Текст книги "Конгрегация. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 196 страниц)

– Соучастника – в чем, Отто?

Парень захлопнул рот, судорожно царапнув ногтем палец, и снова закусил губу, отозвавшись не сразу и едва‑едва различимо.

– Я не знаю… я ничего не сделал…

– Правило номер один, – предостерег Курт, и тот сжался, по‑прежнему не поднимая глаз. – Теперь что касается «не знаю»; ты лжешь. Всего лишь мгновение назад ты говорил мне правду, я это видел, а теперь, Отто, ты снова пытаешься меня обмануть. Зачем? Значит, тебе есть что скрывать?

– Нет! Я ничего… – переписчик осекся, конвульсивно, рывком утерев слезы и оставив на щеке еще одну серо‑красную полосу. – Я правда не знаю, что он мог сделать, зачем ему это, я ничего не знаю!

– Неправда, – мягко возразил Курт. – Может статься, ты и в самом деле не знаешь со всей верностью, что именно стоит за всеми этими странностями, однако, убежден, у тебя есть подозрения или догадки; в любом случае, ты что‑то стремишься от меня скрыть. Если так будет и впредь… Отто, я просто не знаю, как мы с тобой будем говорить дальше. А ты – знаешь, что дальше будет, если твои ответы так и останутся столь уклончивыми?

– Знаю, – не сразу отозвался Рицлер, закрыв глаза и потупив голову еще ниже.

– Тебе ведь этого не хочется, как я понимаю. Знаешь, я не буду тебе говорить сейчас, что желаю тебе добра; ты мне не поверишь, и правильно – это неправда. Но и зла я тебе не желаю тоже – вот это правда. Я не хочу переступать порога другой комнаты в этом подвале, никакого удовольствия мне это не доставит, а главное, Отто, для тебяглавное, что тебе это понравится еще меньше. Так давай мы не будем доводить до крайностей, и все закончится просто разговором; неприятным, понимаю, тяжелым, но – всего лишь разговором. Итак, ответь мне теперь: что происходило с Филиппом Шлагом? Что он говорил? Что ты смог понять из разговоров с ним?

– Ничего он не говорил, – ответил Рицлер, на миг вскинув к нему взгляд и снова опустив, – я спросил, к чему все это, он ничего не сказал, просто ответил, что это меня не касается… Поверьте, это правда.

– Даже старый и ничем не интересующийся библиотекарь заметил, что вы часто общаетесь, что ваши разговоры отнюдь не ограничиваются одним‑двумя словами, и это все, что ты можешь мне сказать? Вы говорили подолгу, так значит, было что‑то еще. Что?

– Я пытался отказаться и дальше вмешиваться в его дела… Я каждый раз говорил ему, что мне это не нужно, я обещал ему ничего никому не говорить, лишь бы он оставил меня в покое со своими тайнами, а он – он предлагал все больше денег, и в конце концов он стал запугивать…

– Чем?

– Он сказал – я сам должен понимать, что я во всем этом с ним увяз по шею, и теперь… Сказал, что потянет и меня за собой… сказал…

– Да? – нарушил Курт вновь возникшее молчание, и переписчик произнес нехотя, едва шевеля губами:

– Сказал «я один гореть не стану»…

– Вот даже как, – снова едва сдержав порыв переглянуться с Ланцем, произнес он; стало быть, все настолько серьезно?.. – Ответь мне теперь вот на что, Отто: он спрашивал у тебя, как найти именно эти книги, или же они к нему попадали как‑то иначе?

– По‑всякому, – вяло пожал плечами Рицлер. – В первый раз… я запомнил, потому что уж слишком это было необычно для него… В первый раз он попросил найти «Аd ritus sacros spectans», и тогда мне показалось – он вообще сомневается, что ищет что‑то существующее, будто просто услышал где‑то, что есть такая книга, но сам не уверен.

– Id est[137] – он искал то, что кто‑то посоветовал ему найти?

– Не знаю, – возразил Рицлер, – этого я вам не говорил, это просто мои подозрения, ничем не обоснованные, мне могло лишь показаться.

