Текст книги "Конгрегация. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 196 страниц)

– А как ты думала? Что я просто смирюсь со своей ролью щенка на веревочке, с которым можно поиграть, когда захочется, а когда нужно – натравить?.. Завтра, очнувшись от сердечного приступа, который у него беспременно будет этой ночью, Керн вышлет отчет моему ректору в академии и главе попечительского отделения, а это ставит крест на моей карьере.

– По отношению к инквизитору это звучит… неубедительно.

– Мне – не смешно, – отрезал Курт хмуро. – Это означает, что в течение ближайшего месяца я могу утратить Знак, должность следователя и оказаться со срезанной Печатью на помосте, и я желаю хотя бы знать, за что рискую отдать жизнь.

– Жизнь? Брось, – неуверенно улыбнулась Маргарет. – В чем тебя можно обвинить? Дело завершено, преступница мертва, а я оправдана по закону, тебе ничего не грозит…

– Расскажешь это curator’у Конгрегации… Не уводи разговор в сторону. Ты говорила, что любишь меня; но твои слова ничего не стоят, Маргарет, пока между нами не будет все предельно ясно, пока я буду узнавать из третьих рук о твоих любовниках и тайных увлечениях. Или ты начинаешь говорить – сейчас же, теперь прямо, или я решу, что твои игры со мной продолжаются, что, согласись, несколько охладит мой пыл.

– И что ты сделаешь тогда? – спросила она тихо и зло. – Покаешься перед начальством?

– А тебя волнует лишь это? Тебя тревожит лишь вопрос, насколько долго я смогу быть полезен? В этом причина того, что сегодня я здесь, в твоем доме, в твоей постели, в твоей жизни? Держишь меня про запас на случай повторного ареста?

– Второго не будет, – отозвалась Маргарет уверенно. – Что же до игр, милый, то – откуда мне знать, не играешь ли со мною ты? Быть может, это очередной ваш метод – сперва довести до отчаяния, убедить в неизбежности смерти, а после действуешь ты, мой избавитель, и вот – я твоя, плачу у тебя на плече и выбалтываю свои тайны. После чего ты пишешь отчет о благополучно завершенной работе, ты в почете, а я на костре. Это было бы весьма… по‑инквизиторски.

– И именно для этого я подставил свою физиономию под нежное поглаживание Дитриха, едва не своротившего мне челюсть в припадке бешенства. – Курт поднялся, тут же снова сел обратно, сжав кулак и бросив на нее гневный взгляд. – Так? Именно для удачного завершения работы я выставил себя глупцом, став предметом насмешек для одной половины города и ненависти для другой; это ты хочешь сказать? Мне надоело это. Надоело чувствовать себя твоей прислугой. Если сейчас я не услышу от тебя ответов, это будет означать, что мои подозрения верны, и мое будущее – оказаться там же, где твои прошлые обожатели, или повторить судьбу университетского секретаря. Итак, ты будешь говорить со мною?

– Боже, ты и сейчас как на службе; не принесешь мне кувшин с водой со стола? – усмехнулась Маргарет; Курт рывком поднялся, потянувшись к одежде на полу, и она нахмурилась. – Не делай этого.

– Довольно приказов, – отозвался он, одеваясь. – Я ушел от них, однако, кажется, к ним и пришел – лишь из иных уст… Я ухожу. Если к тому мгновению, как за мною закроется дверь твоей спальни, ты не скажешь «я поговорю с тобой», дверь эта, Маргарет, за мной закроется навсегда. Если тебя это хоть сколько‑то тревожит, если до сих пор ты говорила мне правду, и я – не просто забава, ты скажешь это.

Курт не оборачивался, но чувствовал взгляд в спину – пристальный и острый; когда, медленно прошагав к ремню с оружием, валяющемуся посреди комнаты, он наклонился, чтобы подобрать его, кровать скрипнула, зашуршало покрывало – Маргарет рывком села.

– Ты не хочешь уходить, – заметила она тихо, и Курт кивнул, обернувшись лишь на миг.

– Не хочу. Но и жить так дальше тоже не хочу, не могу и не стану. Мне больно будет это делать, я не стану говорить, что это не так, не стану разыгрывать хладнокровного волокиту – ты сама знаешь, как много ты значишь для меня. Но лучше так. Лучше сейчас я вырву все, что было, из своей жизни – пусть с мясом, с болью, но зато враз, чем переживать это снова и снова.

