Текст книги "Молодость"

Автор книги: Савелий Леонов

Глава тридцать пятая

На востоке блеснула светлая полоска зари. Она быстро накалялась, краснея и растекаясь по горизонту. Верхушки деревьев, тронутые ветром, разметали голубизну неба. В домах открывались окна, и заспанные люди, недоумевая, разглядывали орудия, зарядные ящики, перебегавших по тротуарам военных.

Мятежники укрепились в Трехсвятительском переулке. Ночью им удалось обманом захватить, телеграф и объявить «всем, всем», что Совнарком арестован… При этом «левые» эсеры называли себя «правящей ныне партией».

Командование Красной Армии еще с вечера отдало приказ военкоматам и вооруженным силам о боевой готовности. Всюду были выставлены заставы, заняты мосты.

Первые винтовочные выстрелы слились с боем часов на Спасской башне Кремля, отсчитывавших шесть ударов. Войска наступали двумя колоннами: от Страстной площади и от Храма Спасителя, сжимая мятежников в зеленых кольцах бульваров. На Арбате стояли резервы, готовые в любую минуту выступить на помощь.

Но помощи не требовалось. Эсеровские заслоны отходили, ведя бестолковую пальбу из винтовок и не принимая боя. Фронт, растянувшийся от Чистых Прудов до Яузского бульвара, быстро сужался. Пули, тоненько попискивая, колупали штукатурку в стенах домов, звякали в окнах, поднимали серые фонтанчики пыли на отдохнувших за ночь булыжных мостовых, и в освежающей чистоте утреннего воздуха носились горьковатые запахи пороховых газов.

На бульваре круто развернулась конная батарея. Красноармейцы быстро снимали с передков и устанавливали зеленые трехдюймовки. Пожилой наводчик, вытянувшись, отдал Семенихину честь, а потом с упреком сказал усмехнувшемуся ездовому:

– Чего? Думаешь, если солдат не стал царскому офицеру и генералу козырять, то и нашему товарищу командиру эдак годится? Чударик!

Подвесив у пояса бутылкообразные гранаты и зажав в руке наган, Степан держался возле Семенихина, продвигавшегося с передовым подразделением. Ему нравился этот строгий, точно вылитый из крепкого сплава, черноусый храбрец, с которым люди шли в огонь. Нет, не силой командирской власти, а примером личного бесстрашия и вдохновенной преданности делу революции увлекал он бойцов на врага.

Степан заметил, как лица красноармейцев поворачивались навстречу командиру, иногда робкие и озадаченные, но чаще доверчиво-смелые. Многие из бойцов знали Антона Семенихина еще по Петрограду, слышали о его подпольной работе на Путиловце, сталкивались с ним в горячие дни Октября.

«Чем-то похож на Ваню Быстрова, – думал Степан, сравнивая Семенихина со своим закадычным другом. – Вот и разные люди, но закалка одна… Да, рабочая закалка!» Семенихин тоже часто поглядывал на Степана.

– Эту мелочь – эсеровских крикунов – мы живо кончим, товарищ Жердев, – заговорил Семенихин, когда Степан очутился рядом. – Но дело не только в них: За спиной убийц Мирбаха стоит, без сомнения, Антанта, которой выгодно стравить нас с немцами, обескровить Республику и потом взять ее голыми руками.

– Ничего у них не выйдет, товарищ Семенихин, – отозвался Степан. – Мужик стал на землю двумя ногами, его теперь не спихнешь.

На подступах к морозовскому особняку зачернели окопы. Здесь мятежники собирались дать бой советским войскам.

Двухэтажный морозовский особняк, обнесенный железной оградой, и еще два каменных дома выглядели крепостями. Из окон торчали пулеметы, у ворот и подъездов пыхтели серые броневики. Лишь орудий не смогли выкатить мятежники против наступающих. Они по-прежнему стояли во дворе.

На предложение сдаться эсеры открыли сосредоточенный огонь.

