Текст книги "Конгрегация. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 146 (всего у книги 196 страниц)

– Как бы при том самим не удариться.

– Id est, – уточнил Бруно, – и ты тоже полагаешь, что эти восьмеро залегли в сугробах и подстерегают нас?

– Скажем так, я не исключаю этого, – подтвердил охотник и, помедлив, вздохнул, безнадежно махнув рукой: – Ничего я, парни, не знаю. Я впервые вляпался в такую кучу дерьма и просто не имею понятия, как ее теперь с себя соскребать. Восемь тварей в одном месте; Господи, да я о таком только слышал! Если выживу, стану рассказывать своим – ведь и поверят не сразу… Что‑то я знаю, что‑то могу вспомнить, что‑то предположить, но полагаться на меня во всем я б не советовал – я, в конце концов, не всеведущ. К примеру, Молот Ведьм, та самая срединная ночь полнолуния, «ночь полной силы», которой ты мне всю плешь проел – я ведь лишь вчера понял до конца, что она значит, что дает ему.

– И что же?

– Власть. Именно что полную силу… Вот что я слышал от стариков: бывает, что одиночки, живущие сами по себе, тем не менее являются по факту стаей и могут собраться вместе по повелению вожака – как бродячие рыцари вроде фон Зайденберга по призыву Императора соберутся в армию, случись что. И в скопище таких вот тварей, что мы видели вчера, наш любитель конины – вожак по определению. Он главный, и это никем даже не оспаривается. Закон их вервольфьего бытия, если угодно. Он управляет ими, они подчиняются ему, слушаются его повелений – все это есть и в иные ночи, но в такую, как вчера, он, видно, получает особую власть над ними. Вспомни, как они действовали – слаженно, четко, точно он приказывал каждому лично.

– Хочешь сказать, вчера он управлял ими? Внушал нужные действия?

– Не берусь утверждать, – неуверенно качнул головой Ван Ален. – Детальностей я еще не понял, но… да, думаю, что‑то вроде этого. Или просто в такие ночи они сами становятся чуть более рассудительны и разумны, а их общение рыками и подвываниями становится более похожим на наше общение с помощью слов… Не знаю. Одно точно: в ночь полной силы власть вожака над прочими членами стаи крепнет. Это я слышал и прежде, но до сей поры полагал, что имелся в виду просто, как ты сказал, «пик единения с волчьей сутью».

– Это было в полнолунную ночь… – задумчиво проронил Бруно. – А что следующей ночью?

– Ни малейшего представления. Я ведь только что сказал: все происходящее для меня самого в новинку. К примеру, я в упор не понимаю, почему они так привязались к нам. Ты вчера сам заметил – все это странно; и я с тобой соглашусь. Ты прав: для простой охоты в отдаленном местечке все слишком сложно, и им от этого больше неприятностей, чем пользы. Им что‑то нужно здесь, они целенаправленно шли именно в это место, в этот трактир, теперь это стало ясно, как Божий день, но вот – для чего? Не понимаю. Быть может, им нужен именно трактир, само здание, а мы попросту путаемся под ногами? Черт его знает, что тут было прежде. Хозяин говорит – охранная башня и блокпост. Возможно. Но, как знать, чем здесь и кто занимался, что тут может быть спрятано или зарыто, или выстроено… Быть может, у нас под ногами какая‑нибудь вервольфья реликвия, а мы мешаем ее заполучить.

– Мысль о том, что они выследили и решили устранить тебя, ты не допускаешь? – уточнил Курт, и охотник отмахнулся:

– Нет. Я после твоих предположений об этом призадумался; нет. Не пройдет. Меня наши приставили к этому делу, когда твари уже пустились в путь, уже начали собираться вместе. Что бы там ни было, а их цель – не я. Этот гад со своими нелюдями здесь на что‑то другое имеет виды.

– А что будет со стаей, когда умрет вожак? – поинтересовался Бруно. – Будет убит или умрет от болезни или старости… Стая распадется, или он передаст свое место кому‑то другому?

