Текст книги "Молодость"

Автор книги: Савелий Леонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 53 страниц)

Глава сорок восьмая

Ночь была на исходе, прозрачная и легкая. Ветер угнал тучу, и сверкающее небо спешило убрать вороха своих сокровищ. Острый клин земли, на котором стоял город, оцепенел в безмолвии.

«Умри на валу, а склад должен уцелеть», – вспомнил Степан приказ Октябрева.

Он огляделся с береговой крутизны. Справа, под скалой, блестела, точно обмелевшая от звездной россыпи, река Сосна. Узкий деревянный мост связывал город с заречной луговиной, где темнели купеческие дома и лабазы слободы Беломестной. Слева журчала Низовка, оберегая дозором тенистые излучины Георгиевской слободы.

Быть может, вот так замирал родной край перед грозной опасностью много веков тому назад и на его боевых валах Скапливался русский народ, вооруженный кремневыми самопалами, рогатинами, топорами… Вздымалась пыль Дикого поля, тысячи степных коней несли припавших к гривам всадников с кривыми ятаганами. Всадники кидались вплавь. Но их осыпали камнями, разили свинцом, и они тонули в пене водоворотов.

Степан достал записку Быстрова, долго смотрел на знакомый почерк. Не выходили из половы последние слова друга: «В случае чего… не забудь о моих ребятишках. Вот питерский адрес».

– Эх, Ваня! – вслух произнес Степан, с душевной горечью и скорбью. – Пригрел ты змею… Отплатил тебе бритяковский выродок!

Нет, не пришлось вместе укреплять Красную Армию. Пропал Быстрое, доверившись чужаку. Франц рассказал Жердеву подробности разгрома отряда и о замысле Ефима обезглавить город нападением на исполком…

Степан повернул к складу, хмурый, сосредоточенный. Шел мимо окопов, занятых бойцами. Уже началась перестрелка в садах, что тянулись берегом Низовки до самой площади. Откуда-то сверху, нагнетая воздух, ударил бомбомет.

Подошла Настя с карабином в руке.

– Окопы надо углублять, – сказал Степан, – колючая проволока требуется… Встретим твоего милого по всем правилам! – жестко добавил он, едва ли сознавая, как больно ранит ее сердце.

Он готовился к упорству и беспощадности. Страшная гибель Быстрова предостерегала его от новых промахов и легковерья в смертной схватке с врагом.

Настя отправилась исполнять поручение. Она любила Степана теперь еще больше за великую преданность человеческой дружбе. Ефим перестал для нее существовать. Вчера она мучилась и горевала, что у ребенка не будет отца, а сейчас видела в этом счастье.

Из коленчатого рва опять полетела на бруствер земля. Люди подносили бревна, камни, мешки с песком. Степан примечал фронтовиков старой армии, красноармейцев, прибывших домой после ранения – те не подведут. Жердева по-матерински обняла Матрена. За спиной солдатки висела тяжелая винтовка системы «Гра», стрелявшая медными пулями.

– Сахарину привез, – сказал Степан.

– Не забыл! – всплеснула Матрена руками. – Как же детям отправить?

– Я оставил матери, не беспокойся. Осунувшееся лицо женщины засветилось тихой радостью:

– Спасибо… век буду помнить!

Утром стрельба возобновилась на всех участках. Пользуясь малочисленностью гарнизона, группы мятежников просачивались в город и внезапно нападали на заставы с тыла. Так удалось Клепикову овладеть мостом через Сосну. Хлынувшие из Беломестной унтера перекололи чекистов Сафонова и закрепились на Сергиевской горе. Среди дня они проникли на мыловаренный и спирто-водочный заводы, штурмом взяли баррикады у вокзала. Нарушилось единство и огневое взаимодействие осажденных.

На площади возле склада появился здоровенный мужик в летней поддевке. Опустил на булыжник приклад ружья, невозмутимо справил нужду.

– Своих ищешь? – спросили из окопа.

