Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 53 страниц)
Глава сорок вторая
Снежная буря свистела и завывала на жердевских огородах. Словно банда налетчиков била в двери и окна, перекидывала через большак непролазные сугробы. Второй день не показывалось солнце, и люди сидели по выстуженным углам в мутных потемках. Ревела во дворах голодная скотина. Мерзли куры на насестах.
Но даже сквозь эту страшную непогодь с фронта доносились слухи, радующие одних и вселяющие панический ужас в других. Сначала осторожно, на ушко, а потом громко, открыто народ заговорил, что белые разбиты под Орлом и бегут…
Живым подтверждением достоверности слухов были военные обозы, которые двигались теперь круглые сутки с севера на юг. К ним все больше примешивалось повозок, на которых сидели незадачливые помещики, стражники, спекулянты.
– Что ж это делается? Неужто опять красные придут? – спрашивала Марфа притихшего Афанасия Емельяныча.
– На войне, как в картежной игре – разное случается, – неопределенно хрипел Бритяк.
– Вот и доигрались, поди, наши кавалеры… Ехали – хвалились, доехали – повалились! Сказывают, отцы города тоже собираются в дорогу…
– А волостное начальство?
– Филя-то Мясоедов? Давно след простыл! Партизанов испугался…
Однажды ночью жердевцы услышали отдаленные залпы и стук пулемета. А затем под утро явственно загремели орудия.
– У Крутых Обрывов! – кричал Волчок, лихорадочно запрягая возле окон своего дома гнедую кобылу в розвальни, а рыжего жеребца—в легкие санки. – Скорей, баба! Неси мешки, черт бестолковая!
– А дом кому оставим? – голосила красноглазая старостиха, укладывая пожитки в сани.
– Кому, кому? – передразнил Волчок. – Ангелу твоему! Поживем без дома…. Купим ворота – запираться!
Военные и гражданские обозы хлынули вешней рекой во всю многосаженную ширь большака.
Марфа стояла на крыльце, провожала злобным взглядом очумелый поток. Она скрипела зубами от ярости:
– Защитники… Прут дуряком – рот нараспашку! С бабами только воевать!
Белогвардейцы проходили торопливым шагом, бежали рысцой, толкались, не обращая на нее внимания. Из середины обоза неслись жалобные стоны раненых.
Вдруг подкатили к самому крыльцу розвальни и остановились. Кто-то, накрытый с головой рваной шинелью, поднялся в санях на колени и протянул забинтованные руки:
– Батя… погибаю…
На Марфу глянули из-под шинели два остекленелых глаза, и она отпрянула…Это был Ванька. Недавно младшего сына Бритяка вместе с другими карателями послали на передовую линию, за Чернаву. В тот же день красноармейцы повели наступление и сбросили врага в ледяные воды Сосны, вскрытой артиллерийскими снарядами. И вот ехал Ванька, с отмороженными руками и ногами, неведомо куда…
– Батя!
Марфа помчалась в горницу за свекром. Бритяк вышел раздетый, без шапки. Но розвальней у крыльца уже не было. Их захватил торопливый поток обоза, унося в бушующий снежный океан.
– Да чего ж мы сидим? Чего дожидаемся? – завизжала Марфа, лишь теперь почуявшая всю неотвратимость беды. – Ведь Степка с Настькой из нас жилы вырвут! Давай укладываться!
– Скажи на милость… Ванюшку сшибли – не дошел до Москвы, – бормотал Афонюшка, стоя на крыльце. Оглянувшись и не видя Марфы, он вернулся в горницу и начал собираться.
А Марфа с ожесточением вытаскивала из подъездного сарая новые розвальни с кузовком, стелила в них свежую солому, покрывала цветастым свадебным ковром. Обротав в теплой конюшне громадного першерона, купленного Бритяком у марковских интендантов, стала запрягать. Лошадь равнодушно топталась между оглоблями, печатая на чистом снегу навозные следы. Она поворачивала голову обратно к яслям, к душистому сену.