– Своему исчадию, само собою, – передернул плечами Ван Ален. – Если таковое отыщется, конечно. Эти плодятся с еще большей редкостью; сама по себе разновидность нечастая, в своем роде чистая кровь, а потомство – и вовсе вещь исключительная. Если потомка не будет – да, скорее всего, стая разбредется, потому что среди них, других, не отыщется того, кто смог бы взять на себя роль вожака. Не то чтобы его не признают – он просто не сможет. А что?

– Ну… – неуверенно отозвался помощник, спешно собирая мысли под пристальным, испепеляющим взглядом своего начальства. – Я подумал – если его убить, то, быть может, остальные разбегутся.

– Хорошо сочинил, – многозначительно выговорил Курт, и охотник задумчиво покачал головой:

– Не уверен. Но возможно, это и сработает; все зависит от того, насколько им нужно то, что они хотят найти. И в любом случае – это задачка непростая. Я уж не говорю о том, что такую тварь с полпинка не завалишь; вспомни, этой ночью он и на глаза‑то не показывался – все делали его подручные. Это бестия осторожная и хитрая; считай – человек, только здоровенный и с зубами.

– Кстати, – кивнул Курт, – о здоровье. Что говорят твои познания – в каком состоянии сейчас могут быть раненые? Ждать ли, что они, пусть и в человеческом облике, но всецело восстановившиеся, либо же некоторые последствия еще могут иметь место?

– Они в полном порядке, – вздохнул Ван Ален удрученно. – Будь на их месте простое зверье – зализывались бы с неделю, но… Если я верно понял твой интерес, то – да, в случае некоторых бойцовских навыков с их стороны можно ожидать серьезных неприятностей. А опыт показывает, что эти твари такими умениями не пренебрегают – хотя б и по той причине, что им, таким всевластным пять ночей в месяц, зазорно проявлять слабость в прочее время. Вообрази, что это за чувство, когда тебя, в иное время могущего любого человека порвать за три мгновения, кто‑то из этих хилых людишек тыкает носом в землю. Досадно, верно?.. Посему я почти уверен, что эти парни умеют владеть не только собственной пастью. Почти уверен, что они вооружены; правда, случай с беднягой Вольфом показывает, что стрелкового оружия при них, как видно, нет. Это утешает.

– Скоро светает, и проснутся хозяева, – заметил Бруно настойчиво, и охотник нехотя кивнул:

– Хорошо. Поднимай остальных. Торгаш с парнем потащат тело, Молот Ведьм со мной в охране, фон Зайденберга оставим здесь.

– А я?

– А ты будешь надзирать за ним – мало ли, что еще ему взбредет в голову.

– Он прав, – подтвердил Курт, когда помощник вопросительно взглянул на него. – Кроме того, надо оставить здесь хоть одного лояльного человека, ибо все прочие нет‑нет, да и скатываются к нехорошей идее затеять бунт. Будешь присматривать за ними, не то, боюсь, им может придти в голову запереть за нами дверь и больше ее не открывать; не поворачивайся спиной.

– К кому?

– Ко всем. Любой здесь может внезапно понять, что мы ему не нравимся. Любой, – повторил он с нажимом. – Это – понятно?

– Вполне, – отозвался помощник недовольно, и Курт кивнул:

– Хорошо. Давай по комнатам. Пусть спускаются.

***

Мужская часть населения их маленькой крепости собралась в трапезном зале нескоро и безмолвно, косясь друг на друга и на укрытое тело Вольфа, и к идее покинуть стены трактира отнеслась без особенного воодушевления. Возражать, однако, никто не пытался, воспринимая мысль о дальнейшем соседстве с убитым еще более прохладно.

Альфред Велле явился, когда укутанное в полотно тело подтащили к порогу. В гробовой, какой‑то неловкой тишине трактирщик приблизился к мертвому сыну, остановившись над ним, помедлил и отвернулся, так и не прикоснувшись и не взглянув на лицо.

– Будут пожелания касательно завтрака? – спросил он ровно, не глядя ни на кого.

– Ничего крепче пива, – во все той же тишине произнес Курт категорично. – Из пищи – что‑нибудь, что можно съесть немного и насытиться быстро, но не до тяжести. Мальчишки с матерью это тоже касается. Не скупись.

– Уже ни к чему, – равнодушно отозвался Велле, уходя к кухне. – Снявши голову, майстер инквизитор, по волосам не плачут.

