Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 53 страниц)
Глава пятьдесят первая
Собор первым возвестил о занятии мятежниками центра города. Большой колокол, вылитый по специальному заказу Адамова на Валдайском заводе, рявкнул медной глоткой три раза. И тотчас зазвонили у Спаса, у Нового Николы, у Казанской, у Сергия Радонежского.
В полуночном небе, над пороховой гарью и человеческой разноголосицей, плыл торжествующий благовест. Он перекатывался на Сосну и Низовку, в окружающие слободы и деревни и множился ответным эхом сельских колоколов.
И хотя в городе еще слышалась стрельба, плотные двери домов раскрывались, выскакивали ликующие купчики, городская знать.
– Ми-ха-и-ла! Ми-ха-и-ла! – голосил из окна лысый старик, размахивая салфеткой.
– Оглушили чумовые, – Аринка осадила лошадь и повернулась в седле. – Кажись, Михаила кличут?
Клепиков погрозил в темноту плетью: – Николашкиного брата на царство выдвигают. Дескать, спокойнее будет иголками торговать.
Горели дома. Рыжее пламя растекалось по крышам, скручивая листы железа.
Со двора спирто-водочного завода мятежники выкатывали бочки, вышибали прикладами донья и, припадая, пили обжигающую девяностоградусную отраву. Пьяные лезли в цементированные подвалы, стреляли в бочонки, падали и захлебывались в лужах спирта.
Где-то в темноте Клепиков различил истошный голос Бешенцева:
– Я, братцы, не пьяный! Не глядите, что меня двое под руки ведут, третий ноги переставляет… Пьяный тот, который в грязи валяется, а свинья ему морду лижет… Разойдись, застрелю!..
Клепиков и Аринка проехали мимо здания почты, приспособленного осажденным гарнизоном под лазарет. Из окон второго этажа выбрасывали на булыжную мостовую раненых красноармейцев. Озверевшая толпа мятежников, улюлюкая плясала по их телам.
– Смотри, – указала Аринка, сворачивая на Казанскую улицу.
В церковной ограде забаррикадировалась горсточка красноармейцев. Патроны кончились., Бойцы отражали натиск унтеров штыками.
Клепиков, натянув поводья, наблюдал, как унтера через решетку ограды в упор расстреливали защитников города. Он улыбнулся Аринке:
– Я говорил… Повстанцы, продержавшиеся сутки, имеют все шансы на успех. В Москве нас разбили слишком рано… Я знаю природу человека. Ему, стервецу, нужно двадцать четыре часа на размышление. Потом он попрет!
И Клепиков представил себе, как завтра затрещат телефонные аппараты, зашуршат газеты…
«Слыхали? – заговорят в Москве, в Питере, по всей России, – Клепиков восстал!»
Аринка рассеянно смотрела на него. Живя с ним, она и не пыталась понять его., Слишком глубоко ошиблась она, когда полагала, что уход к мятежникам вырвет из ее сердца Степана. Напротив, еще больше теперь думалось о нем… Но думы были полны ненависти и, жажды мести.
Часто пробиралась дочь Бритяка в расположение красных, добывая, важные сведения. Проводила тайными лазейками отборных головорезов в тыл заставам и пулеметным гнездам. Это она решила участь переправы через Сосну, и, помогла овладеть баррикадами у вокзала. Однако взор ее был ненасытен, как у степной волчицы… Аринка повсюду, искала Степана!
– Не попадались, Ефим, жердевскиё? – спросила она, встретив в темноте брата.
– У склада, наверное… Склад ещё держится да застава на мосту через Низовку.
Ефим скривился, растерзанный, злой. Он завидовал удачам Клепикова.
Клепиков пришпорил коня, торопясь проехать площадь, за которой гремели выстрелы.
По площади сновали толпы мятежников. На фонарях качались повешенные. С криками и бранью тащили чей-то изуродованный труп. Аринка поскакала узнать.
– Сафонова поймали, – сообщила дочь Бритяка, вернувшись.
– Сафонова? – переспросил Клепиков, и в голосе его заклокотало сдерживаемое злорадство. – Хорошенькая дичь! Уже кончили?
– Волокут и рубят сечками, будто капусту. На Сергиевскую гору, сказывают, опять ворвался со своими чекистами! Да силенок не хватило. Сафонов-то вовсе хромой был, ранило его…
Клепиков снял картуз и, пригладив назад волосы, облегченно вздохнул.
