Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 53 страниц)
Глава тридцать шестая
Вместе с Деникиным из Таганрога в Харьков приехали представители военных миссий союзников и журналистов, встревоженные отсутствием победных реляций. Эти назойливые и очень бесцеремонные господа всюду следовали по пятам за генералом. Они считали своим долгом напоминать главнокомандующему вооруженными силами Юга, что время – деньги, что их правительства ждут сообщений о боях на подступах к Москве.
Когда белые армии шли вперед, Деникину льстило окружение иностранцев. Он охотно давал интервью корреспондентам, прославлявшим его в Европе и Америке. Но сейчас красные навязали ему генеральное сражение, вынудив отказаться от прямого движения на столицу. Под Орлом и Кромами гибли лучшие добровольческие части. Днем и ночью в тыл уползали поезда, набитые ранеными… И Деникин стал тяготиться обществом нежелательных свидетелей, чьи телеграммы непрестанно летели через российские рубежи.
Одновременно с фронтовыми неудачами у генерала появилась скверная, изнуряющая хворь – гнойные нарывы под мышкой. Французский хирург де Мюрен, прибывший с госпиталем из Парижа, нашел у Деникина лимфаденит, а народ называл эту болезнь «сучье вымя». Из-за болезни Деникин отказался ехать в Орел и послал вместо себя начальника штаба генерала Романовского.
Чтобы не явиться к войскам с пустыми руками, американский полковник Боуллт предложил захватить с собой вагоны только что прибывших из Нью-Йорка боеприпасов. После падения Орла перекинули опытного разведчика в белый стан, где опасные конкуренты англичане быстро прибирали к рукам кубанский хлеб, кавказскую нефть и другие русские богатства.
Боуллт старался отодвинуть на второй план главу английской военной миссии генерала Хольмана, успевшего подружиться с Деникиным. Он уже состоял в списке почетных казаков станицы Грушевской за активную защиту Дона от красных, выступал с воззваниями против большевиков, афишируя щедрость Америки.
Прицепив, по настоянию Боуллта, к специальному поезду товарный состав с военными грузами, в том числе две платформы с орудиями «Канэ», Романовский и союзники отправились на север. Тяжеловесный состав везли два паровоза. Машинистами работали офицеры, не доверяя железнодорожникам.
В салон-вагоне царило оживление. За столиками, уставленными батареями откупоренных бутылок и недопитых бокалов, сидели, развалясь, американцы и англичане, французы и греки. Сидел хитрый, узкоглазый представитель японских интервентов рядом с посланцем командующего белопольского корпуса генерала Довбор-Мусницкого. Сидели иностранные и белогвардейские журналисты.
Под стук колес захмелевшие гости, не стесняясь, распекали белое командование, которое упустило случай зажать Ударную группу в клещи, когда штаб Южного фронта направлял ее между корниловцами и дроздовцами на Фатеж – Малоархангельск.
– Вы, генерал, проспали удачу, – говорил Боуллт, выбрасывая сквозь длинные зубы сигарный дым в сторону Романовского. – Вы обязаны были тринадцатого октября раздавить Ударную группу на марше, энергично действуя с флангов.
– Тринадцатого октября, господин полковник, корниловцы брали Орел, – нервно вздрагивая бровью и отводя жесткие, прищуренные глаза в пустой угол, оправдывался Романовский.
– Орел! – американец поправил на носу дымчатые очки. – О, я знаю этот город… Разве, генерал, вы брали его?
И ухмыльнулся, довольный. Пояснил:
– Орел взяли мои агенты. Вы, генерал, только ввели туда войска.
– Не совсем так, – попытался было возразить Романовский, но Боуллт нетерпеливо стукнул кулаком по столу.
– Тринадцатого октября следовало уничтожить боевую силу красных! – закричал он, темнея от злости. – Тогда бы наши войска шли с музыкой до Москвы!
– Можно поправить дело, – сказал англичанин Хольман, вытирая платком с морщинистого лица испарину.
– Каким образом? – раздались голоса.
– Выдать солдатам и офицерам побольше виски. В таких обстоятельствах один воюет за трех.
Все засмеялись.
Хольман повернул разговор. Желая отомстить Боуллту, приписавшему заслуги взятия Орла собственным агентам, он рассказал, как во время недавнего наступления красных матросов на Царицын английские летчики бомбили и обстреливали советские войска. Кроме того, совершили два налета на базу республиканских гидропланов у Дубровки.