– По истине и по суду навел Ты все это на нас за грехи наши, – вздохнул торговец сокрушенно, и Карл Штефан зло поджал губы, бормотнув что‑то неразборчивое.

– Говори за себя, – посоветовал фон Зайденберг с подчеркнутым спокойствием.

– Не скажете же вы, что не грешны?

– Довольно, – одернул Курт и кивнул рыцарю. – Отодвинете засов и откроете дверь. Закроете ее за нами и запрете снова. На стук, крики и стоны – не открывать, отопрете, только если услышите голос кого‑то из нас.

– Это еще почему? – возмутился неудачливый любовник. – А если эти твари еще там, если они меня ранят, если я доберусь до двери из последних сил и просто не смогу ничего сказать? Меня оставят там издыхать?

– Если тебя ранит одна из тварей, тебе и без того конец, – заметил Бруно. – Помнишь, что было сказано? Небольшая царапина, полученная от них – это в любом случае заражение крови и смерть.

– Сейчас никому из нас это не грозит, – возразил охотник. – Сейчас они люди. Однако это не значит, что, если они впрямь еще здесь, ожидать от них неприятностей не надо, посему по сторонам смотрит не только охрана. Все меня поняли?

– Что там можно увидеть, в такой пурге? Не околеть бы – и то хорошо.

– Вот, – все так же тихо, как и прежде, произнес Альфред Велле, снова приблизившись и протянув парню дубленую шубу сына. – Держи. Ему она теперь не понадобится.

Тот дрогнул губами, неуклюже приняв подношение, и, влезши в рукава, выговорил, не глядя на хозяина:

– Ну, спасибо…

– Ладно, – решительно отмахнулся Ван Ален. – Довольно разговоров. Выходим. Все готовы?

– Нет, – буркнул Карл Штефан, берясь за край полотна с телом убитого. – Но кого это волнует.

– Вперед, – скомандовал Курт, и рыцарь, вздохнув, с натугой сдвинул тяжелый засов в сторону.

Внутрь трактира шлепнулся огромный пласт сугроба, прежде подпираемого дверью, и в снегу Курт утонул почти по бедра, слабо видя различие меж белым ковром под ногами и белым воздухом вокруг себя. В эту взвесь за порогом он шагнул, словно в воду – черствую, колючую холодную воду; ветер и сугробы сковывали движения, в капюшон фельдрока, сброшенный на спину, дабы не мешать обзору, как в мешок, сыпался снег, царапая лицо и слепя глаза. Ладони, держащие меч, уже через считанные мгновения оледенели так, что рукоять почти не чувствовалась, лишь тяжесть, пригибающая руки к земле, давала понять, что оружие все еще в них.

– Господи, – криком прохрипел Карл Штефан, едва двигаясь в глубоком снегу, согнувшись пополам. – Можно же было просто выложить его за дверь!

– Идиот! – прошипел охотник, развернувшись к нему так, что острие его железного клинка почти уткнулось в лицо парню. – Крикни погромче – по‑моему, они тебя плохо слышат!

– Да никого здесь нет! – зло отозвался тот. – Только мы и этот чертов труп!

– Двигай копытами пошустрей, – приказал Ван Ален жестко, – или за дверью окажешься ты.

Курт молча приподнял клинок, плашмя хлопнув Штефана по спине, и тот, одарив его недобрым взглядом, перехватил полотно поудобнее, зашагав дальше.

Слепяще‑белый ковер укрыл все вокруг, спрятав от взора остатки каменной стены и изменив окружающий мир до неузнаваемости; темная туша конюшни виделась сквозь занавесь метели едва‑едва, перестроенная башня в отдалении не различалась вовсе, и, не будь сарай, исполняющий сейчас роль мертвецкой, так близко, по пути к нему вполне можно было бы заплутать. До двери, запертой на висячий замок, в другие дни наверняка можно было дойти менее чем за полминуты, однако сейчас путешествие к месту назначения заняло, казалось, вечность. Створу пришлось еще долго откапывать, в скважину замка набился снег, масло в механизме смерзлось, и запоздало подумалось, что надо было прихватить с собою кипятка в какой‑нибудь бутыли. На то, чтобы отпереть дверь, ушло не меньше двух минут, и дужка, нехотя клацнув, выскочила, когда Курт уже готов был, на все плюнув, попросту сбить замок вовсе.