Исчезая в сенях. Марфа выносила узлы, подушки, одеяла. Появились окорока свинины, завернутые в скатерть, – дорогой тоже надо чем-нибудь питаться! Воз кряхтел, вырастая горой. Веревка змеилась в руках Марфы, перетягивала походное добро крест-накрест.
«Копается там… Седой пес! – злилась Марфа на свекра. – До ночи с ним не выберешься! А там партизаны, глядишь, налетят…»
Слово «партизаны» раздавалось теперь все чаще среди беглецов, принимая зловещий смысл. Да, они действовали, эти невидимые лесные герои, оседлав железнодорожную ветку и загнав врага в сугробы.
Марфа отворила амбар, чтобы взять мешок овса для першерона, и выскочила обратно, заслышав близкие голоса. Действительно, к возу подходили два обвязанных башлыками офицера.
– Находка, поручик, берите вожжи, – сказал тот, что хромал и опирался на грубо оструганную клюшку.
– Слушаю, – отозвался посиневший, сгорбленный стужей поручик. – Божий дар, господин ротмистр, не так ли?
Они, как по команде, уселись на ковер и тронули с места першерона:
– Но, милый!
Марфа догнала похитителей и с остервенелым визгом вцепилась в узлы.
– Не дам! Грабители окаянные! Мы ждали защитников, а тут чума налетела! С большевиками не справились, так у баб постирушки отнимать…
– Молчи, не то успокою, – хромой ротмистр взял на руку десятизарядную винтовку «Ли-Энфильда».
– Не боюсь! Стреляй, чистоплюй! Разбой, люди! Бей в меня, сухотка проклятая! Ка-ра-у-ул!
Она попыталась завернуть лошадь назад, но державший вожжи поручик привстал в санях и свистнул плетью. Гибкий хлыст, скрученный из тонких ремней, больно обжег лицо Марфы. Он свистнул еще и еще, сажая на бледной коже пунцовые рубцы… Последний удар достался першерону. Лошадь всхрапнула от неожиданности, дернула сани и тараном вломилась в шумный обоз.
Не помня себя, Марфа пришибленно стояла на ветру. Она больше не визжала и не гналась за своими узлами. Все летело к черту: и дом, и долголетняя нажива, добытая ценою подлой связи с Бритяком.
А бой у Крутых Обрывов разгорался сильней. Дробно прошивали пулеметы степную мглу, бухали пушки. Стрельба доносилась и со стороны гагаринского имения: там суматошно трещали винтовочные залпы, слышались взрывы гранат. Возчики на большаке стегали коней, бешено орали и неслись мимо,
Марфа поднялась на крыльцо, медленно переступая тяжелыми, словно чужими, ногами. Теперь она не знала, что делать. Входя в горницу изумилась: Бритяк, должно быть, и не подозревал о происшествии! Одетый в лисью шубу и круглую поповскую шапку, обутый в черные валенки, он стоял на коленях перед укладкой, пихая в синюю наволочку золотые и серебряные вещи. Это была его последняя опора и надежда.
У Марфы расширились хищные глаза… Нагнувшись, она взяла за дверью топор. Половица скрипнула, когда Бритякова сноха шагнула к укладке…
Афанасий Емельяныч вздрогнул и оглянулся:
– Сейчас… сей…
Осатаневшая баба замахнулась и хватила свекра острием топора в темя. Раздался легкий хруст костей… И сразу наступила тишина. Качнувшись, Бритяк упал без звука.
Марфа сунула за пазуху синюю наволочку с Ванькиной добычей. Принесла из сеней полведерную бутыль керосина. Обрызгала стены, мебель, увешанную расшитыми полотенцами божницу. Бросила на дорогую шубу свекра зажженную спичку и вышла.
Вскоре партизаны у Крутых Обрывов заметили над Жердевкой багровое пламя.
