Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 53 страниц)
Глава сорок пятая
Красноармейские цепи, которые в беспорядке отступили из Орлика и встретились с отрядом Терехова, представляли собой остатки левофлангового батальона семенихинского полка, уже вторую неделю не выходившего из боя. Командир батальона, бывший царский офицер Халепский, с вечера перебежал к белым, а в полночь довершил вместе с марковскими подразделениями предательство своих солдат.
Узнав об этом, Степан поскакал к Орлику. Он мчался, не разбирая в темноте дороги, прямо на выстрелы. Ночь таила в каждой лощине, за каждым бугром жуткую безызвестность. Где-то неподалеку гремели белогвардейские пушки, кидая в небо рыжие отсветы пламени, и позади Степана, над окопами его полка, с треском раскрывались красные тюльпаны шрапнели. Пулеметы, пришепетывая, то громче, то тише строчили в степи, доносился оголтелый лай встревоженных собак и дикие, нечеловеческие вопли атакующих марковцев.
Степан не взял с собой никого. Нельзя было снимать людей с позиции, где Семенихин отражал одну за другой яростные атаки врага.
«Неужели весь батальон погиб? – думал, Степан, приближаясь к Орлику, и стараясь по выстрелам и разнообразному шуму определить реальную обстановку на этом участке. – Нет, кто-то уцелел… Кто-то вон там, на окраине селения, продолжает, сражаться… Держитесь, друзья, изо всех сил держитесь! Не пускайте белых в прорыв, не дайте охватить главные силы полка с фланга и тыла!»
Степан вспомнил Халепского, присланного из штаба фронта «для укрепления командных кадров». Вспомнил, как высокомерно держал себя этот человек с другими командирами, но пытливо изучал людей своего батальона и перед каждым боем старательно заносил в блокнот схему расположения советских войск, обозов, путей сообщения. Вероятно, сейчас он похваляется в кругу марковских офицеров.
«Живой гад ползал между нами! – думал Степан, прислушиваясь издали к сильной пальбе в деревне и крикам «ура». – Но что же там происходит? Неужели батальон снова занял селение?»
Возле крайнего домика он заметил подводу и, осадив коня, различил на телеге нескольких раненых с белевшими в темноте марлевыми повязками. Один раненый держался за рукоятки пулемета, готовый отбиваться при нападении врага.
– Шуряков? – окликнул Степан знаменитого пулеметчика.
– Я, товарищ комиссар, – угрюмо отозвался Шуряков и переложил зачем-то с места на место сапог, снятый с простреленной ноги.
– Батальон… в деревне?
Пулеметчик смотрел на него, подняв голову, не отвечая. Наконец, видимо, сообразил, что комиссару известна лишь ничтожная доля событий, а то и вовсе ничего. Тогда сказал:
– В деревне бьются не наши… Из резерва прибыли.
– Из резерва?
– Да… Какой-то заградительный отряд.
К повозке, завидев рядом с ней всадника и признав голос комиссара, подходили люди из разных рот и взводов. С каждой минутой их набиралось все больше.
Они робко жались друг к другу, и Степан, взглянув на них, отшатнулся. Это было уже не войско, а лишь беспомощные части его распавшиеся под ударом. Ни одного командира не уцелело.
– Товарищи! – Степан поднялся в стременах, указал плетью на деревню, откуда доносились пулеметный клекот, крики, глухие взрывы гранат. – Врагу не удалось прорвать фронт нашего полка! К нам своевременно прибыли подкрепления! Полк во главе с командиром отражает четвертую за ночь атаку офицеров-марковцев! Надо спешить, товарищи!
Он видел, как подравнивались бойцы, слушая его негромкую речь, как из бесформенной толпы образовались стройные ряды и над ними замерли тонкие иглы штыков.
– Батальон, слушай мою команду! – уже другим, властным голосом скомандовал Степан. – За мной шагом марш!
