Текст книги "Конгрегация. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 98 (всего у книги 196 страниц)

– А, – проронил Курт, обреченно следя за тем, как его король жалко жмется к краю доски. – Так вот почему имперская разведка знает о твоем существовании.

– Имперская разведка и даже Император лично – не знают. К чему правителю отягощать свой и без того полный забот ум столь приземленными вопросами. О моем существовании узнала Адельхайда, и узнала, как я сказал, случайно, посему во избежание утечки этой информации ее взяли на службу в Конгрегацию. Разумеется, ее можно было бы и убрать, однако вышестоящие разумно рассудили, что подобными агентами не разбрасываются, и, когда дело было раскрыто и закончено, прислали к ней человека, который должен был соблазнить ее службой на благо веры и государства. Шах. Сдавайся, Гессе.

– Продолжай.

– Упрямец… Но посланного ждало в некотором роде разочарование. Он приготовился уговаривать и даже, быть может, запугивать, составил задушевную речь, однако Адельхайда согласилась с первых же слов. Je suis d'avis[557], что ей попросту было скучно жить. Не так уж много развлечений в жизни женщины.

– А кроме того, наверняка хотелось отомстить за смерть мужа – уже не только тем, кто сделал это непосредственно, но и прочим, таким же.

– Полагаю, и это имеет место, – согласился фон Вегерхоф, помедлив. – Об этом она особенно пространно говорить не любит. Но когда видишь Адельхайду за работой, понимаешь, что она – человек на своем месте, занимается своим делом, занимается им с душой и полной отдачей. Шах.

– Кстати, – заметил Курт, заграждая короля последним скороходом, приберегаемым на безвыходный случай, – об отдаче. «Александер», «Адельхайда»… Давно работаете вместе?

– Как это вульгарно, – покривил губы стриг. – Ничего иного тебе в голову прийти и не могло. Вообще говоря, между порядочными людьми не принято обсуждать подобные вещи, касаемые женщины.

– Ясно.

– Ничего тебе не ясно, mon vulgaire ami[558], – отмахнулся фон Вегерхоф со вздохом. – Не скажу, что меня подобное развитие событий совершенно не интересовало бы, однако белокурые вечные мальчики не в ее вкусе. И, по ее мнению, это мешает совместной работе. Причин было высказано еще немало, хотя я полагаю, что в ней говорит скорее неприятие физиологическое, но – с подобным ко мне отношением я уже свыкся, главное, чтобы это не мешало делу. Мат.

– Вижу, – отозвался он кисло, и стриг улыбнулся:

– Брось, Гессе, я играю больше полувека; исход был предрешен. Revanche?

Курт скептически обозрел доску; треть фигур фон Вегерхофа так и стояла на его половине, ни разу не двинувшись с места.

– Qui a peur des feuilles ne va point au bois[559], – подбодрил тот, глядя насмешливо и снисходительно, и Курт вздохнул:

– Расставляй… Ну, допустим; но как она попала в имперскую разведку? За какие заслуги?

– Это отдельная история, – пожал плечами стриг. – Не знаю, известно ли тебе или догадывался ли ты об этом, но – среди приближенных к императорской особе есть люди, искренне почитающие Конгрегацию, а также те, кто в оной состоит; à vrai dire[560], не обо всех из них Императору известно…

– Говоря проще, мы приставили своих людей шпионить за ним, – подытожил Курт, и фон вегерхоф бросил на него взгляд, полный осуждения.

– Fi. Как ты несносно циничен. Присматривать, Гессе. Дабы не отвратился, не соблазнился, не прельстился. Исключительно из заботы о духовном здравии и – должном состоянии державы, вверенной правителю Господом… Словом, человек, занимавшийся ее вербовкой, как раз и имел связи при дворе. А уже там Императору отрекомендовали Адельхайду как личность, которая имеет несомненную ценность для государства и на которую можно положиться. Разумеется, о том, что она уже состоит на службе в Конгрегации, упоминать не стали…

– Да, я понял. Дабы не отягощать и без того обремененный заботами императорский ум.

