Текст книги "Конгрегация. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 196 страниц)

– И ты согласилась. Создала союз с братоубийцей и насильником.

– Ты так плохо знаешь меня? – уже без злости, с усталым отвращением, возразила Маргарет. – Ты полагаешь, я вот так просто могла забыть обо всем, что он сотворил?.. Разумеется, это было самонадеянным с моей стороны, но – я согласилась; однако не потому, что простила ему смерть отца и его измывательства надо мною. Тогда я решила – пускай. Пусть думает, что прельстил меня всем этим, я буду делать вид, что помогаю ему, а тем временем буду помогать себе. Как иначе женщина может достичь в нашем мире чего‑то, как не через мужчину?

– Да, – согласился Курт с тяжелой усмешкой. – Это я уже понял.

– Прекрати, наконец. Разве моя откровенность сейчас не есть свидетельство моей искренности к тебе?

Он встряхнул головой, прикрыв глаза, и почувствовал осторожное касание узкой ладони к своему плечу.

– Прости, – вздохнул Курт, через силу улыбнувшись. – Просто я, кажется, узнал слишком много. Больше, чем хотел…

– Выслушай теперь до конца, – возразила Маргарет, пересев ближе и, обняв, склонила голову на его плечо. – Теперь яхочу рассказать все, чтобы ты не затаил сомнений, чтобы понял меня… Тогда я просто решила играть с ним, – продолжила она тихо. – Разумеется, я понимала, что он это видит, и это осознавал каждый из нас – то, что мы держим нож у спин друг друга, и весь вопрос в том, кто сумеет выбрать нужный момент, чтобы ударить первым. Он устроил мою жизнь – титул пфальцграфини; ведь племянница герцога – это всего только племянница…

– Смерть твоего мужа – тоже часть игры?

– Нет. В том и была прелесть положения, что мужа он мне нашел крайне удобного – тот не мешался в мою жизнь, я – в его; ему была нужна единственно свобода и красивая жена с состоянием. Я занималась своими книгами, он – женщинами и посещением трактиров, что, в конце концов, и довело его до смерти. Ты ведь знаешь эту историю, верно? – уточнила Маргарет с невеселой усмешкой. – Пфальцграф фон Шёнборн отправился на тот свет в непотребном виде, переломив себе позвоночник при падении с двух ступеней трактира… Смерть, достойная всей его жизни. Безыскусная и пошлая.

– И какова же конечная цель игры? – спросила Курт, осторожно обняв Маргарет за плечи. – Занять трон? Это смешно.

– Не так смешно, как тебе кажется, – возразила она со вздохом. – Что до меня, милый, то я просто стремлюсь выжить, а для этого я должна подняться так высоко, как только хватит у меня сил. Если в государстве действует контроль, надзирающий за жизнью обитающих в нем, надо стать его частью, дабы обезопасить себя. Этого ты ведь не можешь не понимать. Ты сам его часть.

– Выходит, – подвел итог Курт, – все‑таки в этом заключается моя роль. Провести тебя в те сферы, которые смогут контролировать Конгрегацию.

– Снова повторю: все непросто. Нет, теперь я не думаю о тебе лишь как о своем орудии – ведь ты сам это видишь. Ты ведь знаешь это, понимаешь, пусть и продолжаешь вести себя так, словно сомневаешься в этом. Но ведь так сложилось, что ты – здесь. Ты со мной. Быть может, это судьба. Я помогу подняться тебе, а ты – мне; и не надо смотреть на меня так. То, что я предлагаю тебе, не есть предательство всего того, чему ты служишь. В том мире, где для тебя существует лишь Бог и Дьявол, все намного сложнее, милый. Поверь. И при всех своих переменах, при всей… мягкости в сравнении с прошлым, Конгрегация даже сейчас слишком прямолинейна и беспощадна.

– Довольно, – оборвал он тихо. – Маргарет, хватит, это в самом деле слишком много для одного вечера откровений.

– Ты сам желал знать все, – заметила та; Курт прикрыл ее губы ладонью.

– Довольно, – повторил он. – Как я уже сказал – я узнал слишком много. Раньше, чем я обдумаю сказанное тобою, я не готов говорить о чем бы то ни было еще.

