Текст книги "Молодость"
Автор книги: Савелий Леонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 53 страниц)
Глава двадцать вторая
Проливные дожди расквасили поля и дороги. Всюду зияли, точно ловушки, грязные колдобины, в которых тонули колеса повозок, конские копыта и грузные орудия. А над головой продолжали нестись темно-лиловые разодранные ветром тучи, смешиваясь с удушливым дымом и пороховыми газами.
13 октября бронепоезда и артиллерийские батареи белых с утра открыли шквальный огонь, предвещая решительную атаку.
Снаряды рвались и на передней линии советских войск, и в ближайшем тылу, и в обезлюдевших теснинах городских кварталов.
Солнце, не показываясь, ушло в смрадную высь, а низко над землей кружились три самолета, ведя разведку и корректируя стрельбу белых батарей.
Прихрамывая, Семенихин шагал по окопам, вырытым за ночь в полный профиль, с брустверами и пулеметными гнездами. Сейчас бы патронов сюда! Но патронов имелось всего лишь по две ленты на пулемет да по тридцать штук на пехотинца.
– Кажется, и так хороша обстановочка! – повернулся он к Степану. – Нет, надо же было еще соседу внезапно сняться с позиции, оголить наш фланг.
Слушая командира полка, Степан смотрел на извилистую траншею левого фланга. Он вспоминал рассказ Пригожина о таинственном исчезновении Лаурица и строил всевозможные догадки.
– Может, Антон Васильевич, пятьдесят пятая дивизия получила особое задание?
– Что значит – особое? Задание, комиссар, у всех одно: не пустить белых в Орел! А здесь, как ты хочешь, очевидное преступление… Да, да! Почище взорванных за нашей спиной мостов!
Когда Семенихин называл Степана комиссаром, это означало крайнюю меру его раздражения. Он точно забывал о дружбе, был строг и придирчив, и в такое время Жердеву приходилось искать отвлекающую тему.
– Говорят, Ударная группа вошла в соприкосновение с противником, – заметил Степан.
– Не только вошла в соприкосновение, но и потрепала дроздовцев, – поправил Семенихин оживившись. – Ведь там товарищ Серго!
И он начал рассказывать об организаторском таланте и железной воле Орджоникидзе, о совместной работе в июльские дни 1917 года. Тогда Серго, прибывший из якутской ссылки, готовил пролетариев Нарвской заставы к решительному штурму капитализма.
Однако сомнение продолжало мучить Семенихина. Он думал: сумеет ли этот большой и сильный человек навести порядок в сложной фронтовой обстановке, где достаточно преуспели тайные и явные враги Родины?
Ходили слухи, что Ударная группа с первых же боев оказалась в тяжелом положении. Наступая согласно приказу командования на Фатеж – Малоархангельск, она имела целью вклиниться между корниловской и дроздовской дивизиями для нанесения удара во фланг корниловцам. Но при необеспеченности собственных флангов и тыла сама подвергалась угрозе окружения и вынуждена была выделить значительные силы прикрытия, растянувшись на пятьдесят километров по фронту. В таком виде она уже не представляла собой мощного кулака. Отдельные части ее поодиночке ввязывались в сражение, не истребляя полки «цветных» войск, а лишь вытесняя с занятых позиций.
Командир и комиссар полка шли по окопам, проверяя расположение стрелковых подразделений, пулеметные гнезда, запасы гранат. В батальоне Терехова задержались. Тут обрывался левый фланг.
Семенихин приказал усилить опасный участок пулеметами и подтянуть роты второго эшелона на случай обходного маневра неприятеля. Затем окинул беспокойным взглядом оборону из конца в конец… На сухом, забуревшем от непогоды лице его прочел Степан то же, что застыло на лицах красноармейцев: готовность умереть.
«Теперь пусть идут, – будто говорил командир. – Пусть идут, больше ничего сделать нельзя».
И действительно, офицерский полк корниловцев тотчас двинулся тремя цепями, густо и четко разграфив серое жнивье. Цепи стекали на зеленую озимь ближайшего поля, словно гребнем, прочесывали в лощине заросли дубняка. Буря орудийной пальбы сменилась налетевшей волной злобного крика и воя белой пехоты.
Правда, эта пехота уже не бравировала под обстрелом, как в первые дни сражения за Орел. Не пела гвардейских маршей, не шагала во весь рост, с папиросками в зубах. Потоки раненых и свежие холмы могил на раскисшей равнине отрезвили завоевателей.