Красноармейцы замедлили движение. Улицы простреливались насквозь. Пули с воем и визгом хлестали по мостовой, по деревьям и заборам, по стенам домов.

Во дворе морозовского особняка грохнула пушка. Снаряд, шипя и качая над головами воздух, полетел в сторону Красной площади.

Пожилой артиллерист, оглянувшись на безусого паренька-ездового, крикнул:

– Коней! Не видишь, эсеры по Кремлю бьют!..

Поставленные на передки орудия вынеслись на открытую позицию. Лошади, прижав уши, скакали навстречу пулям. Резвая гнедая кобылица на полном галопе рухнула и забила простреленными ногами, путаясь в запряжке.

Орудия сняли с передков, и красноармейцы потащили их на руках.

Пулеметная очередь со скрежетом угодила по орудийному щиту. Пожилой артиллерист упал ничком, выронив из рук приготовленный снаряд. Из-под фуражки по виску заструилась алая полоска.

Безусый коновод бросился к товарищу, подхватил снаряд и дослал в ствол.

– Огонь!

Вражеский штаб окутался черным дымом, Броневики развернулись и стали отходить. Группами и в одиночку выскакивали мятежники из своих засад, скрываясь в соседних домах. Но часть эсеров еще удерживала позицию. Из каждого укрытия били их винтовки и пулеметы…

Неожиданно застрочил пулемет во фланг красноармейцам. Хитро замаскированный в окне дома, где до вчерашнего дня помещалось отделение милиции, он буквально выкашивал наступающие цепи. Артиллеристы не могли в него попасть – мешали жилые корпуса.

– Эх, черт! – Семенихин остановился в раздумье.

– Разрешите гранатой, – предложил Степан. – А сумеешь?

– Попробую.

Степан осмотрел гранаты, проверил капсюли. Прижимаясь к стене, прячась за выступы дома, двинулся вперед.

С молодых лет Степан отличался меткостью глаза и твердостью руки. На зависть сверстникам, он умел лучше всех бросать в цель камни. Бросал с руки и с кнута, поверху и низом, заставляя их свистеть в полете. Это пригодилось ему на войне, когда он изучал разные системы гранат и не раз в бою с потрясающей точностью поражал живую силу и огневые точки неприятеля.

Степан все ближе подбирался к намеченному окну второго этажа. Его увидели, когда он выглянул из-за водосточной трубы, и пули защелкали у самых ног гранатометчика. Вероятно, за пулеметом лежал опытный наводчик.

Семенихин нахмурился и посмотрел на бледные лица своих бойцов. Он думал, как теперь помочь смельчаку. Пули решетили нижнюю часть трубы, за которой снова скрылась серая куртка Степана. Гранатометчик поднялся по трубе и, повиснув, выжидал…

Но едва затих пулемет (видимо, меняли ленту), как Степан спрыгнул на раскрошенные камни и швырнул металлическую бутылку в злополучное окно. Вслед за взрывом из-под разбитой фрамуги показалось небольшое облачко дыма.

– Вперед! – закричал Семенихин, стараясь перехватить мятежников, убегавших из засады. – Э, да ты, брат, ловок! – весело крикнул он, поравнявшись с гранатометчиком.

Степан, не отвечая, стрелял из нагана по трем бандитам, выскочившим последними. Через палисадник отмеривал завидные прыжки человек в туристском костюме, напомнивший комбедчику назойливого «охотника за сенсациями». Вместе с ним, пригнувшись, улепетывал какой-то дюжий военный. А позади мчался от дерева к дереву верткий мужчина в синих офицерских галифе. Злобно озираясь и размахивая браунингом, он крикнул что-то своим сообщникам и скрылся за углом. Это был Клепиков.

Советские орудия, подвезенные на руках к самому штабу мятежников, били прямой наводкой. Грохали снаряды, визжала шрапнель. Ослепительно сверкали стекла, со звоном высыпаясь на мостовую из вывороченных рам.