– Хорошо, – покладисто согласилась Маргарет. – Давай говорить не будем. Как ты верно заметил – впереди половина ночи. Всегополовина.

Глава 20

В Друденхаусе Курт осмелился показаться лишь спустя три дня; стражи косились в его сторону, одаривая свинцовыми взглядами, однако дороги не преграждали и обращались по‑прежнему почтительно. Встреченный в коридоре Ланц прошел молча, будто мимо бесплотного и незримого призрака, а Керн, когда Курт вошел в его рабочую комнату, не поднимаясь, лишь тяжело вздохнул:

– Явился…

Единственным, кто все еще не оставлял попыток «образумить» его, оказался Бруно, чьи нравоучения принимали все более вид духовнической проповеди. День, проведенный в Друденхаусе, был невыносимо долгим и тяжелым; подопечный оказывался всюду, куда бы он ни шел, и в конце концов, когда наставления настигли его уже дома, Курт развернулся, зло оборвав:

– Довольно!

– Почему? – не унялся подопечный. – Потому что знаешь – я прав? Потому что понимаешь, что поступаешь неверно, и…

– Довольно, – повторил он уже чуть спокойнее. – Я сделал свой выбор; это – понятно?

– Выбор… – повторил Бруно. – Видел бы ты себя сейчас. Ты говорил мне о любви; какая, к черту любовь! Ты словно исполняешь работу, которая бесит тебя, выматывает, но которую необходимо делать! Пойми же, она тобой попросту пользуется, а когда‑нибудь, когда ты будешь не нужен, ударит в спину!

– Что же, – усмехнулся Курт, – к этому мне не привыкать.

– Ну, все, с меня хватит, – зло выдохнул подопечный, приблизившись к нему двумя широкими шагами, остановился, сжав кулак. – Я терпел твои издевки, пока мог. Пока чувствовал себя неправым. Но мое терпение лопнуло.

– Я в ужасе.

– Надо было дать тебе сдохнуть, – с чувством выговорил Бруно. – Лучше бы тебе сгореть в том треклятом замке. Ты же… Черт, ты был первым человеком из всех, кого я знал, который действительно верил в то, что делал, был готов ради своего дела на все, включая потерю собственной жизни! Только потому я и пошел за тобой – хотя мог попросту развернуться и уйти, только потому я и рисковал – потому что мне казалось, что я спасаю человека, достойного уважения. А ты…

– Напомни мне, – устало отозвался Курт, – кто неполный год назад готов был едва ль не удавиться, когда оказался среди нас? Кто бесился при одном лишь слове «Конгрегация»?

– За этот год я многое увидел. И многое понял, а вот ты, кажется, растерял остатки мозгов!

– Знаешь, тебе прямая дорога в академию с такими мыслями, – посоветовал Курт с усмешкой. – Ты как раз для нее – одинокий, преданный и никому, кроме нее, не нужный. Подай прошение; может, примут?

– А может, я так и сделаю, – понизил голос Бруно, и он приподнял брови в наигранном изумлении:

– Вот даже как оно? Ну, что же, может, ты свою мечту еще исполнишь в будущем и все‑таки запихнешь меня обратно в огонь.

– Неужели все до того далеко зашло? – почти с состраданием проговорил подопечный. – Неужели вот так, за неделю, ты настолько резко переменил всю жизнь?

– Я уже говорил тебе, почему и что я изменил, повторяться не хочу. Я полагал, ты поймешь меня проще, чем другие; но если нет – как знаешь. Я не обязан перед тобою оправдываться, я вообще ничем тебе не обязан.

– Нет, обязан, – возразил Бруно твердо и, перехватив его взгляд, усмехнулся. – Что? В чем дело? Непривычно слышать от меня напоминание о том, о чем я до сих пор молчал?

– Вот об этом, к примеру? – уточнил Курт, вскинув руку в перчатке; тот рванул ворот рубашки, открыв плечо, и полуобернулся к нему спиной.