Поместив Вольфа подле заледеневших останков крестьянина, Карл Штефан остановился, глядя на уложенные рядом тела, зябко поеживаясь под тяжелой шубой.

– Как‑то, в общем, не по себе, если вообразить, что и я тоже тут лечь могу, – проговорил он медленно. – Какой бес меня дернул повестись за этой кралей…

– Вот, – наставительно кивнул Феликс. – Вот‑вот. И я говорю о том самом. Всё это нам за грехи. Все это Господня воля, сынок.

– Рурский волк тебе сынок, – огрызнулся Штефан, отойдя от тел и подтолкнув в спину Ван Алена, что стоял у порога, сосредоточенно глядя в пургу за дверью. – Ну, примерз, что ль? Двинулись обратно.

– Со страху так осмелел? – поинтересовался Ван Ален равнодушно, не поворачивая к нему головы, и кивнул: – Идемте. Судя по всему, на день они все‑таки уходят отсюда; видно, в этих снегах и им самим не слишком весело. Да и должны ж они когда‑никогда спать.

– Отлично, – нетерпеливо подытожил Штефан, обойдя стоящего на пути охотника, и, пригнув голову, двинулся по своим уже почти занесенным снегом следам.

– Выпороть бы раздолбая… – пробормотал Ван Ален с чувством, вышагнув в метель. – Стоять, придурок, и ждать сопровождающих!

Курт пропустил торговца вперед, закрыв дверь и вставив на место замок, и, развернувшись, окликнул ушедшего уже далеко вперед парня:

– Карл, сказано в одиночку не ходить!

Отставной возлюбленный не обернулся, лишь вяло отмахнувшись опущенной головой.

– Убью паршивца… – выговорил охотник, ускоряя шаг.

Курт подтолкнул торговца в спину, направив вперед себя, щурясь от снежинок, налипших на ресницы, растаявших и теперь смерзающихся в крохотные ледяные шарики; с век снежная вода, тая, стекала в глаза, мешая смотреть, и когда мелькнула справа быстрая туманная тень, он скорее догадался, чем осознал и увидел отчетливо, кто или что перед ним.

Волк, при дневном свете видимый еще отчетливей и оттого кажущийся еще больше, перемахнул огромный снежный бархан одним прыжком, утонув в снегу по грудь, и оттолкнулся всеми четырьмя лапами, снова взмыв в воздух. Курт рванулся вперед, и охотник, на долю мгновения замерший, ругнулся во весь голос, метнувшись наперерез зверю. Тот достиг цели первым – приземлившись в шаге от остолбеневшего Карла Штефана, волк ухватил его поперек, точно домашний щенок тряпичную игрушку, с коротким рыком мотнув головой, отбросил в сторону, развернувшись к новым противникам, и, не промедлив на месте, прыгнул снова, немыслимо извернувшись в воздухе, как кошка, когда навстречу выбросился железный меч Ван Алена.

Благословить мысленно инструктора зондергрупп, изводившего его поединками на забросанном камнями оледенелом плацу, Курт успел от души, когда, едва не споткнувшись в снегу, перескочил снежный горб, отделяющий его от зверя, и ударил снизу вверх, надеясь попасть под брюхо. Тот развернулся на месте, почти поднявшись на задние лапы, увернувшись от его удара и тем же движением снова уйдя от меча охотника, скакнул вперед; Курт отпрянул и, едва не заваливаясь на спину, продолжил не достигший цели удар теперь сверху вниз. Полуослепшие от снега глаза не видели раны, но руки ощутили сопротивление под полотном клинка, и сквозь водянисто‑морозную пелену на ресницах увиделась ярко‑красная на фоне белого покрывала, тонкая кровяная радуга. Темно‑бурая туша, воняющая мокрой псиной, ринулась навстречу, ударив лапами, в плечо и грудь словно выстрелили два камня, брошенные удачливым пращником, перекрыв дыхание, и занавешенное метелью небо опрокинулось.