– Неужели рядом со мной так скверно?

– Я все сказал, – вздохнул Курт, застегнув пряжку, и двинулся к двери – медлительно, нехотя, ожидая желанных слов и с каждым истекающим мгновением все более уверяясь в том, что не услышит их, что тишина так и останется рядом, провожая к двери, и в душе медленно зашевелилась, оживая, прежняя пустота…

– Не проделывай этого со мною снова! – звенящим шепотом воскликнула она. – Всему есть предел!

– Вот именно, – тихо согласился Курт. – Всему есть предел. Мой – достигнут.

– Я поговорю с тобой, – почти перебив его, быстро сказала Маргарет, отвернувшись.

Он остановился, обернувшись и глядя на ее побледневшее за последние дни лицо молча еще минуту, и медленно приблизился, присев подле нее и накрыв тонкое запястье своей ладонью.

– Спасибо.

Маргарет поморщилась, однако рук ине высвободила, с усилием улыбнувшись:

– Задавайте ваши вопросы, майстер инквизитор. Отвечу правдиво на каждый.

– Не надо, – попросил Курт мягко. – Мне этот разговор неприятен, как и тебе.

– Ты уже говорил это; я помню – все эти три дня.

– Я знаю. Но что можно поделать, если иных слов подобрать просто‑напросто нельзя. Мне, повторяю, неприятно все это обсуждать и тяжело будет выслушивать твои ответы, но так более продолжаться не может. Я хочу знать все. Я должензнать все.

– Что именно? – с усталым отчаянием уточнила та. – Сколько их было в моей жизни – заметь, до тебя и совершенно не имеющих никакой для меня значимости?

– Да, хотя бы, – подтвердил Курт болезненно. – И дело не в тривиальной ревности. Но знать я должен все.

– Спрашивай, – повторила Маргарет тихо, придвинувшись ближе; он опустил голову, проведя по лицу ладонью, словно стремясь стереть, сбросить нечто, бывшее маской кого‑то другого, кто мог бездумно ввергнуться в пропасть слепой страсти, забыв обо всем.

– Я знаю о троих, – глухо выговорил Курт, глядя в пол, и, тяжело обернувшись к ней, посмотрел в глаза, пытаясь отследить ответ, которого, возможно, не будет произнесено вслух. – И Шлаг. Четверо. Ты убила четверых молодых парней, виновных в том, что… В чем? В том, что всего лишь надоели тебе?

– Боже, ну, какое тебе до них дело? С тобой я так не поступлю; разве не это главное?

– Ты обещала ответить, – напомнил он, и Маргарет вздохнула.

– Ну, пусть так… Хорошо. Вот тебе честный ответ. Да, ни о ком из них я изначально не помышляла, как о любви на всю жизнь, однако каждый – каждый! – в момент, когда я обращала на него внимание, когда отвечала на ухаживания, когда… Каждый был обаятельным, неглупым, здравомыслящим; словом – привлекательным, не только в смысле внешнем; это для женщины может быть довольно ладной фигурки и милого личика, ибо, – она зло усмехнулась, – в этом ее роль в нашем обществе – быть хозяйкой или, во всяком случае, любовницей. Предметом отдохновения вроде охоты или выпивки.

– Не для меня, – возразил Курт. – И не ты.

– Я знаю, – вздохнула она с мимолетной улыбкой, принужденной и невеселой. – Однако они… Сначала любой стремился стать еще лучше, еще умнее, обаятельнее и достойнее, но затем каждый становился… прости… глупым щенком, бессмысленно скулящим у ноги, а кое‑кто – превозносящимся своей удачей задавакой, влюбившимся в собственный успех. И если подле меня не обнаруживался вдруг глупый болванчик, то – словно крестьянин, для которого я неожиданно становилась такой же Мартой или Фридой, чья роль в его жизни есть лишь угождение его тщеславию и потакание тайным желаниям. Остатков их разума хватало лишь на то, чтобы увидеть, как я охладеваю к ним, и тогда начинались угрозы – и угрозы раскрытием тайн наших встреч, и, в конце концов, угрозы моей жизни. Что я должна была делать? И без того пришлось нанимать этих братьев швейцарцев, чтобы чувствовать спину закрытой… Я должна была просто дожидаться, когда у одного из них хватит, наконец, духу заколоть меня на улице? Или перестать появляться на людях? Что ты бы сделал?