– Нет, вот об этом, – пояснил Бруно негромко, и он умолк, глядя на широкий, в ладонь, старый шрам ожога – от плеча до лопатки. – У меня теперь тоже, знаешь ли, есть своя Печать. Когда я тащил тебя по первому этажу – уже беспамятного, сверху рухнула балка. Горящая. Эта дерьмовина к черту разнесла бы тебе череп, если бы я не подставился, не говоря о том, что из тебя получился бы первоклассный инквизитор на ребрышках. Я молчал об этом – до сих пор. Я терпел все, от насмешек до мордобоя, но, как ты сам сказал, сколько еще я должен расплачиваться за старые грешки? Спасенная жизнь, как мне кажется, ценнее попорченной шкуры, посему я с тобой расплатился даже с лихвой и, черт возьми, ты мне – обязан.

– Я это запомню, – спокойно на удивление себе самому ответил Курт. – И раз уж мы снова подняли эту тему, раз уж начали говорить открыто… Я тебе благодарен. Всегда был благодарен. И именно потому дам совет от чистого сердца: не связывайся с Конгрегацией. Ты многое узнал за этот год, сказал ты; Бруно, ты и половины не знаешь. А когда узнаешь, будет поздно.

– Я знаю довольно для того, чтобы не послушать твоего совета.

– Как угодно, – вздохнул Курт, отмахнувшись. – Ты взрослый человек и отвечаешь за себя сам, а я – отвечаю за себя и за то, что делаю, посему оставь свои попытки направить меня по прежнему пути… Желаю успехов на новом поприще. А теперь выйди из моей комнаты – я хочу спать.

Подопечный вышел, ничего более не сказав, и так же, не прощаясь, тем же вечером покинул дом матушки Хольц, перебравшись в общежитие Конгрегации в Друденхаусе. Спустя день идейныйосведомитель из университета упомянул, что в студенческом трактире произошла драка между Бруно и кем‑то из завсегдатаев; причины остались неназванными, однако услышанный осведомителем выкрик «изуверов прихлебатель», направленный в сторону подопечного, наводил на вполне конкретные мысли. Студенческое сообщество и Кельн вообще поделились на три неравные части: на тех, кто полагал следователя, доказавшего невиновность задержанной, изменником, тех, кто искренне в нее поверил и тех, кто предпочитал пожимать плечами, говоря, что судить не их дело. Сам осведомитель, сдав сведения, еще долго переминался с ноги на ногу, договаривая ненужные детали, и явно ожидал услышать ответ на свой невысказанный вопрос. Когда же, наконец, на вопрос, заданный уже прямо, Курт попросту бросил «не твое дело», тот почти презрительно отозвался «понятно» и, не откланявшись, вышел. Более никто из тайных сослужителей Конгрегации в Кельне к нему ни разу не являлся, при встрече отводя взгляд и делая вид, что не замечают идущего посреди улицы майстера инквизитора.

Всю неделю, прошедшую с того дня, как Маргарет покинула стены Друденхауса, Курт ощущал себя так, будто держит громаду обеих башен на своих плечах, снова впав в бессонницу и сумрачность, однако сейчас это не имело ничего общего с тем туманящим чувством, что лишало его сна еще так, казалось, недавно. Разговоров, подобных тому, первому откровенному разговору с Маргарет, было еще множество, и мир, который постепенно приоткрывался ему, разбивал в прах все слышанное ранее от наставников, все, прочтенное в книгах академии. Черное и белое, составляющее его прежнюю жизнь, словно растворялось, как растворяются чернила на брошенном в воду плохо выделанном пергаменте – медленно, но неуклонно…

Они виделись каждый вечер, возвращаться на ночь в комнату, снятую у матушки Хольц, Курт фактически перестал; хозяйка косилась в его сторону со сложной смесью боязни и жалости, Береника, здороваясь вполголоса, пробегала мимо, когда им доводилось столкнуться на лестнице, хотя смотрела преданно и с благодарностью за спасение из тюрьмы Конгрегации, коим, как она искренне полагала, обязана была ему. Маргарет тоже становилась все задумчивее, все чаще прерывая их беседы настоятельно, приятно, но не к месту; Курт не настаивал, боясь разрушить то единение, что воцарилось после всего произошедшего, единение, какового не было раньше – тесное, стойкое, близкое. И когда, наконец, в его жилище предстала ее новая горничная с просьбой явиться немедленно, он сорвался тотчас, предчувствуя нечто неясное, но значительное, то, о чем она думала все эти дни и о чем не говорила.