Сейчас корниловцы, идя в атаку, кланялись пулям, тащили на ногах пуды жирного чернозема и неистово орали, желая побороть собственный страх. Они прытко съезжали в глинистые овраги и опасливо карабкались на противоположную крутизну, где широко гуляла смерть. Многие завидовали тем, кто валился, подкошенный свинцом, кому не придется лезть в следующую минуту на советские штыки.
Бронепоезд «Стенька Разин» пристрелялся и открыл беглый артиллерийский огонь. Снаряды рвались среди корниловцев, окутывая цепи дымом и прошибая в них огромные прогалины.
– Сомкнись! – слышалась команда старших офицеров.
«Давно пора этому красному бронепоезду заткнуть глотку!» – возмущенно подумал Гагарин, наступавший с батальоном в центре офицерского полка.
Гагарин вспоминал заверения Лаурица, что город защищаться не будет, что красноармейские цепи оставлены без патронов, и ярости его не было границ.
Он шагал вслед за первой цепью, переходившей по колено через грязный ручей, за которым начинался подъем. Рядом с Гагариным вскрикнул и уткнулся носом в грязь командир роты.
– Поручик Голощак, принять командование ротой! – приказал Гагарин.
Он боялся очередного удара со стороны полка Семенихина, причинявшего корниловцам огромные потери. Этот полк, известный Гагарину по украинским боям, устраивал и здесь, на подступах к Орлу, всевозможные ловушки.
Среди корниловцев, идущих в атаку, раздалась команда:
– Курок на предохранитель!
«Что они там замышляют? – силился понять Гагарин. – Быть может, оставили окопы и отступили? Нет, стреляют. А там что за люди?»
Справа из-за дальнего бугра показалась редкая цепочка пехоты, в которой по серым шинелям и высоким русским папахам не трудно было узнать красноармейцев. Они спешили на соединение с полком Семенихина. Это отступали остатки 55-й дивизии, возглавляемые Севастьяном Пятиалтынным.
На бугор вылетел галопом эскадрон белой кавалерии, размахивая клинками. Отступающие красноармейцы немедленно залегли, треснул дружный залп. Семенихинцы поддержали их огнем пулеметов, заставив конницу повернуть назад.
Гагарин решил стремительным броском перехватить красноармейцев, не успевших присоединиться к полку Семенихина.
– Цепь, бегом! – скомандовал он.
– Ур-р-р-а-а! – и корниловцы с ходу прорвались через первую линию окопов.
Фланговый огонь красных пулеметов производил огромные опустошения в рядах атакующих. Но этого уже никто не замечал: белые озверело лезли вперед, устилая своими трупами землю.
Гагарин услышал громкий голос впереди. На возвышенности, откуда били пулеметы красных, показался широкоплечий человек в серой шинели и крикнул:
– Коммунисты, за мной!
Это был Степан Жердев. Он знал силу оружия, заменявшего в бою недостающий свинец. Лежавшие в резерве роты дружно поднялись и, равняясь на бегу, бросились в контратаку.
Зеленая полоска молодой озими, отделявшая советские роты от корниловцев, с каждой секундой сокращалась.
«Вот она – граница жизни!»—думал Степан.
Он размахнулся и резким движением метнул гранату. Одновременно с ним десятки красноармейцев бросили гранаты в самую гущу белогвардейских цепей.
Оглушенный разрывами, Гагарин потерял в дыму свой батальон. Потом появились отдельные фигуры, еще и еще! Целые шеренги с винтовками наперевес. Но это уже были советские пехотинцы.
Белые дрогнули. Увязая в грязи, они вновь откатились к оврагу.
…От Севастьяна узнали в полку Семенихина о разгроме 55-й дивизии.
– Народу-то полегло из-за этого Лаурица! – говорил Севастьян, перевязывая бинтом простреленную руку. – Из нашего батальона почти никого не осталось. За тем бугром и комбата Пригожина убило…
«Пригожина»? Да это мой ночной попутчик!» – вспомнил Степан.
Из города прискакал связной штаба армии с приказом отходить на северную окраину Орла.
Оказывается, на Орловско-Кромском шоссе потерпела жестокое поражение дивизия, в составе которой дрался полк Семенихина. Враг захватил дивизионный обоз, артиллерию и много пленных. Штаб соединения тоже попал в руки корниловцев и был уничтожен.