– Ничего, Отто, – успокаивающе произнес Курт. – Ведь я и просил тебя говорить мне не только о том, что знаешь точно, но и о своих подозрениях тоже. Все правильно. Рассказывай дальше.

– Дальше… – повторил переписчик с прерывистым вздохом. – Однажды он уплатил мне просто за то, что я дозволил ему самому порыться в книгах. Я тогда заподозрил, что он просто хочет… понимаете, что‑то вынести… я частенько ловил таких…

– Это мне не интересно, – подбодрил его Курт, когда, побелев, Рицлер запнулся. – Это дело университета; продолжай.

– Да… Но он сказал, что я, если хочу, могу стоять подле него и наблюдать…

– И какие книги он тогда нашел?

– Не знаю. Это правда, я не знаю! Он просто раскрывал их, пролистывал, кое‑какие читал – страницу‑две, с кое‑какими мешкал дольше, но все становил обратно, ничего не заказывая…

Итак, то, что он полагал самым маловероятным, похоже, оказалось единственным подлинным истолкованием событий; однако же, тайн лишь прибавилось, ибо неясными оставались не только причина смерти Филиппа Шлага и его таинственные увлечения, но явилась и новая загадка, как то – человек, возможно обративший его на путь постижения теологических трудов. И в этом случае возникал вопрос – не он ли виновен в гибели ректорского секретаря? Или все же переписчик хоть в одном, но сумел солгать убедительно, и смерть Шлага на его совести?..

– И, – продолжал Курт, стараясь, чтобы его нетерпение не просочилось в голос, по‑прежнему тихий и спокойный, – как давно это началось? Не всегда ведь он был таким, как я понимаю?

– Да, он стал интересоваться такими вещами всего несколько месяцев как… с полгода, быть может.

Полгода. Опять эти злосчастные полгода…

Полгода назад ничего значимого в жизни Шлага не случалось – он не заводил новых знакомств, не покидал Кельна, в самом городе не появлялись подозрительные или хоть в чем‑то примечательные новые люди – кроме самого господина дознавателя Гессе; однако вряд ли можно предположить, что явление нового инквизитора столь противоестественно воздействовало на душу студента, и он ударился в изучение подозрительных и попросту запретных книг. Отчего же вдруг такая перемена?..

И, кроме того, выходит так, что никакой женщины не было, и все свои деньги покойный спустил на то, чтобы получить доступ к книгам.

– Сколько ты с него получил? – спросил Курт, не успев уследить на этот раз за голосом, и вопрос прозвучал резко, отдавшись эхом от каменного свода; переписчик вздрогнул, подтянув к себе колени и вжав в плечи голову, и он повторил уже тише и спокойнее: – Меня интересует общая сумма; не то, что он дал в последний раз, а все.

– Я не помню, честно!

– Понимаю, – уже мягче произнес Курт, кивнув, – точно ты не вспомнишь, прошло много времени; но примерную сумму ты ведь можешь назвать?

– Примерно… – не то переспросил, не то просто повторил Рицлер, неловко переменив позу, и предположил нерешительно: – за сотню талеров… почти две.

Курт подождал продолжения, глядя на него выжидающе, и, не услышав более ни слова, уточнил:

– Всего? Две сотни – всего? За все полгода?

– Может, чуть меньше… Я ведь говорил, что не скажу вам точно; может, сто восемьдесят или сто девяносто… Господи, я не помню…

– Погоди, – оборвал он, и переписчик умолк, впервые за последние минуты подняв взгляд к глазам господина дознавателя. – Я верно тебя понял – за эти полгода твой доход от Филиппа Шлага составил не более двух сотен?

– Да, все так, – кивнул Рицлер настороженно; Курт нахмурился.

– И больше ни за что ты с него денег не брал?

– Нет… я не понимаю…

– А хранить у себя переписанное для него он не просил? – продолжил он; Рицлер испуганно замотал головой, вонзившись ногтями в уже едва не до крови исцарапанные пальцы:

– Нет! И я бы не стал, ни за какие деньги не стал! Но он не просил, честное слово, Господь свидетель, не просил!