Мятежники кидались по этажам, бросив на подоконниках заряженные пулеметы. Катились с лестниц, сшибая под ноги тех, кто старался их задержать. Прошьян, озверев, палил из автоматического пистолета в паникеров. Но кто-то разрядил ему в лицо маузер, и он свалился в междулестничное пространство.

Красноармейцы ворвались в эсеровский штаб, прыгая через трупы и обвалившиеся кирпичи. Из подвала выбегали во двор арестованные советские работники, подбирали брошенное оружие и устремлялись вместе с наступающими в погоню. Среди них был Дзержинский.

Больше мятежники не сопротивлялись. В панике рассеялись они по Москве, стараясь выбраться за ее пределы. Одна группа пыталась овладеть подвижным составом на Курском вокзале, но была встречена красной конницей и кинулась врассыпную, стреляя в своих… Утратившие показную удаль, поповцы бежали через Сокольники, бросая оружие; скакали на взмыленных артиллерийских лошадях с обрубленными постромками… Их ловили и доставляли под охраной в Москву.

Степан шел по Дегтярному переулку.

– Вы ранены? – спросил санитар, заметив кровь на рукаве гранатометчика. – Идемте, рядом госпиталь.

Степан согнул левую руку в локте и почувствовал острую боль. Он и не слышал, разгоряченный боем, когда его задела вражеская пуля.

Глава тридцать шестая

Аринка вернулась из Москвы домой злая и негодующая. Металась по углам, не находя покоя, чернела и сохйа с каждым днем. Она не могла забыть обиды, нанесенной Степаном.

Правда, в глубине души Аринка чувствовала и собственную вину. Зачем было признаваться, что распустила ложный слух о смерти Степана, что подло и вероломно нанесла удар Насте, изломав ее жизнь. Но такая уж зародилась девка у Бритяка: кому стыдоба да срам, а ей – одна похвальба.

«Я погублю его! – грозилась Аринка, придумывая месть Степану. – Он еще вспомнит Москву. Вспомнит меня, оплеванную. Насиделась с ворами в клоповнике, – и за это отплачу!»

Встретив у колодца Настю, она сказала вызывающе:

– Рожай, что ли, скорей! Сваты заждались… Говорят, счастливой бабе сам леший второго мужа про запас бережет. На свадьбу-то позовешь, когда за Степку станешь выходить с Ефимовой придачей?

Настя спокойно выдержала пронзительный, зеленовато-насмешливый Аринкин взгляд.

– А у тебя, значит, пустая дорога и след холостой? Не помогла бабка-ворожея?

– Ты не поп, каяться не собираюсь!

– Известно, темные дела света боятся!

Они стояли, откровенно враждебные. Аринка злобно крикнула:

– Мы скоро передавим вас, побирушек, погаными веревками! Слыхала? Клепиков поднимает мужиков на город! Комбедам и ячейкам вашим – крышка!. Теперь Степка глаз сюда не покажет, на край света со страху сбежит!

– Найдется и у нас палка на собаку, – отозвалась Настя – Добавим твоему Клепикову здесь, если ему мало трепки дали в Москве.

Аринка громыхнула ведром, зачерпнула воды, и расплескивая ее с досады, быстро ушла.

Вечером к ней приехал Клепиков. Но сейчас «лево»-эсеровский вожак не рассиживался, как прежде, в горнице. Он, занятый другими мыслями, даже не ловил своим липким взглядом фигуру Аринки. И это нравилось дочери Бритяка.

– Надо распространить мой приказ по деревням, – заговорил Клепиков торопливым шепотом, едва спрыгнув с седла. – Работа срочная и опасная. Ты, Ариша, лучше всех сумеешь помочь мне, если захочешь.

– А чего ж не захотеть? Давай сюда твои бумаги, – покорно согласилась Аринка.

Клепиков вынул из кармана большой сверток.

– Прежде всего постарайся вручить надежным людям: в Жердевке – Чибисову, в Татарских Бродах – Мясоедову, в Кириках – Пантюхе Грязному… Остальные расклей на видных местах. Будь осторожна, иначе мне опять придется вытаскивать тебя из-за решетки.