Глава сорок третья
Утром 20 октября полк Семенихина вошел по Болховской дороге в Орел, покинутый белыми. За ним двинулись другие части 13-й армии, а с запада в город вступили соединения Ударной группы, что не решились увенчать свой блестящий успех ночным штурмом.
Всюду еще были видны следы поспешного бегства корниловцев. На зализанных гололедицей мостовых валялись сбитые орудийными запряжками тумбы, фонарные столбы, расплющенные изгороди; ветер взвихрял у перекрестков бумажную труху и копоть спаленных архивов… Под ногами хрустело оконное стекло, кровавыми ранами зияли кирпичные стены разрушенных зданий. Возле массивного подъезда бывшего банка «Русско-азиатского общества» лежал кверху дном несгораемый шкаф, оскалив железные зубы сломанных запоров. Притихли гостиницы и рестораны, где круглыми сутками не умолкала визготня оркестров и пьяных шансонеток. В торговых рядах чернели провалы сорванных дверей и опустошенных витрин.
На бульваре молодые липы и ясени склоняли обнаженные кроны над трупами повешенных. Уходя из окружения, враг мстил безоружным людям, которые ждали с трепетом и надеждой советские войска.
«Опять предатели помогли Деникину, – думал Степан, шагая впереди колонны. – Троцкий устранен с Южного фронта, но его подручные, видать, пустили крепкие корни!»
Он знал, что одна из латышских бригад, наступая вчера на линию железной дороги Орел – Курск, получила категорический приказ остановиться в девяти километрах от станции Стишь. Тем самым зажатой в тиски корниловской дивизии предоставилась возможность не только выбраться ночью на оперативный простор, сохранив живую силу и вооружение, но даже вывезти награбленное имущество и угнать тысячи мобилизованных орловчан для новых формирований.
– Вот, комиссар, и получается у нас: на колу мочало, начинай сначала, – сказал Семенихин, мрачно разглядывая город, оскверненный захватчиками. – Эти выпущенные из мешка белые зададут хлопот! Деникин не захочет примириться с потерей Орла, пока у него есть боеспособные дивизии!
– А как на правом фланге Ударной группы? – спросил Степан – Говорят, вчера там складывалась обстановка в нашу пользу: латыши с червонными казаками помогли частям четырнадцатой армии окружить дроздовцев. Но связи между атакующими полками не было, и, конечно, противник воспользовался случаем – выскользнул целехоньким.
– И Дмитровск не взят?
– Не по зубам оказался орешек.
Позади батальона Терехова ехали пулеметные двуколки. Из-за щитка одного «максима» смотрели серьезные, уже не детские глаза Николки, одетого в новую, серого сукна, просторную шинель. На козлах сидел, перебирая в руках вожжи, Касьянов. А рядом с колонной покачивался в седле и ловко, форсовито сдерживал храпящего аргамака начальник конной разведки Бачурин.
– За мостом – привал, – сообщил Бачурин, поправляя на шее белый поярковый шарф – подарок одной девушки. – Только здесь, ребята, вряд ли табачком разживешься… Кадеты и лавочников не пощадили!
– А потом куда ж? Пустимся в догон? – осведомился Касьянов.
– Мы выполняем приказ о занятии города. Потом видно будет: догонять или обороняться.
Николка приподнялся, указал на лилово-синюю зыбь реки:
– Глядите, Ока не замерзла! Только чуточку постеклило у берегов.
– Знакомые места, – улыбнулся Бачурин. – Хорошо мы тогда в лодке по центру корниловской дивизии прокатились! Где теперь Пригожин? Может, еще встретимся на фронтовом перепутье?
Раздалась команда «Вольно». Полк не в ногу прошел через мост и остановился против Новосильской улицы. Стукнули о мерзлую землю приклады. В воздухе заструился ароматный дымок махорки – неразлучного друга бойцов.