Курт поверил не упомянутому свидетелю, коего в данном случае вызвать для допроса было бы проблематично; попросту, после всего рассказанного, лгать в такой мелочи переписчику было незачем. Итак, пусть не женщина, но третье лицо в этой истории все же наметилось; кто‑то, направивший Шлага по стезе теологии, кто‑то, на кого ушли оставшиеся средства из того немалого капитала, что был собран погибшим с соучеников в виде взяток и долгов. Возможно, ради этого кого‑то и было все это – риск засветиться, траты, поиски? Или просто сообщник по увлечению темными делами, у которого на сохранении находятся все те списки, каковых, судя по уже услышанному, было немало, но коих не обнаружили при обыске комнаты покойного…

– Пока это все, – вздохнул Курт, поднимаясь; переписчик подался вперед, глядя почти умоляюще, боясь смотреть в глаза и заставляя себя не отводить взгляда, и все так же шепотом спросил, едва держа себя в руках:

– Скажите мне сейчас, что со мной теперь будет?

– Я не знаю, – не задумавшись, ответил он и, увидев, как побледнело и без того почти бесцветное лицо парня, пояснил: – Если все то, что ты мне рассказал, правда, если ты ничего не скрыл от меня… «если», Отто… Если это – все, в чем ты провинился, то твоя судьба не в моих руках, в этом случае решать, как с тобою быть, будет ректор, и все, о чем тебе стоит беспокоиться, это возможное исключение или лишение должности помощника библиотекаря. Я от души надеюсь, что больше тебе бояться нечего… Нечего, Отто? – уточнил Курт, встретившись с переписчиком взглядом и глядя в его порозовевшие глаза безотрывно. – Или ты еще что‑то хочешь мне сказать?

Рицлер на мгновение замер, то ли не решаясь, то ли не сумев отвести взор, и, прерывисто выдохнув, опустил голову.

– Нет… больше нечего.

– Врет, – убежденно сказал Курт уже на лестнице наверх. – Он не все сказал. Не могу понять, что, но что‑то скрывает. Не назвал какую‑то особо крамольную книжонку? Или утаил, что не один Шлаг развлекался подобными чтениями?

– Уверен? – уточнил Дитрих; он обернулся на ходу, продолжая прыгать через ступеньку, почти бегом:

– Неужто ты веришь ему?

– Пока не знаю. Послушай, aufer nugas,[138] абориген: зайди к Керну, не то он сделает набивной фарш и из тебя, и из меня впридачу.

– Позже, Дитрих, – отмахнулся он, остановившись у выхода на первый этаж, прикрыл глаза, потирая ладонью лоб. – Сейчас мне необходимо сделать еще кое‑что… Не возражай! Primo. Надо обыскать его комнату, пока никто не задумал побывать там раньше нас…

– Я, по‑твоему, первый год на службе? – хмуро осведомился Ланц. – У двери охрана; поставили, как только Густав поведал о твоих геройствах.

– Отлично. Значит, мне нужен этот список; secundo – мне нужны сведения из библиотечной учетной книги. Что, кроме того, что было переписано, он брал для прочтения, по именованиям.

– Вот и скажешь об этом Керну, – просительно подсказал Ланц, взяв его за локоть. – Абориген, давай на доклад, наш старый живодер и без того рвет и мечет. В конце концов, сколько может обер‑инквизитор Кельна дожидаться какого‑то сопляка!

– Плевал я на всех обер‑инквизиторов Германии, вместе взятых, – зло откликнулся он, разворачиваясь к Бруно. – Стало быть, вот что: все в университете знают, кто ты такой, посему никаких сложностей возникнуть не должно…

– Переписать из учетника, что он брал, – предположил тот; Курт кивнул.

– Все до слова. Бегом.

Подопечный невесело усмехнулся, покривив губы в улыбке.

– Доверяешь?

– Бруно, не время сейчас. Бегом, я сказал.

– Керн будет в ярости, – вздохнул Ланц, провожая бывшего студента тоскливым взглядом, и Курт высвободил локоть из пальцев сослуживца, постаравшись сбавить тон.

– Придумай что‑нибудь; в течение часа я к нему явлюсь, но тогда у меня, по крайней мере, будет, что ему сказать… Я возьму курьерского.