– Стреляную лису и опытному охотнику взять нелегко. Когда выступление-то назначил?

– Я в приказе числа не упомянул. Пусть мужики готовятся, чтобы сразу тряхнуть уездом. Ведь и я, можно сказать, битый волк… Москва пришила длинную память. Но тут, Ариша, мы имеем твердую землю под ногами.

Аринка запрягла жеребца в дрожки и пропала до рассвета. В окрестных деревнях, выселках и хуторах она оставляла исписанные крупным почерком листы на срубах колодцев, на стенках пожарных сараев и даже на дверях сельсоветов. Вся злоба против Степана и Насти изливалась в этом дерзком и опасном ночном похождении.

Вернувшись перед рассветом в Жердевку, Аринка увидела в окнах огреховской избы свет, заслоняемый спинами и головами поздних посидельцев. Придержав лошадь, она уловила, голоса Матрены и Гранкина, о чем-то споривших с председателем сельсовета.

«Почуяли, наверно, проклятущие свой конец, – злобно усмехнулась дочь Бритяка. – Недолго осталось ждать… хорошо: бы Степка приспел к тому времени: обоих с милой-суженой на одну перекладину!»

В избе Огрехова действительно собрались деревенские коммунисты, встревоженные наглыми угрозами кулаков. Настя рассказала о столкновении у колодца с Аринкой, которая выболтала тайные планы Клепикова, готовившего вооруженный мятеж.

– Нельзя сидеть сложа руки, – говорила Настя. – Кулаки мутят людей, запугивают неизбежным переворотом. Они натравливают мужиков на Советскую власть, чтобы сначала расправиться с местными большевиками, а потом идти на город.

– Я завтра поеду к Селитрину, все обскажу, – решил Гранкин, выполнявший за Степана обязанности руководителя партийной ячейки.

С ним согласились. Необходимо было поставить в известность уездный комитет партии о напряженном положении в деревнях, о зреющем кулацко-эсеровском заговоре, получить указания. Настя предложила провести крестьянские собрания, чтобы разъяснить народу смысл последних событий в Москве.

Федор Огрехов впервые после болезни спустился с печки и сидел, понурив голову, перебирая пальцами рыжую куделю свалявшейся бороды. Он понимал, что дела со дня на день обостряются, и завидовал тем односельчанам, которые остались в стороне от борьбы… Вон степенный здоровяк Роман Сидоров, черномазый Алеха Нетудыхата, маленький, говорливый Чайник и многие другие живут спокойно, а тут каждое событие тебя касается. На печке не отлежишься, видно, хворать, больше не дадут.

«Что попишешь? – думал он, оглядывая исподлобья собравшихся. – К толстосумам я не пристал и от этих безлошадных откололся… У них зуб за зуб зашел, разными дорогами тянут, а моей вовсе не видать. Уехать, нетто, за солью на Дон? Пропасть с глаз долой, к лешему, пока все без меня перемелется!»

Матрена, как бы читая его мысли, сказала:

– Властью надо пользоваться, Федор, коли народ доверил. У власти – сила! А ты опустил нос до колен, будто и впрямь кулаки нашу волю в бараний рог свернут.

– Баба учит ткать онучи, – ворохнулся Огрехов, раздосадованный упреком солдатки, – а я свои обязанности знаю… Власть! Ежели понадобится – хватит у нас духу Клепикова осадить! Ведь осаживали раньше?!

– Ты, что ли, осаживал?

– Миром осаживали! И в городе, и на деревенском сходе – одним козырем ходили! А случись драка – нам силы не занимать. Кого хошь расшибем в лепешку!

– Не хвастай, опять хвороба одолеет! – уколола Матрена, переглянувшись с Травкиным и Настей.

Огрехов засопел носом, не находя ответа.