Бойцы зондергруппы говорили правду – в том, что касалось скорости атаки, волк и в самом деле уступал любому, даже самому неопытному стригу, однако сейчас этого хватило с лихвой. Левая рука, держащая оружие, онемела, и, сжав кулак крепче, чтобы не выпустить рукояти, Курт лишь надеялся на то, что у него это получилось – пальцы не чувствовались вовсе. Пасть, жаркая и смрадная, возникла перед самым лицом, лязгнув зубами; он дернул головой, отпрянув, и напрягся, пытаясь вскинуть словно окаменевшую руку с клинком, слишком длинным для удара в таком положении. Где‑то на краю видимости в мутном невидимом солнце сверкнула сталь, и лишь по этому неясному отблеску Курт понял, что рука двигается. Меч пошел в сторону, но ни на что большее замерзшие и одеревеневшие от удара мышцы сейчас были не способны, и когда челюсти клацнули снова, увернуться до конца он на этот раз не успел. Под рукой снова ощутилось сопротивление пронзаемой плоти в один миг с тем, как голову прострелило резкой болью, коже лба стало горячо от плеснувшей на него крови, а правый глаз словно искусный палач выхватил из глазницы одним резким рывком. Уже совершенно ослепнув и оглохнув от пронзительного звона в ушах, Курт услышал рык пополам с болезненным визгом, и тяжесть волчьей туши исчезла, позволив, наконец, дышать почти полной грудью.

– Подымайся! – пробилось сквозь все нарастающий звон, и за плечо ухватились чьи‑то пальцы, помогая встать.

В вертикальное положение Курт возвратился с усилием, голова кружилась, словно ночная бабочка у выставленного на крыльцо фонаря. Звон стихал с неохотой, позволяя слышать лишь обрывки слов и путая мысли, горячо было уже всей половине лица и, судя по теплоте на шее, кровь тонким ручейком текла за ворот. Правая глазница пульсировала жаркой болью, отдаваясь под макушкой и в затылке; дороги он не видел и шел, пошатываясь, вслед за направляющей его рукой.

– Открывай! – рявкнул голос Ван Алена рядом, и до слуха донесся удар в доски двери. – Живо!

Того, как скрипнул засов, Курт не слышал и открытой двери не видел, снова идя вперед за рукой, тащившей его за плечо. Позади грохнула запираемая дверь, и все та же рука протащила его вперед, усадив на скамью и прислонив к столу спиной.

– Черт! – сквозь все более тихий звон донесся задыхающийся голос Карла Штефана. – Черт, вот черт! Чертова шуба спасла! Ни царапины – смотри, одни синяки!

– Бедняга Вольф спасает тебя вот уже второй раз, это Господь дает тебе время одуматься и раскаяться…

– Заткнитесь оба! – прикрикнул Бруно с давно не слышимым от него озлоблением, и в тотчас наставшей тишине прозвучало уже рядом, сдавленно и тускло: – Господи…

– Пусти, – приказал голос охотника, и за подбородок, поднимая лицо кверху, взялись ледяные пальцы.

– Почему он зверь? – сорвано выкрикнул Штефан. – Почему он сейчас – зверь?! Сейчас, черт возьми, утро, ты говорил, что он человек, он должен быть человеком днем, почему он зверь?!

– В каком смысле зверь? – растерянно уточнил рыцарь, и Ван Ален повысил голос, перекрывая вновь назревающий шум:

– После! Заткнулись все быстро, или я за себя не отвечаю! Не дергайся, – предупредил охотник, повернув голову раной к себе, и Курт сжал зубы, когда тот, отирая кровь, провел ладонью по лбу. – Порядок. Глаз цел.

– А столько крови… – проронил нерешительно помощник, и сквозь красную пелену он разглядел, как Ван Ален отмахнулся:

– Раны на голове всегда кровят дай Боже. Голова тоже цела – просто два небольших пореза, немного оцарапана кость и бровь задета… А ты везунчик, Молот Ведьм. Могли ведь и котелок оттяпать.

– «Везунчик» – это, думаю, ты поспешил, – отозвался он с усилием, приняв протянутый кем‑то клочок мягкого полотна, и, отерев глаз, прижал ткань ко лбу. – Если судить по опыту таких же счастливчиков из нашей зондергруппы, жить мне осталось часов десять.