Между тем горожане, избавляясь от пережитого страха, начали показываться на тротуарах. Какая-то древняя старушка, в истертом салопе – ровеснике ее молодости, робко заковыляла через улицу. Она качалась на ветру, словно подстреленная птица, отчаянно вцепившаяся в жизнь.
– Родненькие… вернулись… – шептала она иссиня-бледными губами, кого-то отыскивая среди военных. – Спугнули нечаянно-негаданно злое воронье… голубчики мои.
В это время к голове колонны подъехала гаубичная батарея. Дюжие толстоногие битюги и першероны легко и спокойно, как бы не чувствуя груза, тащили короткостволые зеленые пушки. Ездовые сидели на широких спинах коней, будто на диванах. Номера прислуги с карабинами за плечами лихо примостились на лафетах.
С переднего лафета спрыгнул боец в светло-голубой генеральской шинели без погон, очевидно, добытой в качестве трофея. Он побежал навстречу старушке, широко раздымая полы и удивляя зрителей красной подкладкой.
– Ай не признала? – крикнул он радостно и поднял забившуюся у его на груди обладательницу салопа.
Их обступила толпа, послышались рыдания и смех; между военными шныряли мальчишки, замирая при виде винтовок и бутылочных гранат на поясах.
– Мать! – сочувственно сказал кто-то за спиной Степана. – Счастливый черт, этот артиллерист… Вишь каким соколом поспел к родительнице!
У Бачурина в руках очутилась спутница полковых забав – двухрядная гармонь. Пискнула, вздохнула, деловито пробуя лады, разлилась морем певучих звуков. Долетел бойкий голос Терехова:
– Дайте-ка, братцы, к свадьбе размяться!
Степан встряхнулся от надсадных дум… Ведь скоро Красная Армия освободит и Жердевку, и он тоже обнимет своих измученных стариков, любимую Настю, детишек! Не для того ли он мерзнет в окопах и презирает смерть в огне атак?
В кругу вертелся Терехов, играл глазами, вызывая на пляску.
– Ах, пятка, носок, —
Выковыривай песок!
Выковыривай, пошвыривай,
Ударь наискосок!
Степан снял бинокль, расстегнул боевые ремни и бросил шинель на руки Николке. Пошел возле Терехова обычным шагом, высокий и осанистый, как бы не слыша ликующего стона гармошки. И вдруг гикнул, толкнул сизую папаху набекрень; скрытая пружина кинула Жердева кверху и понесла по воздуху, то и дело отрывая от мостовой.
В пляске Степан не отличался разнообразием и артистической тонкостью сменяемых колен, однако все жило и разгульно бушевало в его сверкающем взгляде, в богатырски вольной фигуре, придавая каждому движению особый смак русской удали и красоты. Он замкнул коль-. цо вокруг Терехова и рассыпал под гомон восхищенной толпы забористую дробь трепака. Народ только крякал подбадривал сочными замечаниями и расступался, любуясь и угадывая в нем необъятную широту собственной души.
– Ах топни, нога,
Да притопни, нога…
Не жалей, моя нога,
В переплясе сапога!
Семенихин крутил в стрелку темный ус, покачивая головой. Видал он комиссара в разных переделках, испытал его силу и хватку, злость и доброту, но такого ухарства не ожидал.
«Впрочем, что здесь диковинного? – думал Семенихин. – Раньше катились от противника – не до веселья было… А теперь идем вперед!»
И, сам того не замечая, начал притопывать здоровой ногой в такт музыке.
От вокзала вдоль Московской улицы мчался юркий, похожий на сердитого шмеля, автомобиль. Не доезжая гаубичной батареи, заскрипел тормозами. Из машины выпрыгнул смуглолицый, по-кавказски стройный человек, спросил красноармейцев:
– Что за часть? Почему стоите? Где ваш командир?
Коренастый, белобровый крепыш – командир батареи, придерживая шашку на носках побежал к члену Военного совета армии.