– Быстро схватываешь, – одобрил стриг и кивнул на выставленные фигуры: – Твой ход… Император рассудил здраво: женщина умная, сметливая, умеет принимать решения в сложных ситуациях; при словах «политико‑экономические корреляции» не спрашивает, с каким хлебом это подают, тем для разговора, которых она не может поддержать, попросту не существует. К тому же, при виде направленного на нее меча не падает в обморок, что делает ее агентом просто уникальным – учитывая, что всего вышеупомянутого от женщины никто не ожидает. Женщина‑агент такого уровня в высшем обществе явление невероятное, а потому – крайне полезное.

– Теперь, – продолжил Курт, – у нас есть резидент среди императорских агентов, что позволяет нам отслеживать, что происходит в их среде, а кроме того, хорошего агента приобрели и мы сами… или в Конгрегации она нечто большее, чем просто агент? Знака, как я понимаю, у нее нет.

– Если твой вопрос означал «носит ли она его на шее» – нет. Таким, как я или она, носить его постоянно опасно; я, к примеру, свой надеваю в особых случаях. Ее Знак лежит запертым в шкатулке… или в шкафу, или под подушкой… понятия не имею, где; не мое дело. Печати, разумеется, нет; у нее есть номер. При необходимости – крайней необходимости – этого довольно.

– Иными словами, она, как и ты, агент особо уполномоченный.

– Нет, – усмехнулся фон Вегерхоф. – Она – как ты. Следователь. Первого ранга. Но – особо уполномоченный.

– Девка‑следователь… – фыркнул Курт, стукнув конем по доске с неожиданным для самого себя раздражением. – После стрига с Сигнумом я уже ничему не удивляюсь.

– Ксенофоб, – приговорил фон Вегерхоф с улыбкой. – Что именно тебя раздражает – то, что она стоит выше тебя по рангу, или все же что‑то другое?

– С подозрением отношусь ко всякого рода вдовам‑графиням, особенно слишком умным.

– Стало быть, «что‑то другое».

– Александер, слушай…

– Нет, послушай ты, – мягко оборвал тот. – Твои неприятности в прошлом – je demande pardon, твои проблемы. Мало ли было подобного у меня; уж наверняка побольше твоего, согласись. Однако что будет, если впредь я стану скалить зубы на всякого, кто чем‑то напоминает мне моих прошлых недругов? Адельхайда, замечу, могла бы с подобным же неприятием относиться к Конгрегации, ибо именно ее представитель едва не отправил ее на костер когда‑то; но ведь ей хватает ума не впадать в крайности. Нам работать вместе, Гессе, помни об этом. Адельхайда – отменный специалист. Это – имеет значимость, все прочее – нет. Можешь ее не любить, сколько душе угодно, но ты должен ей доверять, прислушиваться к ее мнению, как это было бы с любым другим сослуживцем ее ранга и ее опыта; и – прикрыть спину, случись что. Не пойми превратно, сейчас в этом вопросе я скорее доверился бы ей, чем тебе.

– Merci, – покривился Курт; стриг вздохнул:

– Попросту ее, Гессе, я знаю. Возможно, завершив это дело, я так же смогу сказать и о тебе – если выживешь.

– Да ты просто ангел‑утешитель, – заметил он недовольно. – Вот уже второй раз за последние двое суток ты пытаешься подбодрить меня, внушив уверенность и оптимизм, упоминая о моей скорой встрече с Господом.

– Бодрости поменьше, – потребовал фон Вегерхоф непререкаемо. – И уверенность убавь. Оптимизм лучше вообще jusqu'à un certain temps[561] выбросить – потом найдешь себе новый. Если выживешь… Так я загоню тебя в угол ходов через пять. Переходи.

Курт посмотрел на своего коня, скакнувшего наперерез башне противника, и неуверенно проговорил, пытаясь прикинуть, где стриг увидел потенциальный шах:

– В самом деле?.. Ну, все равно; нет, правила запрещают.

– Брось это, – поморщился фон Вегерхоф. – Что ты хочешь, в конце концов? Честно и с шиком продуть мне или чему‑то научиться?.. Переходи.