Прислуга в доме за каменной стеной привыкла к его появлению, не осведомляясь никогда о цели его визитов, не предлагая ожидать в приемной зале, не провожая в комнату – просто отпирали дверь, пропуская его, и уходили, точно являлся хозяин после недолгой отлучки по делам. Ничто не переменилось и в этот день – Курт все так же прошел к комнате Маргарет сам, вошел, прикрыв за собою дверь, и остановился, сразу поняв по ее взгляду, по напряженной, прямой, словно жердь, спине, что сегодня должно произойти нечто и впрямь особое.

– Что‑то случилось? – спросил он настороженно, когда их обычный поцелуй при встрече затянулся чуть дольше, показавшись ему чуть более жгучим и будто прощальным; Маргарет отступила, глядя ему в глаза – пристально, внимательно, но снова безо всякой попытки проникнуть помимо его воли, без натиска.

– Ты веришь мне? – спросила она тихо и, увидя его нахмуренные брови, повторила, повысив голос: – Просто скажи: ты мне веришь?

– В чем? – уточнил Курт; та тряхнула головой:

– Не думай о мелочах – во всем. Спрошу иначе: ты мне доверяешь?

Он думал всего мгновение, даже не думал, а словно привыкал к этой мысли, словно она уже зарождалась в сознании и прежде, пока еще неосознанная и неопределенная, но явная…

– Да, – отозвался он, не колеблясь, и Маргарет опустила голову, вздохнув.

– Я так и думала, – произнесла она тихо, выпустив его руки. – Спасибо.

– Что‑то случилось? – спросил Курт снова, и она быстро, словно летя, прошагала к столу, где рядом с обычным кувшином с водой стояла крохотная бутылочка, более походившая на пузырек с лекарственным снадобьем или ее благовониями.

– Если ты правда веришь мне, – не глядя в его сторону, заговорила Маргарет все так же негромко, – если доверяешь мне, ты сделаешь то, о чем я сейчас попрошу тебя. Сделаешь?

Курт медленно прошел к столу, глядя на пузырек из тонкой светлой глины, закупоренный плотно и крепко, и осторожно коснулся пальцем узкого горлышка.

– Это я должен выпить? – спросил он хмуро; Маргарет улыбнулась – натянуто, едва заметно.

– Милый, я не причиню тебе вреда, ты ведь знаешь это. И ты сам только что, не задумавшись, сказал, что доверяешь мне. Кроме того – ну, рассуди, ты шел в мой дом на глазах всего города, неужто ты полагаешь, что я стану травить инквизитора в собственном жилище?.. Прошу, сделай, как я говорю.

– Если для тебя это важно…

– Это важно для нас обоих, поверь.

Курт стоял неподвижно еще мгновение, рассматривая крохотную бутылочку, а потом решительно взял, выдернул пробку и, не колеблясь, опрокинул в рот, ощутив слабую горечь. Привкус был знакомым – до боли…

Голову повело в сторону раньше, чем он успел поставить пузырек обратно на стол, а в следующее мгновение руки онемели, и подле себя Курт услышал стук выпавшей из пальцев и разбившейся о камень пола глины.

– Как ты могла… – с усилием вытолкнул он онемевшими губами; Маргарет подступила к нему, подхватив за плечи, когда подогнулись колени и комната перед глазами закружилась.

– Верь мне, – успел он услышать прежде, чем тьма охватила сознание – внезапно, точно кто‑то задул свечу в темной комнате, и ночь ворвалась в мир, поглотив окружающее и его самого.

***

Беспамятство отступило не так мгновенно, но все равно стремительно, возвращая к реальности, однако не давая уйти из мрака; в голове прояснело почти тотчас, и стало видно, что мрак вокруг него рукотворен – просто глаза обхватывала непроницаемая широкая повязка. Курт вскинул к лицу руку и вздрогнул от явственного, но негромкого шепота, отдавшегося перекатистым эхом.

– Не стоит этого делать, майстер инквизитор.