Остатки гарнизона, под руководством Октябрева и Долгих, пробивались по Акатовской улице к вокзалу. У них еще действовало два пулемета. Когда один стрелял, бойцы перетаскивали другой на несколько шагов вперед и открывали огонь, подтягивая отставших.
– Товарищи, не падайте духом! – ободрял красноармейцев Октябрев. – К нам идет помощь из Орла Известно, что посланы войска из Курска и Воронежа! Мы отомстим за смерть наших героев… За всех отомстим!
Октябрев все время находился в центре боя, показывая пример выдержки и упорства. Автоматический пистолет его то и дело валил на землю темные фигуры врагов.
Словно капитан корабля, терпящего бедствие, Октябрев ушел из исполкома последним и, отстреливаясь, был ранен в голову и руку. Но боль от собственных ран казалась ему ничтожной по сравнению с гибельной судьбой гарнизона. Он старался вывести из-под удара уцелевших людей, помочь им соединиться с подкреплением и общими силами обрушиться на мятежные банды.
«Вырваться из окружения! Вырваться во что бы то ни стало!» – говорил он себе, точно боясь упасть раньше времени.
Клепиков послал Аринку к вокзалу, приказывая засевшему там Гагарину решительным ударом смять остатки гарнизона. Соскочив с коня, он выхватил у кого-то винтовку и начал стрелять по пулемету, выделявшемуся в темноте частыми вспышками.
Мятежники, наступая, палили с крыш и чердаков, из окон и подворотен… Защитники города заносили раненых товарищей в дома с просьбой дать приют и помощь. Им подолгу не открывали дверей, отмалчивались; заводили бесконечные разговоры через замочную скважину…
– Сдавайтесь! – кричал Клепиков, посылая из-за угла пулю за пулей.
– Эй! Шлите парламентера! – подхватили унтера и вдруг подняли для смеха белый флаг.
Стрельба прекратилась.
Красные, достигнув кладбищенской стены, окапывались.
– Не ходи, Долгих, это провокация, – сказал раздельно Октябрев.
Долгих что-то настойчиво доказывал.
– Ну, давай оружие… Прощай, – снова услышал Клепиков голос Октябрева.
Через минуту громкая речь Долгих уже разносилась по всей Сенной.
– Товарищи, вас сделали убийцами… Мироеды обманули тысячи крестьян…
Мятежники не спеша подходили к опрокинутому газетному киоску, который недавно служил средством защиты от пуль, а сейчас пригодился в качестве трибуны этому необычайному оратору.
Коренастая фигура Долгих, с забинтованной головой, в белой форменке, придававшей ему суровую красоту моряка, отчетливо выделялась над толпой.
«Надо задержать врага, выиграть время, – твердил ему внутренний голос. – Иначе погибнут твои боевые друзья, притиснутые к ограде…»
Долгих говорил, что руками спровоцированных селян авантюрист Клепиков, помещик Гагарин, заводчик Адамов, купцы и кулаки спешат воскресить свое былое могущество.
– Но этого не будет! Историю врагам не повернуть назад! Долой презренных изменников советской Отчизны!
Клепиков подбежал к мятежникам:
– Кончать с ним!
Он вспомнил выступление Селитрина на Ярмарочном поле, чуть не погубившее все дело… Горло его сжимал страх.
Но в ту же секунду рядом ударил выстрел. Растолкав потную толпу, Ефим разрядил маузер в продкомиссара.
Дикий вой ринувшихся вперед мятежников оглушил Клепикова и увлек в общую свалку. Возобновилась стрельба, разрывая желтыми вспышками предрассветную темноту. Мимо промчался Ефим, указывая в сторону кладбища, голос его тонул среди множества других звуков.
С трудом выбираясь из толчеи, Клепиков почувствовал необъяснимое беспокойство. Причину своего состояния он понял, когда очутился на Акатовской улице. Пользуясь замешательством, красные перевалили через кладбищенскую стену и постреливали уже где-то за чертой города.
Клепиков скрипнул зубами. Не было сомнения, что Долгих сознательно пошел на смерть, лишь бы дать возможность вырваться товарищам.
«Большевик», – содрогаясь всем существом, думал Клепиков.
Он вяло и безразлично спросил подъехавшую Аринку:
– Ушли?