– Почему? – оторопело переспросил рыцарь и запнулся; Курт вздохнул:

– Вот поэтому. Как уже не раз говорилось – доставшиеся от них раны это всегда заражение и смерть; ампутация поврежденной части тела еще оставляет шансы на то, чтобы выжить, однако с головой провернуть подобный фокус весьма проблематично… Ну, – усмехнулся он, поморщась от вновь отдавшегося под макушкой звона и болезненного прострела в глазу, – как тебе, Бруно? Продолжим диспуты об избранности или все же признаем существенную значимость случайностей в нашей невеселой жизни? Согласись, смерть для избранника Господня довольно дурацкая.

– Ты уверен, что нет никаких способов справиться с инфекцией? – уточнил Бруно угрюмо, и он отмахнулся свободной рукой, с удивлением заметив, что все еще сжимает в ней оружие.

– Проверено все, что только могли придумать наши эскулапы, – возразил Курт, бросив меч на пол у ноги, и покрутил плечом, проверяя целость костей и связок. – Доживу в лучшем случае до вечера, посему ночью вас будет на одного человека меньше; возьмите это в расчет.

– Вы так спокойно говорите об этом, майстер инквизитор…

– Мое отношение не только к чужой жизни столь философское, господин фон Зайденберг. На такой работе как факт принимается мысль о том, что старость есть перспектива туманная и скорей всего мифическая.

– Если дашь слово, что не будешь цепляться к моему брату, – с нотками нескрываемого самодовольства произнес Ван Ален, – я скажу, что тебе поможет.

– А если не дам – неужто позволишь мне сдохнуть? – усмехнулся Курт, склонив голову набок, чтобы сочащаяся сквозь ткань кровь не лила в глаз. – Не верю.

Мгновение охотник смотрел на него пристально, то ли пытаясь понять, насколько он серьезен, то ли и впрямь обдумывая эту мысль, и, наконец, отмахнулся.

– Черт с тобой, – приговорил Ван Ален, отложив оружие на стол. – Но учти: ты мне будешь обязан жизнью, и когда все закончится, я с тебя что‑нибудь стребую.

– Ну так учти и ты, – заметил Курт серьезно, – что я, как и все люди, неблагодарная сволочь.

– В этом не сомневаюсь, – так же нешуточно отозвался охотник, сняв куртку и бросив ее на скамью. – Итак, как я уже заметил в вечер нашего знакомства, парень ты небедный, стало быть, при хороших деньгах. Мне нужны пять талеров. Лучше поновей.

– Не дороговато ли берешь за врачевание? – усомнился Курт, кивнув помощнику, и тот метнулся вверх по лестнице бегом.

– Воды, – продолжил Ван Ален, обратясь к трактирщику. – На огонь и довести до кипятка. Чистую ткань. Спирт.

– Что здесь случилось? – из‑за пределов видимости, с верхней площадки лестницы, донесся напряженный голос Амалии, и вслед за ней ахнула Мария Дишер.

– Боже мой… – испуганно пробормотала она и, судя по дробному топоту, сбежала по лестнице вниз. – Ян, что случилось? Почему кровь?

– Это хороший вопрос, – заметил фон Зайденберг. – Вы с майстером инквизитором в один голос уверяли, что вервольфы при свете дня остаются людьми, на вас же, как мы поняли, напал волк. Пока ты будешь создавать свое таинственное исцеляющее зелье, быть может, пояснишь нам, что, в самом деле, здесь случилось?

– Не имею ни малейшего понятия, – зло отозвался Ван Ален, приняв от трактирщика бутыль шнапса и ком истрепанной ветоши, и кивнул Курту: – Убери эту тряпку от раны – пусть течет, больше заразы выйдет… Мне еще не доводилось слышать о чем‑то подобном. Есть оборотни, умеющие становиться по своему произволению зверем или человеком в любое время дня и ночи, но это – колдовское умение, не природная склонность, этому учатся. И это не наш случай: те выглядят совершенно иначе.

– Так что же тогда?

– «Ночь полной силы», – тихо произнесла Мария Дишер. – Сегодня первый день после зрелой луны. Быть может, вот она, его сила?