Он вздрогнул снова, повиновавшись без раздумий и сразу, опустив руку и поняв, что сидит, почти полулежит, на глубоком изогнутом стуле с подлокотниками. Очнувшийся мозг отмечал, что вокруг пахнет сыростью и землей, камнем с плесенью, под ногами шуршат по камню же мелкие песчинки; каждый звук разносился во все стороны, вверх, отдаваясь от близких стен и возвращаясь…

– Чей это подвал? – спросил Курт, помимо воли тоже говоря чуть громче шепота; впереди прозвучал тихий смешок.

– Вы быстро опомнились; Маргарет была права – вы сильный юноша.

– Прежде, нежели я смогу оценить вашу verba honorifica[225] по достоинству, я хотел бы знать, что происходит, кто вы и что я делаю здесь. Где «здесь», спрашивать более не стану – судя по моему положению и тому, как я тут оказался, вы мне этого раскрывать не намерены.

– И дерзкий, – докончил шепот; голос был неопределимым – явно мужским, однако сказать, человеку каких лет он принадлежит, Курт затруднялся.

Он затруднялся даже с тем, чтобы задуматься над этим, да и над многим другим тоже – думать было мучительно трудно, и ощущение это напоминало тот туман, что владел его сознанием месяц назад, когда его мысли, чувства, его суть были в руках правившей им женщины. Курт провел языком по нёбу, ощущая тень привкуса, оставшегося от предложенного ему питья и показавшегося таким знакомым; припомнилось «пиво по семейному рецепту», коим потчевали его год тому назад. Тогда, тому человеку, не удалось заставить его действовать по‑своему; но теперь, кажется, доза была много выше, отсюда и неясность, нечеткость во владении мыслями…

Что это? Проверка? Маргарет засомневалась в его искренности? Почему? И кто проверяет? Для чего? Чтобы убедиться в том, что он не намерен написать на нее доноса? Глупо…

– Не столь уж глупо, юноша, – возразил шепот и, когда он вздрогнул опять – от неожиданности и испуга – пояснил: – Не упирайтесь. Я все равно увижу ваши мысли, прочту их, распозн аю, пойму, соответствуют ли они вашим словам и делам. Евангельская истина о том, что можно узнать людей по их поступкам, не вполне соответствует правде; делать вы можете одно, но думать при этом прямо противоположное…

– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал Курт, стараясь владеть голосом, стараясь не позволить этому неведомому шепоту поселиться в его разуме; тот вздохнул.

– Вы задали их слишком много; кроме того, майстер инквизитор, вы ведь понимаете, что вы здесь в первую очередь для того, чтобы на вопросы отвечать.

– Меня опоили снотворным снадобьем, привезли неведомо куда, не позволяют видеть собеседника, я не знаю, что происходит; вот что я вам скажу: в такой ситуации у меня не возникает желания отвечать кому бы то ни было на что бы то ни было. По меньшей мере, это повод задуматься над доброжелательностью людей, поступающих со мною подобным образом, а отсюда неутешительный вывод: с какой стати я должен быть честным с теми, кто желает мне зла?

– Зла вам никто не желает; не смотрите на меня как на врага.

Он усмехнулся.

– Я не могу на вас смотреть – никак. Физически.

– Бросьте; ведь вы понимаете меня. Вы упертый человек, майстер инквизитор… Что же, придется мне сделать первый шаг и ответить на часть ваших вопросов. Что происходит, и что вы делаете здесь, спросили вы? Происходит, как вы весьма верно догадались сами, проверка – удостоверение в вашей искренности, в вашей правдивости. Вопрос о том, что вы тут делаете, оставляю без ответа, ибо ответ будет повторением только что сказанного. Еще один ваш вопрос был – кто я. На него я тоже не стану отвечать впрямую, ибо это не суть важно.

– А что тогда важно?

– Важно, – вкрадчиво пояснил шепот, – выйдете ли вы сегодня отсюда.

– Не слишком располагает к доверию, – заметил Курт; шепот засмеялся.

– Это я понимаю. Но ничего, доверие между нами установится несколько позже и будет – я далек от иллюзий – несовершенным. В этом мире вообще весьма мало совершенства. Я бы сказал, его вовсе нет – лишь намеки на него.