– А стремя тебе не подержать? – уже возмущенно вскинулся сослуживец, и он, почти бегом устремившись к двери, не оборачиваясь, крикнул на ходу:

– Выпишите мне praemium[139] – куплю своего.

С конем Курт провозился долго – застоявшийся курьерский, невостребованный в последний месяц, долго не подпускал его к себе, не позволяя оседлать и норовя встать на дыбы, зато по улицам он ринулся, как ветер. Еще некоторое усилие пришлось приложить, чтобы не дать ему рвануть по привычному маршруту – к воротам города, а когда жеребец, разогнавшийся уже через минуту, с возмущением понял, что общежитие университета – конец пути, еще немало сил пришлось потратить на то, чтобы угомонить его, рвущегося в галоп, и вынудить остановиться.

На перечень, и впрямь оказавшийся там, где и сказал переписчик, Курт взглянул мельком, удивленно вскинув брови, и, спрятав лист со списком востребованных покойным Шлагом книг, снова погнал жеребца вскачь, к дому, где некогда снимал комнату бывший секретарь.

– Вы?.. – с растерянным удивлением уточнил хозяин, попятившись от распахнутой двери. – Что‑то стряслось?

– Комната Шлага занята? – спросил Курт, не поздоровавшись, и тот невесело улыбнулся:

– Нет еще. Никто не хочет въезжать на место покойника, которым занялась Инквизиция – страшатся призраков.

– Хорошо, – бросил он, через две ступеньки взбегая по лестнице, успев услышать, как хозяин дома хмуро буркнул:

– Хорошего‑то мало…

В комнате Курт пробыл с полчаса, выйдя в такой задумчивости, что не сразу заметил хозяина дома, столкнувшись с ним на лестнице. Курьерский то ли смирился со своей судьбой, то ли просто ошалел от столпившихся у дома любопытствующих студентов, однако в этот раз сесть на себя позволил сразу и с места взял мягко. Завернув к общежитию и приняв у Бруно перечень бравшихся Шлагом книг, он вернулся в Друденхаус, предчувствуя тяжкий разговор с Керном.

Глава 10

Предчувствия всегда были его сильной стороной – в этом Курт убедился, лишь войдя к начальству. Начальство изволили пребывать в дурном расположении духа, посему первые несколько минут он просто стоял напротив стола, заложив руки за спину, глядя в пол и слушая льющуюся из уст господина обер‑инквизитора приветственную речь.

– И когда я говорю «немедленно», это означает раньше Страшного Суда! – завершил тот, и Курт не выдержал:

– Дело забрать хотите? Забирайте, только прекратите меня распекать за то, что я пытаюсь работать! Забирайте!

– Не могу! – в тон ему крикнул Керн и, встретившись с его ошеломленным взглядом, пояснил уже спокойно: – Точнее – могу. И хочу! Но не буду.

– Почему? – тихо и растерянно переспросил Курт; тот вздохнул.

– Потому что, гордость академии, в твоих сопроводительных бумагах стоит рекомендация от ректора – дать тебе свободу действий, если ты выйдешь на какое‑либо дело сам. Я, вообще, не должен бы тебе этого говорить, чувствую – после этого ты вовсе обнаглеешь… Только не обольщайся: право запретить тебе и дальше самовольничать у меня есть, и передать расследование другому я могу в любой момент. Но пока (пока, Гессе!) я намерен выполнить советтвоего наставника и посмотреть, что будет, если позволить тебе действовать в соответствии с твоими выводами. А теперь я желаю знать, почему я жду тебя полдня.

– Вот, – он подошел к столу, шлепнув перед Керном два листа со списками. – Смотрите. Это – то, что Шлаг читал, это – то, что переписывал. Вы только посмотрите – «Methodus inveniendi specialis»,[140] «Perspicientia veri»,[141] «Anguis septem gyros»…[142] «Causa causarum»![143] Здесь все – или просто труды редкие, или вовсе libri prohibiti![144] Кстати сказать, надо бы обратить внимание на университетскую библиотеку – похоже, прежнего книгохранителя спалили не зря… Но это после… Вы посмотрите на списки! Посмотрите, сколько переписано! Я побывал в комнате покойного, осмотрел все еще раз, обстучал все стены, потормошил каждую дощечку в полу – тайников нет! Значит – где это все?