– Тогда почему никто из охотников этого не знает? – несмело возразила Амалия. – Ведь должны же эти люди знать такие вещи.

– А я тебе скажу, почему, – нервно засмеялся покинутый возлюбленный. – Да потому что в живых никого, кто мог такое рассказать, никогда не оставалось, вот почему!

– Должен заметить, – согласился Курт, снова отирая кровь с лица, – что это одна из немногих умных мыслей, высказанных нашим любителем богатых горожанок. Мысль логичная и многое объясняющая.

– То есть, – упавшим голосом вымолвил Макс Хагнер, – вы хотите сказать, майстер Гессе, что и днем… он… тоже будет зверем?

– Думаю, это зависит от желания. Если в прочее время превращение происходит вне зависимости от его воли, в этот первый после полнолуния день ликантроп, если он уже вошел в пору зрелости, по всей вероятности, получает силу контролировать его.

– Вот, – торопливо швырнув на стол пять серебряных монет, еще блещущих новизной, констатировал Бруно. – Что дальше?

– Протри их шнапсом; деньги штука едва ль не самая грязная на свете – неизвестно, кто и чем их лапал и где хранил. Как там вода?

– На огне, – отозвался Велле тускло, отстраненно глядя в капающую на пол кровь.

– Замечательно, – протянул Карл Штефан. – Вот это попали. Это значит, что нас круглые сутки пасут восемь тварей?

– Он напал один, – возразил охотник и, забрав у Бруно оттертую до блеска монету, протянул Курту: – Приложи к ране и держи… Он напал один, сам. Значит, его приятели на такой выверт были не способны, а значит, подобное умение это привилегия лишь таких, как он. Тех, кто повыше рангом.

– Значит, – уточнил Хагнер, – теперь нельзя покидать этих стен и днем тоже?

– В ближайшие несколько часов – можно, – с нескрываемым злорадством усмехнулся Ван Ален. – Молот Ведьм вспорол ему плечо и вену на бедре, а я успел зацепить по хребту. Такое даже у него не затянется просто так… Неплохо, кстати замечу, было сработано. Не знаю, кто вас натаскивает, но вижу, что слухи об инквизиторских умениях – не пустой треп, и в то, что ты прошел з амок со стригами – верю. Я б сказал, что в скорости ты ему не уступил.

– Я ранен, – возразил Курт, покривившись, и охотник отмахнулся:

– Он тоже. И, заметь, куда серьезней. Жаль лишь, что от тебя ему досталось сталью; было бы железо и у тебя, как знать, быть может, мы от него избавились бы дня на два, а там и конец полнолунию.

– Теперь я не уверен даже в том, что это будет иметь значение, – вздохнул Курт, отняв окровавленную монету ото лба, и скептически уточнил: – Эта симпатическая ворожба впрямь должна помочь?

– Скажем так – а другие предложения есть?.. Приставь обратно и держи. А теперь поясни, о чем это ты.

– В первую ночь, когда были убиты лошади, он был здесь один. Мы слышали вой; теперь мы знаем, что он собирал стаю – они припозднились, и он указывал, куда следует идти. Теперь это ясно. Однако кто‑то же открыл задвижку на дверях конюшни; этого не сделаешь волчьими лапами, для этого нужны руки. А это значит, что и в ту ночь тоже он мог обрести человеческий облик на нужное ему время и стать снова волком. По собственному произволению. По своей воле. В свете этого я бы пересмотрел основные знания, известные охотничьему сообществу, касательно ликантропов. Скорее всего, Карл прав – до сих пор просто не оставалось в живых тех, кто мог рассказать о способности оборотней такого класса, достигнув зрелости, менять облик по желанию. Как знать, быть может, нам не известно и большее? К примеру, то, что они вольны делать это вовсе в любой день и любую ночь в году? Ну, а они, в свою очередь, активно поддерживают в людях это заблуждение, тем самым оставив для себя маленькое тайное оружие против нас.

– Тогда почему он не напал в первый день?

– Да по какой угодно причине, – пожал плечами Курт. – Ждал своих. Ждал, не появятся ли еще постояльцы, пересчитывал имеющихся, приглядывался к тому, как мы себя ведем, желудок прихватило, лапу свело – да почему угодно. Или просто увидел здесь тебя и двух инквизиторов; думаю, столь исключительное стечение обстоятельств не только нам показалось невероятным.

