефим, притаившись на одном из пустырей, видел, как упорно отстреливался китаец-доброволец у склада. Вероятно, он стоял здесь часовым и его забыли сменить отступившие подразделения. Бережно расходуя патроны, китаец метко снимал донцов, пытавшихся овладеть складом, и уже краснели перед ним в бурьяне лампасы и околыши фуражек убитых.
– Не трусишь? – крикнул Ефим, подползая сзади.
– Моя не бойся, – оглянувшись, ответил китаец, – моя большевик!
Он прицелился в скакавшего казака, но выстрелить не успел… Ефим разрядил в спину героя свой маузер.
Город стонал от проносившейся по улицам бешеной конницы, от криков и пальбы. Мамонтовцы хватали и расстреливали на месте коммунистов, советских работников, женщин-активисток. Есаул Рогинский, допрашивая сотрудницу губчека Марию Федотову и не добившись признаний, выпустил в нее семь пуль из нагана.
За вокзалом раздался оглушительный взрыв. Это по приказу Мамонтова был уничтожен железнодорожный узел.
Возле банка торопливо спешивались казачьи сотни, выламывая двери, устремлялись в кладовые. Станичники набивали переметные сумы золотом, серебром и керенками.
Открывали церкви, приторачивали к седлам узлы с богатыми сокровищами алтарей. Гостеприимная буржуазия радостно принимала у себя «освободителей». Начались кутежи. К пьяным грабителям-казакам присоединились выпущенные из тюрьмы уголовники. Они растаскивали склады с мукой, крупой, солью, мануфактурой. Загуляла анархия – мать порядка!
Ефим ждал награды. Однако Мамонтов забыл о нем.
Глава тридцать девятая
Когда полки Мамонтова окружали Козлов, имея своей целью захватить штаб Южного фронта и Реввоенсовет, руководство этой ответственной операцией было доверено командирам дивизий—генералам Постовскому и Толкушкину. Сам же прославленный военачальник задержался в недавно организованном совхозе племенного животноводства, отбирая для себя шестьдесят лучших коров,
– Отправьте их под надежной охраной в Нижне-Чирскую, – приказал Мамонтов адъютанту, с удовольствием вспоминая станицу, где поднял он в прошлом году мятеж против Советов и где принимали его в число почетных казаков.
Звуки боя, отчетливо доносившиеся из города, стали затихать. Сначала прекратили огонь батареи. Затем смолкла пулеметная дробь, и только винтовочная стукотня – признак обычных грабежей и расправы с населением – не ослабевала.
Прискакал чубатый хорунжий от Постовского. Сдерживая храпящего, в клочьях пены коня, вскинул ладонь к запыленному козырьку фуражки:
– Город занят с налета, ваше превосходительство! На станции – сотни вагонов добра, цистерны со спиртом. Коммунисты перебиты!
– А штаб Южного фронта попался?
– Никак нет, ваше превосходительство! Удрал в последний момент! Потому-то и задержалась эвакуация поездов с ценностями. Видимо, местные власти надеялись…
– Коня! – свирепо гаркнул Мамонтов, не слушая больше хорунжего. Усатое лицо его, сильно загоревшее в дни рейда, отливало бронзой. – Передайте генералу Постовскому, что он кретин! Я покажу ему, как решать военную задачу!
– Слушаюсь, – испуганно козырнул хорунжий и ускакал.
Мамонтов ехал по улицам Козлова, кидая волчий взгляд на разгул пьяных казаков. Сейчас он презирал эту банду, обманувшую самые радужные его надежды.
– Им бы только грабить, – говорил Мамонтов, остановившись возле отведенного ему дома. – Сколько взяли спирта? – спросил он адъютанта и, не ожидая ответа, приказал – Вылить на землю! Иначе корпус падет без сраженья…
Осматривая помещение, Мамонтов надменно отвечал на приветствия штабных офицеров, которые занимались упаковкой добычи, составлявшей долю самого командира «донской стрелы». Здесь были золотые и серебряные подсвечники, церковные чаши, старинные иконы в дорогих окладах, сосуды, фамильные столовые и чайные приборы, много жемчуга и бриллиантов.
Мамонтов размахнул на стороны свои пушистые усы и заметно подобрел.