– Это я уже понял, – вздохнул он с болью и услышал такой же тяжелый вздох от человека напротив.

– Не стоит таить зло на Маргарет, юноша. Если вы оставите в стороне свое самолюбие и вполне понятное, но неуместное чувство оскорбленного мужского достоинства, если задумаетесь над произошедшим с вами спокойно, вы поймете, что в ее действиях сегодня не было ничего вредоносного. Так меня впервые видят почти все. Точнее, – снова тихий смешок, – слышат. Когда‑то на вашем месте сидели многие.

– И Маргарет?

– Довольно вопросов, – оборвал его шепот, и в мозг словно толкнулась крепкая, сильная ладонь, отстранившая его от не нужных сейчас мыслей, вопросов, желаний; Курт встряхнул головой, отгоняя морок, зажмурился под плотной повязкой, дабы изгнать из рассудка то, что ему не принадлежало, что не было его частью и не должно было становиться. – Вы напрасно противитесь, – продолжал голос тихо. – Все прошло бы легче, если бы вы просто позволили взглянуть на себя.

– Увольте, – возразил Курт напряженно, вцепившись пальцами в деревянные подлокотники. – Мои мысли – это мое Я, а его я раскрывать не намерен. Ни перед кем. Это моя собственность, если угодно.

– Ничего, – покладисто согласился собеседник, и ему вообразилось, что тот даже отмахнулся легкомысленно. – Я все равно вижу ваши чувства; их вы скрыть не можете, как бы ни старались.

– Вот как? И что же вы видите?

– Это последний вопрос, на который я отвечу – просто для того, чтобы вы не строили иллюзий на свой счет. Вы действительно довольно сильный юноша, в вас нет ни грана магических сил, вы совершенно ни на что не способны, однако вы весьма крепкий. Но от меня вам не удастся скрыть то, что в вашем сердце, в крови, в нервах. Вы ощущаете злость – оттого, что беспомощны и не можете это изменить. Раздражение. Вы оскорблены и – подавлены. Как бы вы ни старались держаться героем, вы в смятении; хотя, отдаю вам должное, не в панике. Но вы боитесь. Не вскидывайтесь, не говорите, что это неправда, я знаю, что это так. Вам страшно, майстер инквизитор… А теперь, когда я и без того уже сказал много, мы с вами перейдем к основной части нашего… свидания, ради чего, собственно говоря, вы и здесь. Сейчас инквизитором буду я; я стану задавать вам вопросы, а вы – отвечать на них. Но не вздумайте лгать мне. Я это увижу.

Курт не ответил, не сказал ничего, подавляя волну бешенства; человек напротив вздохнул.

– Я вижу, вы все поняли. Последнее, что я хотел бы сказать вам: мои вопросы могут вам показаться излишне нескромными, однако советую забыть о стеснении и даже на них отвечать искренне.

– Любите на досуге подслушивать под дверью спальни? Внутрь уже не пускают? – осведомился он, и голос засмеялся.

– А вы мне уже нравитесь… Но – будет. Давайте говорить серьезно. Ответьте мне на первый, самый важный вопрос, майстер инквизитор: почему вы изменили результаты своего дознания?

Курт поджал губы.

– Не понимаю, о чем вы, – ответил он, осознавая вместе с тем, что это вышло неискренне и фальшиво, что собеседник не может не увидеть столь откровенную ложь; в мозг ударила волна слабости, и шепот стал строже.

– Не надо; я же просил – не надо лгать мне, юноша. Кроме того, об этом судачит половина Кельна, посему то, о чем мы говорим, тайной быть не может. Уж не для меня, по крайней мере… Итак, почему вы это сделали?

Курт молчал; ответить как д олжно не мог повернуться язык, ибо сказать такие слова незнакомцу, постороннему, чужому было просто невозможно…

– Надо же, – усмешка в голосе была почти печальной. – Однако и в наше время любовь еще что‑то значит. Поразительно.

– В таком случае, – зло оборвал Курт, – может, прекратите над этим насмехаться?