– Товарищ Серго! – вслух произнес Семенихин и тоже захромал навстречу ОрджоникидзеНадевая шинель, Степан услышал приветственные возгласы старых друзей. Затем Орджоникидзе заговорил о чем-то быстро и четко, показывая рукой на юг. В наступившей тишине донесся гул недалекого боя.
– Полк, ста-а-новись! – подал команду Семенихин. – На ремень! За мной – шагом марш!
Пехота тронулась. Рядом везли тяжелую сталь пушек космоногие битюги и першероны. От головы до хвоста колонны пролетела весть: корниловцы опять повернули. на Орел!
– Видишь, комиссар, чуть мы с тобой не проплясали царствие небесное, – сказал насмешливо Семенихин. – Накрыли бы нас корниловцы в Орле…
– Накрывают в просе перепелов, да и то не каждому это удается, – возразил Степан, прикидывая взглядом расстояние до противника и, как всегда перед боем, уклоняясь от шуток.
Однако Семенихину хотелось поделиться своими впечатлениями об Орджоникидзе, и он снова заговорил:
– Товарищ Серго, понимаешь, интересовался тобой… От кого-то узнал, что ты жил вместе с Быстровым в плену и на Орловщине встречался. Одним словом, хотел побеседовать. Только, сам. видишь, сейчас ему недосуг… Умчался к станции Стишь.
– Так и не заняли ее латыши?
– Заняли сегодня, да сразу же начались контратаки… Две волны удалось отразить. Тогда, прикрываясь огнем бронепоездов, подтянутых со станции Становой Колодезь, корниловцы обошли латышей с запада и востока и ринулись на штурм. От перекрестного обстрела шестой полк понес тяжелый урон и вынужден был оставить Стишь.
– Вот что значит выпустить живого зверя из клетки! – Уж я верно тебе говорю: на колу мочало… Теперь нам достанется!
Командир и комиссар досадовали на промахи и неудачи, но разогретые маршем, обветренные лица их не отражали даже тени какого-либо сомнения, а в глазах бойцов колюче и дерзко поблескивали вызывающие огоньки.
«Попробуй еще, коли тебе мало, барское отродье, – говорили эти видавшие виды, бесстрашные глаза простых и мужественных людей. – Иди, поспешай – нам твои повадки известны!»
Полк миновал южную окраину города и вышел в поле. Впереди белели крыши приплюснутых на взгорьях деревень и снежные увалы, за которыми все ближе и явственней различались звуки сражения. Под настилом светло-сиреневых туч кружил самолет-разведчик, а в том месте горизонта, где легким пунктиром телеграфных столбов убегала железная дорога на Курск, дымили вражеские бронепоезда.
Глава сорок четвертая
Бронепоезда белых задерживались у станции Стишь из-за неисправности пути.
Это обстоятельство позволило полку Семенихина окончить марш без помех, развернуться и занять позиции на левом фланге латышской бригады. Немного позади, в деревне Лужки, расположилась гаубичная батарея.
Осматривая линию обороны, Степан узнавал места первоначальных схваток за Орел. Да, это здесь – в черноземной мокрети – остановилась тогда измотанная тяжестью походов и свирепых боев Красная Армия, полная отрешенности и душевного ненастья. И вот она, пройдя через пылающий горн решительного сражения, вернулась сюда – упрямой и закаленной. Люди приводили в порядок старые окопы и пулеметные гнезда, укатанные снегом, прятали лошадей в ивняке лощины, где сохранились охапки сена и соломы от прежней кормежки.
Возле одинокой избы, оставленной жителями, Шуряков доказывал Севастьяну преимущества фланкирующего огня, если затащить пулемет на уцелевшую крышу.
– Обязательно затащу, – говорил он, хитро прижмуривая левый глаз. – Я им подбрею затылки… Пусть не думают, что мы лыком шиты, мылом клеены!
– Нет, парень, надежнее земли ничего на свете не сыщешь, – отворачивал пухлое лицо Севастьян, – Приткнулся, скажем, я на склоне ложбинки – благодать! Никому меня не видно, а пойдут – «максимке» потеха! Земля человека поит и кормит и в беде пуще родной матери бережет!