Семенихин посмотрел на Степана, сильно прихрамывая, шагнул к нему. И, ничего не сказав, отвернулся.
Началась эвакуация раненых. В сумерках снялись с позиции два батальона.
Степан остался с батальоном Терехова и группой Севастьяна прикрывать отход полка.
От вокзала доносились звуки белогвардейского оркестра. В районе Курских улиц шныряла деникинская конница. По Кромскому шоссе маршировали офицерские колонны, прорвавшие к вечеру оборону на реке Цон, где доблестно дрался рабочий полк Медведева.
Надвигалась ночь, тяжкая и глухая, без единой звездочки в небе.
Глава двадцать третья
Догорал закатный багрянец осени, пошумливая сырым листопадом. Допевали прощальную песню журавли. Низко висело над темным лесом облачное небо, лишь иногда удивляя лучезарно-чистой синевой. Редко гостило в нем солнце, скупое и неприветливое.
С заметной расточительностью убывал день. Людей томила беспросветная копоть ночи. Свежел упругий ветер-сиверка. По утрам серебрилась тонкой резьбой ледяная оправа на ручьях.
Все бесприютней чувствовали себя партизаны в Гагаринской роще. Грустили, мучались без дела, оторванные от большого сурового мира, от родных семей и теплого угла. Приелась однообразная пища, наскучила звериная глухомань.
Фронт отдалился на сто с лишним верст, движение по большакам утихло, и боевые замыслы, что скрепляли дружный коллектив, оказались неосуществимы.
Теперь усиленно работала железная дорога. Круглые сутки оттуда долетали паровозные гудки, слышался тяжелый грохот бегущих поездов.
Настя подолгу смотрела с лесной опушки на красные «пульманы» и груженые платформы белогвардейских эшелонов. Встречала и провожала беспомощным взглядом, отлично зная их назначение… И ей становилось больно и страшно отсиживаться здесь, в лесной чащобе, когда Республика истекала кровью!
Во сне и наяву сопутствовал Насте живой, немеркнущий образ любимого Степана. Женским сердцем угадывала она его страдания в этой битве, которая сотрясала грозовым гулом истерзанный край.
«Милый, научи меня, что делать? – мысленно обращалась она к мужу. – Научи выполнить мой долг!»
Не раз подбиралась Настя близко к станции, выслеживала охрану, вынашивала опасный план внезапного налета… Но какой толк бросаться в огонь, если нет уверенности хоть на несколько часов нарушить пульс вражеской артерии, прервать связь тыла с фронтом? Толпы военщины всегда толклись на путях, не говоря уже о постоянной страже. Нет, надо искать другое решение задачи.
Однажды Настя пришла к Мягкому колодцу и увидела незнакомого мужика в худых лаптях, с недоуздком через плечо. Он пил воду, потный и усталый.
– Плохи наши козыри, молодайка, – сказал он, повернув голову на шорох Настиных шагов, и как бы даже обрадовался случаю выложить перед человеком свое горе. – Без лошади – разве я хозяин?
– А ты, дяденька, чей будешь?
– Из Воротынца! От реки Сосны, почитай, до самого Орла киселя хлебал… Белые в извоз туряли!
– Почему же ты пешком?
– Туда ехал на лошади! Обратно, гляди-ко, парой: левой, да правой… Убили коняшку! Снаряды на передовую линию заставили подвозить – в них и попало. От сбруи вот остался недоуздок, – показал мужик, не считая нужным упомянуть о собственном опасении..
– Сильные там идут бои? – спросила Настя.
– Упаси бог! Земля дыбом встает… Оглохли от грома– каждая кочка стреляет! И, поди-ко, ни одна сторона не может одолеть… Уперлись на месте – и все тут!
– Да ведь Орел белые взяли!
– Орел – особая статья… Изменой доканали! Мост взорвали позади Красной Армии – тогда и пришлось отступить! А взорвал-то жердевский Ефимка Бритяк, чтобы заслужить офицера…
– Откуда ты узнал? – Настя побледнела, губы ее дрожали. – Это правда?
– Люди говорят… Нипочем бы Орел не сдали, если б не измена!
Мужик снова наклонился к воде, встал, поправил на плече недоуздок.
– Так-то, молодайка… Без лошади – какой я, к лешему, хозяин? Опять придется в батраки… Эх, кручина-судьбина, горькая калина! Ну, прощай…
Однако Настя не слышала его последних слов. Шла по лесу без тропинки, в голове стучало горячей кровью:
«Мост! Мост! Мост!»