– И где? – мрачно спросил обер‑инквизитор; Курт выпрямился, отступив от стола, и развел руками.

– Не знаю. Пока я не знаю; но надо найти. Понимаете, ведь все‑таки кто‑то еще есть, кто‑то, о ком мы не знаем – скорее всего, убийца; на нем все сходится. Переписчик сказал, что самую первую книгу Шлаг просил у него неуверенно, словно бы с сомнениями, словно не знал о ее существовании точно, а всего лишь услышал о ней от кого‑то…

– Или где‑то о ней прочел, – возразил Керн, – о таком ты не думал?

– Может, и прочел… – согласился он, стараясь не выдать своей внезапной растерянности; в самом деле, такая мысль ему в голову не приходила. – Но, для начала – где? Почему вообще студента‑медика заинтересовала «Аd ritus sacros spectans»[145] Штейгера? Это редкая книга, сейчас ее не изучают даже на богословском факультете; где он мог о ней прочесть? А главное – чтотакого он мог о ней узнать, что ему вдруг захотелось изучить ее? И еще: Бергман издавался послеШтейгера, стало быть, вопрос – а о нем он откуда узнал?

– По свидетельству переписчика, покойный не раз попросту рылся в книгах, – снова оспорил его Керн. – Мог наткнуться случайно.

– Мог. Но зачем ему вообще все это? Почему?

– Да просто так, – допустил обер‑инквизитор. – Вот взъело его с утра – и все; тебе ли не знать, сколькие из добропорядочных граждан в один прекрасный день свершают то, о чем после заявляют «бес попутал». Может, и попутал, а?

– А где списки текстов? – упрямо возразил Курт, несколько растеряв, однако, значительную часть своей убежденности. – Куда Шлаг дел неимоверное количество рукописных листов – да у него шкаф ломиться был бы должен, а мы нашли всего пару словарей!

– Спрятал.

– Где? – требовательно уточнил он, и Керн кивнул через плечо в окно:

– В подвале брошенного дома. На чердаке университета. Закопал за городом. Выбросил, в конце концов. Сжег.

– Зачем?

– А зачем переписывал?.. – Керн вздохнул, глядя на разом осунувшегося подчиненного, опустил взгляд в два перечня на своем столе и аккуратно сложил их один на другой. – Я не порицаю тебя за рвение, Гессе; но, будь добр, остынь. Твой успех уже в том, что ты убедил меня: дело – есть; sume superbiam quaesitam meritis.[146] Но пока res probata[147] это: труп без следов насильственной смерти или болезни, тайное увлечение покойного всяческой потусторонщиной, очевидец и соучастник этого увлечения. Это – все, что я могу почитать обоснованным. Остальное пока ничем не доказано и ни из чего не выводится.

– Но ведь нельзя же на этом прекратить расследование… – уже не столь решительно возразил Курт. – Что же получается – переписчик крайний за неимением лучшего? Caper emissarius?[148] Приговорить как соучастника и закрыть дело?

– А ты что же, Гессе – предлагаешь отпустить парня?

– Нет, конечно, – уже уныло отозвался он. – Он не все рассказал, в этом я убежден. Может, Шлаг открыл ему, почему увлекся мистикой, а может, он сам о чем догадывается, или что‑то еще – но он врет, говоря, что не понимает, в чем дело…

– И? – Керн, упершись локтями в столешницу, чуть подался вперед, глядя на него сквозь прищур, – договаривай, я же вижу… – он усмехнулся, – что и ты сказал не все. Что у тебя на уме? Хочешь разрешения на жесткий допрос? Так?

Курт поморщился, снова потупив взгляд, ковыряя носком сапога камень пола, и, наконец, поднял глаза к начальству.

– Наверное, – нехотя кивнул он. – Если иначе говорить не будет.

– Ну, а если так, Гессе, – предположил Керн. – Ты припрешь его к стенке, и он тебе расскажет, положим, что Шлаг подался в эту чертовщину, прости Господи, чтобы «найти истину, каковой не осталось в проповедях священства и деяниях монархов», как это бывает в девяноста случаях из ста, или, вариант – «которую скрывают от народа»; я сам такое слышу полвека свей службы. И что дальше?