Курт не ответил, снова отвернувшись и глядя в пол; Маргарет сжала пальцы на его ладони.

– Я оберегала свою жизнь, – сказала она негромко, но неколебимо. – Оберегала, как умела.

– Хорошо, – наконец, отозвался он с усилием. – Пусть так. Но с Филиппом все было чуть иначе.

– Он сам виноват. В отличие от… прочих, он знал, кто я. И, поверь мне, в этом для него была немалая доля моей привлекательности; согласись, милый, тебя ведь тоже возбуждает эта мысль?

– Как и тебя, верно? – в тон ей отозвался Курт с напряженной усмешкой. – Кроме всего прочего, разве не идея склеить инквизитора занимала тебя, когда ты начала играть со мной?

– Лишь поначалу; да, это было… интригующе, – признала Маргарет нехотя. – Но – послушай; в любви всегда так, первый толчок ничего общего не имеет с возвышенными чувствами, с душевной привязанностью; первый толчок вообще не касается ни возвышенности, ни души. Изначальное желание получить кого‑то зарождается вдалеке от всего этого. Обращая внимание на красивую женщину, ты, разве, думаешь о ее душе, чувствах, мыслях? Нет. Ты думаешь о своихчувствах, вернее, лишь об одном из них, причем весьма низменном. И чем это более достойно, нежели что бы то ни было иное?

– Софистика, – шепотом возразил Курт; она вздохнула, с улыбкой проведя ладонью по его щеке:

– Боже; нециничный инквизитор… Но ведь ты понимаешь, что я права. Что ты сам нашел во мне? В первый день нашей встречи – что ты мог во мне увидеть? Тело? И все?.. Но сейчас это не имеет значения – ни то, что видел ты, ни то, что видела в тебе я; сейчас все иначе.

– А Шлаг? С ним как это было? Долго он продержался?

– Прекрати, – велела Маргарет строго. – Да, Шлаг был мил. Умен. Выдержан – до поры. Но и он вскоре стал таким же, как все – с той лишь разницей, что угрожал мне неявно.

– Оклад для книги…

– Да, – кивнула она. – Оклад для книги. Когда я узнала, что происходит, когда он не удержался и рассказал мне, какой подарок готовит, что мне было делать? Любовь и сострадание не являются моими добродетелями настолько, чтобы со всем смириться и изготовиться идти вместе с ним на эшафот, взявшись за руки.

– Я был готов, – еще тише возразил Курт, и она придвинулась ближе, обхватив руками за шею и прижавшись к его виску щекой.

– Да, – согласилась Маргарет. – И это покорило меня совершенно. Никто в моей жизни никогда не делал для меня ничего подобного; и будь уверен, никто из этих влюбленных глупцов не сделал бы.

– Это сделала Рената, – напомнил он; Маргарет помрачнела.

– Да. Она – сделала.

– Ее ты тоже привязала к себе какими‑нибудь иголками, нитками… чем еще…

– Нет, – жестко отозвалась та, вновь отодвинувшись. – Рената любила меня искренне, потому что в ее жизни лишь я и была чем‑то добрым. Лишь со мною она знала, что важна для кого‑то, лишь я ценила ее, а это, милый, многое значит для человека.

– Уж я‑то знаю, – согласился Курт, снова уставясь в пол у своих ног и стиснув в замок пальцы. – Кому, как не мне, это знать…

– Ты о своей Конгрегации, верно? Для которой ты важен был лишь как шестеренка, как один из своры, не более – ты об этом?

– Не надо, – покривился он. – Я сам говорил все это, но – не надо. Невзирая на все, невзирая на свое… назовем своими именами происходящее… предательство, я сейчас молюсь о том, чтобы Керна не послушали, чтобы кураторское отделение решило, что старики накручивают, а я в самом деле добросовестно исполнил дознание. Я поступился принципами, которые признаю сам, своими, не принципами Конгрегации. Один раз. Но, невзирая на все, Маргарет, я не желаю оставлять службу, и веры я не менял. Incende quod adorasti, adora quod incendisti[224] – это не обо мне.