– О, что вы, – возразил шепот благожелательно, – и не думал. Поймите вы, майстер инквизитор, я вам не враг, невзирая на то, в каком положении вы находитесь; я ведь тоже человек, тоже желаю дышать и потоптать еще немного эту землю, посему обеспечиваю свою безопасность всеми доступными мне методами. И, чтобы вы совершенно перестали воспринимать происходящее как игру с меченой костью, обещаю вам: когда вы ответите на мои вопросы, я стану отвечать на ваши. И единственно от ваших ответов сейчас, от их правдивости зависит, насколько искренен с вами буду я сам. Справедливо?

– Да, – вынужденно согласился Курт, усевшись удобнее. – В таком повороте уже есть некоторый резон.

– Хорошо; я рад, что мы пришли к согласию и вы не оказались глупее, нежели я о вас думал, майстер инквизитор. В таком случае, продолжим. Скажите, вы в самом деле разочаровались в вере – настолько?

– Нет, – не задумавшись, отозвался он, напрягшись и лишь теперь подумав о том, что привычная тяжесть ремня с оружием до сих пор продолжает ощущаться, как прежде; стало быть, его даже не разоружили…

– В этом нет необходимости, – тут же произнес шепот. – Вы все равно не сможете им воспользоваться. Кроме того, надеюсь, это в какой‑то мере убедит вас, что я не желаю вам зла… Однако же, я рад, что вы начали говорить открыто; и не поджимайтесь так, юноша – стать мучеником за Христову веру вам не грозит. В отличие от ваших собратьев, я признаю за людьми право избирать себе того покровителя, к коему у них лежит душа; Иисус? Пусть. Не самый худший выбор. Если очистить его учение от всего, что к нему прилепили светлые умы вроде Молитора,[226] религия вполне достойная… – шепот помедлил и договорил, а Курту меж тем вообразилось, как человек пожимает плечами: – для определенного склада людей.

– Какого, к примеру?

– Мы ведь условились с вами: все ваши вопросы – после. Не беспокойтесь, моих будет не слишком много. Итак, вы остались преданны вере, не желаете оставлять службу в Конгрегации… так?

– Так, – все еще внутренне сжавшись в комок нервов, кивнул Курт.

– И при этом освободили из заключения ведьму, – договорил шепот. – А скажите‑ка, будь на ее месте кто другой – ведь вы спалили бы его? Не задумавшись?

– Спалил бы, – бросил он тихо. – Но задумавшись.

– Об этом?

До него донесся тихий хлопок ладоней, и Курт сжал кулак, слыша, как в склепной тишине таинственного подвала прозвучал скрип кожи натянувшейся на костяшках перчатки.

– Да, – через силу согласился он. – И об этом тоже.

– Для чего вам оставаться среди них? – продолжил голос еще тише. – Ведь вы уже поняли, что Конгрегация – не совсем то, чего требует ваше понимание справедливости. Да и веры, если уж по чести говорить. Почему вы хотите остаться? Только искренне, прошу вас.

На этот раз Курт ответил не сразу. В голове пронеслись десятки возможных ответов, десятки причин, сомнений и аргументов; наконец, вздохнув, он проронил – тихо и с усилием:

– Искренне?.. Маргарет сказала, что все в этом мире можно изменить. Что даже перемены в такой сильной системе, как Конгрегация, могут произойти по воле одного человека. Что я могу изменить что‑то…

– Поэтому? – снова будто в какой‑то части его разума уточнил шепот, точно бы заглянув в него изнутри него самого; Курт мотнул головой:

– Нет. Не поэтому; я вообще сомневаюсь в ее правоте на этот счет – по моему глубокому убеждению, una hirundo ver non facit…[227] Хорошо, – решительно согласился он внезапно. – Я скажу вам откровенно, почему; но если вам придет в голову засмеяться над моими словами – я замолчу и более не произнесу ни слова. Если хотите – убивайте или что вы там намерены были со мною сделать; но быть шутом я не согласен – ни для кого.

– Позвольте вам заметить, юноша: я говорю с вами для того, чтобы узнать вас, посему все, что вы мне скажете, будет важным и имеющим немалое значение, а над важными вещами смеяться глупо. Я – не глупец. Итак, в чем причина?