– Проразинил Гагара…
…В здании уездного исполкома собрались чиновники, купцы, фабриканты… За столом сидел только что освобожденный из тюрьмы Адамов. Анархист Кожухов с трибуны разносил все доводы о форме правления. Он предлагал сжечь архивы, уничтожить коммунистов и издать декрет против частной собственности.
Клепиков остановился на пороге. Все притихли. – Город и уезд объявляют присоединившимися к Украине, – произнес Клепиков и вышел.
Люди переглянулись недоумевая… Лишь Адамов хитро ухмыльнулся. Он был доволен. Через несколько часов с Украины прибудут оккупационные войска.
Глава пятьдесят вторая
В полночь мятежники вывели из города пленных и остановились на берегу Низовки.
Своей пестротой и усталым видом толпа, обреченных напоминала деревенский сход, затянувшийся допоздна с решением мирских дел. Среди мужчин белел платок на голове молодой женщины, заброшенной сюда от домашнего очага.
Но посверкивание штыков по сторонам и резкие окрики конвоиров нарушали первое впечатление.
– Чего они собираются делать? – спросил у товарищей Костик, раздетый по дороге до кальсон.
Он был захвачен унтерами в одной из многочисленных атак на заставу Терехова, когда взрывом гранаты разбило «максим» и контузило пулеметчика. Израненный командир эскадрона Безбородко, с закрученными назад руками, тихо сказал в поникшие усы:
– Нехай им повылазе, хлопче… Вже не минуешь своей доли.
Безбородко, вернувшись в город с людьми из отряда Быстрова, еще дваджы совершал удачные вылазки на главную клепиковскую переправу через Низовку. Разрушал паром, топил и обстреливал скопления противника. Однако третья вылазка кончилась печально: в разгар боя, среди ночной мглы, где Безбородко валил саблей разбегающихся бандитов, чья-то предательская рука кинула ему на шею татарский волосяной аркан…
Храбрым казаком слыл Безбородко. Он дрался с немцами и турками в мировой войне, а после Октября пришлось схлестнуться с «волками» Шкуро на родной Кубани, взрастившей его, круглого сироту, в ковцльной степи. Ни разу не дрогнуло сердце удалое от занесенного вражеского клинка. Но страшился Безбородко вот этой обдуманной, подлой расправы на примолкшем берегу.
«А то добре, що Ганна не пишла за мене, а пишла за славного моего кориша Петро Тютюнника, – думал он, желая хоть чем-нибудь утешить себя. – Одной вдовой буде меньше на свити».
Командовал конвоем толстяк Домогацкий. Выстроив унтеров против пленных, он весело, с хрипотцой, воскликнул:
– Господи, благослови… Здесь, краснопузики, и конец ваш! Чего головы повесили? Не охота на тот свет… А контрибуцию брать охота?
– Не смейся! Как бы еще плакать не пришлось, – сказал Костик.
– Надеешься?
– Уверен, что ты пойдешь на мыло – чесоточным лошадям зады тереть. Наши тебя под землей найдут…
Домогацкий вырвал у крайнего унтера винтовку, торопливой рысцой подкатился к парню.
– Очень ты разговорчивый!
Костик не успел отстраниться от кованного приклада и упал навзничь… Его швырнули в воду. Река вздрогнула и сомкнулась над ним, волнуя туманную дымку.
– Не надо, господа, тратить патронов, – горячился Домогацкий. – Я их по одному перекупаю! Кто следующий? Выходи, если горазд, на полюбовную! А может, даме уделить внимание? Пора! Из военкомовского отряда, вертихвостка…
Конвоиры нестройным галдежом поддержали предложение фабриканта. Но едва палач шагнул к женщине в белом платке, из толпы раздался гневный голос Безбородко.
– Бисовы души! Куркули скажени! Усих не замордуете, бо Россия – страна великой правды, сильнее вас!
– А ну, хохол, держись, коли вызвался, – загорланил Домогацкий, поворачиваясь в сторону кубанца.
В наступившей жуткой тишине послышалось шипение паровоза… Унтера тревожно посмотрели в сторону железной дороги, засуетились, лязгая затворами, толкая пленных к обрыву.
– Эй, что там у вас? – Из-за бугра вышел молодой крестьянин, возглавляя небольшой отряд.
Домогацкий оглядел рассыпной строй нежданных свидетелей расправы. Убедившись, что это мужики, ответил небрежно:
– Вот… кончать привели. Чтобы, значит, в городе не воняло…
– Неплохая затея, – похвалил новоприбывший, отталкивая широким плечом фабриканта. – Ну-ка, посторонись! Сами кончим…
– То есть, почему? – не понял Домогацкий.