Он спрыгнул с коня, бросил повод одному из раненых бойцов, а у него взял винтовку и зашагал впереди развернутого строя. Шуряков, сидевший неподвижно за пулеметом, вдруг гаркнул на ездового:
– А ну, ссаживай, которые совсем размякли! Ссаживай, говорю, мне ждать некогда! Не для того я своего «максима» на телегу заволок, чтобы эти задворки стеречь!
– Постой, сынок, куды ж я раненых дену? – заволновался ездовой.
– Куды, куды! Полежат здесь – санитары за ними явятся! А мне никак невозможно отставать от пехоты. Видишь, сам комиссар повел!
И так как ездовой, привыкший больше к обозным порядкам, не слишком торопился на передовую линию, Шуряков помог раненым спуститься на землю. Вырвал у возницы вожжи и погнал лошадей в темноту – за товарищами.
«Заградительный отряд… Какой же это? Может, ошибся пулеметчик, напутал что-нибудь?» – размышлял Степан, обходя за домами место уличной схватки и забираясь белым в тыл.
Он знал, что отряд Терехова находился в армейском резерве, имея совершенно иное назначение. Какая причина заставила командира кинуть такую мелкую единицу в бой? Неужели позади фронта не осталось уже ни одного штыка? Вон левый сосед – стрелковый полк, обескровленный до крайней степени, – тщетно взывал о помощи…
И Степан вдруг ясно понял, что отряд был брошен на поддержку соседней части, но ошибочно попал сюда.
«Плохо! Ой, плохо у нас получается!» – думал он, представляя себе всю фронтовую неурядицу.
Однако в следующую минуту его мысли снова вернулись к Орлику и к возрожденному батальону. Степан круто свернул на ту обойденную полосу деревни, где кипела битва. Гулкая стукотня сразу приблизилась, кто-то закричал с хрипотцой:
– Га-с-пада офицеры, стыдно бежать!.. Назад!
Степан прыжком настиг хриповатого: штык лязгнул, роняя на землю грузную тяжесть. Батальон перегнал комиссара. Красноармейцы бежали молча, сшибая с ног оторопевших врагов. Шуряков припал к пулемету, брызнул горячим свинцом по крыше дома, с которого стрекотал короткими очередями «гочкис».
Это был момент, когда заградительный отряд, выдыхаясь, чуть не оставил деревню. Но даже сам Терехов не заметил, что участь боя решила кучка храбрецов, поработавшая штыком и прикладом в расположении противника.
– За мной! Не зарываться дальше! Не зарываться! – командовал Степан, выводя людей из лабиринта незнакомых переулков.
Он забирал все круче и круче в тыл марковцев, обстреливая их. С помощью невидимого Терехова удалось вытеснить б…лых на южную окраину деревни. Тогда Жердев заметил неподалеку сверкающие языки желтого пламени. Это вражеская батарея вела беглый огонь по другим батальонам семенихинского полка. Луна скрылась за тучу, густую предрассветную тьму с завываньем бороздили снаряды.
Дерзкая мысль пришла в голову Степана.
– Шуряков, есть патроны? – спросил он, усаживаясь на телегу пулеметчика.
– Полторы ленты осталось, товарищ комиссар.
– Гони на батарею!
Шуряков сразу оценил намерение Жердева и ударил по лошадям. Из-под колес полетели комья земли, влажной и тяжелой. Стучали конские копыта, шуршало подмятое жнивье. Красноармейская цепь отстала, прислушиваясь к звукам уносившейся вдаль повозки.
– Заворачивай! Живо!
Шуряков дал круг возле самой артиллерийской позиции, осадил. Пригнувшись к шероховатым рукояткам затыльника, Степан нажал спуск. Захлопотал «максим», играя золотыми блестками пламени. Видно было, как заметалась в темноте орудийная прислуга, как бежала пехота, выделенная для прикрытия батареи, и тоже гибла под свинцовым ливнем.
Марковские подразделения, собираясь в пятый раз атаковать красных, переполошились. У них за спиной внезапно смолкли пушки и разгорелась пулеметная трескотня.
Семенихин, находясь в передовой цепи своего полка, закричал:
– Братцы! Пора кончать разговор! – и пошел, прихрамывая, на желтые огоньки винтовочных выстрелов.