Починив путь, вражеские бронепоезда двинулись к Орлу. Головным шел «Три святителя». За ним, соблюдая незначительные дистанции, следовали «Генерал Корнилов», «Генерал Марков», «Генерал Шатилов», «На Москву», «Офицер», «Слава офицеру». Стальные чудовища поворачивали орудия на утерянный город. В амбразурах застрекотали пулеметы, зерна свинца прочертили на брустверах красноармейских окопов свои письмена.
С опасением взглянул Степан на дымок советского бронепоезда «Стенька Разин» у городского вокзала… Какую выдержку должен иметь Октябрев, чтобы принять вызов армады движущихся крепостей? Страшно было за друга и стыдно за собственную беспомощность.
«Он стоит на рельсах – лицом к противнику! А мы хоронимся… Земля пуще родной матери бережет», – упрекнул себя Степан, повторяя слова Севастьяна.
Жерла белогвардейских орудий лизнули тучевой настил ярко-оранжевыми языками – и все закачалось, бешено завыло и понеслось над головой. Не успело растерзанное небо стихнуть, как снова полыхало пальбой. В дело вступали разные системы и калибры, доставленные Антантой из арсеналов Бофорса и Круппа, Виккерса и Канэ.
Степан боялся смотреть на город, боялся увидеть там сатанинскую работу снарядов… Он лежал на мерзлой пахоте, стиснув зубы, а в груди стучало тревожно и жарко ноющее сердце.
Вдруг позади с металлическим звоном громыхнуло пространство, рассекая высь: у самых бортов «Трех святителей» взметнулись рыжие валы гравия и песка. Это открыла заградительный огонь гаубичная батарея. Одновременно Степан заметил, что от вокзала сквозь дым и пламя разрывов полетел навстречу врагу «Стенька Разин». Развивая скорость, непобедимый соратник красной пехоты бил изо всех орудий; закопченная труба его несла, как боевой стяг, золоторунную гриву сыпучих и ярких искр.
«Ну, Павел Михалыч, твой почин», – провожал Степан друга восторженно-сочувствующим и гордым взглядом, забыв первоначальные опасения.
Будто откликаясь на мысли Жердева, стремительный «Стенька Разин» послал несколько снарядов под колеса «Трех святителей». Замелькали в мутном воздухе куски шпал, заскрежетала разодранная броня… И когда неприятель остановился, на литых ребрах обшивки сверкнули фиолетовые молнии прямых попаданий. Раздался мощный взрыв… Головной бронепоезд закутался в черное облако и не отвечал.
– Готов! – злорадно объявил Терехов. – Испекся князь Емельницкий! Пожалуй, в котел или в боеприпасы клюнуло… Отвоевалась коробочка!
– Идут! Идут! – загомонили в окопах с той внезапной нервозностью, какая постигает людей от слишком напряженного ожидания.
Степан невольно вздрогнул, хотя отлично знал, что они придут и обязательно отсюда – из этой впадины, скрытой за сугробами. Он увидел на краю поля горчичную желтизну шинелей… Корниловцы шли в полный рост, сплошной стеной, без интервалов, с винтовками на руку. За первым рядом показался второй, а дальше с равными промежутками, как на учениях, выступали третий, четвертый и пятый.
Ледяную скованность и немоту не нарушали ни крики, ни выстрелы. До обороны полка доносился лишь мерный топот: белые маршировали в ногу!
«Что это? – Степан еще ни разу не был свидетелем столь нелепого и в то же время неотвратимо-грозного зрелища. – Кажется, Деникин и Май-Маевский с ума спятили, бросая в атаку свою гвардию сомкнутыми рядами!»
Но тут он вспомнил, что у красноармейцев осталось по пятнадцати патронов на винтовку и по две ленты на пулемет. Из-за этого, собственно, полк и не смог вчера продолжать наступление в орловском предместье.