Хотя и знал Мамонтов, что в тылу красных вели разрушительную работу шпионы Антанты, что советскую армию предавали военспецы, однако главную заслугу рейдовых побед он приписывал себе.
Но после взятия Козлова дела пошли хуже. Местные гарнизоны, прослышав о повадках и нравах белых, принимали решительные меры обороны. На подступах к Лебедяни мамонтовцы попали под такой губительный огонь заградительного отряда, что вынуждены были развернуть главные силы и наступать со всеми предосторожностями. Отряд дрался упорно, проявляя удивительную находчивость, нанося врагу чувствительный урон. Отошел он лишь тогда, когда кончились патроны, а разведка сообщила о падении у него за спиной Ельца.
Героически сражались в Ельце красные курсанты и кавалеристы, встретившие дружными залпами казачьи сотни. Засевшая в мужском монастыре пролетарская коммуна косила белых из пулеметов. Но здесь, как и в Тамбове, участь города решило предательство. Начальник пехотных курсов Иванов, подкупленный вражеской разведкой, в разгар боя отдал приказ по гарнизону: «Спасайся и бросай оружие!» Затем перескочил с группой офицеров царской выучки к противнику. Преданные _ командирами, лишенные общего плана и руководства, советские войска отбивались на улицах города от наседающих донцов. Они дрались несколько часов, укрываясь за каменными оградами. Только огонь казачьих батарей, подвезенных на прямую наводку, окончательно сломил оборону.
Мамонтов приказал согнать взрослое население Ельца к артиллерийскому складу. Там люди грузили вагоны снарядами, чтобы взрывать их за городом. Захваченное оружие топили в глубоких омутах реки Сосны. Уничтожались, как и всюду, железнодорожные пути, мосты, телеграфные провода. Пылали разграбленные учреждения.
Но продолжая рушить и жечь народное достояние Ельца, затянутого черным дымом, оглушенного криками и пальбой, Мамонтов получил недобрую весть. Навстречу ему спешно двигались из столицы регулярные части Красной Армии с артиллерией и хорошо экипированной конницей.
– Правда, конница у большевиков желторотая, – заискивающе докладывал генералу перебежчик. – Московские курсанты… Их бросили сюда, ваше превосходительство, не дав закончить учебу.
– Прекрасно, – Мамонтов прохаживался твердым шагом по комнате, опираясь левой рукой на золотой эфес шашки. – Они доучатся у моих казаков.
При посторонних генерал держался с подчеркнутым высокомерием. Отпускал презрительные реплики по адресу Совдепии. Однако ночью не смог заснуть. Часто вставал и слушал пьяные песни деморализованных станичников, так непохожие на знакомые с детства мотивы вольного Дона. Все больше волновало Мамонтова предчувствие беды.
На следующий день казаки вели затяжной бой с наступающими цепями красных, а под вечер действительно пришлось отбивать фланговую атаку московских кавалеристов. Приуныли чубатые лампасники.
– Лоза! – пренебрежительно отзывался Мамонтов о москвичах, желая внушить своим сотням веру в победу.
Но думал он совершенно иначе. Он почти не слезал теперь с огнисто-рыжего коня, мрачный и побуревший от солнцепека. Объезжал полки, тревожно всматриваясь в лица казаков. Всадники обросли узлами с добычей, за строем тянулись на десятки верст обозы и гурты скота, поднимая тучи пыли и заставляя корпус находиться в постоянных сумерках. Легкие дивизии, еще недавно носившиеся, точно ветер, безнадежно отяжелели, и у «храбрых» рубак пропала охота идти на Москву.
– Домой пора, хлопцы! Погуляли – и довольно? Сердце зовет к родным берегам, – говорили между собой казаки.
Мамонтов понял, что конница его перестала быть «донской стрелой».
«Кто у красных здесь командует? – думал он, собираясь опять нащупать предателя по ту сторону фронта. – Надо послать к ним Бритяка!»
Однако в корпусе Ефима не оказалось. Быть может, обиделся за неоцененную услугу или разуверился в силах генерала – сгинул эсеровский посланец, как ящерица среди камыша.