– Искал своих – попал к вам, – отозвался Петрак. – Да плевать мне… Все равно до завтра ваши кости собаки успеют обглодать. Никуда не выскочите! Кругом обложено! Скоро немцы с Украины придут…

– А если бронепоезд начнет обкладывать? Ведь придет такая штучка, с шестидюймовыми гостинцами!

– Ваш бронепоезд придет после дождика в четверг… Да и то, ежели большаком. Чугунку мы разобрали.

Петрак помолчал и хвастливо добавил:

– Начисто перебьем, не хуже военкомовского отряда… Ворон кормить!

Из окопа выстрелили.

Петрак застегнулся. Крикнул, злобный, криворотый:

– Палить в белый свет и дурак сможет! Ты выдь сюда, на штычок!

На бруствере вырос Франц. Петрак тотчас укрылся за фонарным столбом, поджидая. Он подпустил мадьяра поближе и выкинул черный, смазанный салом штык. Франц отскочил, удивленный проворством бывшего хозяина.

Завязался поединок. Степан вначале хотел удержать Франца от бессмысленного риска, но потом, возмущенный наглостью бандита, молча следил за боем. Защитники склада волновались, иные поощряли товарища советами.

Франц не отгонял Петрака от столба. Он нападал то с одной, то с другой стороны – ему только штык занести. Между тем криворотый, отражая удары, каждый раз неуклюже поворачивался и выпрастывал винтовку. Это и решило участь кулацкого сынка. Мадьяр обманул его ложным взмахом справа, сделал стремительный выпад в левый бок, и враг пошатнулся… Поддевка зацепилась за столб, в сумке звякнули патроны.

И тут из ближайшего проходняка вымахнула подвода. Возница, стегая лошадь кнутом, катил через площадь прямо к линии обороны.

– Эй, поберегись! Куда кобылу-то ставить?

Перед онемевшими зрителями тряхнулась белобрысая макушка довольного паренька, сморщилось веснушчатое переносье… Степан узнал Николку.

«Вот еще на беду принесло», – подумал он и нахмурился.

Однако, поймав лукавый взгляд мальчишки, невольно ощутил ответную радость.

– К тебе ехал, братка… Сквозь огонь, кажись бы, пролез! – признался Николка.

– Ну, как там дома? – спросил Степан. – Все живы?

– Дома пока ничего… А за Бритяком не доглядели: погноил в копанях Феколкиного оврага столько зерна! Сейчас Марфа день и ночь самогон курит…

Бойцы окружили телегу. Николка развязал мешок и вынул большой поджаристый пирог.

– Хозяйка пекла унтерам… Да, вишь, отстала от бочки закуска!

Он сваливал на землю целые кули с лепешками. Тронул последний мешок, деловито заметил:

– Теперь чего ж? Вылезай! Кулакам, друг, я тебя не выдам.

Мешок зашевелился. Раздался вздох облегчения. Показалось красное, распаренное лицо. Гранкин! – вскрикнула Матрена. Гранкин свесил с телеги изувеченные ноги, заговорил, громко:

– Поклон вам от бедняцкой Жердевки! Не смотрите, что без ног. Немца косил, а уж беляков постараюсь. Терехов, скажи им – даром хлеб есть не стану, – обратился он к подходившему с заставы фронтовому приятелю, который заменил теперь убитого Селитрина.

– Добро пожаловать! – отозвался Терехов, пробегая черными глазами по мешкам. – Повезло, тебе, Степан Тимофеевич. И людей прибавилось, и кормежки.

– Товарищи, пирогов много – надо поделиться с соседними заставами, – объявил Степан.

Он действительно оживился, как ободряется военачальник, получив солидное подкрепление. И защитники склада повеселели. Заканчивались работы с проволочным заграждением. Гранкин учил Николку стрелять из пулемета. А Терехов рассказывал, отправляя на заставу мягкие лепешки:

– На войне всякое бывает… То даровой обед, то ни черта нет. Я однажды в казачьей станице купил гуся и три дня варил между боями. Три дня постился. Только разведу огонь, пристрою котелок – начинается тревога. Я за винтовку. Отгоним мамонтовцев – опять варить. Можешь себе представить, Степан Тимофеевич, так сырьем и доел того гуся.