Настя вышла проводить посидельцев. На востоке уже тлела узенькая кромка небосвода, постепенно расширяясь и окрашиваясь в яркие тона. Петушиный крик будил деревню. В темном небе меркли и скатывались зрелые звезды, и светлый ручеек Млечного Пути лился из ковша Большой Медведицы.

На двери Огреховской избы Настя увидела наклеенный кем-то лист бумаги. Это был приказ Клепикова.

Глава тридцать седьмая

Крыльцо у Биркина большое, дубовый стол прочен и самовар объемист. Хозяин, возбужденный многолюдностью и необыкновенным составом гостей, не скупился на съестное. Стол был завален свежими пирогами, стояли посудины со сметаной, с медом. Розовел свиной окорок, желтели гузки жареных кур. Шеренгой выстроились пять четвертей самогона-первача.

Клепиков и Гагарин сидели за столом с представителями восставших деревень, здоровенными бородатыми кулаками. У каждого из них дома было всего до черта, но им нравилось повольничать «на чужбинку». Волчок, пачкая черную бороду, макал пирог в сметану и пыхтел от удовольствия. Филя Мясоедов налегал больше на самогон. Пантюха любил чаевничать, не забывая также отправлять в рот и круто сваренные яйца, и рыбу, и ветчину, причем ветчину хватал руками сразу по два куска, словно опасаясь, что больше не достанется. Гагарин толкнул его под столом ногой:

– Зачем ты, братец, торопишься?

– Ась?

– По два куска берешь! Пантюха нагло сощурился:

– Ахти, господи! По три-то, подавиться мне, што ля? Гагарин содрогался от омерзения при виде этого ярмарочного маклака. Но делать было нечего. Судьба свела их вместе. Отныне придется и пить, и есть, и сражаться плечом к плечу с такими вот пантюхами.

Были здесь и те, кто верховодил городской контрреволюцией. От группы промышленников и купцов сидел Адамов. От меньшевиков – Бешенцев, сын урядника, долговязый парень с унылыми глазами и двумя маузерами за поясом. Анархистов представлял Кожухов. Встретив его здесь, Клепиков напомнил, что похищенные в исполкоме деньги следовало бы вернуть штабу на общее дело. Кожухов возмутился:

– Клевета! Я по десять тысяч не краду:

 
Воровать – так миллион,
А гулять – так с барыней!
 

«Ладно, – решил Клепиков, – после сочтемся».

Биркин, мигая крысиными глазками, проворно забегал то с одного, то с другого конца стола, потчевал, суетился. Девяностолетняя спина его, худенькая, точно у подростка, сгибалась и разгибалась в низких поклонах.

– Кушайте, золотые мои… Не оскудею! Николай Петрович, голубь голубой, для тебя не жалко. Сытому коню и овраг нипочем, и гора – ровная дорога!..

Клепиков ел сердито, молча и, против обыкновения, почти не пил. Он был в офицерском френче, перетянутый боевыми ремнями, как и полагается «командующему». По правую руку от него сидел склонный к полноте Гагарин – «начальник штаба». Не хватало только армии.

Правда, из лесов стягивались разбежавшиеся от мобилизации унтеры, наводняя Осиновку. Но с этими «силами» города не возьмешь.

Штаб точно подсчитал, сколько в каждой деревне людей, разбил их на десятки, сотни, тысячи. К подразделениям прикрепили командный состав из унтеров. Будучи председателем уездного исполкома, Клепиков тайно завез в некоторые волости по две-три тысячи винтовок с патронами.

Были предусмотрены и средства связи, и снабжение, и санитарная помощь, и маршруты движения, и места привалов, и колодцы, и мосты.

В деревнях тихо и осторожно действовали кулацкие агитаторы. Распространялись слухи, что в новину продотряды начисто выгребут хлеб у мужиков. Теперь, мол, нет разницы между бедными и богатыми, земля разделена поровну, и разверстку потребуют со всех одинаково.

Попы в церквах закатывали слезные проповеди, понося «гонителей веры христовой»… По дворам шныряли монашки, подручные Адамова. Раздавали освященные на горе Афоне просвирки и уверяли, что большевикам осталось жить до яблочного спаса.