Убрав коня на прежнее место, он примолк, пытаясь увидеть логику в другом ходе и не видя ее, и стриг неопределенно повел ладонью над доской.

– В любом деле не следует недооценивать пешек, – посоветовал он. – Сейчас ты можешь создать довольно выигрышную позицию; увидишь ее и сумеешь развить – мне придется несладко. Я не тороплю; думай.

– Играет она тоже лучше меня? – проворчал Курт, тупо глядя в доску, и стриг уточнил:

– Играет она неплохо. Но у меня давно не было соперников лучше самого себя. А чем еще было убивать время? – пожал плечами фон Вегерхоф, когда он покривился в усмешке. – Составление упомянутого учебника – процесс долгий и не только от меня зависящий, к тому же, начатый не так давно; хорошие книги встречались редко, да и плохие были перечтены все, что попадались… Долгая жизнь – скука смертная, Гессе.

– Н‑да. Фон Рихтхофен сказала этой ночью то же самое. «Вечная жизнь скучная штука».

– Вечной жизни не бывает, – возразил стриг уверенно. – И меня тоже прикончат – рано или поздно.

– Что за мрачные планы на будущее.

– Логичные, – возразил фон Вегерхоф. – Ожидать смерти от старости мне не приходится. Самоубийство пока не входит в мои планы. А кроме того, сие есть смертный грех, ведущий туда, куда когда‑то я не угодил воистину лишь чудом. Предположить же, что я и впрямь буду жить вечно– глупо. Чем дольше я живу, тем большее количество людей узнает о моем существовании; по теории вероятий среди них найдутся те, кто захочет это существование прервать. Ну, а неуязвимых не бывает, Гессе, и никто не убережен от случайностей и оплошностей, посему, по все той же теории, найдется и тот, у кого это однажды получится. Вывод из всех этих выкладок – понятен. Хотя, не отрицаю, несколько невесел… У любого человека передо мной имеется одно неоспоримое преимущество: его судьба ему неведома. Что‑то в этом есть, не находишь?.. Échec et mat[562].

– Ты издеваешься, – усомнился Курт, растерянно глядя на доску; на сей раз с места не двинулось больше половины фигур противника. – Этого не может быть… за две минуты?

– Около того.

– Это невозможно.

Стриг широко улыбнулся, аккуратно опрокинув его короля набок, и вкрадчиво уточнил:

– Еще партию?

Глава 11

Из плена игры, сдав в плен короля восемь раз, Курт вырвался лишь час спустя, усвоив, что сможет собою гордиться уже в том случае, если однажды каким‑то чудом сумеет добиться ничьей – Фон Вегерхоф громил его легко, не прерывая беседы и не задумываясь над ходами. В последней партии тот и вовсе, издевательски сочувственно вздохнув, перед началом игры убрал с доски башню и коня вкупе с половиной крестьян, загнав короля противника в кусты менее чем за пять минут.

От дома с голубятней Курт направился в «Моргенрот», на всем пути пытаясь если и не настроиться на дружелюбный лад, то хоть попросту призвать самого себя к порядку; в чем стриг был бессомненно прав, так это в том, что его неприязнь к новоявленной сестре по служению носила характер иррациональный и безосновательный. К дверям гостиницы он подошел почти уже в дипломатическом состоянии духа, каковой едва не разлетелся в пыль при первых же словах владельца, повторившего своими манерами поведение хозяина постоялого двора, давшего приют господину следователю. В ответ на поначалу вежливую просьбу доложить о приходе и препроводить майстера инквизитора к госпоже фон Рихтхофен Курт выслушал отказ, составленный весьма многословно, но от этого не менее неучтиво, и высокомерная ухмылка какого‑то парня из низшей обслуги была последним камешком на чаше весов, противоположной той, где покоилось его терпение. Хозяина он подтянул к себе за воротник его недешевого одеяния, другой рукой изобразив грозящий кулак в сторону встрепенувшегося парня.