– Это кожух, – говорил Гранкин, – сюда наливается вода для охлаждения пулеметного ствола. Вникай, ты малый шустрый. Понаберешься – вторым номером приму. А давно ли мы со Степаном тебя нянчили? Помню, ходили в подпасках. Разгоним в жару скотину, Ильинишна и засадит нас возле крикуна, чтобы самой поработать. Кричал ты, Николка, здорово. К голоду привыкал с трудом.

– Зато сейчас дубинкой слезу не выбьешь, – возразил мальчуган.

– Помучил ты нас! Купаться, правда, мы бегали. Привяжем тебя веревкой за ногу к раките – и на пруд. А вот с криком не было сладу. И кувыркались-то перед тобой и на головах ходили – ничего не помотало. Тогда изобрели способ… На колодце висела бадья. Посадили в нее малыша, точно в гнездышко, давай опускать и подымать. Затих плакса… благодать! Но в это время увидал нашу забаву Федор Огрехов. «Что вы делаете, разбойники!» – Мы с испугу бросились врассыпную, а бадья понеслась вниз – на верную твою гибель. Уж и не знаю, как удалось, Огрехову ее перехватить…

Близкий залп смахнул людей, будто метлой, в окопы. Один плотник в разорванной рубахе остался на бруствере.

– Дядя! – позвал Николка. Плотник не пошевелился. Он был мертв.

Из садов густо и шумно валила толпа мятежников.

– Приготовиться! – передал Степан по цепи и сам лег за пулемет.

Он слышал, как рядом Настя снимала с гранаты предохранительное кольцо.

– Нагни голову. Одной пулей двоих убьет, – сказал Степан.

И смутился. Впервые, совершенно неожиданно, он заговорил о ребенке, которого боялся и жалел… Настя поняла его, крепче сжала губы.

Степан, не оборачиваясь, отыскал ее теплую руку.

– Ничего… справимся с богатеями – поедем Настя, учиться!

– А ребенок?

Вопрос прозвучал слабо и неуверенно. Степан молча следил за передвижением врага.

– Ребенок! – повторил он укоризненно. – Да разве это помеха? У меня, может, у самого трое.

– Ох, батюшки! Правда?

Настя испуганно отстранилась. Она и не подумала о таком… Жила, маялась, а у него есть другая!

– Огонь!

Пулеметная дробь, винтовочная пальба, взрывы гранат слились в сплошном грохоте и треске. Усилилась стрельба у вокзала, на Сергиевской горе. Раскатилось «ура».

Степан откинул со лба волосы, оглянулся. Широко открытые глаза Насти смотрели в надвигающуюся ночь, полные грусти и решимости.

Глава сорок девятая

Мрачно, сиротливо выглядело опустевшее здание исполкома. В разбитые пулями окна воровато вползал рассвет.

Только в кабинете председателя было людно. Октябрев созвал начальников боевых участков, чтобы ознакомить с полученной директивой центра.

Голоса собравшихся звучали негромко. Люди хмуро и недоверчиво косились на дверь, словно в коридоре могла притаиться вражеская засада.

Степан вошел последним. Он рассматривал от порога напряженные, скрывавшие волнение лица товарищей, марлевые повязки на свежих ранах и оружие, которое сжимали закопченные порохом руки. Продкомиссар Долгих, в белой форменке черноморца, слегка придерживал забинтованную голову, будто опасался ее уронить. Кроме Сафонова с простреленной ногой, опустившегося на скрипучий стул, все продолжали стоять.

Октябрев, разбирая телеграфную ленту, прикидывал что-то в уме. Он лучше других знал критическое положение города и уезда. Тяжело было ему видеть отсутствие верных друзей, что шли с ним плечо к плечу через преграды. Не стало Иванникова, погибли доктор Маслов и военком Быстров, не вернулся с Ярмарочного поля Селитрин.

А сколько полегло рядовых бойцов! Мятежники расчленили осажденный гарнизон, изолировали очаги сопротивления. Но красноармейцы, рабочие, деревенская беднота упорно дрались за каждый дом, за каждый выступ на мостовой. Раненые не покидали строя. С минуты на минуту ждали помощи о/ соседних городов.