– Давай, отходи прочь! – грозно тряхнул чубом вожак непостижимого отряда. – Навоевались, хватит! Осип, собери-ка винтовки!
Расторопный Осип Суслов уже выхватывал у конвоиров оружие. Унтера пытались было сопротивляться, но отряд сомкнулся, выставив штыки.
Обезоруженных конвоиров прижали к берегу. Домогацкий завопил:
– Божечка мой, да ведь это красные!
– Ото наши хлопцы! – радостно вскрикнул Безбородко, сбрасывая с затекших рук кем-то обрезанную бечеву. – Гей, к оружию! Ще не пришел час вмыраты! Зараз мы покажемо, як большевики с подлой контрой гуркуют…
Он взял у Осипа винтовку. Затем шагнул к Степану и, заглянув ему в глаза, сказал неожиданно тихо и мягко:
– Спасибо, друже! За всих спасибо! Не дав сгинуть людям… До гроба запомяну!
Из толпы выступила женщина… Она узнала Степана Жердева, узнала Суслова, нагруженного отобранными винтовками, но еще медлила, точно не веря своим глазам. Наконец робко окликнула:
– Ося…
– Нюрка! – и веселый Осип крепко обнял любимую жену. – Значит, нашлась… Ну, теперь нам век не разлучаться! Потому как эту нечисть…
Что-то клокотало у него в горле, он взял винтовку наперевес и стал рядом со Степаном. Быть мвжет, прочитал кириковский комбедчик в глазах жены те ужасы, что пережила она при разгроме отряда Быстрова, на городских баррикадах и здесь, у реки…
– Товарищи! – Степан поднял наган. – По врагам народа…
– Степан, не оставить ли толстого? – не то в шутку, не то серьезно спросил кто-то из отряда. – Для цирка, глядишь, пригодится. Где такого урода найдешь?
– К черту! Меньше в жизни пакостей будет, – отмахнулся Степан. – Огонь!
Он подошел к тем, что минуту назад ждали смерти:
– Берите винтовки, товарищи… За мной!
Отряд Степана двигался на фланге рабочего Железного полка, прибывшего из Орла. Пехотные цепи, растянувшиеся от Сосны до Низовки, следовали за бронепоездом. И чем ближе к городу, тем больше присоединялось к ним добровольцев.
Люди шли молча, торопливо. На ходу отстегивались гранаты, к винтовкам примыкались штыки.
С Георгиевской колокольни ударила пулеметная очередь. Пули защелкали по рубежу, на котором остановился Степан. У крайних домишек Казацкой слободы заметались вражеские дозорные.
– Вперед! – Степан взмахнул гранатой и побежал к переулку, запруженному мятежниками. У вокзала грохнуло орудие. Снаряд просвистел высоко в небе, и на месте Георгиевской колокольни задымились развалины. Бронепоезд бил по огневым точкам.
Мятежники отхлынули в центр города.
– Взяли город – держаться надо! – кричали наиболее ретивые.
– Держись, ежели пуговицы крепкие, – в страхе огрызались из толпы. – Вон он как потчевает нашего брата!
На городской площади кулаки успели вырыть окопы и здесь встретили наступающих огнем. Бронепоезд обстреливал дороги, по которым подходило мятежное подкрепление. Сообразив, что красные не бьют по городу, не желая производить разрушения и избегая лишних жертв, Клепиков двинул свои банды в контратаку.
«Как там склад?» – взволнованно думал Степан.
Сердце его замирало при мысли о Насте, судьба которой теперь зависела от судьбы склада… Он смотрел на приближающиеся густые цепи противника, слушал злобный крик и вой и, размахиваясь, изо всей силы метал гранаты.
Сначала, когда враг побежал, Степан был уверен, что мятежникам не удалось вооружиться. Однако ураганный огонь и последующая контратака убедили его в обратном. Враг, несомненно, имел достаточное количество пулеметов и винтовок. Откуда?
– Обходят, Степан, – кричал ему Осип. – Унтера лютуют!..
Степан оглянул фронт. Унтера прорвались справа, у вокзала. Они окружили бронепоезд, стучали по его стальным бокам прикладами.
– Ага! Рвануть-то вам и нечем! – и Степан радостно сдавил Осипову руку. – Держится склад!
– Чего? – не понял Оська. Степан, не отвечая, пошел вперед.