– Этот городишко начинает меня раздражать, – пояснил Курт, глядя в глаза владельцу; тот был выше майстера инквизитора на полголовы, отчего стоял теперь, пригнувшись к удерживающей его руке. – Почему‑то здесь почитается нормой дерзость по отношению к представителям Конгрегации, что не может не беспокоить меня как ее служителя.

– Вторжение в личную жизнь моих постояльцев… – начал хозяин, все еще пытаясь соблюсти достоинство, явно попираемое своим расположением в пространстве, и Курт оборвал, чуть повысив голос:

– …будет по первому моему слову, если потребуется! Если я спрошу, что заказал на завтрак один из них – я должен услышать ответ; если мне надо будет знать, когда и кто ложится или встает, что и кто бормотал вчера во сне – я буду это знать, и когда я требую указать нужную мне комнату – ты должен сказать «да, майстер инквизитор» и проводить меня немедленно. В противном случае я буду расценивать твое поведение как попытку помешать ведению следствия, от чего полшага до соучастия, каковое карается. И поскольку отделения Конгрегации нет в этом городе, подвергать наказанию я имею право, избирая вид кары по собственному усмотрению – начиная штрафом и кончая казнью на месте. А теперь, если ты осознал мои слова, скажи «да, майстер инквизитор».

– Да, майстер инквизитор, – не сразу сумел выдавить владелец, пряча глаза от закаменевших чуть поодаль своих работников. – Я вас понял.

– Имя, – потребовал Курт, разжав пальцы, и хозяин, распрямившись, поспешно отступил на два шага, судорожно расправляя воротник.

– Штрайхер, майстер инквизитор. Отто Штрайхер.

– Хорошо, господин Штрайхер, – перейдя к подчеркнуто вежливому тону, кивнул Курт. – Начнем заново. Итак, графиня фон Рихтхофен. Дабы я не бродил по вашей гостинице, распугивая обслугу и прочих постояльцев, будьте столь любезны – укажите мне, где я могу найти ее.

– Но ведь вы понимаете, что, не доложив, я не могу вас… – подавившись последним словом, вновь попытался возразить владелец, и он нахмурился:

– Вы полагаете, что о понятии «приличие» служители Конгрегации не осведомлены, господин Штрайхер?

– Я этого не говорил.

– И не надо, – одобрил Курт, развернув его за плечо в сторону лестницы и легонько подтолкнув в спину. – Прошу вас.

По широким ни разу не скрипнувшим ступеням тот поднимался торопливо, не оборачиваясь на майстера инквизитора, каковой разглядывал это пристанище путешествующих с интересом и пристрастием, отмечая, что, если обычные, привычные ему трактиры и постоялые дворы смотрелись, мягко говоря, скромно рядом с тем, где пребывал он сейчас, то в сравнении с его временным обиталищем владения Отто Штрайхера казались едва не дворцом. Этажей в гостинице было три, и тот факт, что снаружи здания последний не выступал далеко за пределы первого (экономя, как у большинства прочих домов, затраты на выкупленную у города землю), говорил о том, что она изначально строилась как помещение, долженствующее приносить немалый доход. Остановясь у вычурной тяжелой двери, Курт подумал с усмешкой, что сейчас коридоры не всех замков отличаются столь же расточительным украшательством, и высокородные гости видят в «Моргенроте» ту роскошь, каковой уже не осталось в их собственных жилищах. Подстроиться под новые времена с их новыми законами жизни сумели не все; большинство из родовитой знати всю ту товарно‑денежную суету, в которую столь легко вписался фон Вегерхоф, почитает за урон достоинства потомственного воителя и землевладетеля, разбираться в ней упрямо не желает, и те из их потомков, кто является хотя бы ровесником Курта, уже не застали времен, когда их крестьяне не были богаче своих хозяев…

На просьбу владельца доложить о приходе господина следователя, высказанную сквозь частые запинки, горничная графини фон Рихтхофен кивнула без тени удивления во взгляде и ненароком отстранила Отто Штрайхера с порога, словно смахнув муху, кружащую над выставленным к окну пирогом.