– Самое главное и неприятное заключается в том, что возразить, кажется, нечего, – мрачно подвел итог рыцарь, когда Ван Ален, не ответив, лишь вздохнул, усевшись к столу напротив. – Стало быть, то, на что мы рассчитывали прежде, а именно дождаться окончания полнолуния, нас не спасет. Пусть остальные семеро потеряют свои способности, однако один опасный противник все же останется, и чтобы выжить, выход у нас только один: драться и победить.

– Гнев Господень настигнет вас, что бы вы ни решили, – возразил торговец убежденно. – Станете ли вы биться или сложите оружие – ничто не изменит воли Его.

– Помнишь, Феликс, в первый день нашего заточения здесь я предостерегал кое от чего? – поинтересовался Курт благожелательно. – Если ты не соберешься с силами и духом и не залатаешь свою медленно протекающую крышу, я буду вынужден и в самом деле запереть тебя в отдельной комнате от греха подальше.

– И даже служитель Господень не видит Его кары, даже когда она так близка! На что ж нам надеяться?

– На себя, – отрезал Ван Ален. – Тебе Господь дал руки, ноги и мозги, шевелить которыми – уже исключительно твоя задача. Альфред, как там вода?

– Сейчас взгляну, – вздохнул трактирщик, тяжело поднявшись. – Спорить здесь нечего, Феликс. Господин охотник прав, а ты, уж прости, заговариваться начал. Что и почему решил Господь – тебе это не может быть ведомо, равно как и всякому из нас.

– Мне, – произнес рыцарь хмуро, – более по нраву мысль содрать шкуру с одной из тварей, убивших парня, чем сложить руки и ждать смерти.

– Хороший настрой, – одобрил охотник, – вот только с нашим вооружением это будет довольно сложно. Мы можем лишь, как прежде, резать их или обороняться огнем, вынуждая отступать и зализывать раны, и остается лишь надеяться на то, что кому‑то из нас удастся подобраться близко и при удачном ударе нанести ранение критическое – вроде отрубленных конечностей или головы; да и стрелы Молота Ведьм, если удачно в глаз, вполне даже ничего. Из железных предметов в нашем распоряжении разве что стрелы от моего арбалета; но для этого надо подобраться вплотную, к тому же ими можно лишь колоть… да еще есть кочерга и ободы на бочках в запасниках хозяина; у этого скопидома даже вилки деревянные. Ножи же этим тварям, что иголки… Сено для гостевых лошадей он закупает у крестьян и косы не имеет, даже позабытой, тупой и проржавевшей. Есть лишь серп… в нашем положении это все равно, что тот же нож.

– И много помощи оказала б вам ржавая тупая коса? – снисходительно улыбнулся торговец. – Помышляя только о спасении своей жизни, вы начинаете метаться, ища убежища от гибели в бессмысленных попытках…

– Это железо, – оборвал Ван Ален раздраженно. – Железо есть железо. Тупое – заточить, ржавое – отчистить; даже железная труба, если ею как следует садануть твари по черепу, большое подспорье, даже ржавая.

– То есть, – вдруг утратив возвышенно‑проповеднические нотки в глоссе, уточнил Феликс, – сгодится и впрямь даже такое? То есть, и тупое, и ржавое?

– Сгодится вполне. А что – есть идеи? Предлагаешь сбегать в соседнюю деревню за парой кос?

– Нет, – притихше отозвался торговец. – В сарай, куда мы отнесли тело. Моя повозка полна железного лома и всякого старого железного добра. Везу на перековку…

– Ты… – задохнувшись, выговорил Ван Ален, – ты… И ты, святоша доморощенный, все это время молчал?! Слышал, что мы тут говорим – и молчал?!

– Так я‑то думал, что железо нужно хорошее! – с отчаянием пояснил тот. – Вроде вашего меча, к примеру, или еще что в таком роде! Я думал – надо, чтоб чистое, отточенное! А у меня сплошь ржа и покороблено все!

– Как я понимаю, – вздохнул Карл Штефан с неудовольствием, – сейчас нас снова погонят за дверь, нагружаться железками.