Делая вид, что рассказ мало интересен, Боуллт поднялся и вышел в тамбур.
Непроглядная ночь царапала по оконному стеклу сухой порошей. Боуллт открыл дверь и сквозь ветер услышал разговор двух солдат из охраны, стоящих на площадке товарного вагона.
– Который уж год в неволе, – доносился угрюмый, рассудительный бас, очевидно, пожилого и сильного человека. – У немцев терпужил до замиренья… Пленных там заместо лошадей в плуги запрягали. Потом домой шел, радовался: ведь ребята, поди, выросли… А тут опять война! До своей деревни не успел дойти – забрали.
– Илья Потапыч! Ничего у красных-то, служить можно? – участливо спросил второй солдат, чиркая спичкой о коробок.
Спичка вспыхнула, осветив молодое, изрытое оспой лицо с самокруткой в зубах и другое – бородатое.
– Служил – ничего. Ты, Жамкин, думаешь, офицеры правду о красных болтают? Наплюй им в глаза! Там, слышь, господ нету, командиры там из народа. А мне уж, значит, не потрафило… При отступлении на Мармыжи белые перехватили. Хотели расстрелять: «Эта, – говорят, – борода небось заражена большевизмом!» Потом угнали к морю…
Спичка погасла, но раскуренная на ветру самокрутка, искрясь, освещала в темноте то грубый рукав солдатской шинели, то шапку.
– У моря бедовали: голоду-холоду хлебнули вдосталь! А тут полковник интендантской службы меня взял к себе – домашнюю работу справлять заместо дворника. Вор первостатейный, полковник-то! Главную долю выгруженного с кораблей обмундирования на рынок спускал, остальное – на фронт. По улицам каждый горожанин стал в английском френче или в американской фуфайке щеголять. Потом интенданта угнали куда-то, а мне вот эту «свечу» в руки, – указал он на винтовку.
Боуллт притаился. Он вспомнил толпы пленных в Новороссийске, оборванных и голодных. Пленные бродили по базару, спали тут же на площади, под надзором стражников. В белогвардейской прессе Боуллт видел среди объявлений о продаже поросят, битой птицы и мануфактуры предложения необычайного товара:
«Военнопленные имеются в большом количестве. Требования адресовать в военный отдел правительства…»
Но Боуллт недоумевал, каким образом этот красный очутился в деникинской армии? Можно ли надеяться на такую охрану?
Солдаты опять заговорили.
– Ты, Жамкин, из Твери? Как же к белым-то попал? – спрашивал Илья Потапыч напарника.
– Из «Легиона чести»…
– Ась?
– Да, видишь, при царе мы были посланы во Францию и воевали там с немцами до революции. Гляжу, начали из экспедиционного корпуса людей набирать «для отправки на родину». Записался. А пока суть да дело – нас, голубчиков, обмундировали и вооружили. «Вы, – объясняют нам, – должны навести порядок на своей земле…» Привезли, значит, в Новороссийск—и на фронт. Возле реки Маныч ребята из «Легиона чести» давай к большевикам перебегать… Генерал Покровский с кубанскими казаками залучил остатки братавшихся легионеров, загнал в клуни и сжег живыми.
– А как же ты, Жамкин, уцелел?
– Картечью был ранен в начале боя. Может, у красных бы давно служил, а может, испепелился…
Боуллт придвинулся к самой двери, чтобы лучше слышать. Но солдаты заметили его и умолкли. В эту минуту дотошный американец ощутил на себе их ненавидящие взгляды.
«Дикари!» – Боуллт злобно хлопнул дверью.
Он вернулся в салон-вагон, но мысли о подслушанном разговоре не оставляли его.
– Далеко еще до Орла? – спросил Хольман, посасывая мундштук трубки.
– Часов семь пути, ваше превосходительство, – ответил Романовский.
Поезд, замедлив ход, двигался по, гулкому мосту. Белогвардейский журналист Виллиам сказал:
– Господа! В этих местах Орловщины летом прошлого года эсер Клепиков поднимал восстание против Советов. Мне подробно рассказывала об этом Софья Нарциссовна Гагарина, муж которой руководил операциями повстанцев. И представьте: в отместку за это беднота заняла гагаринское имение под коммуну.