– Я не призываю тебя к этому, – возразила она. – Ты желаешь исполнять свою роль дальше? Хорошо. Я помогу тебе.

– Ты? – усмехнулся Курт, обернувшись к ней, но Маргарет была серьезна.

– Да, я. Сейчас, когда я готова ко всему, я уже знаю, как защитить себя от повторения… всей этой истории, а кроме того – я смогу защитить и тебя от твоего начальства. Сейчас меня уже не застать врасплох.

– Бред… – лихорадочно засмеялся он, вновь уронив голову на руки, вцепившись во встрепанные волосы. – Господи, слышал бы это кто‑нибудь – ведьма предлагает инквизитору помочь сделать карьеру…

– Знаешь, слышал бы кто‑нибудь из твоих братьев все то, что сейчас проповедуется Конгрегацией, лет так пятьдесят назад – и их реакция была бы такой же, – по‑прежнему без улыбки возразила Маргарет. – Все меняется, милый. Как знать, что будет признаваться дозволительным еще через пятьдесят лет? Все зарождалось так, любые большие перемены начинались с одного‑двух восставших против учрежденного порядка.

– И что же – ты надеешься переменить Конгрегацию с моей помощью? Для этого я нужен?

– Прекрати немедленно! – повысила голос Маргарет, ударив ладонью по подушке. – Прекрати! Я люблю тебя, и это правда, но если ты станешь требовать от меня беспрерывных подтверждений, я взбешусь!

– И что сделаешь? – согнав улыбку с лица, спросил Курт мрачно. – Меня ждет еще один поцелуй ламии? Тогда уже последний?

– Не смей. Довольно. Мы, мой дорогой, в равном положении: у тебя против меня есть мощная Система за твоей спиною и сила, а у меня, невзирая на мое положение – только сила. Твои претензии ко мне равноценны обвинениям, которые мог бы выдвинуть вооруженный до зубов наемник, коему не понравилось, что его оруженосец выше, сильнее и при желании мог бы свернуть ему шею одним движением. Да, я – могу. Всего лишь могу, Курт. Как я должна доказать, что не сделаю ничего подобного?

– Не знаю, – сникнув, ответил он, отведя взгляд; Маргарет кивнула.

– Вот так все и началось. Вся история Инквизиции построена на этом: твои предшественники не знали, как увериться в своей безопасности, а потому решили попросту истребить каждого, кто способен на нечто большее, нежели залепить пощечину или подать заявление в магистратский суд.

– Ты, однако же, свои способности употребила, – заметил он тихо. – И не раз.

– А ты никому в своей жизни не причинил вреда? – парировала та. – Не ударил никого? Не убил?.. Дай руку, – призвала Маргарет вдруг, требовательно протянув ладонь, и, не дождавшись ответа, повторила: – Дай руку, Курт.

Он промешкал мгновение, глядя на свои сцепленные пальцы, а потом медленно вытянул руку к ней. Маргарет разжала стиснутый кулак, глядя на покоробленную плотными шрамами кожу, вздохнула.

– Видно плохо, лишь средоточие всех линий… Возможно, и в этом есть действие твоей Судьбы? Ты сжег свое минувшее и будущее, осталась лишь сущность как таковая. Но даже сейчас я вижу: и ты не ангел, милый. Ты убивал – и не раз, и не только по долгу службы; верно? И впереди у тебя еще не одна прерванная жизнь.

– Ты и хиромантией владеешь, – безвыразительно заметил Курт, отдернув руку; она вздохнула.

– Ерунда все это… – Маргарет усмехнулась. – Ересь, если угодно. Мало заучивать расположение линий и их значение – для того, чтобы вот так сказать о человеке, надо уметь видетьих, не глазами, а душой. Я – вижу. И… не вздумай засмеяться над моими словами… у тебя великое будущее. Ты переменишь многое вокруг себя.

– Изменю Конгрегацию? – усмехнулся он невесело, глядя на ладонь скептически, и снова сжал кулак; Маргарет кивнула.

– Не исключено. Я не мастер, и всего я сказать не могу.