– Урррр-а! – поднимаясь из окопов, грянули советские батальоны.
Марковцы сначала отползали. Потом кинулись бежать, оставляя на поле боя оружие, санитарные двуколки, дымящиеся кухни с жирной бараниной.
К рассвету полк Семенихина занял село южнее Орлика. Командир и комиссар встретились в штабе на новой стоянке. У Степана была перевязана кисть правой руки, но выглядел он бодро и счастливо.
– Ранен? – нахмурился Семенихин.
– Шальная, понимаешь, задела… Да пустяки! Главное, с Халепским-то у них не все выдурилось!
– Не пустяки, – возразил командир. – Человек, лишенный правой руки, теряет девяносто девять процентов трудоспособности.
– Разве я ее потерял?
– На сегодня—да! И на завтра. А нам, брат, еще воевать да воевать..
И протянул комиссару только что полученный приказ: оставить село и двигаться на север, к железной дороге.
Степан побледнел. Вся тяжесть ночного напряжения; вдруг прилила откуда-то в его мышцы, в сердце, в кровь. Он сказал медленно, с передышкой:
– От-сту-пать?
– Белые прорвали наш фронт на стыке тринадцатой и четырнадцатой армий, – Семенихин развернул карту, отыскивая нужный пункт. – Эти стыки, будь они прокляты, всегда отличаются уязвимостью.
Он покрутил стрелку черного уса, отодвинул карту и добавил:
– Дело дрянь! Резерва у нас нет. А Деникин пустил в прорыв самую лучшую из своих дивизий – корниловскую. Вот мы и выравниваем линию.
Глава сорок шестая
Давно уже кончилась жатва в Черноземье, но продолжалась на полях военная страда. Красноармейцы забывали о горячей пище, отражая атаки белых, и кашеварам приходилось выливать в канаву прокисший суп. Все реже стреляла советская артиллерия из-за нехватки снарядов; пехотинцы берегли каждый патрон. Все гуще… вырастали на пройденных рубежах свежие холмики могил.
Тяжело было Степану смотреть, как села, хутора и бескрайние равнины оставлялись врагу. Часто задерживался он на пыльных дорогах, перетянутых голубыми нитями осенней паутины, кидал вокруг потемневшим взором – искал позицию, чтобы упереться и не отступать.
Но прорвавшиеся корниловцы нависали на левом фланге. Полк Семенихина нес потери от перекрестного огня и откатывался назад. День за днем белые расширяли брешь между тринадцатой и четырнадцатой армиями, сосредоточивая тут главные силы добровольцев Май-Маевского.
Деникин спешил доказать, что он – и только он! – может в короткий срок справиться с большевиками.
И Антанта поощряла его ретивость. Теперь она готовилась нанести решающий удар по Республике Советов с юга и не жалела средств для снабжения своего нового избранника. Королевство Великобритания прислало в Новороссийск пятьсот восемьдесят восемь орудий, двенадцать танков, два миллиона снарядов, миллион шестьсот тысяч ружейных патронов и двести пятьдесят тысяч комплектов обмундирования. Америка доставила сто тысяч винтовок, свыше трех миллионов патронов, триста девятнадцать тысяч семьсот пар сапог, сто восемьдесят восемь тысяч шерстяных фуфаек, двести тысяч простых фуфаек и столько же шинелей. В портах Севастополя и Новороссийска выгружались французские танки, аэропланы, грузовые машины и снаряжение.
Задушив революцию в Баварии и Венгрии, империалисты Старого и Нового света ухватились за конец мертвой петли, накинутой на свободную Русь. В это время английские газеты, воспроизводя речь Черчилля на съезде консервативной партии, писали:
«После сосредоточения всевозможных военных припасов вдоль всех границ Советской России начнется наступление на Москву армий четырнадцати государств. Это наступление должно начаться в конце августа или в начале сентября. По расчетам Черчилля, Петроград должен пасть в сентябре, а Москва – к рождеству».
Роковая петля вокруг Республики Советов день ото дня затягивалась все сильнее. Все ближе и ближе подступал злобный враг к сердцу страны.