– А тот, кто совратил его на это? Его ведь надо найти, он…

– … убийца? Почему?

Курт ответил не сразу; от его пыла, с которым он почти ворвался к начальствующему, мало что осталось, задор миновал, уступив место сомнениям, к коим он и без того бывал излишне склонен и в более ясных ситуациях.

– Но обстоятельства смерти Шлага… – начал он и осекся, увидев, как Керн снова разразился тяжким вздохом.

– Если он упражнялся в мистических занятиях, – напомнил обер‑инквизитор почти сочувствующе, – смерть он мог принять от чего угодно.

– Что – суккуб усосал? – бросил Курт с внезапной злостью, тут же прикусив язык, однако начальство, похоже, свой гнев излило на первых минутах беседы и теперь было расположено к снисходительности.

– Да хотя бы, – улыбнулся Керн, пожав плечами. – Как знать, чт оименно из всей этой писанины его заинтересовало. Ты сам‑то хоть что‑нибудь из этого читал?

– Да. Всё.

– Значит, должен понимать – то, что ты сейчас высказал в качестве шутки, вполне может иметь место как правда жизни. Вот так‑то.

Курт умолк вовсе, понимая, что больше ему сказать нечего, что по всем правилам логических рассуждений Керн прав, но никак не мог просто развернуться и выйти, все еще тщась подобрать слова, дабы разъяснить начальству свои сомнения. Выждав с минуту, тот снова взял со стола два листка со списками именований книг, глядя в строчки задумчиво, и, наконец, посмотрел подчиненному в лицо.

– Думай, Гессе. Или приглашай к дознанию старших; расследование – не поле для состязания, и твое ярое желание выказать, на что ты способен, делу не поможет.

– Вопрос не в самолюбии, – возразил Курт твердо. – И я бы не отказался от помощи, но ни Дитрих, ни Густав попросту сами не знают, чем могут мне помочь, потому что не видят дела; а я вижу. Никто не заметил причин к самом удаже началу этого дознания, а я заметил. И сейчас никто не видит, куда идти и что делать, даже…

Он запнулся, и Керн с усмешкой склонил голову набок, заглянув ему в глаза:

– Ну? «Даже вы», хотел ты сказать?

– Да, хотел, – поколебавшись мгновение, кивнул Курт решительно.

– А ты знаешь, что делать? Кроме того, чтоб подвесить переписчика?

– Знаю. Надо поговорить еще раз с соседями и другом Шлага, со студентами с богословского факультета, узнать, не заводил ли он пусть не дружбы, но короткого знакомства с кем из них. Быть может, вы и правы, может быть, и не человек повинен в его гибели, но я хочу знать, не предполагать, не догадываться – знать! что загадочный третий в этой истории виноват лишь в том, что подтолкнул его к мысли прочесть пару любопытных книг. Или – что прав я, пусть и частью, и этот третий… так скажем… виновен в сознательном и умышленном направлении бывшего секретаря на опасный путь. Или я все же прав всецело, и он убрал соучастника своих таинств, потому что тот стал сверх меры неосмотрительным. Или по еще какой причине.

– Бог с тобой, действуй, – махнул рукой Керн, снова бросив перечни книг на стол. – Это, конечно, до сей поры не видано, чтобы следователи второго ранга были на побегушках у новичка, однако не стесняйся обратиться к старшим. Пусть эта jugum impiorum[149] поможет если не дельными мыслями, то хоть исполнением, если тебе взбредет какая идея. Посмотрю, в самом деле, на что ты способен и прав ли был твой наставник, ставя такую лестную пометку к твоим рекомендациям.

– Но мне все равно нужно дозволение на жесткий допрос Отто Рицлера.

Керн вздохнул, разведя руками и отмахнувшись от него разом, и кивнул:

– Ну, что ж… «Necessario recurrendum est ad extraordinarium, quando non valet ordinarium»;[150] так?..

– Это – «да»?

– Да. Если сочтешь нужным. С двумя условиями.