– Я не стану смеяться, Маргарет, но это… глупо. Я de facto никто, причем с повисшей надо мною угрозой следствия и обвинений в нерадивости, попросту следователь четвертого ранга, выпускник лишь год назад; что я могу изменить? я не Великий Инквизитор…

– Станешь, – убежденно оборвала она, и Курт все же засмеялся.

– Это пророчество?

– Я сказала – у тебя большое будущее, – повторила Маргарет строго. – Что же до карьеры, каковую тебе может сделать ведьма, то лет через пятнадцать ты припомнишь свое нынешнее недоверие, и тебе станет совестно за него.

– Через пятнадцать лет… – повторил Курт, посерьезнев, и теперь уже сам взял ее за руку, приблизив к себе и приподняв за подбородок чуть осунувшееся лицо к своему лицу. – Ты уверена, что спустя такой срок тебя все еще будет тревожить моя участь? Что ты не утратишь интереса, не сочтешь меня опасным или просто скучным?

– Я ударю тебя, если ты спросишь об этом снова, – шепотом ответила Маргарет, глядя ему в глаза прямо, не отводя взгляда, не дрогнув ни единой ресницей. – У тебя большое будущее, и в нем буду я.

– Это ты тоже увидела вот тут? – чуть шевельнув ладонью, спросил он. – Наше будущее?

– Нет. Себя я не вижу; как я уже сказала тебе, я не мастер. Я просто знаю, предчувствую, что… Неужто ты сам не понимаешь, что мы связаны – навсегда?

Курт еще мгновение смотрел в фиалковые глаза напротив, ощущая, что сейчас этот взгляд открыт, что сейчас это просто взгляд – пристальный, но не подчиняющий, не опасный, взгляд не хищницы‑ламии, а просто женщины. Влюбленной женщины…

– Что это за трактат, из‑за которого завертелось все? – спросил он прямо. – «Трактат о любви» – странное название для книги, из‑за которой можно расстаться с жизнью или угодить на суд Конгрегации.

Маргарет засмеялась, торопливо чмокнув его в губы – просто и бесхитростно, как подросток – и откинула покрывало в сторону, одним прыжком пересев к нему на колени.

– Неужели прославленные мудрецы Конгрегации так ничего и не узнали? – игриво осведомилась она, расстегивая частые крючки куртки. – Стало быть, милый, ты будешь первым инквизитором, увидевшим этот труд воочию…

– Ты покажешь мне? – не противясь торопливым пальцам, но и не помогая ей, уточнил Курт. – Когда?

– Имей терпение.

– Я хочу знать все, – повторил он, выпрастывая руки из рукавов. – Расскажи, что это.

– Это, – приблизив губы к его уху, шепнула Маргарет, – то, что тебе довелось испытать этой ночью. Это искусство, доступное таким, как я.

– Искусство убить поцелуем?

– И это тоже, – согласился шепот. – Но не это самое главное.

– А что? – не унимался Курт, стараясь не поддаваться чувству, рождаемому прикосновением тонких теплых пальцев – вновь покоряющему, пленяющему. – Что – главное?

– Самое главное, что теперь я не беззащитна.

Вдруг показалось, что это вырвалось невольно, что слова эти были сказаны в мгновение слабости, о котором она пожалела тут же – настойчивые пальцы на миг сжались, царапнув кожу его плеча, и Маргарет рывком отсела прочь, вновь зарывшись в покрывало по самые плечи и отвернувшись.

– Итак, я не знаю еще чего‑то, – подвел итог Курт, помрачнев. – Чего?

– Я собиралась сказать, – отозвалась она тихо, глядя все так же в сторону. – Когда уверилась бы, что ты искренен со мною, что тебе можно верить…

– Стало быть, того, что я сделал, недостает для твоей убежденности?

– Я расскажу – всё. – Маргарет распрямилась, но смотрела по‑прежнему мимо его лица, словно вовсе в никуда, словно не видя перед собою даже комнаты, озаренной колеблющимся пламенем четырех светильников. – Но вначале я хочу взять с тебя слово.

– Что я должен обещать?

– Обещай, что выслушаешь спокойно. Что не станешь делать глупостей, что не станешь делать ничего, не получив моего одобрения на это. Что обуздаешь ревность и гнев. Тогда я расскажу все.