– Доброго утра, майстер инквизитор, – проговорила она невозмутимо, указав внутрь богато обставленной светлой комнаты широким жестом. – Сюда, прошу вас.

Закрывая за собою дверь, Курт успел увидеть растерянное и чуть побледневшее лицо хозяина, наверняка испытавшего немалое облегчение от того, что доходная постоялица совершенно явно не станет сыпать громами и молниями и немедленно съезжать, сетуя на докучливость окружающего мира.

– Сюда, – повторила горничная, ведя его к двери, соединяющей между собою две соседние комнаты. – Вас ожидают.

Перед третьей дверью та остановилась, придержав гостя ладонью, и открыла незапертую створку без стука, заглянув внутрь.

– Он пришел, – как‑то запросто сообщила девица и, выслушав ответ, раскрыла дверь шире, отступив в сторону.

Шагнув в комнату, Курт приостановился, рассматривая обстановку и выложенные деревом стены, расцвеченные отраженным от витражей в распахнутых ставнях солнцем, и от негромкого голоса, прозвучавшего где‑то в стороне, едва не вздрогнул.

– А вы задержались, майстер Гессе, – насмешливо заметил голос. – Я ожидала, что с рассветом увижу вас у порога.

– Стало быть, вы есть вы, – отозвался Курт, оборачиваясь. – Это уже что‑то.

Временная хозяйка этих комнат сидела чуть поодаль на скамье, покрытой весьма вольно разбросанными подушками, и крутила в руке стило; пальцы вертели тонкую свинцовую палочку легко узнаваемыми движениями человека, привыкшего использовать нож по большей части не для нарезки хлеба. Перед нею, расстеленный на низеньком столике, лежал внушительный лист бумаги, исчерченный линиями и фигурами.

Это было единственным, что Курт успел сказать и заметить, прежде чем замереть, позорнейшим образом онемев и примерзнув к месту.

Если и иные умения, кроме науки смены облика, графиня фон Рихтхофен воплощала столь же даровито, то удивляться покладистости Императора при принятии ее на службу и заинтересованности в ней Конгрегации отнюдь не приходилось. Этой ночью на улицах Ульма Курт столкнулся с мальчишкой – самым настоящим, и, не выдай ее этот тонкий, едва уловимый и так ему хорошо знакомый аромат, ему бы и в голову не пришло заподозрить обман. Так же, как, не зная истины, не сумел бы и найти нечто общее между своей ночной собеседницей и сидящей напротив него черноволосой женщиной, при взгляде на ухоженный облик которой лишь сумасшедший выдумщик мог вообразить ее бегущей по крышам домов темной ночью. «Ну, хотя бы не блондинка…», – промелькнуло в мыслях невзначай, и растерянность сменилась внезапной злостью.

– Бросьте, – укоризненно возразила Адельхайда фон Рихтхофен, легким мановением руки указав ему место по ту сторону столика. – Бросьте, майстер Гессе; обо мне вы выяснили уже все, что можно – точнее, то, что Александер счел возможным вам раскрыть. Ведь именно посещение нашего общего знакомого и не позволило вам нагрянуть сюда ранним утром, дабы удостовериться в том, что «я есть я». Присядьте, – поторопила она, когда ее гость не двинулся с места. – Возможно, поможете мне дельной мыслью, хотя Александер, должна заметить, полагает мои старания напрасными.

– Что это? – сумел, наконец, выговорить Курт, усевшись по ту сторону стола; от того, как просто его взяли в оборот, он чувствовал себя подчиненным, невовремя явившимся на службу.

– План Ульма, – пояснила она охотно. – Александер по моей просьбе сумел выклянчить его у канцлера, и я скопировала. План, правда, грешит неточностями – ему уже полсотни лет, и внимания ему все это время никто не уделял, однако за проведенное здесь время я внесла все нужные коррективы. Здесь и здесь – места обнаружения тел. Все в районе трактиров, причем довольно недорогих; пристойных, но недорогих. Не могу сказать пока, о чем это говорит, однако факт непреложен: тел ане нашли у харчевен с плохой репутацией или заведений вроде «Риттерхельма», оба убийства совершены подле забегаловок средней руки. Для полной картины, конечно, этого мало; если и третья жертва будет там же…

– А вы убеждены, что будет? – уточнил Курт скептически.