Белым удалось вырваться на железную дорогу Курск – Мармыжи – Касторная, их бронепоезда стали бить в тыл красноармейским частям, которые упорно держались по ту сторону линии. И вот с тремя бронепоездами противника вступил в бой один советский бронепоезд «Стенька Разин». Дуэль продолжалась до темноты. «Стенька Разин», маневрируя в сплошном каскаде разрывов, с разодранной паровозной трубой, заставил умолкнуть орудийную башню на «Трех святителях» – гордости корниловской дивизии, нанес повреждения двум другим поездам и отошел по ветке Мармыжи – Верховье.
Этим поединком с белогвардейскими бронепоездами командир «Стеньки Разина» Павел Октябрев хотел отвлечь мощь артиллерийского огня на себя и дать возможность пехоте отступить без урона за железную дорогу. Однако не всем частям удалось к утру выбраться из западни. Задержался Алатырский конный полк и заградительный отряд Терехова, которые ночью вели бой и не сумели оторваться от противника.
Степан тревожно ждал рассвета. Позади лежала родная Орловщина, там с надеждой и опасением думали о нем мать и отец, обремененная детьми и делами коммуны Настя. Неужели и жердевским избам суждено запылать от английских и американских зажигательных снарядов? Неужели шагнет туда этот новый Мамай с генеральскими погонами?
Отыскивая в кармане трубку, Степан заметил подходившего бойца. Это вестовой, державший связь со штабом полка, принес комиссару письмо. На конверте не было почтовых штампов.
– Кто доставил?
– Шофер какой-то, товарищ комиссар.
Письмо было коротенькое – очевидно, Настя боялась упустить счастливую оказию. Она писала, что все живы и здоровы, что полевые работы кончаются, только нет ей покоя ни днем, ни ночью. Мается она в тоске и ждет не дождется весточки от него,
В конце письма сообщалось:
«Недавно бабы, ходившие в Коптянскую дубраву за орехами, нашли полумертвую Аринку… Лежит сейчас в больнице. Есть слухи, что Федор Огрехов убил Клепикова».
Пока Степан читал письмо, прикрыв карманный фонарик полой шинели, с батальонного командного пункта прибежал телефонист и доложил:
– Товарищ комиссар, вас просят срочно в штаб. Звонил командир полка.
Степан взял лошадь и поехал. Он был взволнован содержанием Настиного письма и почему-то рассчитывал получить от приезжего шофера дополнительные вести.
Небо хмурилось, проглядывая из-за туч; накрапывал дождик. На деревенских огородах пахло зрелой коноплей, тщательно повязанной в большие снопы и сложенной «козлами» для просушки. Под копытами шуршали жухлые огуречные плети. Цеплялась, обдавая холодной росой, трава повилика.
Еще издали Степан увидел возле избы, где помещался штаб, легковой автомобиль. Подъезжая, он рассмотрел за рулем молодого парня с пылезащитными очками на кожаной фуражке.
– Найденов! – окликнул Степан, спрыгивая с седла. Шофер в радостном удивлении полез из кабинки.
– Степан Тимофеевич!.. Вот как довелось повидаться!
– Что же, прямо из наших мест?
– Был проездом. Послали из штаба армии за одним человеком в Орел, я и завернул с большака посмотреть вашу коммуну.
– Ну, как там?
– Вид богатый. Урожай собрали – страшно смотреть. Скирды, скирды… темно от скирд! Только молотить не дадут…
– Кто не даст?
– Белые. Ты послушал бы, Степан Тимофеевич, разговоры в штабах. Там считают дело наше проигранным…
– В штабе армии?
– Да, и в штабе фронта. Мне везде приходится бывать.
– Кого ты привез? – спросил Степан, желая переменить неприятный разговор.
– О-о! Большое ухо от лоханки… По заданию Реввоенсовета действует. Да сейчас убедишься, там тебя ждут.
Степан прошел в сени и задержался у двери, за которой слышались два накаленных до последней степени раздражения голоса. Один из них, принадлежавший Семенихину, выкрикивал.