Клепиков нервничал. Он знал, что военком Быстров, выступивший из города с отрядом, нащупывает его и может напасть в любую минуту. У Быстрова помощником Ефим…

И Клепиков решил начинать именно с Ефима. Была ведь дружба. Неужели все померкло, заглохло, не оставило следа? Глупости! Слабая, ненадежная, но есть почва для встречи…

Связаться с Ефимом вызвался Глебка. Он с утра уехал по этому делу, и Клепиков ждал, часто взглядывая на дорогу.

– Не томись, душа моя, – советовал Филя Мясоедов, – выпей рюмашку и остынешь. Все равно за каждое дело люди сукиным сыном назовут. Плохо сделал: «Эх, не сумел, сукин сын!» Хорошо: «Ну, и ловок же, сукин сын!»

За столом поднялся хохот. Клепиков натянуто улыбнулся, одобряя грубую, но справедливую шутку. Захмелевший Бешенцев ударил кулаком по столу:

– Водка – такая благодать… ее не жевать, а только глотать… Почему же, я спрашиваю, не все пьяны? И почему до сих пор никто не дал мне по морде?

Выпил еще залпом стакан первача, рванул на себе гимнастерку, содрогаясь от удушья, и начал буянить. Он хватался за свои маузеры, грозился перестрелять всех комиссаров.

Потом завыл, по-бабьи упёршись кулаком в щеку:

 
…Была пора, когда под звуки счастья,
Я звал, я жил тобой одной
Теперь уж я не тот… И позднего участья
Я не хочу. Уйди! Господь с тобой…
Мой крест уже готов… И актами распятья
Обвит, уже обвит мой труп полуживой…
И кончен пир, и смолкли песнопенья,
С небес лазоревых слетела красота…
Жалеть! О чем? Я умер для стремленья,
А впереди – одна лишь пустота…
 

«Идиот! – подумал Клепиков. – Воюй с такими вот алкоголиками!»

Адамов, сидевший на краю скамьи, перебирал одутловатыми пальцами благообразную бороду. Одежонка его была ветхой, монашеского покроя. В лице таилась чуть заметная усмешка. Уставившись молочно-синими бельмами прямо перед собой, он прогудел:

– Чаю, хозяин, отопью у тебя и пойду. В город поспею к ночи. Своих приготовить надо… Заварится каша – ударим антихристовых слуг сзади!

Присутствующие одобрительно закивали бородами:

– Дело, Потап Федорович!

– Помните, как Афанасий Емельяныч говорил? Вы по голове, мы по хвосту – и рыба наша.

Клепиков вылез из-за стола вместе с Адамовым. Они вышли в другую комнату, и долго там совещались.

– Николай Петрович! – увещевал Адамов. – Зачем даром время теряешь? Выступать надо!

– С кем выступать? Где силы?

– В себе силы найди! Восемнадцать волостей ждут набата! Мужики самочинно продотряды сшибают! В Кузьминке – слыхал? Комиссара Иванникова убили… Пулемет отняли… Яблочный спас на носу!

Он задрал полу черной поддевки и вытащил из кармана широченных плисовых штанов несколько пачек денег:

– Вот обещанные… Считай!

– Верю, Потап Федорович, спасибо!

– Не верь! Хороший расчет – долгая дружба. Клепиков рассовал деньги по карманам френча. Достал приготовленное письмо.

– Передайте это, Потап Федорович, жене Гагарина. Она держит связь с офицерами. А то у вас там люди невоенные, все купцы да чиновники…

– Ничего, – возразил старик, опуская письмо за пазуху. – Против Домогацкого, поди, и офицер не больно-то горазд. Увидите, когда он коммунистов соборовать начнет!

– Если вас задержат, письмо уничтожьте. Иначе провалите организацию.

– Понял.

– Подвезти ли, Потап Федорович? – Благодарствую.

– Ну, счастливо!

– Прощевайте, спаси вас Христос. Адамов исчез.