– Товарищи, – Октябрев обвел совещание твердым взглядом, – послушайте телеграмму из Москвы.

Он прочел:

«Необходимо соединить беспощадное подавление кулацкого левоэсерского восстания с конфискацией всего хлеба у кулаков и с образцовой очисткой излишков хлеба полностью с раздачей бедноте части хлеба даром. Телеграфируйте исполнение.

Предсовнаркома Ленин».

В тишину кабинета врывались звуки перестрелки, то замирающе-далекой, то невероятно близкой, почти у самого подъезда. Четко отбивая такт, загремел на крыше соседнего дома пулемет. Пуля угодила в уцелевшую фрамугу, сделав стекло причудливо-лучистым.

Степан вспомнил Большой театр столицы, трибуну Всероссийского съезда Советов и живого, энергичного Ильича… Вот этот простой и великий в своей мудрости человек смотрит сейчас сюда, на пылающий край. Он переживает вместе с народом боль утрат, нужду и голод – он не оставит его в беде!

– Из Орла вышел бронепоезд, – как бы отвечая Степану, заговорил Октябрев. – На помощь к нам спешит рабочий Железный полк. Но кулаки во многих местах разобрали путь и перерезали телеграфные провода. Они распространяют лживые слухи о падении города, чтобы запугать села, не примкнувшие к восстанию. Они хотяи выиграть время, пока с Украины придут немецкие оккупанты. Необходимо послать навстречу бронепоезду и для связи с уездом надежного товарища. Ленинская директива должна быть выполнена точно..

Наступила тишина. Люди стояли, обдумывая предложение.

– Пошлите меня, – выступил Долгих и даже на минуту перестал поддерживать раненую голову.

Ему не ответили. Только Сафонов сердито заскрипел стулом. Долгих обиженно прислонился к печке.

«Дернуло же меня назваться, – негодовал на себя продкомиссар, – могут подумать, что струсил. Небось каждому хочется выскочить из этой мышеловки».

Степан взглянул на Долгих и бессознательно отошел за спины товарищей. Но тотчас услышал свое имя, произнесенное кем-то вполголоса. Усталые, не смыкавшиеся за ночь глаза присутствующих повернулиськ нему.

– Могу тебе посоветовать одно, – тихо сказал комбедчику Сафонов, – пробирайся через вокзал, мимо нашего депо. Так-то вернее.

Лицо его исказилось болью. Он посмотрел на простреленную ногу и умолк.

– В добрый час. За склад не беспокойся, – дружески кивнул Октябрев. – Там у нас крепко.

Люди без предупреждения заторопились к выходу. На заставах: усиливалась пальба. Враг начинал всеобщую атаку.

Сменив серую куртку на мужицкий пиджак, расчесав отросшую бороду, Степан шагал к вокзалу. Он перелез через кладбищенскую ограду, прячась за памятники и кресты, миновал фронтовую полосу и очутился за го родом.

Все ужасы ночи остались позади. В чистом утреннем воздухе хлопали крыльями вспугнутые перепела, ныряя по густому просу. Парным молоком белела поздно отцветающая гречиха. Сверкали рельсы убегающей вдаль железной дороги. Земля отдохнула за ночь от вчерашнего зноя и лежала упругая, теплая, в легком пару.

Степан быстро шел вдоль насыпи. Чем-то освежающим повеяло на него с родных полей. Хотелось взять Косу и валить ряд за рядом высокую, обрызганную росой траву.

Вдруг он живо представил себе окопы, свист пуль и Настю, тихую и строгую, с карабином в руке. Не верилось, что жизнь, которую Степан любил, могла быть такой жестокой и страшной.

Размышляя, он даже не обратил внимания на группу мужиков, показавшуюся из-за бугра. Мужики шли, балагуря, как ходят обычно поправлять общественную плотину или размытую дорогу: с лопатами, топорами, вилами на плечах.

