Текст книги "Конгрегация. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 196 страниц)

– Что? – переспросил тот растерянно; он повторил, невольно повысив голос:

– Я спросил, где вы поедете!

– Вдоль реки, там самый короткий путь к дороге… А в чем дело?

– Ни в чем, – бросил Курт, разворачиваясь, и с той же скоростью рванул к трактиру.

Наверх взбежал, спотыкаясь на лестнице; запер изнутри дверь, выдернул из сумки томик Нового Завета, неблагочестиво шлепнув его на стол, попирая тем самым собственные принципы в обращении с книгами. Приготовил все необходимое для письма и, усевшись, разложил перед собою рядышком те самые два доноса, которые уже разглядывал сегодня.

Так он и знал.

Ни одного одинакового слова, кроме слова «кровь», в них не было; Курт склонился над самой бумагой, вглядываясь в буквы. Да, все верно; как ни старался автор обоих писем, а все же одинаковое, похожее на крест, написание «t» в слове «Blut»[37] было заметно, и соединение букв было весьма отличительным; это было так явно, что Курт снова обругал себя последними словами за свою слепоту.

Макнув в чернильницу перо, он написал свое имя сначала правой рукой, потом, рядом, левой.

Да. Был тот же наклон – немного влево, свойственный всем левшам, каковым был и сам курсант Гессе, пока его не переучили наставники, только некоторые мелочи почерка и отличались. Однако, без сомнений, писал человек, как и он, одинаково свободно владеющий обеими руками…

– Господи… – пробормотал Курт, глядя на написанное им. – Вот зараза…

Левая рука.

Вот кто написал второе послание майстеру инквизитору – левая рука того же человека, что сочинил то, первое, которое Бруно назвал чересчур толковым…

Итак, его предположение было верным. Все, абсолютно все, было продумано заранее – от его приезда сюда до начинающегося бунта местных жителей – все это продумал и спланировал чей‑то разум; и уж конечно не разум крестьянина Таннендорфа. Кто‑то написал два послания, чтобы привлечь внимание следователя наверняка, чтобы он не смог не приехать…

– Господи, вот зараза… – повторил Курт шепотом, будучи готовым порвать оба клочка в клочки еще более мелкие; сжав ладонями голову, упал лицом в руки, с трудом восстановив дыхание. – Зараза, зараза…

Не может быть, чтобы все это было придумано соседом барона; слишком изобретательно для провинциального правителя. Слишком… или нет? Ведь в свое время как сказал один из наставников о самом Курте – «неприлично любопытен и смышлен не в меру»… А кто сказал, что потомственный барон глупее беспризорника с улицы?..

– Так… – стараясь собраться, вслух произнес он, – так…

Ergo, conclusio.[38]

Кто‑то ждал приезда инквизитора в эту деревню. Кто‑то оченьждал. Кто‑то настолько желал этого приезда, что написал два письма, сочиненных якобы двумя разными людьми, чтобы придать достоверности и без того достоверным сведениям. Кто‑то очень неглупый, но скрывающий свою образованность…

И кто‑то умудрился за неполный день распустить в народе слух о стриге в хозяйском замке – слух, который вот‑вот готов будет вылиться в почти бунт…

– Я в заднице, – сообщил Курт самому себе, яростно потирая глаза. – Я в полной заднице…

Если тот, кто все задумал, добьется своего…

А не входило ли в его планы избавиться от господина следователя? Если этот некто желает скомпрометировать барона, то убийство инквизитора – куда как хороший выход…

Снова обмакнув перо в чернила, Курт, почти не глядя в текст Евангелия, уже привычно зашифровывая на ходу, составил короткую и, наверное, не совсем внятную приписку к основному докладу, потратив на этот раз не более минут сорока. Пусть лучше вышестоящие, приехав, обнаружат, что новичок поддался панике, чем не придать значение мелочи, которая после может вылиться в не слишком приятные последствия…

Дописав, он запечатал письмо, небрежно побросал в сумку письменные принадлежности, оставив Новый Завет лежать на столе, сбежал вниз, оттолкнув с дороги некстати подвернувшегося толстяка Карла, и бросился к конюшне. Жеребца Курт оседлал за минуту, взлетел в седло тут же, поддав в бока каблуками и, пригнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку, рванул в галоп с места.

По Таннендорфу он пролетел, как ветер, едва не сшибая прохожих, и так же, не сбавляя темпа, понесся по тропинке вдоль реки, нещадно долбя сапогами коня и жалея, что нет хлыста.

Отца Андреаса он догнал минут через десять; догнал, заехал вперед, преградив дорогу и затормозив так резко, что жеребец вскинулся на дыбы, а святой отец испуганно вскрикнул.

– Простите, – задыхаясь, выговорил Курт, доставая только что составленное письмо, – но это важно. Вот. Возьмите.