– Нет. Вполне возможно, что он возьмется за ум или сменит способ питания, или его мастер немного окоротит его активность… Все возможно. Вам – ничего не приходит в голову в связи с этим, майстер Гессе? Из того, что я о вас слышала, от вас д олжно ожидать невероятных идей и проницательнейших теорий.

– Врут, – возразил он хмуро. – Я не гений и не пророк. Что думает имперская разведка о перехваченном письме?

– Ничего, на что стоило бы обращать внимание, – передернула плечами Адельхайда. – Мое же мнение таково: что бы они ни хотели получить от своей операции в Ульме, она для них весьма и весьма важна. В деле, помимо неизвестных нам личностей, был задействован pro minimum один человек, сознательно пошедший на гибель и выдержавший свою роль чисто, от всей души и до конца. Им требовалось, чтобы эта записка дошла до нас во вполне конкретном виде, с сохранением вполне конкретных слов – дабы Конгрегации хватило их для заинтересованности, но недостало для раскрытия истинного смысла. Стало быть, письмо было истреплено и ненужные слова были затерты заранее. Изображать же судорожное жевание тайного послания на пороге гибели, истекая кровью – для этого надо работать не за деньги, а за идею.

– Видел таких, – заметил Курт неохотно, рассматривая довольно четко вычерченный план города. – Один из них у меня держался более двух часов, прежде чем заговорить. И заговорив, явно чувствовал себя виноватым; не обозлившимся на меняза то, что я сломал его, а – виноватым перед нимиза то, что проболтался.

– Подобными людьми не разбрасываются. Они полезны. Найти тех, кто будет предан, пока платят – легко. Чуть сложнее с теми, кто готов страдать за идею, но не способен идти до конца. А вот таких, как этот, с письмом – таких приберегают для серьезных дел.

– Как сейчас?

– Как сейчас. Знаете, майстер Гессе, что мне представляется интересным? Это «фон» в письме. Если воспринять на веру хоть долю этих сведений… Будь новообращенный из «высших слоев», он пасся бы подле заведений, которые знакомы ему, id est[563], которые посещал при жизни, а это наверняка не те трактирчики, у коих обнаружены тела. Это было бы нечто полетом повыше. Александер упомянул, что вы высказали мысль, касающуюся многочисленной орды рыцарства без земли и богатства; вот такие – да, им более знакомы именно те места. Выводы делать я бы пока остереглась, однако что‑то интересное в вашей мысли есть.

– Благодарю, – кисло отозвался Курт; она улыбнулась.

– А вы от меня не в восторге, майстер Гессе, верно?

– Я ничего не имею против лично вас, госпожа фон Рихтхофен; всего лишь нет привычки к работе с… агентами подобного типа.

– Следователями, – исправила Адельхайда с усмешкой, и он кивнул:

– Тем более.

– И чем же вам так претит мой тип следователей?

– Своей нетипичностью, в первую очередь.

– Вы все же женоненавистник.

– Наверняка так вы и скажете, когда мне вздумается возразить вашим выводам.

– Стерпеть критику от Молота Ведьм в своем роде даже почетно, – кивнула Адельхайда с улыбкой, от которой, словно от ледяной воды, свело зубы. – Вам есть чем возразить? Так возражайте же.

– Как скажете, – отозвался Курт, всеми силами пытаясь удерживать себя в пределах спокойствия. – Вот возражение первое. Вполне может статься, что не серьезное делозатевается в Ульме, а – серьезными людьми.

– Занимательно. Поясните видимую вами разницу.