Утром красноармейские цепи скрытно подошли с двух сторон к деревне, занятой штабом Мамонтова и передовыми полками. Из-за рощи начала пристрелку советская батарея. Пехотинцы, залегая в седом ивняке у ручья, прошивали встряхнувшийся лагерь белых винтовочным и пулеметным огнем. А по росистому жнивью шифокого поля, играя светлыми клинками, неслась прямо на штаб кавалерийская лава.
Мамонтов приказал сотням, стоявшим в глубокой балке перед деревней, готовиться к атаке и сам поднялся в седло. Не успел он подобрать поводья, как галопом подлетел старший адъютант есаул Рогинский.
– Ваше превосходительство, казаки уходят на Дон!
– Что-о? – генерал повернулся в седле так прытко, словно намеревался выполнить один из трудных номеров высшей верховой езды. – Повторите, что вы сказали, негодяй!
– Казаки из дивизии генерала Толкушкина двинулись на юг!
Волчьи глаза Мамонтова горели испепеляющей лютостью. Он вынул из ножен дорогой клинок и, наезжая на Рогинского, бешено зарычал:
– Остановить!!
Глава сороковая
– Сколько кавалерии! Вся деревня забита лошадьми и пулеметами! Откуда у Мамонтова такая сила а» шептал Николка, трогая в темноте рукав гимнастерки Бачурина.
– От сырости… Прикуси язык! – Бачурин осторожно высунул голову из ржаной копны. – Сказано тебе: у разведчика должны работать глаза и уши!
Начинало светать. В предутренней синеве четко проступали очертания крестьянских изб, садов, огородов. Из деревни доносился петушиный крик и ржание донских скакунов, просившихся на водопой. Плескалась рыба в затоне мельничного ручья. Глинистая балка наливалась, как вешним потоком, сырыми туманами.
Бачурин уточнял места обнаруженных ночью пулеметов, сектор обстрела и заносил в блокнот. Выполняя задание Терехова, он облазил с Николкой подступы к селению и даже побывал в расположении белых. Из подслушанных разговоров между казаками Бачурин извлекал сведения о настроении в корпусе Мамонтова, о дисциплине, о ближайших целях белых,
– Вот что, – приглушенно сказал Бачурин, отрывая исписанный листок, – скачи с донесением!
– А ты?
– Посижу еще. Вернешься из штаба, жди меня возле коней.
Николка отполз от копны в низину и побежал к черневшей неподалеку роще. Отвязав чалого меринка, паренек вывел его из зарослей ольхача, прыгнул в седло и поскакал. Он радостно подставлял ветру возбужденное лицо. После трудной ночи, когда сердце замирало от звука чужих шагов и речи станичников, наступавшее утро казалось особенно свежим и легким. Все опасения и страхи остались позади, о них ведь никто не узнает.
Штаб заградительного отряда стоял за рощей, в поселке. Издали Николка увидал группу всадников у крыльца. Один – в черной бурке и кубанской папахе с красным верхом – передал ординарцу серого в яблоках коня и скрылся за дверью,
«Безбородко!» – узнал Николка.
Он слышал о прибытии на фронт московских курсантов под командой Безбородко и теперь догадывался, что конники готовят совместно с пехотой удар по врагу. Это было ново, мальчишке не приходилось видеть боев с участием красных кавалеристов.
Николка вбежал в штаб и, стараясь подражать взрослым солдатам, отдал честь.
– …Донесение начальника конной разведки, – начал он припасенную в дороге фразу.
– Давай скорей, – перебил Терехов, строго, точно опасаясь какой-нибудь шалости паренька, и взял из его рук записку Бачурина.
Безбородко склонился над столом, рассматривая топографическую карту. Он не заметил смущения Николки, который вышел с обидой на Терехова за его бесцеремонную поспешность. Длинные усы кубанца почти касались условных обозначений на бумаге.
– Ну, яки новости? – спросил Безбородко, не поднимая головы и, тем не менее, следя за Тереховым, читавшим донесение.
– Казаки генерала Мамонтова самовольно уходят домой…
– Добре!
– Но это хоть и важно, а не главное. Все равно колотить придется тех, что остались перед нами, – усмехнулся Терехов. – Здесь у Мамонтова штаб и основные силы. Кавалерия стоит вдоль деревни, рядом с глубокой балкой, где она может укрыться от артиллерийского огня и сосредоточиться для атаки. Большинство пулеметов – на тачанках, два установлены над ручьем в открытых окопах, замаскированных корягами.