Степан, поравнявшись, снял картуз, и некоторые из встречных ответили тем же приветствием. Один, что шагал впереди, в нагольном полушубке нараспашку, крикнул: – Из города? Коммунистов не кончили еще?

– Слободской, – ответил Степан, догадавшись, куда и зачем направлялись люди.

Он невольно окинул взглядом ровное поле, где не скроешься от опасности. Мужики прошли мимо… Только передний в нагольном полушубке остановился и спросил подозрительно:

– Слышь, тово-этово… Покажь документ!

– Документ? – рассмеялся, Степан, убыстряя шаг. – Какие тебе, старый хрен, документы? Вон моя изба, в Стрелецкой слободе! Поди, сверься!

Тогда остановились и другие. Они сразу заспорили, размахивая руками.

– Постой-ка! Погоди!

Степан услышал позади топот догонявших ног. Втянул полную грудь утренней прохлады и побежал с необыкновенной легкостью и быстротой. В ушах отзывался лишь стук собственной крови.

Но, оглянувшись, Степан увидел настигавшего его мужика в нагольном полушубке, с вилами наперевес. Перед глазами промелькнули убийства Быстрова, Селитрина, доктора Маслова… Ноги вдруг налились свинцовой тяжестью. Скорость бега замедлялась с каждой минутой.

Мужик был почти рядом. Что-то коснулось спины Степана, – быть может, концы неуклюжих вил…

Степан рванул из кармана наган и увернулся от просвистевшего над головой металла.

– Пантюха, не упусти! – орали вслед. – Кажись, жердевский комбедчик! Нижи вилами-то! Не махай, а нижи, чертов прасол!

Степан бежал из последних сил. Почти не поворачиваясь, выстрелил – и тут же услышал, как догонявший шлепнулся на землю.

Выскочив на бугор, Степан оглянулся. Мужики стояли возле свернувшегося в траве человека. Кто-то из них с запозданием грохнул из обреза. Пуля запела высоко над бугром.

– Вот вам и Пантюха! – усмехнулся Степан, направляясь к селу Кирики.

Теперь он шел с опаской, рассматривая издалека кириковские избы, стараясь угадать по малейшим признакам, что там творится, но на улице никого не было. Даже дети не показывались. Утреннее солнце ярко плавилось на железных крышах богатых домов.

Степан нахмурился. Ведь Пантюха-то, известный ярмарочный прасол, жил в Кириках. Значит, село было захвачено восстанием. Надо было сворачивать в сторону, пока не поздно. Однако он шел вперед, прижав ладонью нагрудный карман с ленинской директивой.

Из-за вала, поросшего крапивой, поднялся молодой парень. Под мышкой – дробовик. Рыжий чуб свесился на левый глаз.

– Эй, герой, по какому делу спешишь?

Степан, остановившись, молча нащупал рукоять нагана. Но лицо парня показалось ему знакомым.

Тот поправил свой буйный чуб. Не дождавшись ответа, пояснил:

– Ежели кулацкий агитатор – ворочай назад. На город не пойдем.

И в подтверждение слов, важно, не торопясь, взвел курок.

Радость наполнила сердце Степана. Он подбежал и обнял оторопевшеко парня.

– Оська! На парамоновском работали…

– Степан! – закричал Осип Суслов, показывая крупные белые зубы… – Родная мать не узнает… Борода, пиджак стариковский! Ты из города?

Степан кивнул, шаря по карманам. Он искал трубку.

– У меня там жена, – взгрустнул Осип, – по делам сельсовета уехала и застряла. Кто знает? Может, убили бандиты…

Степан отвел в сторону глаза. Вспомнилась молодая женщина в отряде Быстрова… Сказать? Решил не говорить; он и сам не представлял, куда она девалась.

– Наше общество вынесло приговор: не выступать! – рассказывал Осип, садясь на траву и вынимая пестрый кисет с табаком. – Кулачье приезжает агитировать, а мы их в погреб! Четырех уже замкнули. Нынче один на серой лошади прикатил, угрожать начал: «Возьмем город, придем село палить… Сам Клепиков такой указ дал». Едва ноги унес, угрожальщик. Попробуй, кинься! Нас тут, почитай, тысяча дворов. Ежели немец придет – и немцу баню устроим!