– Вы можете себе позволить снять на неопределенный срок этаж дорогой гостиницы, госпожа фон Рихтхофен. Я себе этого позволить не могу. Параллель здесь следующая: для кого‑то один или двое фанатиков, отдающих идее жизнь и душу – это роскошь и невероятная ценность, расходуемая лишь в крайних случаях, а для кого‑то и два десятка подобных личностей есть не более чем расходный материал. И употребить их можно в любом деле, при первой же необходимости. Это primo. Второе возражение касается охотничьих пределов нашего подозреваемого. Он может быть императорским наследником или сыном местного рыболова, кем угодно; если его охота совершается под надзором мастера, то и проходит она, соответственно, в привычных для мастера местах. О личности самог оновообращенного в этом случае ваши заметки нам ничего не скажут, хотя – да, вы правы, при наличии третьего трупа можно будет с убежденностью говорить о системе, а не о совпадении.

– Встречное возражение, – не сразу ответила Адельхайда фон Рихтхофен, задумчиво постукивая стилом по столу. – Контролируй его мастер эти вылазки – неужто тот совершил бы такую оплошность, для стригов почти непозволительную? Бросить тело вот так, на улице… Ведь вы говорили с Александером, знаете, что опытный – такого себе не позволит.

– Если только это не было сделано нарочно.

– Для чего?

– Для того же, для чего было и подброшенное письмо.

– Однако, и в этой мысли тоже что‑то есть… Я вполне способна воспринять любое возражение, майстер Гессе, – миролюбиво улыбнулась Адельхайда. – Если оно логично. И я не стану обвинять вас в предвзятости к моему положению, полу, способностям и прочему, пока возражения ваши отвечают логике. Мало того, я бы очень хотела, чтобы их было как можно больше и они были как можно дотошнее; ваша паранойя все более входит в легенду наравне с вашей прозорливостью, посему вы, возможно, вместе с совершенно безумными теориями однажды выскажете и нечто правдоподобное. Хотя, как я заметила, именно самые сумасбродные из ваших идей на поверку и оказывались самыми истинными.

– А что здесь? – не ответив, спросил Курт, поведя ладонью над прямоугольником, испещренным мелкими крестиками и несколькими крестами побольше, заключенными в квадратные рамки. – Кладбище, как я понимаю? Что вы отметили?

– Склепы. Александер обошел их все, когда завязалось это дело, и теперь проверяет время от времени. Случается, что, прибыв в город ненадолго, стриг не загружает себя заботами, связанными с поиском и содержанием дома. Эти господа умеют быть довольно неприхотливыми, если есть к тому нужда, и спать могут где угодно. Разумеется, они тоже предпочли бы мягкую постель и приятную обстановку, но при желании могут провести довольно долгое время и на жестком камне в окружении пауков и пыли. Мое мнение – это не наш случай. Во‑первых, «наши люди в Ульме», упоминаемые в письме; если правда все, написанное там, то нет оснований сомневаться и в их существовании. Стало быть, наш подозреваемый – в чьем‑то доме. Во‑вторых, обитая в подобных местах, сложнее уследить за новообращенным птенцом; стоит отвернуться – и только его и видели. Однако ради очистки совести обследования совершаются.

– А проверки самих трактиров, возле которых нашли тела – они были?

– Первым делом, – кивнула Адельхайда. – Среди постояльцев нет никого, кто не показывался бы днем; кроме того, Александер затратил немало времени, чтобы оказаться рядом с каждым из них в достаточной близости. Будь среди них стриг – он бы его почувствовал. Трактиры вычеркиваются. Жаль. Это бы весьма упростило дело.

– Наверняка и они подумали так же, – на мгновение позабыв о своей неприязни, усмехнулся Курт. – Потому и не стали там селиться.

– С домами же – сложно, – вздохнула Адельхайда, последовательно ткнув стилом во множество мелких фигур на плане. – Арендуемых домов не счесть, к тому же, мы не знаем, сняли ли новоприбывшие отдельное жилье либо нашли приют у людей, живущих здесь давно (те самые «наши люди в Ульме») – связных или даже руководителей этой операции. Как показало ваше последнее кельнское дело, не всегда организатор наблюдает со стороны – бывает, что участвует в деле лично. В таком случае, этот дом может быть и вовсе в собственности, причем давно. И как пограничный город Ульм привык к постоянно сменяющимся лицам; здесь никто не удивится, если вместо своего соседа внезапно поутру увидит в его доме совершенно постороннего человека или армию, вставшую на постой.