Безбородко поднялся и оправил на себе оружие, словно примериваясь к позиции врага.
– Трошки мешают нам те пулеметы, друже! Не миновать шкоды… Но ты ховайся в гаю и жди мене с поля. Чуешь? Зараз атакуем! Я поведу конников низочком аж до той балки и покажусь куркулям тилько на кинжальной дистанции. Дывись… – и он стал показывать на карте, как ударом с двух сторон сковать белых.
А тем временем Бачурин, наблюдая из ржаных снопов за казачьими сотнями, тоже думал о предстоящем наступлении. Он вспомнил походы и сражения мировой войны, и ему хотелось сделать такое, отчего сложность и трудность операции получили бы неожиданный исход.
Небо все выше поднимало светлеющую синеву, все прозрачней и торжественней становился восток, одевая в искристый пурпур рождающееся солнце. Бодрым гомоном пробуждался мир пернатых в дозревающей пшенице, что желтела за скошенным клином ржи.
Вдруг зашуршали торопливые шаги по жнивью… Бачурин поднес к глазам бинокль: в линзах мелькнул проворный человек и растаял в туманах балки. Второй раз незнакомец показался в колосистой волне пшеницы. Он быстро уходил к роще.
«Чего доброго, переодетый мамонтовец в наши тылы собрался», – заподозрил Бачурин и, пригнувшись, побежал наперерез.
Буйная пшеница обдавала росой колени, грудь, разгоряченное лицо. Стайки перепелиных выводков, громко треща крыльями, выпархивали из-под ног. Бачурину казалось, что он вот-вот настигнет беглеца – впереди был свежий след, и потревоженные колосья, выпрямлялись на золотистых былинках.
«Я догоню его на лугу, перед рощей», – рассчитал Бачурин, пускаясь во весь дух.
Но, очутившись в низине, не увидел никого. Беглец успел скрыться за деревьями.
В это время за ольхачом, где разведчики прятали коней, послышался крик Николки. Грянуло два выстрела, донесся шорох кустов. Бачурин перескочил зыбкое болото и помчался на голос добровольца.
– Ты чего? – окликнул он мальчугана, углублявшегося в рощу.
– Ефимка Бритяк… – Николка размахивал карабином, был без фуражки, с расцарапанным лицом,
– Из вашей, что ли, деревни? – Клепиковский бандит!
Николка, вернувшись из штаба, привязывал коня, когда выскочил из кустов человек в кожаной куртке. Паренек сомлел от неожиданности. Он узнал предателя и схватился за карабин:
– Стой! Стрелять буду!
Рыжеусое лицо Ефима скривилось. Продолжая бежать, он как будто хотел улыбнуться недавнему батрачонку и пальнул из маузера.
Пулей сбило фуражку с головы Николки. Доброволец дослал трясущимися руками патрон и, не целясь, разрядил карабин. Все это заняло несколько секунд. А затем они потеряли друг друга из виду.
– Ладно, попадется еще твой Ефимка, – сказал Бачурин, – нынче у нас других дел достаточно. Веди коней!
За рощей гулко ударило орудие. Эхо выстрела прокатилось по лесной чаще, замирая вдали. К первому орудию присоединилось второе, третье… И скоро загремели целые батареи. Снаряды пели над разведчиками и рвались в деревне, занятой белогвардейцами.
– Глянь-ка! – восхищенно указал Николка, остановившись против Бачурина и держа лошадей в поводу.
Из-за выступа деревьев, на изумрудной луговине, показалась колонна всадников. Она двигалась шагом, по три в ряд, используя скрытые подступы к врагу. Мягко ступали конские копыта, чуть поскрипывали новые седла. Впереди гарцевал на серебристом жеребце статный темноусый Безбородко.
У Бачурина заиграл озорной огонек в глазах. Должно быть, при виде кавалерии он нашел решение задачи… Он легко вскочил на своего пегого Урагана и опустил ремешок фуражки на подбородок.
– Пойдем с москвичами, доброволец?
– Пойдем!