Курт покривился, переступив с ноги на ногу, и пробормотал едва слышно, не удержав раздражения:

– В этом я и не сомневался…

– А ты что думал? – вскинул брови тот. – Что я вручу тебе ключ от подвала со словами «у вас два часа, развлекайтесь»?.. Два условия, Гессе, и это не обсуждается. Первое. При допросе должен присутствовать Густав или Дитрих.

– Это в порядке вещей, – согласился Курт. – В этом нет ничего особенного.

– Хорошо, что ты это понимаешь. И второе. Протокол допроса. Без сокращений, детальный, четкий, внятный. Понял меня, Гессе?

– Да, – кивнул он с облегчением; требования Керна были вполне благоразумны, не оказавшись, вопреки его опасениям, чем‑то неисполнимым и необычным, употребленным лишь к нему – начальство лишь дало понять, что не дозволит ему пренебрегать установленными предписаниями. – Это все? Я могу идти?

Керн лишь молча отмахнулся, с заметной усталостью прикрыв глаза, и он поспешил удалиться, дабы не дать возможности припомнить новую тему к разговору, однако все же не сумел выйти ранее, чем уже в спину настигло:

– Жду письменного отчета к утру.

Курт остановился на пороге, неспешно развернувшись; секунду раздражение противоборствовало в нем с чувством такта, предписанного при общении с вышестоящим и вколоченного годами дрессировки в академии, но, в конце концов, победила злость.

– В скольких экземплярах? – уточнил он язвительно; Керн нахмурился.

– Хочу задать тебе вопрос, – оповестил обер‑инквизитор, глядя недовольно из‑под насупленных бровей. – Сколько времени ты провел в архиве этой зимой? Ну, – подстегнул Керн, не дождавшись реакции от растерявшегося подчиненного, – я задал вопрос, Гессе. Не слышу ответа.

– Я не помню… Много… – пробормотал он, пытаясь осмыслить, чем ему грозит столь внезапный интерес начальства.

– Много. Протоколы перечитывал, верно? А знаешь, почему ты смог это сделать? Потому что некогда некто не хамил вышестоящим при их справедливом и логичном требовании, а садился за стол и добросовестно писал, усердствуя сделать это как можно лучше. Посему, когда я жду отчета, ты обязан поступать так же, ибо это не моя блажь и не извращенная grapheocratia,[151] и если понадобится, Гессе, ты напишешь и в десяти, и в ста экземплярах. Ясна моя мысль?

– Да, – отозвался Курт почти устыженно. – Всецело. Я составлю отчет к утру.

В коридор он вышагал медлительно, покинув там, за дверью, перед столом Вальтера Керна, остатки своего азарта, с которым направлялся сюда – то ли ведро ледяной воды, коим оказались возражения начальника, остудило его пыл, то ли он попросту устал, и виной его внезапной апатии было самое обыкновенное утомление; не считая неполного часа, что ему удалось урвать перед допросом переписчика, он почти не спал после сегодняшней ночи.

– Что – снял с тебя стружку старик? – усмехнулся Ланц, столкнувшись с ним на выходе из башни Друденхауса. – Я гляжу, ты уже не такой самодовольный.

– Напротив, – возразил Курт с приветливой улыбкой, выходя следом за сослуживцем в знобкие апрельские сумерки. – Отдал мне вас с Густавом на посылки; credo – чтоб вы, наконец, занялись делом.

– Добро пожаловать в команду проклятых, – глумливо поклонился Бруно. – Будет занятно послушать, как он повелит «бегом» инквизитору второго ранга…

– Пусть рискнет своим значительно пошатнувшимся здоровьем, – хмыкнул Ланц, обратившись снова к Курту. – Марта приглашает тебя сегодня к ужину; явишься?

Он размышлял всего мгновение, внезапно лишь сейчас осознав, что даже не сомневался в том, где проведет сегодняшний вечер…

– Знаешь… – откликнулся Курт, глядя в сторону и чувствуя на себе иронично‑сочувствующий взор Ланца. – Я сегодня… занят.

– И завтра наверняка тоже, – бросил тот с усмешкой, уходя. – Так держать, абориген; не осрами чести Конгрегации.