– Причина, – негромко пояснил Курт, – та же, что и год назад. Вы ведь хорошо осведомлены обо мне, верно? Знаете, что произошло со мной на моем первом деле. Так?.. Хорошо, можете не отвечать, я знаю, что – так. Так вот тогда, после той… неудачи, мне было предложено оставить следовательскую службу. Я не ушел – потому что бежать не в моих правилах. Потому что это очень просто – лишь отвернуться, закрыть глаза и уши, не видеть, не слышать. Не чувствовать. Увидя, как твой друг избивает ребенка, очень просто уйти, сказав «я в этом не участвую», гораздо сложнее, но достойнее перехватить его за руку.

– Вы намерены перехватить за руку Конгрегацию?

Голос был серьезен – ни тени насмешки в этом шепоте Курт не услышал.

– Не знаю, – отозвался он еще тише, но тверже. – Пока – не знаю. Но бежать не желаю. Это – первое.

– Есть и второе?

– Есть, – подтвердил он с невеселой усмешкой. – Весьма важное. У меня, видите ли, выбор не столь уж велик. «Уйти из Конгрегации» для таких, как я, означает смертную казнь, а это, как вы понимаете, немалый стимул для того, чтобы возжелать продолжить службу. Конечно, есть возможность того, что меня попросту запрут где‑нибудь пожизненно, переведут на архивную работу, если повезет, однако… – он запнулся, понимая, что собеседник видит его смущение, его замешательство. – Однако это будет значить, что меня отзовут из Кельна, чего я не хочу.

– Из‑за Маргарет, – уточнил шепот; Курт кивнул. – Хорошо, – неопределенно подытожил собеседник и, помолчав мгновение, продолжил: – Стало быть, если вас не отзовут, если не осудят, не снимут Знака… Что вы станете делать, майстер инквизитор? Сможете вы продолжать службу и дальше? Как? Как вы поступите, расследуя дело кого‑то, подобного вашей возлюбленной?

– Я не знаю, – теперь сразу ответил Курт, выпрямившись. – Об этом я еще не думал.

– Неправда, – мягко возразил шепот. – Вы об этом думали – я вижу. И не раз.

– Хорошо, – согласился он, – думал. Но решения не принял. Не знаю, что я буду делать. Смотреть по ситуации, вернее всего. Однако, прошу прощения, этот разговор не имеет смысла – Вальтер Керн отослал отчет о произошедшем, и вскоре здесь будет представитель кураторской службы, что, скорее всего, окончится для меня печально.

– Не окончится, – коротко возразил шепот, и Курт вздрогнул снова. Неужели… – Да, – подтвердил собеседник. – Если в нашем дальнейшем разговоре я не услышу чего‑то, что бы мне не понравилось, вам ничего не будет грозить.

– У вас и в Конгрегации свои люди? – усмехнулся он. – Настолько высоко?.. Тогда – к чему вам я? Я, как вы заметили сами, «юноша смышленый»; по меньшей мере, не болван, посему уже понимаю, что происходит: дело не лишь в том, что мою благонадежность вас попросила испытать она, это – проверка перед тем, как принять меня в какое‑то таинственное сообщество заговорщиков или что‑то в таком роде. Маргарет – возможно, я для нее ценен по‑своему, по причинам, важным лишь для нее. Но всем прочим подобные объяснения чужды, чувства неважны, подобная structura признает лишь одно, для нее главное: ценность; aliis aliud expedit,[228] верно ведь? Так к чему вам я, следователь четвертого ранга, пешка, никто?

– Снова вы задаете вопросы, – вздохнул шепот. – Однако я вам отвечу, дабы не оставить ложного впечатления. Вы все неверно представили себе, юноша. Я не глава тайного союза, мы не плетем conjuratio globalis,[229] имеющий в своем итоге повсеместные перемены в Конгрегации. Хотелось бы нам этого? О да. Способны ли мы на это? Нет. Посему мы можем лишь говорить сейчас, как вы сами: надо что‑то делать, однако мы не знаем, что. Мы не можем ничего переменить.

– Так кто вы тогда?

– Я всего лишь собрал окр уг себя людей – таких, как Маргарет. Всего лишь для того, чтобы они были вместе. Чтобы не выживали поодиночке.

– Ее, однако, вы бросили, – заметил Курт неприязненно; тот снова разразился тяжелым вздохом.