Курт ответил не сразу – смотрел на ее напрягшиеся плечи над покрывалом, на лицо, казалось, потускневшее еще более, и, наконец, сквозь зубы выдохнул:

– Ясно. И кто он?

– Все не так просто… – начала Маргарет; он повысил голос:

– Я спросил, кто он.

– Ты дашь слово, что сначала дослушаешь все до конца? Тебе ведь это было нужно – узнать все, ведь ты сам этого хотел!

– Да, я выслушаю все; кто он, Маргарет? Отвечай немедленно, пока я…

– Герцог Рудольф фон Аусхазен, – выпалила та, бросив в его сторону короткий взгляд и вновь отвернувшись.

– Что?.. – пробормотал Курт с усилием; такого он услышать не ждал, и в первое мгновение не испытал ничего, кроме оторопелого изумления. – Твой…

– Да, мой дядя! – подтвердила Маргарет яростно, наконец, подняв глаза к нему и сжав губы. – И не надо делать такое лицо, не смей обвинять меня ни в чем!

– Так это с его помощью ты намерена устроить мою карьеру? – спросил он резко. – Благодарю вас, пфальцграфиня фон Шёнборн, но не ст оит. Пользоваться услугами ваших любовников я не стану.

– Прекрати немедленно, – потребовала Маргарет твердо. – Не смей обвинять меня. Ты обещал, что сперва выслушаешь до конца; где ваше слово, майстер Гессе?

Курт поднялся, пинком отбросив свою куртку, вновь лежащую на полу, прошелся к столу, вернулся обратно, не глядя в ее сторону и чувствуя, что бледнеет; наконец, остановившись, приказал:

– Говори.

– Сядь, – таким же требовательным тоном велела Маргарет, и он уселся снова – чуть в стороне, в изножье кровати; она вздохнула. – Я снова должна перед тобою оправдываться; Господи, надеюсь, сегодня это в последний раз.

– Говори, – повторил он сухо, и та кивнула.

– Я начну с самого главного, чтобы ты более не смотрел на меня, как на чудовище. То, что было, было давно и не по моей воле. Теперь ты перестанешь вести себя, как проповедник в борделе?

Курт повернул к ней голову медленно, напряженно, ощущая, как левая ладонь сжимается в кулак; в памяти всплыло лицо герцога – сухое, высокомерное, уверенное.

– Герцог фон Аусхазен… – выдавил он тихо, – дочь собственного брата…

– Да, – кивнула Маргарет с болезненной улыбкой. – Большие люди, майстер инквизитор, большие грехи…

– Рассказывай все.

– Сегодня ты произносил это чаще, чем «я люблю тебя», – заметила она; Курт с усилием разжал кулак, неизвестно почему пристально посмотрев на ладонь, и стиснул пальцы снова.

– Я люблю тебя, – процедил он. – А теперь я хочу знать об этой мрази все.

– Мне было тогда двенадцать, – тихо начала Маргарет, бросив в его сторону взгляд исподтишка; он сжал зубы, но ничего не сказал, оставшись сидеть неподвижно. – Мама умерла еще при родах, отец всегда был отстранен и мало обращал на меня внимания, а… дядя… Он учил меня читать, ездить верхом, мы вообще много времени проводили вместе, и мне всегда было с ним интересно, я никогда не думала, что… Я верила ему. Едва ли не больше, чем отцу.

– Твой отец жил в имении старшего брата?

– Так и не завел своего поместья, хотя его доля в наследстве это дозволяла. Ambitio – не его особенность… была. А мама происходила из бедного рода, ей и такая жизнь казалась почти раем. По крайней мере, мне так говорили… Да, мы жили на соседних этажах замка. Мы всегда были рядом. И когда все это случилось – все было как всегда; мы сидели в библиотеке, отца не было дома, и…

– Тебе было двенадцать лет, – повторил Курт; она кивнула.

– Да. Мне было двенадцать.

– Ублюдок… – прошипел он тихо, чувствуя, как заныли костяшки, а челюсти сжались до боли в скулах.

– Я была напугана, – голос Маргарет снова упал до шепота. – Я не знала, что делать, как быть. Рассказать все отцу казалось чем‑то немыслимым, я была уверена, что он не поверит мне. Он ценил брата…

– Это было не раз, верно? – предположил он тяжело.