Бронепоезд ударил шрапнелью по толпам мятежников, начал косить пулеметами. С громовым «ура» красные кинулись в штыки.
Враг отступил до Сергиевской горы и снова перешел в контратаку. Клепиков выделил в первую цепь свои ударные силы, подкрепленные адамовским денатуратом.
За Степаном увязались трое. Затем вынырнул из придорожной канавы четвертый. Они палили из винтовок и ревели пьяными голосами:
– Решай комбедчиков! Бей наповал, ребята!
Степан, отстреливаясь, уложил двоих. Патроны в нагане кончились, и теперь это оружие могло пригодиться лишь в качестве привеска к собственному кулаку. Однако Степан недаром считался отличным гранатометчиком. Размахнувшись, он запустил наганом в темную фигуру врага. Мятежник, застонав, свалился.
В этот момент к Степану бросился с винтовкой наперевес тот, четвертый, который вынырнул из канавы. Степан инстинктивно схватился за штык, направленный в него. Он увидел близко толсторожего унтера. Это был Глебка. В схватке они сорвались с глинистого обрыва и оба выронили винтовку.
Глебка выдирался из крепких Степановых рук, пыхтел, бил коленом в живот. Он шарил вокруг, ища спасительное оружие… Но Степан первый ощутил в руках мокрый от росы винтовочный приклад.
– У-у-у! – повторило далекое эхо последний Глебкин крик…
Глава пятьдесят третья
В пулемете Гранкина закипела вода. Николка подбежал с чайником, открыл наливную и выливную пробки, сменил воду.
Враги подползали к проволоке, окружавшей окопы, резали ее ножницами, рубили топорами и лопатами… Много раз за эту ночь они кидались на склад и на заставу у моста, которая дралась под руководством Терехова.
– Видишь крайнюю яблоню? – Настя указала Матрене на подкрадывавшегося кулака. – Целься лучше, мушку держи на прорези прицела. Левый глаз-то закрой! Опять промажешь!
– Я, милая, с тобой не сравнюсь, – возразила Матрена, наводя свою тяжеловесную винтовку. – Ты, Настюха, в цирке обучена…
И не успела Настя рассердиться на поспешный выстрел, как черневшийся за стволом яблони мятежник рухнул на землю. Матрена шевельнула непослушным, сухим языком:
– Это я?
– Да.
– Слава тебе, господи… – перекрестилась Матрена, – помог отплатить за моих голодных деток.
Закладывая в приемник пулемета новую ленту, Гранкин рассмеялся:
– Ты щедрая, тетушка! Но гляди: не рыжая ли борода у того мужика, которого ты сшибла?
Он намекал на Федора Огрехова, давно уже неравнодушного к Матрене.
Наступило затишье. Из окопа смотрели землисто-серые, застывшие в напряжении лица бойцов. Было слышно, как на заставе у моста неусыпный Терехов рассказывал о боях под Царицыном, о своем комиссаре.
– В тот день мы восемь атак отбили. Кадет огня боится, ему бы с налета рубать… А у нас ребята подобрались – ничего. Царицынские рабочие. Кладем сукиных сынов за милую душу. Тут, гляжу, идет по окопу комиссар. Шинелька простецкая, а лицо смелое и доброе, и улыбается эдак в усы. «Ну, как, говорит, жарко?» – «Ничего, говорю, артиллеристы нынче помогают. Молотим каждый свою копну…»
«Где теперь Степан?» – думала Настя.
По тому, как внезапно вызвали Степана со склада, она догадывалась об исключительной важности поручения. Ему всегда доставалось самое трудное и ответственное.
Настя смотрела из окопа. Тонкие брови замерли в каком-то сосредоточенном изломе. От склада хорошо была видна застава у моста, которую мятежники старались обойти, чтобы одним ударом сломить два последних очага сопротивления. Они лезли по крышам домов, пробирались дворами и переулками, группами и в одиночку, прячась в садах… Перебегали от дерева к дереву, ползли в высокой траве.
– Не стрелять! – предупредила Настя. – Пусть идут… Выбравшись на открытую местность, цепь поднялась.
С оглушительным ревом бежали к окопам унтера, бородатые, в поддевках и пиджаках, мужики. Тускло поблескивали вытянутые вперед штыки и вилы. За первой цепью поднялась вторая, третья… Настя подала знак:
– Огонь!