Хольман оторвал от мундштука трубки сморщенные губы.
– Коммуна? Большевистский эксперимент, не так ли?
– Так точно, ваше превосходительство, – согласился Романовский и, подрагивая бровью, добавил: – Но в настоящий момент, когда здесь прошли наши доблестные марковцы, от коммунистов остались разве только веревки—для счастья…
Все поняли генерала и засмеялись.
В этот момент салон-вагон, плавно катившийся по рельсам, со страшной силой дернуло назад, затем вперед…. Попадали на пол люди, загремела посуда. Погас свет. Оглушительно треснули сцепления разорванного на части состава, и запоздалым эхом донесся тяжелый грохот хвостовых пульманов.
Офицеры и журналисты панически метались в темноте накренившегося над пропастью салон-вагона; сбивая друг друга, искали выход. Боуллтвспомнил, наконец, о своем карманном электрическом фонаре, включил его и выбежал в тамбур. Осветив мост, он увидел сломанный парапет и бесформенные груды раскиданного товарника.
Откуда-то сбоку долетела с ветром русская речь, ударил дружный залп, и пулемет размеренно-четкой очередью прошил стены классных вагонов.
– Охрана! – захрипел в негодовании Боуллт. – Где охрана, черт возьми? Там бандиты…
И луч фонаря выхватил из непроглядного мрака фигуры двух солдат. Это были те самые охранники, разговор которых янки недавно подслушал. Они стояли возле уткнувшейся в шпалы товарной платформы, хмуро и враждебно косясь на желтый кружок света в тамбуре.
– Там бандиты! Стреляйте! – приказал Боуллт и, чувствуя полное бессилие перед этими чуждыми и опасными людьми, выпалил в них из пистолета.
Молодой солдат охнул, повалился грудью на площадку. А бородач вскинул винтовку и дал ответный выстрел.
– Вот тебе… собака!
Глава тридцать седьмая
После того как Тимофей и Настя побывали у Крутых Обрывов, партизаны вели непрерывное наблюдение за мостом. Утром и вечером, пользуясь темнотой, сменялись посты в каменистых расщелинах. Одетые в маскировочные халаты, лесные люди следили за служебным распорядком охраны, засекая места часовых, уточняя время проходящих поездов.
Охраняли мост восемь белогвардейцев под командой унтер-офицера. Когда Настя вернулась из города, возбужденная успехом разведки, Тимофей сообщил ей, что партизаны заметили необычное в поведении солдат. Постоянно пиликавшая в землянке гармошка умолкла. Унтер-офицер, бритый и подтянутый, строго покрикивал на подчиненных. У противоположных концов моста застыли часовые, будто на смотру, с винтовками и патронташами.
«Значит, Аринка не обманула… Деникина ждут», – решила Настя.
Она распорядилась поднять лагерь по тревоге, и через полчаса отряд уже находился в пути. Партизаны шли извилистыми оврагами, тщательно скрываясь от постороннего глаза. А в город неслась подвода с закутанной в тулуп Матреной, чтобы срочно перебросить оружие Красова прямо на Крутые Обрывы.
Вечером Красов нашел отряд Насти в дубовом перелеске около железной дороги. С ним была группа деповских рабочих. У Матрены на возу лежало пятьдесят новеньких винтовок и семь тысяч патронов. – В городе, особенно на вокзале, спешно готовятся к встрече высоких гостей, – рассказывал Красов. – Вывесили портреты Деникина и трехцветные царские флаги. Контрразведка производит дополнительные аресты среди населения. – Время начинать, – решила Настя.
Она распределила силы. Снять часового на северной стороне моста поручалось Федору Огрехову. Другого взялся обезвредить машинист Красов. Насте же предстояло с двумя отделениями бойцов атаковать землянку, где находились остальные солдаты.
– Товарищи, – в последний раз предупредила она. – Действовать скрытно и тихо! Стрелять в крайней необходимости! Всем ясно?
Роман Сидоров, придерживая под мышкой винтовку, спросил:
– Живыми брать или…
– Там дело покажет, – Настя вынула из кобуры и осмотрела наган. – Хорошо бы унтера живым… Расспросить надо.