Колонна стала забирать на жнивье. Безбородко отдал команду и пустил серого крупной рысью. Всадники понеслись вправо и влево от него, принимая боевой порядок. В воздухе блеснули клинки, заиграв первыми лучами солнца. Лава без криков и пальбы летела все быстрей, переходя на галоп.
Бачурин с Николкой держались на фланге москвичей. Они видели, как за ивовыми кустами вдоль ручья сосредоточивалась пехота Терехова для атаки, а из балки навстречу красной коннице нестройно выплескивались казачьи сотни. Разгоралась винтовочная и пулеметная трескотня.
Вот уже в центре боевого поля, где скакал Безбородко, шумно столкнулись первые ряды москвичей и казаков. Звякнула сталь, дико заржали кони. Началась жестокая сеча.
– Гей, хлопцы, не робей! Наши руки та сабли ще не ослабли! – зычным окриком подбадривал свою молодежь Безбородко, вертясь среди красных околышей и лампасов. – Шинкуй донскую капусту!
Левофланговая сотня белых, попав под огонь тереховского отряда, не выдержала и повернула к балке. Лишь один бородатый казак, плотный и сутулый, будто высеченный из камня, продолжал скакать прямо на Бачурина. Он сдвинул брови, перекосил изрытое оспой лицо и, занеся шашку назад, оскалил зубы. По всему было видно, что это – не просто рубака, но хитрец, который опускает клинок не там, где его ждешь.
И тут Бачурин заколебался. Натянул повод, осаживая Урагана. Ведь короткая минута, разделявшая всадников, станет для кого-то из них последней… Что же делать?
Бачурин поравнялся с Николкой и вдруг огрел Чалого плетью.
– Держись! – крикнул он парнишке и снова вытянул по крупу мерина, который понесся бешеным карьером.
У Николки от неожиданности и страха захватило дух. Он ничего не понимал. Куда девался смельчак Бачурин? Зачем посылает вместо себя на верную гибель? Мальчуган припал к гриве коня чуть живой. Все ближе видел он казака. Тот ухмылялся теперь, предвкушая забаву на «лозе».
Но в самый последний момент, когда станичник уже заносил шашку, откуда-то сбоку вывернулся Бачурин и сильным ударом срубил врага.
– За мной! Аллюр четыре креста!
Николка помчался за товарищем к деревне. Только сейчас он понял, как ловко Бачурин провел донца, сумев отвлечь его внимание на другого человека.
Два казачьих пулемета, установленные над ручьем, били по атакующей пехоте. К ним-то и направлялся Бачурин. Проскочив за избами, он вырос позади ближайшего «максима» и перекрестил наводчика клинком. Второй номер кинулся бежать, но его догнала пуля из нагана опытного разведчика.
– А ну, доброволец, не зевай! Покажи, каким местом пулемет стреляет, – скомандовал Бачурин, не спуская глаз с другого пулеметного расчета.
Николка кубарем скатился на землю. Он дал очередь по соседнему «гочкису», развернулся и начал косить сотни, заходившие московским курсантам во фланг. Казаки смешались в кучи, раздался панический крик:
– Обошли!..
И все задрожало, понеслось назад с колючего жнивья – на тыловые мажары и скотные гурты. А советская кавалерия и пехота занимали деревню.
– Полируй! – кричал Бачурин, танцуя на своем пегом Урагане.
Пленные станичники рассказывали потом, что сам Мамонтов едва не погиб от огня Николкиного пулемета. Раненый конь сбросил генерала под копыта и раздавил дорогой клинок.
Это была конечная глубина рейда, закат славы и начало позорного бегства донцов. Отсюда Мамонтов спешно повернул на юг и, забыв о торжественном обещании с налета взять Москву, писал заседавшему в Новочеркасске кругу:
«Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне – шестьдесят миллионов рублей, на украшение церквей – дорогие иконы и церковную утварь…»
Мамонтов хотел разгромить по пути Воронеж, но там бандитов встретили красноармейские части и вооруженные рабочие дружины. А вскоре белых настигли самолеты отряда Братолюбова, бомбя и засыпая с воздуха свинцом.
– Чего задумался, доброволец? – спрашивал в походе Бачурин, хлопая Николку по плечу. – Опять вспомнил про Ефимку? Не горюй – накроем! От нас и хвастун-генерал не надолго удрал!