Она сразу потеряла представление о времени. Очертания предметов слились в сплошном тумане, тягучем и вязком, как трясина. Страх пропал. Сверху, с боков грохотало, засыпая землей… С бруствера в окоп свешивались ноги и руки убитых, окровавленные куски одежды…
– Ах, окаянные! – бросилась куда-то Матрена, держа винтовку за ствол, на манер дубины.
Настю поразила внезапная тишина. Мятежники перемахивали через проволоку, заваленную трупами. В окопе шла рукопашная. Люди катались клубками, душили, прикалывали друг друга.
Матрена, развернувшись, оглушила по голове здоровенного унтера. Он закружился на одном месте, не выпуская из рук новенького винчестера.
Против Матрены очутился бородач с вилами-тройчатками. Изловчась, он ударил солдаткув спину. Женщина, охнув, выронила винтовку и медленно сползла на дно окопа.
Настя видела это.
«Отец», – почему-то не удивилась она, узнав Федора Огрехова.
Кулаки прорвались к дверям склада. Они громыхали прикладами. Замок, подвернутый ломом, хрустнул, точно старый сухарь…
Настя подбежала к пулемету. С силой оторвала закоченевшие руки. Гранкина, исколотого штыками. Николка продернул в приемник ленту.
– Больше рассеивай! – шептал он, задыхаясь. – Рассеивай больше! Все тут останутся!
Но заметив, что Настя неумело берется за ручки затыльника, отпихнул ее и нажал спуск. Пулемет задрожал в его ладонях. Мятежники заметались, прижатые к складу. Некоторые помчались обратно. Но уцелевшая часть отряда, оправившись, принимала их на штыки. Настя, бледная, с растрепанными волосами, помогла перезарядить ленту.
Когда все было кончено, она позвала ровным, трудным голосом:
– Франц! Останешься за меня…
– Что ты? – Франц встал на дороге. – Нельзя на вылазку! Наше другое дело… Склад охранять! Пропадешь, глупо!
Настя, отстранив его, быстро пошла вдоль окопа. Она отбирала людей, еще державших оружие. Вела туда, где в проволоке виднелся разрыв.
За проволокой рассыпались цепочкой. Сзади Николка и Франц, передавший командование у склада другому товарищу, чтобы не оставлять Настю, катили пулемет. Настя, опередив других, побежала. По сторонам мелькали яблони, свесив до земли отяжелевшие от плодов ветви. Где-то близко кричали «ура», грохали винтовочные залпы.
Настя зорко смотрела вперед. Минуты проходили томительно долго. Казалось, враг не покажется вовсе… Вдруг справа, у шалаша, застучал пулемет, выбивая белую струйку пара. И тотчас луговина закачалась в глазах черными точками. Мятежники лежали в траве, укрывшись от меткого огня красноармейцев, защищавших мост. Они обалдело оглядывались, не понимая, откуда взялись эти люди…
Настя, перехватив в левую руку карабин, метнула гранату. Ее качнуло воздухом. Над местом взрыва взвилось облако сухих листьев от разнесенного шалаша.
Отряд молча пошел в штыки. Это были железнодорожники, старые фронтовики, мадьяры добровольцы.
С заставы узнали своих и, прекратив стрельбу, бежали на помощь. Кулаки, смятые с двух сторон, кидались в реку, прятались по дворам. По ним уже строчил подоспевший Николкин пулемет.
Ефим, руководивший мятежниками на этом участке, понял, что уже не удержать бегущую в панике толпу. И, как тогда в Жердевке, после выстрела в отца, им овладел ужас.
Над его головой, завывая, летели снаряды. Они рвались за Ярмарочным полем, в балке, рассеивая последние клепиковские резервы.
Перебегая низину, где метались и гибли прижатые к берегу унтера, Ефим увидел Франца. Мадьяр с удивительной точностью поражал мятежников гранатами.
Бешеная ярость овладела сыном Бритяка. Он вспомнил, что именно Франц погубил его план нападения на исполком. Ефим навел маузер и выпалил всю обойму.
Вдруг перед ним выросла женская фигура. – Настя…
Настя подняла карабин. Выстрела он не слышал… Падая, схватился за промокшую на груди гимнастерку.
Обычным движением Настя вытерла пот с бледного лица. Широко открытые серые глаза были сухи и суровы.
Она шагнула прочь… И тотчас почувствовала острую резь в животе. В глазах потемнело, ноги стали пудовыми.
«Как же это? – испугалась Настя. – Неужели сейчас?»