– Халепский… откуда он взялся? Прислали «для укрепления», а потом таскать нас за него по трибуналам… Безобразие!
– Безобразие! Вы так называете мероприятия главкома? Хорош-шо! – по-змеиному прошипел другой. – Вы это разрешите мне, товарищ командир полка, записать.
– Пишите! – и оглянувшись на скрип двери, Семенихин кинулся к Жердеву. – Комиссар, награду привезли за Орлик… то бишь, за Халепского! Мы с тобой, оказывается, кругом виноваты и подлежим суду! Видно, они там, – он указал куда-то назад, – в теперешнее время полезного дела себе не найдут.
Степан не мог сначала разобрать при тусклом свете керосиновой лампочки, кто сидел за столом. Он почувствовал устремленный на него взгляд и, шагнув ближе, озадаченно поднял брови. Мысли невольно перенеслись в председательский кабинет уездного исполкома, когда зашел туда приезжий человек, снабженный высокими полномочиями орловского юриста.
Но здесь чванливый и высокомерный законник имел на облысевшей, клинообразной, увитой синими жилками голове не каракулевый пирожок, а военную фуражку и одет был в костюм цвета хаки. К тому же вместо пузатого, с многочисленными застежками и ремнями портфеля на жирном боку его висела полевая сумка.
– Ммда-с… товарищ Жердев? Мы, кажется, раньше встречались, – снисходительно улыбнулся пергаментным лицом бывший губернский юрист.
Степан сказал негромко:
– Я очень хорошо помню вас, Енушкевич, по случаю перевода Клепикова и Гагарина в губернскую тюрьму. – Ах… ужасный случай, знаете…
– Ужасный потому, – перебил Степан, – что вы устроили им побег.
– Я? Позвольте…
– И номер с Халепским у вас похож, как две капли воды на тот ужасный случай.
Енушкевич открыл рот и молчал. Он часто дышал, наконец закашлялся и выбежал вон. Командир и комиссар слышали, как заурчала машина и помчалась по деревне.
– Что за дьявольщина? Какого снадобья ты, Жердев, насыпал этому гусю на хвост? – изумленно спросил Семенихин, ничего не поняв из последнего разговора.
– Не гусь, а гад, – поправил Степан. – Надо было арестовать – и к стенке!
– Ну, брат, попробуй арестуй. Мандат, подписанный главкомом; с большими полномочиями человек.
Степан не ответил. Он вспомнил слова Терехова: «Слыхал? Троцкий на трех поездах раскатывает…» Ему теперь стало ясно, что именно хотел сказать иваново-вознесенский большевик: «Троцкому нет дела до наших трудностей, до страданий народных, до армии, проливающей кровь!»
Степан мучился сомнением и тревогой, не зная, что Ленин в ту же ночь писал одному военному работнику:
«…я убеждаюсь, что наш РВСР работает плохо.
Успокаивать и успокаивать, это – плохая тактика. Выходит «игра в спокойствие».
А на деле у нас застой – почти развал… Ленин, как бы отзываясь из Кремля на волнение Степана, заключал:
«Видимо, наш РВС «командует», не интересуясь или не умея следить за исполнением. Если это общий наш грех, то в военном деле это прямо гибель».
Но Степан не знал тогда об этом письме Владимира Ильича, и ему тяжело было носить свои думы. А впереди – столько борьбы, столько сил и жертв потребует революция!
Степан вышел на улицу. Начинался рассвет. Тучи уползали за горизонт, обнажая свежую голубизну неба. За железной дорогой приглушенно стучали пулеметы. Грохнула пушка. Наступал обычный день войны,
Глаза сорок седьмая
У Николки было такое ощущение в это утро, словно ему предстояло совершить прыжок через пропасть. Сердце замирало при мысли о грозящей опасности и радовалось, что там, за железной дорогой, по которой курсировали белогвардейские бронепоезда, ждет его брат Степан.