Ей представилась долина Оки, изломанное железо некогда стройных ферм, упавшее в воду… Бритяк! О, подлый изверг, злое кулацкое семя! Не добила тебя, окаянного, верная пуля! Всюду ты, ядовитая гадюка, жалишь и опять скрываешься неведомо где!
И вдруг Настя вспомнила Крутые Обрывы: каменную пропасть, с хрустальным перезвоном ручья на дне, тоненькую ниточку железнодорожного моста… Зажмурилась и перестала дышать. Драгоценнейшая из находок– смелая идея – ослепила ее, нетерпеливым жарким трепетом наполнила сердце. Вот оно—уязвимое место врага!
Если сумел Ефим Бритяк нанести удар в спину Красной Армии, то неужели партизаны останутся в долгу? Неужели упустят время, струсят, покроют себя позором?
Бессонную ночь провела Настя наедине с крылатыми думами. Они взвивались по-соколиному вольно и дерзко, будоражили душу, звали на подвиг. Не дождавшись рассвета, покинула землянку. Сидела у входа на пеньке, бродила по лесу, стараясь трезво оценить принятое решение, избавить святое, насущное от несбыточной мечты.
Вздрагивал дубняк в чуткой осенней дреме. Завозилась в кустах потревоженная сойка.
Настя разбудила Тимофея… Старик слушал невестку, насупившись. Не понять было: одобряет или хочет возражать? Ни разу с того дня, как из Жердевки передали весть о гибели Степана, не касались его имени в разговоре отец и Настя. Но каждый из них думал о нем все больше, все тревожнее. И сейчас, разговаривая вполголоса, они видели перед собой Степана, которому надо помочь или отомстить за него!
– Постой, дочка, спросонья не разберу, – прогудел Тимофей. – Сперва нам туда наведаться бы… Места, правда, известные, а поглядеть необходимо велика ли охрана? Приноровиться нужно…
Несомненно, ему понравилась идея перехвата железной дороги, снабжавшей кутеповский корпус. Он тотчас начал собираться, чтобы использовать для разведки туман утренней зари. Дорогой молчал, хмурил седые брови, давая понять: мол, эдакое дело требует тщательной подготовки и тайны!
– Смотри, папаша, никакой охраны нет у моста, – сказала Настя, остановившись над обрывом. – Идем ближе!
Тимофей предостерегающе поднял руку:
– Куда спешить? Успеем. Может быть, охрана-то в землянках…
Они спустились в небольшую расщелину и стали наблюдать. Сырое осеннее утро незаметно переходило в томительно пасмурный день. Изредка с одичалых полей взлетит сизокрылая стайка голубей да проскочит межой спугнутый заяц в ближайший перелесок.
Настя внимательно оглядывалась вокруг. Тимофей стоял рядом. Они с полчаса наблюдали за мостом.
Вскоре издалека долетел свисток паровоза. Над уходящей в сторону Орла палевой насыпью показался дымок и послышался шум приближающегося поезда.
– Бронепоезд, – сказала Настя, увидев зеленовато-серые площадки с башнями и торчавшими орудийными стволами.
Бронированный паровоз с маленькой трубой тяжело пыхтел и взвывал, на боках его зияли свежие пробоины.
– В Курск на ремонт идет, – догадался Тимофей. Когда бронепоезд прошел, на мосту выросла фигура солдата без винтовки.
Настя и Тимофей переглянулись. Оказывается, белые все-таки охраняли мост.
«Узнать бы, сколько их там, – подумала Настя. – Если не больше десятка, то справимся».
Они молча наблюдали из своего укрытия. Настя вынула карандаш и бумагу и записала что-то.
– Динамит нужен, папаша, – сказала она вслух. Старик тихонько откашлялся.
– Динамит – штука сложная. Разыскивать придется… Не камень, под ногами не валяется. А найдешь – взорвешься с ним, неумеючи-то. Придется уж собственными силенками перемогнуться, дочка.
– Гранатами фермы не подорвешь…
– А зачем фермы подрывать? Еще самим пригодятся.
– Да как же иначе, папаша? Надо разрушить мост, чтобы движение остановилось хотя бы на несколько дней.
– Мы и разрушим. Не горячись, эти дела с маху не делаются. Ночью захватим мостовую охрану: им-то известно, когда проходят воинские поезда. Разберем рельсы на мосту. И такая тут получится работа, что черти позавидуют.