– И оружие есть? – осведомился Степан.

– Имеется. Пулемет у кулаков отобрали.

– А хлеб? Осип вздохнул.

– Хлеб, Степан, не трогали. Только что выбрали комбед, и пошла эта заваруха. Как тут быть?

– Веди меня к председателю комбеда. Осип засмеялся.

– Чего тебя водить? Ты сам пришел.

– Вот как! – Степан удивленно поднял брови. – Ну, Осип, собирай народ! От Ленина телеграмма получена.

Подавляя восстание, нельзя забывать о рабочих и деревенской бедноте. Хлеб – наше верное оружие. Открывай кулацкие амбары! Начинай с тех, которые ушли на город!

Глава пятидесятая

Вскоре Степан выехал верхом на станцию. В Кириках он побрился, снял пиджак и теперь был в одной белой вышитой рубашке, молодой и поздоровевший. Припекало солнце. Лошадь отбивалась от безотвязного роя слепней, мотала хвостом и головой. Высоко в лазоревом небе плавал серебристый ястреб, высматривая добычу. Притихли, угомонились птичьи хоры, чуя близость врага. Лишь могучей волной шумела и разливалась из края в край золотая нива.

Степан сорвал крупный ржаной колос, вышелушил спелые зерна, кинул в рот. Он вспомнил, что уже две ночи не спал, и почувствовал усталость. Там, где под насыпью проходили водосточные трубы, Степан делал минутные остановки и утолял жажду ключевой водой. Иногда ему хотелось тут же лечь и заснуть… Но это означало – погубить дело.

Еще издалека Степан увидел на подъездных путях станции большую толпу. Приближаясь, он заметил в центре сборища дрезину, с которой черноусый мужчина в военной гимнастерке выкрикивал:

– Именем всей повстанческой армии и ее командующего Клепикова объявляю вас мобилизованными. Не бойтесь, в город идти не придется. Там нынче управятся и без вас. На вашу долю выпала задача – не допустить к большевикам подкреплений. Я послан для руководства. Вот мандат штаба!

Он помахал над головой бумажкой и спрятал в карман. Затем вытер платком лоб, расправил внушительным жестом усы, как бы гипнотизируя недовольную толпу. – За такие дела по головке не погладят, – сказал кто-то со вздохом.

– Ослобони, слышь, косить время! – взмолился старческий голос из колыхнувшейся людской, гущи. – Видишь, как она, матушка, забелела! Семена уж отдает, скоро дождем посыплется! Ведь теперь день – год кормит!

Уполномоченный мятежного штаба снисходительно усмехнулся, показав золотой зуб. Но сразу посуровел, наблюдая непонятное движение в толпе.

– Я солдат, – крикнул он строго, – и подчиняюсь приказу… Что за шум? Смир-р-но! Я предупреждаю…

– Выстрел оборвал конец фразы. Черноусый схватился за карман, стараясь вытащить револьвер, но пошатнулся и упал с дрезины.

Народ кинулся врассыпную… Степан, пряча наган, успокоил: – Товарищи! Надо бить гадов на месте, чтобы они не портили нам жизнь. Кто здесь председатель комбеда?

Пока бегали за председателем, Степан разыскал перепуганного начальника станции.

– Приготовьте, товарищ, весь подвижной состав. Сейчас из села Кирики привезут хлеб для Москвы. Работами по исправлению пути займусь сам. Связь с губернией имеется? Соедините меня по телефону с бронепоездом.

Он говорил спокойно, веско. Понимал, что в трудностях и упорстве рождалась новая жизнь. Сердце его хранило слово вождя о классовой борьбе при переходе от капитализма к социализму, и Степан готов был перенести тысячи затруднений и совершить тысячи попыток, а затем, если надо, приступить к тысяча первой.

– И косить, значит, можно? – спросил, подходя к Степану, седенький низкорослый старик,

– А как же? Непременно косить! Не для того нам революция землю дала, чтоб хлеб на ней губить! Табачок-то есть, папаша?

– Натрясу.