Партизаны осторожно поползли среди камней. За ними двигались рабочие с гаечными, ключами и кувалдами. Оставленные в резерве старики помогали Гранкину тащить пулемет и запасные ленты,
– Эх, жалко – шуметь нельзя… Снять часовых можно в два счета, – шептал Гранкин, устанавливая трофейный «льюис» на удобной высотке и прицеливаясь в смутные силуэты врагов.
– Подожди, – Тимофей прислушивался к шумам ветра, не спуская глаз с железнодорожного полотна. – Терпежу твоего нету… Еще упаришься!
Настя спустилась к замерзшему ручью и остановила цепочку бойцов. Этот отрезок пути до моста был наиболее тяжелым; он и сейчас, в седой наволочи зимнего вечера, просматривался часовыми. Настя видела из-за выступа обледенелой скалы черные фермы, в переплетах которых роился загадочный гул, и ей казалось, что со станции мчится поезд, что скоро паровоз блеснет волчьими глазами, не дав свершить задуманного. Живя в лесу, вынашивая идею помощи страдающему народу, армии, любимому Степану, она отрешилась от всего личного ради намеченной цели. И теперь, когда цель уже была рядом, малейшая помеха казалась чудовищной катастрофой.
Настя услышала короткую возню наверху… Донесся глухой удар и слабый стон. Она вздрогнула и подняла голову – часовые исчезли. Тогда, перегоняя друг друга, партизаны без команды кинулись к солдатской землянке.
Низкая, по-зимнему тяжелая и скрипучая дверь внезапно открылась, и на пороге показался встревоженный унтер в длинной шинели с белыми лычками на темных погонах. При виде бежавших к нему людей он схватился за кобуру револьвера.
– Руки вверх! – крикнула Настя,
Унтер попятился от ее нагана, хотел что-то сказать и не мог. Только трясся, пока его обезоруживали. Партизаны заскочили в землянку и, управившись с остальными белогвардейцами, вынесли оттуда винтовки, патроны и гранаты.
Тем временем на мосту появились рабочие, долетел металлический стук гаечных ключей и кувалд, звон вынимаемых болтов. Началась основная операция железнодорожников.
– Как же это… а генеральский поезд? – завопил унтер, совершенно теряя рассудок в нагрянувшей беде.
– Генеральский? – живо спросила Настя. – Что ты о нем знаешь, говори!
Унтер обмяк. Все рухнуло в одну минуту: и гордость кулацкой души – доброволия, и богатый родительский дом на Хопре, и обещанная за верную службу награда. До сих пор считал он себя счастливцем, не слыша пения фронтовых пуль, помышляя лишь о самогоне и девчатах… А тут разом смахнуло голову с плеч!
– Наша Фекла взяла и размокла, – нетерпеливый Чайник поднес к груди унтера артиллерийский тесак. – Я вижу, тебе умереть не хочется! Мне вот и родиться не хотелось, да неволя заставила… Долго еще ждать-то?
Косясь на отточенное лезвие клинка, унтер обрел дар речи:
– Получено строжайшее предупреждение… усилить охрану моста, быть начеку… На станции говорили: должен проследовать сам верховный главнокомандующий…
– Нужное слово – половина дела, – удовлетворенно кивнул Чайник, – а это завсегда лучше, парень, чем ничего.
С крутой насыпи спустился Красов, препровождая связанного часового. Дядя Кондрат доложил Насте, что второй часовой, оказавший сопротивление Федору Огрехову, убит,
– Раздать захваченное оружие товарищам, которые в нем нуждаются, – приказала Настя. – Пленных запереть в землянку и выставить охрану!
Красов предложил в качестве дополнительной меры втащить на мост каменную плиту и поставить у парапета. К верхней части плиты привязали веревку, пропустив свободный конец ее между шпалами к основанию быка. В момент приближения поезда люди должны были натянуть веревку и свалить камень на рельсы.
В порывистых наскоках ветра, перебирающего заунывные струны телеграфных проводов, почудился свисток паровоза. Шмыгнули партизаны в расщелины, насторожились. Однако прошел час, другой – и все так же шумела ночная непогода. Темнота заполняла Крутые Обрывы, текла и плескалась в широкой степи. Кружила мокрая пороша. Люди мерзли, напрягая зрение и слух, боясь упустить решающую минуту.
«Небось и Степан лежит сейчас в окопе – ждет врага», – думала Настя, застыв на снежном откосе.