Отряд занимал деревню Сергиевку на берегу узенькой, но глубокой речушки. Пехотные цепи лежали за околицей, обоз и пулеметные двуколки прижались к домам, укрываясь от смертоносного свиста и грохота стали. В самом центре деревни стояла снятая с передков батарея Алатырского конного полка; всюду под навесами, во дворах, в густом ракитнике были привязаны кавалерийские кони, а бойцы держали фронт на подступах к Сергиевке с юга.
Хотя перестрелка не затихала ни на минуту, однако белые не показывались. Там, за буграми, в низинах, скрытых от наблюдателей, шла какая-то подготовка.
– Ну, пузырь, нынче будет горячий денек, – сказал Севастьян, проверяя пулемет. Он пришел наводчиком в тот расчет, где Николка действовал вторым номером.
– Кашу бы ел дома, кто его неволил, – ворчливо отозвался ездовой Касьянов.
Николка молча протирал тряпкой пулемет, выравнивал заряженную ленту. Не связывался со стариком. Мимо, пригнувшись к луке седла, проскакал Бачурин.
Красноармейцы смотрели вслед разведчику, обменивались замечаниями:
– Куда это москвича леший понес?
– Покормить нас хочет белогвардейским завтраком.
– Еще ужин не кончился – видишь, пуляет-то как! – Эге, ребята, да ведь, и правда, вон за бугорком дымок… Кухня!
– Тебе ж говорят, дура.!
Бачурин исчез в складках местности, вынырнул на миг и снова скрылся за поворотом дороги, что вела вдоль речки к станции Кшень. Вероятно, кашевары заметили красного бойца слишком поздно. Они выскочили на паре лошадей с дымящейся кухней до половины ската и, бросив свое хозяйство, побежали в разные стороны, один, размахивая кнутом, другой – черпаком.
Красноармейцы приветствовали победу Бачурина возгласами одобрения:
– Вот так москвич! Оставил барчуков без еды!
– Да куда их занесло под самую деревню, кашеваров-то?
– Заблудились, поди, ночью…
– А может, ребята, нынче белые воевать откажутся не емши?
Жиденький смешок пробежал вдоль цепи.
В деревню шагом въехал Бачурин, ведя за повод лошадей, которые неохотно тянули дымящуюся кухню.
– Думал с Деникиным схватиться, а попал на каких-то мослов, – улыбался он, сверкая белыми зубами.
Несмотря на обстрел, красноармейцы окружили кухню, открыли котел, полный сварившейся баранины. Некоторые уже отвязывали от поясов неразлучные котелки, чтобы получить свою порцию. Но Терехов, стоявший на стогу сена с биноклем в руке, крикнул:
– По места-ам!
И тотчас все увидели, как от реки по бугру двигались в обход Сергиевки колонны белых. Севастьян дал по передней колонне длинную очередь. Белые залегли, а через минуту двинулись дальше, не меняя боевого порядка. Презрением и самоуверенностью веяло от этих колонн, под пулями не желавших рассыпаться в цепь.
Рявкнули английские пушки с бронепоездов, запылали деревенские постройки, между халупами заметались оторвавшиеся кони. Николка с нетерпением ждал, когда заработает батарея алатырцев. Однако трехдюймовки швырнули по паре снарядов, встали на передки и понеслись к южному участку. Там уже кавалеристы, не выдержав напора врага, садились на коней и скакали к насыпи, чтобы прорваться или погибнуть.
Терехов перебросил один взвод на юг и продолжал вести бой, облегчая маневр Алатырского полка. Он еще ночью понял, в какой мышеловке очутился отряд, и теперь ничему не удивлялся. Даже стал как будто спокойнее, не горячился. Только узкое, худощавое лицо еще больше почернело, а цыганские глаза сузились, и далеко был виден их недобрый блеск.
– Николка, воды! – крикнул Севастьян, продергивая в приемник новую ленту. – Давай бегом! Видишь, «чай» вскипел!
Мальчуган увидел, как белая струйка пара заиграла над кожухом пулемета, и кинулся в ближайшую избу, В сенях наткнулся на ведро с водой, схватил его и, расплескивая, побежал назад. За стогом сена, где стрелял «максим», вдруг наступила тишина. Потом что-то мелькнуло там, понеслось… Это Касьянов, согнувшись на козлах, гнал наметом лошадей в конец огородов, откуда слышалась оружейная пальба и крики «ура».