Они закурили. Старику, видимо, хотелось еще что-то спросить, он не отходил. Ему нравился этот голубоглазый, простой и смелый, неизвестно откуда взявшийся человек.

«Стоим—ни живы, ни мертвы, – думал старик, – слушаем, значит, усатого… Ведь под обух толкает, собака! А тут тебе – трах! И нету ничего… Дай бог здоровья эдакому молодцу!»

Он побежал за Степаном к телеграфному аппарату и вдруг спросил:

– Ты, добрый человек, чей же будешь? Из нашенских или приезжий?

– Жердевский.

Старик подошел вплотную, заглянул Степану в глаза и тихо, боясь ошибиться, прошептал:

– Не Тимофея ли сынок?

– Он самый.

– По обличию узнал! – с гордостью крикнул старик. – Мы с Тимофеем хаживали в чужие края… Косили донским казакам сено, обжигали под Воронежом кирпич, копали руду на Урале…

– Дядя Кондрат!

Степан вспомнил далекую зимнюю ночь. В избе потрескивает неровное пламя лучины. Стекла запушены толстым слоем инея. В трубе свистит ветер. На полатях, скучившись возле матери, жмутся ребятишки и просят хлеба. Ильинишна слезает с полатей и делает вид, что ищет хлеб. Но эта нехитрая уловка – отвлечь голодную детвору – не удается.

На большаке скрипят сани, доносится конский топот, простуженные мужские голоса… Кто-то, хрустя по тугому насту, бежит к избе. Вот он уже барабанит в дверь:

– Эй, отвори!

Ильинишна, перекрестившись, робко уходит в темноту сеней. Кто может ломиться к беднякам в такую пору?

Повертывает примерзшую к притолоке щеколду. В лицо швыряет колючей заметью.

И вот из мутной, обжигающей холодом ночи просунулись руки в заиндевевшем зипуне, в руках – коврига хлеба.

Ильинишна сразу ослабела, заплакала. Не закрывая дверей, вернулась к ребятам:

– Бог послал…

Только по весне, когда отец собирался снова в отход, к нему пришел бойкий мужик, в старой чумацкой шляпе, и признался, что хлеб занес он. Это был Кондрат.

Жил Кондрат бедно, но Тимофей считал его хорошим артельным работником и своим первым другом. Вместе батрачили, вместе несли тяжелую судьбу на край старости.

– Так вот, дядя Кондрат, – Степан вышел от телеграфиста повеселевший. – К нам на помощь рабочий полк идет. Давай, расшевеливай народ, пойдем кулаков потчевать.

И с тех пор Кондрат сделался незаменимым помощником Степана. На своей игреневой кобыле он ездил из деревни в деревню, разъяснял, куда везти хлеб, что делать с кулацкими агитаторами.

– Как тут у вас? – спрашивал Кондрат, останавливаясь у сельсовета.

– Да ничего…

– Ничего-то и у нас имеется. О деле сказывай. Товарищу Жердеву, Степану Тимофеевичу, на чугунку люди нужны. Отряжай человек двадцать с лопатами и ломами!

Когда путь был восстановлен, к станции подошел зеленый бронепоезд. Почти одновременно из Кириков прибыл хлебный обоз. Осип подбежал к Степану:

– Слыхал, что в Жердевке у вас произошло? Степан вынул изо рта трубку.

– Что? – бледность проступила на его загорелом лице.

– Ночью облава была, – продолжал Осип. – Мужиков ловили, которые не подчинились приказу Клепикова.

«Ну, так оно и есть, – Степан слушал не дыша, – беда на беду лезет…»

Осип тряхнул чубом, засмеялся:

– Во время облавы-то, значит, и навалились партизаны…

– Партизаны?

– А ты, видно, первый раз слышишь? Отряд Тимофея Жердева… Всех унтеров покрушили топорами.

Степан остановился, не веря своим ушам. Партизанский отряд Тимофея Жердева? Отца?

Но сердце уже стучало громко и радостно. Это была правда! Поднимались рассудительные мужики, отсиживавшиеся в хлебах. Дело шло к развязке.