– Да. Это случалось потом еще многажды… Наконец, я все‑таки не вытерпела и пожаловалась отцу. Он поверил мне с первой минуты, сразу. И был в бешенстве. Хлопнул дверью моей комнаты; я выскочила за ним в коридор, видела, как с криком «Рудольф, подлец!» он взбегал по лестнице… Вот так я и видела его живым в последний раз, такие слова и были мною слышаны от него последними. Утром возле этой самой лестницы его нашла прислуга – со сломанной шеей.

– Вопрос, который мне следовало бы задать, будет излишен…

– Разумеется, – подтвердила Маргарет, переведя тоскливый взгляд на окно, за которым над низкими крышами соседних зданий неподвижно, безучастно, буднично тлели точки звезд. – Он даже не стал отрицать этого… Утром, когда тело нашли, он так посмотрел на меня, что я похолодела. И сказал, что от захребетников пора было избавиться давно. А после… – она запнулась, уронив взгляд и сжав пальцы до побеления, – он… как никогда раньше… словно вовсе с дешевой трактирной девкой…

Курт увидел, как дрожат тонкие пальцы, как сжались губы, а глаза снова из фиалковых стали темными, точно осенняя вода…

– Ты до сих пор боишься его? – спросил он, придвинувшись ближе. – Неужели ты– до сих пор боишься этого мерзавца?

– Теперь нет. Но тогда – да, тогда я жила в страхе. Сначала я просто ждала, пока ему все это прискучит. Потом… плакала, молилась, прося поразить его громом… чего только я не просила.

– Ясно, – вздохнул он. – Вот оно что…

– Только сейчас – прошу, не надо вещать мне о воле Господней, о том, какая кара ждет его за гробом… – на миг ее голос окреп, а взгляд снова стал твердым. – Не желаю слушать. Оставим это. Мне сейчас не нужен инквизитор Гессе, я хочу говорить с тем, кто утверждал, что я дорога ему. И не смей меня жалеть; я – не жалею. Мне мерзко при одной лишь мысли о том, что было, но о том, что стало – я не жалею. Я довольна тем, что получила в конце концов.

– Хорошо, – послушно согласился он. – Я ничего этого не скажу… И… что же ты сделала?

– Я не вызывала сатанинских созданий и не заключала с ними договоров на свою душу, если ты об этом, – жестко откликнулась она; Курт поморщился.

– Прекрати, Маргарет, – попросил он. – Ты только что сказала сама, что говорить с инквизитором не желаешь; так не надо.

– То, что я вдруг обрела – это пришло ко мне внезапно, само по себе, нежданно; когда он в очередной раз попытался… Тогда я пожелала, чтобы он умер – тотчас же, немедленно. И в тот миг я ощутила это – истекающую из него силу; я не думала тогда о том, насколько это невозможно, неестественно, тогда я просто ухватилась за то, что почувствовала, и… – Маргарет зло усмехнулась. – Это, наверное, за последние годы было самым лучшим моментом в моей жизни – увидеть его лицо, увидеть его глаза, страх в его глазах, почти ужас; как он отпрыгнул от меня, задрожал, точно умирающий… Я сама не осознала тогда, что произошло, но хватило ума и выдержки повести себя должным образом. Я сказала, что, если он тронет меня еще раз, ему не жить.

– И он?..

– Несколько дней он вовсе ко мне не приближался. Ни для чего. Он даже стремился не встречаться со мною в коридорах замка, сказался больным и большее время проводил в своих покоях. Я уже всерьез опасалась, что он… – быстрый взгляд в свою сторону Курт скорее ощутил, нежели увидел, – что он сдаст меня в Друденхаус. Я, наверное, сама тогда испугалась не меньше него. Но вскоре он все‑таки ко мне подошел; был сама учтивость. Просил прощения… Я не была убеждена в том, что второй раз мне удастся то же самое, посему – что мне оставалось? Я приняла предложение о перемирии.

– Ты именно тогда и начала собирать все эти… труды о чародействе?

– Да. – Маргарет вскользь улыбнулась – едва‑едва, но головы к нему не повернула, по‑прежнему глядя в ночное небо за окном. – Уж на то, чтобы понять, что мои новые возможности не имеют ничего общего с Христовой благодатью, моих познаний и здравого смысла хватало. Но каяться в этом и желать от этого освободиться – нет; я намеревалась стать еще сильнее, жаждала знать, как владеть всем этим.