«А как же воду? – подумал Николка. – Нести или нет? Да ведь закипело, в кожухе-то… Скорей!»
Он торопливо шагал вдоль межи. Пули звонко попискивали, рассекая воздух. Иногда они щелкали, попадая в дерево или постройку. Это белогвардейцы стреляли разрывными. Вот застрочил вражеский пулемет. Над головой поднялся сплошной гул, будто натянули дрожащие от ветра струны. Высоко берет, не страшно. А теперь струны умолкли и загудели ниже. Одна пуля пробила ведро, и вода захлюпала на землю. Вторая рванула полу шинели. Паренек споткнулся и упал.
– Режет без роздыха, проклятый, – сказал Николка вслух, инстинктивно зарываясь в межу. – Ну пускай считает меня убитым.
Он лежал на животе, не шевелясь, выжидая затишья. Но пули подняли около него такой страшный визг, так кромсали вокруг чернозем, что доброволец вскочил и бросился обратно к деревне, крепко держа в руке опустевшее, уже никому не нужное ведро. Лишь у самых дворов пришел в себя. Здесь тоже творилось непонятное. Мимо пробегали, запыхавшись, красноармейцы. Все были очень бледны и даже не смотрели на добровольца.
– Что это? Куда вы? – спросил Николка рябоватого командира второго взвода и остался с раскрытым ртом.
Он ясно увидел входившую в деревню цепочку людей, одетых в желтоватые английские френчи, с черными погонами на плечах.
«Марковцы… стрелять надо!» – мелькнула в голове мысль.
Николка палил из карабина, удивляясь, почему в цепи никто не падает. Он хорошенько прицелился с колена в одного, шагавшего впереди остальных, нажал скуск. Белогвардеец пошатнулся, сделал еще два шага и упал.
«А! Подавился!» – и снова подвел мушку под движущуюся фигуру.
Но кто-то схватил мальчишку за плечи и помог спуститься по деревянной лестнице в погреб, оказавшийся плотно набитым селянами. Несколько бойцов, попавших сюда раньше Николки, испуганно озирались, вздыхали, продолжая сжимать в руках уже ненужные винтовки.
– Снимай шинель, пузырь, – шепнул Севастьян, помогая мальчишке раздеться. – Этаким манером ты угодишь прямо под шомпола.
– А пулемет где? – спросил Николка.
– Патроны кончились, лошадей побило. Да и ствол уже расплавился без воды. Отвоевался, значит. – Севастьян сунул ему зипунный пиджак, который успел выменять у мужика на шинель. – Надевай! Ты – возчик, понял? Возчик из Орлика, подводу потерял – сильно напугался. Больше ничего не знаешь и стрелять – боже упаси! – не умеешь.
Николка молчал. Наверху шумно прошли цепи марковцев, переговариваясь.
– Вытряси карманы-то, – поучал Севастьян. – Бумажку порви! Звездочку сними, иначе пропадешь! Да не прячь за обмотку, не прячь! Ремней из тебя нарежут, смекай немножко!
Где-то в отдалении прокатилось надсадное «ура». Еще, еще. Стрельба то разгоралась, то затихала. Это отряд прорывался к своим за железную дорогу, а здесь– плен, кровавая расправа, смерть…
Вдруг светлое отверстие в яму закрылось и резкий голос скомандовал:
– Кто там в погребе, вылезай! Бросаю гранату! Мужики закрестились, полезли наверх. За ними шмыгнул Севастьян. Остальные бойцы, помешкав, выбрались тоже. В яме стало просторнее, и Николка отступил в угол. У него от страха сжалось сердце… он взял карабин, достал патрон и уперся стволом в подбородок.
Но тут он вспомнил о старшем брате.
«Трус! – подумал мальчуган. – Может, спасешься… братка выручит… у него целый полк», – и, отбросив карабин, полез наверх.