– Интересно получается, комиссар, – сказал обычным тоном Семенихин, подползая к Жердеву и пристально следя за сужающимся полем. – Товарищу Серго доставили приказ фронтового командования о преследовании бегущего противника вдоль железной дороги Орел – Курск… Где же он, черт возьми, бежит?
– Сверху, стало быть, виднее, – отозвался Степан,
– Нет, кроме шуток? И, главное, в качестве логического следствия победной реляции, эстонскую дивизию отвели в резерв, а часть латышей перекинули под Кромы!
«Вот где кроется разгадка психического маневра», – сообразил Степан, нисколько не сомневаясь, что белым известно и об отсутствии патронов, и о количестве войск перед Орлом.
Подпустив корниловскую строевщину шагов на триста, Семенихин приподнялся.
– Внимание! – голос его звучал с предельно четкой выдержкой и достоинством. – Без команды не стрелять!
Он метнул взглядом по сизо-черной плотине винтовочных стволов на бруствере, покосился в сторону неприятеля и произнес раздельно и властно:
– По врагам нашей Родины… залпом… пли! Линия обороны полыхнула из конца в конец карминно-алым сиянием, оглушила и смолкла. Первый ряд наступающих глухо ахнул и неровно осел, продолжая маячить наподобие изломанного гребня. Однако с тыла докатился накаленно-жесткий баритон:
– Со-о-мкни-и-сь!
Корниловцы выравнялись и, перешагнув через убитых, ускорили движение. Безумием горели их глаза, перекошенные злобой и страхом рты жадно хватали ледяной воздух…
После второго залпа они снова сомкнулись, но потери были очень велики. Экономя патроны, Семенихин не даром рассчитывал на залповую стрельбу, при которой даже неискусный боец может прицелиться и попасть в живую стену. Корниловцы шли теперь по трупам своих офицеров и солдат, не обращая внимания на стоны раненых.
Третий залп остановил врага. Словно от порыва сильного ветра, качнулись и начали разваливаться крутые волны первопоходников. Затем все замутилось и хлынуло назад.
Красноармейцы смотрели из окопов, бледные, выжидающие. Никто не верил, что этим завершится ратный день.
– Кадет повадлив, – говорил Терехов, торопясь свернуть папироску. – Где завтракал, туда и обедать придет!
И действительно, вскоре белогвардейцы показались на исходном рубеже четырьмя рядами, непосредственно следующими один за другим. Теперь они уже не шагали в ногу, с казенной выправкой и замораживающей обреченностью лунатиков, а сближались проворной рысцой, и создавалось впечатление, будто задние подпирали штыками передних.
Корниловцы стреляли и надрывались устрашающими возгласами. На этот раз им помогала вся армада бронепоездов, засевая поле боя шрапнелью и распахивая фугасными снарядами.
Семенихин подал команду. Залпы дружно вырубали широкие просеки в атакующей пехоте. Однако Степан знал, что патроны кончаются и самое худшее впереди… Застонали раненые и среди защитников Орла, тронулись по ходам сообщения угрюмо-озабоченные санитары с носилками.
У Николки шрапнельным стаканом разбило короб «максима». Он сгреб остаток ленты, забрался к Щурякову на крышу избы и прислуживал вторым номером. Их губительный фланговый огонь мешал продвигаться офицерскому полку Гагарина.
– Что это в лощине притихли? – Семенихин взглянул на Жердева. – Ведь там целая рота и пулемет… Не обошли бы нас, комиссар!
– Николка, живо в лощину! – распорядился Степан понимая беспокойство командира и не видя иного, более верного способа выяснить истину.
Мальчуган скатился с хижины. Пригнувшись под пулями, быстро исчез в пороховом дыму. В следующую минуту снарядом прошибло крышу, и Шуряков, не выпуская из рук пулемета, рухнул вниз…
«Ну, сейчас и навалятся», – подумал Степан, замечая, как ободренные корниловцы помчались на окопы.