Она зажмурилась, чтобы лучше представить себе мужа, и снова открыла глаза, подавшись вперед: кромешная темнота сверкнула дальними огнями. Вот огни пропали и вспыхнули ближе. Донеслись звучные, как одышка, выхлопы локомотива.
Ярко осветились предмостные столбы, выступили из мрака постовая будка, парапеты… Веселый, играющий классными вагонами поезд летел мимо Насти. Она увидела каменную плиту, которая стояла неподвижно. Затем плита будто нехотя накренилась и рухнула вниз… И тотчас мерный перебор колес сменился грохотом крушения, скрежетом и треском. Все померкло и забугрилось на мосту.
– Огонь! – скомандовала Настя, почти не веря, что ее услышат.
Но в ту же секунду прокатился залп над всполошенной пропастью. Высекая голубоватые искры, зачастил пулемет Гранкина.
На мосту происходила невообразимая паника. С одурелыми криками и животным страхом убегали вдоль исковерканного полотна белогвардейцы. За ними, хромая, поспешал раненый американец Боуллт.
Глава тридцать восьмая
– А ну, беляки, приехали! Сдавайся, кому жизнь дорога! – зычным пастушеским голосом закричал Гранкин.
На мосту водворилась тишина. Потом кто-то с робкой доверчивостью спросил:
– Куда идти?
– Собирайтесь у последнего вагона! – объявил Гранкин условия партизан. – Без оружия! Кто не подчинится—будет расстрелян!
В пролетах моста послышались шорохи, негромкий разговор. Там совещались. Гранкин держал пулемет наготове. Шорохи стали перемещаться к хвостовому вагону, и скоро на гривке откоса появилась кучка солдат. Четверо из них несли раненого товарища.
– А где же генерал? – спросила Настя.
– Все господа от салона побежали к выемке. Надо полагать, на Орел подались. Один вот, собака, чуть не убил Жамкина, – отвечал бородатый пленный. – Ну, и я, кажись, не промазал. Недаром в германскую при пушке наводчиком служил…
– С чем товарные вагоны?
– Вагоны-то? Откуда нам знать… Мы не то, чтобы настоящие солдаты, а вроде подсобной силы. Не доверяли деникинцы нашему брату…
Говорил бородач свободно, с неподдельной откровенностью и простотой. Видно было, что его не страшили эти русские люди – близкие сердцу черноземные мужики.
– Я ведь, братцы, здешний… Каменский, – взволнованно спешил он поделиться своими чувствами. – Шесть годов родную деревню не видел! После германской угодил в Красную Армию, а под Мармыжами белые заарканили… Душа выболела по дому!
– Из Каменки? Чей же там? – подступил небезызвестный секретарь сельсовета.
– Зубцовых наш двор…
– Не Ил. юха ли? Ей-богу, ребята, Илюха! Так, говоришь, от красных к деникинцам затесался?
– Затесали, Иван Митрофаныч, – признал Илюха земляка. – Только и утешения, что служить пришлось без году неделю… Спасибо, добрые люди!
Он хотел расспросить односельчанина о жене и детях, но партизаны дорожили каждой минутой. Пленных отвели в землянку.
– Надо проверить груз, – торопила Настя бойцов. – Открывайте вагоны!
Партизаны снимали пломбы, наваливались, откатывая раздвижные двери. Чиркали спичками…
– Пулеметы. Бона сколько – завались!
– А тут ящики с гранатами!
– Патроны нашли… Забрать в первую голову патроны!
Красов сказал Насте:
– Чисто сделано. Бог не дал – сами взяли.
– Гибель добра, – беспокоился Тимофей. – Одних снарядов – четыре пульмана! Куда их, проклятых, девать?
«Если бы нам артиллеристов, – думала Настя, остановившись возле длинноствольных орудий на платформах, – мы тогда не подпустили бы к мосту никого».
Вагоны разгружали всю ночь. Оружие и боеприпасы сносили в укрытия. Настя знала, что началось великое испытание и смело шла навстречу опасности.
Наступающий рассвет обнажал картину грандиозного крушения. Люди изумлялись, показывая на середину моста:
– Рельсы-то скрутило кренделями…
– Сила на силу, как говорят, нашла! Баш на баш – не вышел номер ваш!