– Это верно! Но только что ж получится? Состав слетит с обрыва. Белогвардейцы привезут новые рельсы и в два часа восстановят линию. А затем усилят охрану…
– Постой, постой, – перебил Тимофей, – ты не так рассуждаешь. Кажись, не спичечные коробки, а вагоны хлопнутся на мосту… Тут, может, и живого места не останется. А ежели коряво получится и явятся ремонтеры, то надо им помешать. На то мы и партизаны.
Он указал на причудливые каменистые напластования, в которых бойцам удобно будет скрываться, обстреливать мост и совершать ночные налеты. План старика подкупал смелостью и простотой. Было решено немедленно готовиться к операции, сохраняя строжайшую тайну.
Они осторожно спустились в овраг и пошли к Гагаринской роще. Шли и молчали. Настя представляла, как всполошатся белые, лишившись важнейшей железной дороги в столь напряженный момент.
А Тимофей думал о том, как треснет земля под ногами кулаков, помещиков и фабрикантов. Плохо, совсем плохо будет теперь Бритяку, не увильнуть агроному Витковскому, Адамову…
– Папаша, нагнись, – зашептала Настя, увидев трех военных в кустарнике, и вынула из кармана браунинг. – Неужели нас заметили у Крутых Обрывов?
Глава двадцать четвертая
Трое военных спешили к оврагу, в котором притаились Настя и Тимофей. Старательно высматривая окрестности, они перебегали между кустами голого дубняка, падали ничком и снова оглядывались. Один из них был совсем еще юнец, двое других – рослые солдаты.
Вдруг из какой-то промоины вырвалась огненным пучком встревоженная лисица, метнулась от кустов. Настя видела, как солдаты испугались, затем один из них по-мальчишески рассмеялся.
– Душа в пятки ушла, ей-богу…
Голос показался Насте знакомым, а Тимофей, насторожившись, сказал:
– Слышь, дочка, не стреляй! Это Николка…
– Ах, батюшки! – лицо Насти вспыхнуло румянцем, глаза засияли от радости. – Он! Не от Степана ли?
Но почему Николка бежал с юга, когда Красная Армия дралась на севере? И что за люди с ним?
Настя и Тимофей поняли, что Николка и его спутники даже не подозревали об их присутствии. Солдатам надо было поскорее миновать редкий дубняк и скрыться в овраге. Вот они достигли косогора, где метнулась, лиса, и стремглав скатились в низину.
До партизан донесся приглушенный голос Николки:
– Не больше трех верст осталось… А тот лес я вдоль и поперек знаю.
Тимофей сунул за опояску приготовленный топор, вздохнул.
– Прячутся, видно, ребята. Погони боятся. Идем за ними – в Гагаринской роще объявимся.
Так двигались они друг за другом, хоронясь от людского глаза в ложбинах, пока не зашумели перед ними могучие дубы и не распахнулась гостеприимная лесная чаща. На опушке Николка оглянулся, легкий крик изумления и торжества вырвался у него из груди: следом шли отец и Настя.
– Папашка! Папашка! – закричал Николка и, бросившись на грудь старика, зарыдал.
– Дитё малое, – ласково говорил Тимофей, склонившись над сыном. – Нашелся! А мамки нету… Уехала с внучатами – и я вот тоже осиротел.
Спутники Николки смотрели молча, явно не одобряя такую шумную встречу. Потом один из них, что помоложе перевел взгляд на остановившуюся женщину и внезапно расплылся белозубой улыбкой.
– Видишь, Касьянов? – толкнул он локтем соседа. – Никак сама Настя Огрехова?
Касьянов промолчал.
Но Бачурин не сомневался в своей догадке. Он узнал бы эту молодую женщину за версту, так как много слышал о ней от Николки.
Настя подошла к ним.
– Здравствуйте, товарищи. Куда путь держите?
– От свата к зятю, – угрюмо сказал Касьянов, – поминки справляем… где ночевать, не знаем…
– Наверное, отставшие красноармейцы? О ночлеге не тревожьтесь. Добрые селяне еще не перевелись на свете хотя живут они теперь по-солдатски, в лесу.
– Про ночлег это он зря, – вступил в разговор Бачурин, – мой приятель не в духе… Вышла, понимаете, неудача. Под станцией Кшенью залучили нас, голубчиков, в плен…
– Ах, вы из плена? – оторопев, промолвила Настя. Между тем расстроенный до слез встречей с сыном
Тимофей звал всех к дому.