Курт поморщился, едва смирив гневный ответ; тот факт, что о его личной жизни стало ведомо едва ли не всем и каждому в первый же день, раздражал его и почти приводил в бешенство, а местная поговорка о «двух студентах», способных уведомить половину Кельна, намертво завязшая в мыслях, наводила на размышления о том, как теперь его встретят в «Веселой Кошке» и не увенчается ли его очередной визит в это место сбора, прямо сказать, не особенно церемонных личностей не пристойной для инквизитора дракой с кем‑либо из слушателей университета…

– Просто не обращай внимания, – посоветовал Бруно, будто подслушав его мысли.

– Свободен, – не ответив, бросил Курт, ощущая невнятное ожесточение на слова подопечного, и, не оборачиваясь, зашагал прочь.

По узким грязным улочкам он ступал медленно, глядя под ноги с неприятным чувством свершаемого предательства. Он не сомневался в том, что, если б не дом за высокой каменной оградой, сегодня, невзирая на утомление, он направился бы в трактир студентов, отыскав там представителей богословских курсов и переговорив с каждым, опросил бы приятелей покойного, побеседовал бы с соседями – время еще дозволяло визиты, да и после приличествующего посещениям часа Знак следователя позволял постучаться в уже запертую на ночь дверь и поднять кого угодно с постели, дабы задать интересующий его вопрос. И теперь, приближаясь к заветному дому, Курт чувствовал себя словно бы берущим взятку, преподнесенную Судьбой, предложившей забросить сегодня службу в обмен на ублаготворение собственных желаний…

На этот раз он даже не успел постучать – дверь в стене растворилась, лишь только Курт остановился подле нее и поднял руку; и ожидать в приемной зале этим вечером тоже не привелось – горничная, в чьих глазах ему почудилось насмешливое понимание, провела его сразу наверх, ничего не спрашивая и не говоря, словно бы его приход сюда сегодня был чем‑то само собою разумеющимся, чем‑то заурядным и не подлежащим сомнению. И по тому, как взглянула на него Маргарет, Курт понял – и она тоже не сомневалась в том, что сегодня он будет здесь.

Оставшись наедине, они стояли неподвижно несколько бесконечных мгновений, глядя друг на друга и не говоря ни слова, а потом просто бросились друг другу навстречу, и Маргарет повисла на его шее, впившись в губы до боли.

– Словно вечность не виделись… – прошептала она, отвлекшись лишь спустя минуту и опустив голову ему на плечо; Курт зарылся лицом в золотистые волосы.

– Все уже знают, – тихо сообщил он. – Мне, наверное, сегодня не стоило приходить… но я хотел увериться, что мне все это не привиделось.

– «Знают»… Ну и пусть, – отозвалась Маргарет решительно, отклонившись назад, и он снова утонул в фиалковых глазах. – Меня это не заботит. И сюда ты можешь приходить, когда пожелаешь, когда только придет в голову – во всякое время дня и ночи; может быть, мне просто ст оит вручить тебе ключ от калитки…

– Не считаю, что это хорошая идея, – поморщился Курт со вздохом. – Это будет уже верхом наглости даже для таких, как мы с тобой.

– Будь на моем месте мужчина, над этим никто и не задумался б…

– Будь на твоем месте мужчина, – улыбнулся он, – задумался бы я.

Маргарет тихо засмеялась, высвободившись из его рук, и нахмурилась, глядя на перевязанное предплечье.

– Значит, правда, – вздохнула она, и Курт уточнил, чуть отступив назад:

– Что?

– Я слышала, что сегодня ты арестовал университетского помощника библиотекаря и был ранен при этом. Он сопротивлялся?

– Нет, арест вправду был, но это – по собственной неосторожности… Неужто уже всем известно?

– Разумеется; в университетский сад выходят окна общежития и учебной части – чего же ты ожидал? Пара десятков глаз следила за твоей погоней, теперь все всем пересказывают с детальностями – как видишь, даже приукрашивая… Скажи, это связано с расследованием гибели того юноши, да? Он убийца?

– Пока не знаю, – согнав улыбку с лица, вздохнул Курт, ощущая, как внезапно снова пробудилась, начиная буравить лоб, еще не боль, но ее назойливый предвестник; он прикрыл глаза, тщетно пытаясь утихомирить точащего мозг огненного червя. – Все возможно.