– И тебя никто не учил?

Она резко повернула к нему голову, усмехнувшись так, что стало почти физически больно.

– Сообщников выискиваете, господин дознаватель?

– Не надо, пожалуйста, – возразил Курт, осторожно взяв ее за руку. – Просто пытаюсь представить себе это: ты была одна, обладающая невероятной силой, но не знающая, как приложить ее, силой, за которую можно поплатиться жизнью, а этажом выше… или ниже?.. да все равно… эта мразь, только и ждущая, когда ты проявишь слабость, чтобы отомстить за мгновение своего позора… Почему он до сих пор жив? – понизив голос, спросил он вдруг. – При том, на что ты способна, что ты можешь, почему ты терпишь его в этом мире? Почему не отомстила за все, что он сделал?

– Я ведь сказала, милый, все очень непросто.

– Все просто, – возразил Курт отчетливо. – Он мерзавец и заслуживает смерти. Никакие суды здесь не помогут – подобное не выносится на обсуждение всего города, да и никто не поднимет голос на герцога; но смерть – ей подвержены все. Любые сословия и чины.

– Мне не нравится, как ты это говоришь.

– Вот как? – усмехнулся он зло. – Тебе не нравится… Иными словами, ты не желаешь его смерти; верно? Позволишь узнать, почему? Может…

– Не смей продолжать, – оборвала Маргарет, выдернув руку из его пальцев. – Если ты скажешь то, что намеревался сказать, я залеплю тебе пощечину.

– А он будет отстаивать твою честь?

Перехватить ее руку было несложно, вторую, взметнувшуюся к другой щеке, тоже; стиснув хрупкие запястья, он рванул Маргарет к себе, прижав к груди и не давая двинуться.

– Я знала – ты не поймешь! – надрывно проговорила она, силясь вырваться. – Знала – и оказалась права!

– Так объясни, – не разжимая рук, потребовал Курт. – Объясни, потому что иначе я действительно отказываюсь тебя понимать!

– Потому что тогда мне конец! – почти выкрикнула она и внезапно обмякла, прекратив попытки высвободиться и упав головой на его плечо. – Потому что тогда мне конец, – повторила Маргарет уже тихо и обессиленно. – Где‑то, я не знаю, где, у кого‑то, я не знаю, у кого, лежит подписанная им бумага. А в ней – всё, все, что он обо мне знает, а знает он немало. Если с ним приключится что‑то, бумага будет у вас, в Друденхаусе. Свидетельство правящего герцога, двоюродного брата князь‑епископа, против собственной племянницы – повод задуматься, верно?.. Расследование закончится осуждением.

– Это он сказал тебе такое? – тоже сбавив тон, спросил он, продолжая держать Маргарет в объятиях. – И это правда?

– Я не знаю. Возможно, да, а возможно, и нет… Но желания испытать это у меня не возникает.

– Все, что он о тебе знает… – повторил Курт, отстранив ее от себя и заглянув в глаза. – И откуда же он знает все это, если только ты не откровенничала с ним? А если это так (а это так, иначе откуда бы такая осведомленность), то – почему? Что за причина исповедоваться человеку, убившему твоего отца и…

– Все сложно, – повторила Маргарет чуть слышно, но неуклонно. – В двух словах не рассказать.

– Впереди еще половина ночи, – напомнил он, вновь помрачнев и отодвинувшись. – Хватит не на одну сотню слов. Говори. Пусть все будет сказано сегодня, чтобы потом не терзать душу – ни мне, ни тебе. Я слушаю.

– Пойми, мне было всего шестнадцать с небольшим, когда это случилось. Я была совсем девчонкой.

– Продолжай.

– Когда он… прекратил свои… попытки, – выговорила Маргарет с усилием, – спустя некоторое время, увидя, что именно я читаю в библиотеке… тогда еще – какой‑то редкий, но дозволенный труд… Тогда он сказал, что поможет мне овладеть обретенной мною силой. Нет, я понимала, что это не было сказано из человеколюбия или иных благородных намерений, и он понимал, что утверждать такое глупо, посему он откровенно высказал свою идею: пробиться к власти с моей помощью.