– Чего же мы тут стоим? – говорил он, здороваясь за руку с Касьяновым и Бачуриным. – Дочка, гости у нас дальние, – пора бы и за стол. Мальчонка-то, видать, совсем изголодался, – жалостливо посмотрел старик на тоненькую шею Николки.
– Голод—особая статья. Прихворнул Николка, – участливо отозвался Бачурин. – Пришлось из-за него задержаться неподалеку отсюда, кипятком с душицей отпоили – ничего.
– В Пушкарской слободе скрывались, у Красова, – добавил мальчуган. – Помнишь, Настя, железнодорожник такой был в нашем отряде?
– Машинист паровоза, силач?
– Вот, вот. Его белые хотели расстрелять, да он из контрразведки убежал…
Настя заинтересовалась словами Николки. Она ни на минуту не оставляла мысли – связаться с городом. Красов мог оказать ей большую помощь.
Настя спросила Бачурина и Касьянова:
– Из вас никто в саперах не служил?
– Я кавалерист, – ответил Бачурин. – Может, ты, Касьянов, на германской был в саперах?
Касьянов буркнул:
– Мне лошадей доверяли, как порядочному, сбрую и повозку. Ездовой, одним словом.
– Жалко! – невольно вырвалось у Насти.
В Гагаринской роще партизаны окружили гостей и, пока готовился обед, занялись расспросами.
– Эге, моей выучки наводчик, – приветствовал Николку, сидя возле новенького пулемета «льюиса», безногий Гранкин. – Не горюй, брат, и тебе машинку достанем!
– Дядя Яков, покажи, – Николка потянулся к оружию.
– Ругал я твоего малого. Думал, сбежит, – признавался Касьянов Тимофею. – На то и ладил. Мол, родители спасибо мне скажут, ежели вернется сынишка добром. У меня тоже в Дроскове остался вояка, года на два постарше.
– Охотился в армию?
– Норовил пришиться… Да я в день отъезда штаны ему спустил, и – хворостиной! А потом увидел Николку, вроде бы своего Андрюшку встретил – душа перевернулась. И пристроился-то к маршевой роте довольно чудно: спас людей от погибели – крушение предотвратил.
После обеда Настя приготовила в землянке теплой воды, чистое белье и заставила Николку вымыться. Уложив на походную постель, села рядом.
В землянке с крошечными окошками плавал тихий сумрак. На стенах висело партизанское оружие: винтовки разных систем, охотничьи ружья, обрезы, гранаты, артиллерийские тесаки и шашки. С воли доносился говор бойцов, отдыхавших возле костра.
Взяв гребенку, Настя чесала Николкины давно нестриженные вихры.
– Почему же ты к Степану в полк не пошел? Вам было бы лучше вдвоем. Тебя не обижали чужие люди?
Николка приоткрыл отяжеленные дремотой веки.
– Обижать не обижали. А все же с браткой, конечно, воевать куда надежней. Теперь я к нему пойду.
– Как пойдешь? – удивилась Настя.
– Да так. По вечерней зорьке. Мы ведь сюда на дневку только пробирались.
Последнее слово паренек вымолвил уже сквозь сон.
Настя почувствовала, как захолонуло в груди. Она испугалась за этого смелого юнца, только что спасшегося от гибели. Нет, нет! Никуда он не пойдет!
Но тут же мелькнула радостная надежда: быть может, завтра Николка увидит Степана!
«Увидит, непременно увидит», – мысленно повторяла она, вкладывая в эти слова всю беспредельную любовь.
Пока Николка спал, Настя писала мужу письмо. Начала большое, с подробностями об отрядных делах, но тотчас уничтожила. Ограничилась крошечной запиской, которую зашила в воротник Николкиной рубахи. Она наполнила мешочек дорожной провизией.
Вечером красноармейцы собрались в поход. Тимофей не удерживал сына, не отговаривал. Здесь и там – всюду война. Партизанам тоже приходится не сладко. Он пошел с Настей проводить бойцов до края леса.
– Поклонитесь Степану, – сказал старик напоследок. – Ждем по первопутку обратно, не мешкайте. Будем и мы помогать…
Ветер брызгал холодными каплями дождя, шаркал по полям, набивая низины и овраги непроницаемым мраком. Далеко за тучевым горизонтом вспыхивало бледное пламя, с запозданием принося гул орудийной канонады. В той стороне и затерялись фигуры трех друзей.