Он заскочил в избу.
– Шуряков, жив?
– Обождите, товарищ комиссар, я еще подбрею барчукам затылки, – пообещал откуда-то с полуразрушенного и дымящегося потолка знаменитый наводчик. – Вот нога маленько шалит – вывихнул, кажись…
Голос Шурякова потонул в близкой перестрелке. Степан высунулся из окна и обомлел: корниловцы прыгали через окопы и бежали к избе, размахивая гранатами…
Между тем Николка достиг ската лощины и остановился, пораженный жуткой картиной. Окопы были наполнены трупами. Ни один человек атакованной роты не держался на ногах, но и белогвардейцы не прошли.
При пулемете лежал Севастьян, уронив голову на зеленый щиток. Он силился простреленными руками зарядить новую ленту.
– Подсоби, пузырь! Опять идут…
Николка и сам видел, что в низину стекала толпа корниловцев, торопясь использовать намеченный прорыв. Он зарядил ленту и дал очередь… Толпа продолжала катиться прямо на него и никто не падал. Еще и еще посылали струю огня дрожащие руки мальчугана, не нанося урона врагу. Корниловцы уже подбегали, бледные, запаленные, выставив перед собою винтовки.
«Да куда ж я палю?». – Николка вдруг заметил, что пулемет съехал в окопчик и, подняв дуло к небу, стрелял поверх атакующих. Толкнув «максима» на бруствер, паренек встретил корниловцев длинной очередью в упор…
– По-ли-ру-у-й! – долетел знакомый возглас Бачурина, и разведчики в пешем строю скатились на дно луговины.
– Отбились? – спросил Николка, вытирая рукавом шинели потное лицо.
– Начисто! Они было в одном месте через окопы махнули и комиссара с Шуряковым гранатами закидали… Да Жердев им каждую штучку вернул – это ведь по его части! А тут Шуряков из пулемета…
Отбитые дважды, корниловцы долго не решались выглянуть из-за примятых сугробов. Казалось, день войны насытился людскими страданиями и кровью, и низкие октавы батарей лишь возвещают вселенной о пределе зла и смерти. Но вражеская пехота в третий раз выползла на поле боя. Именно выползла, не смея подняться в рост, К тому же число ее рядов сократилось до трех.
Ближе, ближе. Вот она достигла линии неубранных трупов. Отсюда начались короткие перебежки. Отдельные фигуры с размаху залегли в пятидесяти шагах от обороны.
– Почему нет команды? – нетерпеливо, со спазмой в горле, закричал кто-то в окопе.
Хрипло, сиротливо, не громче пастушьего кнута, пальнула единственная винтовка.
– Кто стрелял? – прокатился начальственный окрик Семенихина.
Командир полка выигрывал секунды, поджидая обещанное подкрепление. Он берег последний залп на крайний случай. И вот строгое, темноусое лицо его просияло: в деревню Лужки прибыли части эстонской дивизии. Густые цепи прибалтийских солдат молча шли низиной, с винтовками наперевес, во фланг неприятелю.
«Товарищ Серго прислал!» – с гордостью подумал Семенихин и вылез на бруствер.
– Москвичи, рязанцы, орловчане… за мной в атаку…
– А-а-аааааааа!.. – занялось и покатило во всю необъятную ширь, где брызгали пунцовым огнем рвущиеся гранаты и сверкали вороненые штыки.
Корниловцы не выдержали удара и начали отступать. Степан видел, как у станции Стишь полковник Гагарин собственноручно пристреливал трусов. Здесь белые старались укрепиться и привести в порядок обескровленные полки. К Степану подскакал конный связной, вручил пакет. Комиссар прочитал бумагу.
– Вызывают в политотдел, – сказал он Семенихину.
– Поезжай, – отозвался командир, – теперь стало полегче…
Они думали, что расстаются до вечера. Но Степан не вернулся к ночи, не приехал и на следующий день.