Все больше чувствовалась за шумливой деловитостью людей возрастающая нервозность. Что несет им, усталым я голодным, хмурое, с клочьями сиреневого тумана в степи утро? Не лучше ли скрыться, пока не поздно, исчезнуть средь зарослей гостеприимной рощи? Цель достигнута– врагу скоро не залечить нанесенной раны…
Но ни один человек не выказал слабости, не смутил друзей. И вовсе улетучились недостойные мысли, когда из выемки со стороны Орла показался белый дымок и темно-зеленые башни бронепоезда.
Настя повернулась к отряду:
– По местам!
Неприятельский поезд замедлил ход, остановился. Вероятно, деникинцы не ожидали увидеть такого зрелища. В приоткрытых люках мерцали линзы биноклей, щупали мост, береговые камни, следы на снегу. Ахнул первый выстрел шестидюймовки. Снаряд ударил в южную постовую будку, и ледяное зеркало ручья отразило темный сполох летящего к небу балласта.
– О-хо-хо… – застонал Чайник. Тимофей подполз, окликнул:
– Тарас, жив ты? – Тронул рукой и содрогнулся, ощутив что-то мокрое, дымящееся под разодранной сермягой. – Осколком, должно, хватило…
– Да вот… – Чайник попытался встать, крутнул головой. – В осколке много ли толку? Его дело петушиное: кукарекнул… а там хоть не рассветай.
Он мелко затрясся, будто смеясь, и упал ничком. Смерть облюбовала его спозаранку.
Заметив расположение партизан, деникинцы открыли огонь из всех амбразур. Бронепоезд медленно продвигался вперед. Снаряды рвались в камнях обороны, хоронили мертвого и живого, накрывая пыльным саваном известняка.
Лишь теперь Настя поняла, каким безумием с ее стороны было держать людей у железной дороги в ожидании карательных действий врага. Любовь к Степану, который сражался где-то под Орлом, желание помочь ему, помочь Красной Армии в тяжелой битве за Родину приглушили трезвый голос рассудка и поставили маленький отряд на край гибели.
Даже бегство сейчас, из этих каменных расщелин, казалось немыслимым. Огонь противника прижал бойцов к студеной земле, отрезал пути отхода и спасения.
– Папаша, что делать? – спрашивала Настя оглушенного и растерянного Тимофея. – Надо попытаться… хоть на короткое время заставить бронепоезд замолчать. Иначе он не выпустит нас отсюда живыми. Да и пехота может окружить… Эх, артиллеристов бы к тем пушкам, что на платформах!
Она пригнулась от близкого взрыва и снова окликнула свекра:
– Ты, слышал, пленный Илюха назвал себя наводчиком… Можно ли довериться?
Тимофей встретил, прямой, полный отчаянной дерзости взгляд невестки и сразу смекнул, куда она метит.
– Пожалуй, не сдался бы так просто настоящий вражина. Я знаю в Каменке двор Илюхи – беднота, – ответил старик…
– Значит, попытаемся… Берите с Красовым этого пушкаря – и на мост! Туда, пока что не стреляют…
Она смотрела в след уползавшему Тимофею, нервно сжимая винтовку. Жалкой и почти безнадежной представилась ей в тот момент попытка отвратить неминуемую беду. Слишком неравный пришлось выдерживать бой.
«А разве Степану легче? – думала Настя. – Разве не свистят пули и снаряды над его головой, не кружит днем и ночью разлучница – смерть?»
Тимофей и Красов вскоре очутились на мосту. За ними, сутулясь между раскиданными вагонами, широко вышагивал Илья Зубцов. Они достигли крайней платформы и разом присели у орудийного щита.
Затаив дыхание, Настя следила за их непонятной работой. Каждая минута ожидания превращалась в вечность. А мужики зачем-то двигали колеса орудия, возились с прицельным приспособлением, тащили от вагонов ящики.
Вражеский снаряд попал в мостовой рельс, осколками расщепил борт платформы, и трое батарейцев свалились на лафет… Но вдруг длинностволое «Канэ» лизнуло воздух оранжевым языком. На северной крутизне обрыва, возле самой выемки, высоко взметнуло шпалы, груды песку. Второй снаряд геройских партизан угодил в середину бронепоезда, и все увидели, как бурое пламя взорванных боеприпасов сверкнуло из люков. Амбразуры смолкли.
– Аи да мужики! – радостно закричал Гранкин. – Влепили!
Однако Настя, пользуясь затишьем, уже отдавала приказ: отступать в Гагаринскую рощу!