– Александер был прав. Вавилон.

– Потому его и определили сюда, – пожала плечами Адельхайда. – Здесь он незаметен; здесь никто и ни на кого не обращает внимания, жизнь бежит сама по себе, никто ни за чем и (главное) ни за кем не следит. С некоторым усилием поддерживается некий порядок на улицах, кое‑какая налаженность на торгах, и это все. Заметили – здешние трактиры игнорируют Великий пост? На носу Страстная неделя, а горожане уплетают жареных гусей, масляную выпечку, и никто не пеняет им на это, кроме, быть может, бродячих проповедников. Местное священство – и то замечено оскоромленным.

– То‑то хозяин моей гостиницы на меня даже не покосился… И Александер без зазрения предложил мне телятину на обед; какие только слабости не переймешь от рода людского.

– Александер, – возразила она строго, – постится всю свою жизнь. Вы и понятия не имеете, чего ему это стоит, майстер Гессе. Что же до вас самого, то навряд ли, думаю, вы перестанете потреблять живность, даже оправившись от своего недуга; для таких, как мы с вами, никакие законы вообще не писаны, к чему кривить душой… Я же говорю о простых смертных.

– Правила и им дозволяют послабления – к примеру, путешествующим, – пожал плечами Курт; Адельхайда кивнула:

– Вот именно. Ульм – город путешествующих; и обыкновенная практика расследований, когда собираются сведения по рассказам и сплетням соседей друг о друге, здесь не работает. Никто никого не знает и всем на всех наплевать.

– Но ведь есть же коренные жители, я полагаю, – усомнился он, и Адельхайда согласилась с усмешкой:

– Разумеется. Их тоже никто не интересует. Они общаются между собою, пренебрегая прочими; тех, кто обращает внимание на окружающих, немного – торгаши да магистратские служащие, контролирующие налогообложение. Если вы приезжаете в Ульм с сумкой вещей, не пытаясь влезть в местную торговлю, вы им безразличны, и вас даже не заметят.

– Словом, ничего иного, кроме воплощения плана Александера в жизнь, нам не остается? – подытожил Курт безрадостно. – Но так можно бродить вечно.

– Если мой вывод верен (все же две смерти на одном и том же участке – вряд ли совпадение), то рано или поздно мы их повстречаем.

– «Или поздно», – покривился он. – Вот это замечание немаловажное.

– На исходе вторая неделя. Скоро он выйдет на улицы снова.

– Не факт. Если обнаруженные тела не оставлены нарочно, если это и впрямь оплошность новообращенного, недосмотр мастера – тот вполне может попросту перестать выпускать свое исчадие на улицы вовсе.

– Вы задавали этот вопрос Александеру? – уточнила Адельхайда снисходительно и, не слушая его ответа, кивнула: – Наверняка нет. Задавала я. Так вот, майстер Гессе, не выпустить своего птенца вовсеон не может. Это им необходимо – новичкам; затворничество для них равносильно пытке. Накормить новообращенного дома можно раз, можно два, но вскоре придется дать ему волю хоть бы и ненадолго, хоть бы и под присмотром; охота – часть его воспитания, часть его новой жизни. Часть самоосознания. Ну, а кроме того, они выходят из дому и просто так, даже когда время очередного питания еще не подошло.

– Прогуляться? – усмехнулся Курт; та вздохнула, отложив стило и сняв с правой руки испачканную свинцом нитяную перчатку.

– Они не видят дня, – пояснила Адельхайда терпеливо. – Они не уходят по делам поутру, не посещают трактиров и пивных – ни к чему; они не навещают друзей, не бывают в церкви или на торге. Это все, что у них есть – ночь и бесцельные прогулки. Вам это кажется бессмысленным, майстер Гессе, но поверьте, когда вы просидите взаперти и в безделье год, три – вы и эту малость оцените.