– Что‑то случилось? – растерянно спросил отец Андреас; он пожал плечами и тут же замотал головой:

– Нет… Неважно, просто передайте это. И, еще раз, скажите, что – срочно. Хорошо?

– Да, но…

– Спасибо, – бросил он, разворачивая коня, и с той же скоростью ринулся обратно.

Курт остановился минуты через две, задыхающийся, взмокший; мысли прыгали в голове, как сумасшедшие, натыкаясь одна на другую. И самой неприятной среди них была одна: господин следователь боялся. Если все, что сегодня пришло ему в голову, правда, если это не ошибка, не бред, то в опасности не только сын местного барона, как того опасался Мейфарт, в опасности и сам майстер инквизитор. И, судя по оперативности действий неведомого противника, вызванная им помощь может успеть только к его похоронам…

Глава 7

Все следующее утро Курт провел в праздности, рассматривая потолок в комнате, изредка спускаясь вниз, чтобы выпить воды – аппетит вновь пропал; от унылых мыслей в голове было темно, словно в сундуке с ветошью. Ближе к полудню он вышел из трактира, никуда в особенности не направляясь, попросту влачась по улице и глядя в землю. Вскидывая глаза на случайных прохожих, он уже не слышал пожеланий здоровья и доброго дня – люди глядели настороженно и недобро, лишь немногие что‑то бурчали невнятно и убыстряли шаг; кто‑то, Курт чувствовал это, останавливался и долго смотрел ему в спину…

С прежней улыбкой поприветствовал лишь Каспар, торопящийся к дому с ведром воды, однако завел столь докучливый разговор о своем пресловутом пиве, что Курт, поморщившись, перервал его довольно неучтиво и заспешил прочь. Кажется, пивовар надеялся уже не за просто так впарить господину следователю бочонок‑другой; а может статься, рассчитывал на право приписывать на оных бочонках «поставщик Конгрегации с 1389‑го года»…

После долгого блуждания по улицам Таннендорфа, все столь же нежданно, как и в минувший вторник, он вдруг обнаружил себя стоящим у местной церквушки. Двери по случаю отсутствия священнослужителя были замкнуты, и Курт, подумав, поворотил к священническому саду, под прохладную тень деревьев, в тишину.

А что, в самом деле, он предпримет, если местные вознамерятся на бунт? Как уже говорено было святому отцу, майстер инквизитор имел право на кое‑какие действия, вплоть до предания смерти по собственному разумению, однако же, право правом, а возможности… Возможности его были весьма ограничены. Что он сумеет один против всей деревни? Что такое крестьянское недовольство, он знал – в последнее время эта часть немецкого общества расхрабрилась и обнаглела, доносились сведения даже о созидаемых ими тайных единениях, по своему влиянию немногим отличающихся от некоторых орденов. Даже, наверное, превосходящих их в этом, ибо таились крестьяне намного лучше, благоразумно страшась власть имущих, а в своих действиях были столь же беспощадны, как описанные Куртом детские банды. Наверное, оттого, что терять многим из них было нечего. Это ведь лишь только в этом месте все сложилось так, что (до сего дня, по крайней мере…) им ничто не мешало жить, а во многих майоратах, где прежние крепостные отношения все еще сохранились, подданным живется навряд ли лучше, нежели заключенным в казематах…

С ветки оборвалось яблоко, едва не угодив господину следователю по макушке; Курт, склонившись, поднял его, отер о рукав и, надкусив, сплюнул – червивое. Подняв голову, он окинул взором гнущиеся под бременем плодов ветви, подпрыгнул, уцепившись за нижний сук, и вскарабкался. Сорвав приличное с виду яблоко, он уселся на ветке поудобнее, привалившись к стволу спиной.

Быть может, повинен и не соседский барон? Может ли все происходящее быть плодом измышления агента крестьянской тайной общины? А ведь о чем‑то подобном рассказывали в академии, но Курт, подобно многим выпускникам, особенное внимание уделял другим дисциплинам, как ему казалось, более близко связанным с будущей работой… Что же это было… «Союз плуга», как будто, создан в 1370‑ом; мятежи вспыхнули в семьдесят пятом, четырнадцать лет назад, в нескольких владениях разом, задержано более полутора сотен человек, казнено около пятидесяти, главари не были пойманы. Дознанием занимались светские власти, хотя существовал слух о колдовских способностях верхушки этого союза…

– Ага, – донесся вдруг снизу без труда узнаваемый издевательский голос, – стало быть, господа из Конгрегации еще и по чужим садам воруют? Что, твое инквизиторство, старые замашки проснулись?

Он взглянул на Бруно сверху вниз, выбросив огрызок в траву, и спрыгнул.

– Сам‑то ты что позабыл в чужом саду в отсутствие владельца? – справился Курт неприветливо; тот пожал плечами:

– Как собственность великой и ужасной Конгрегации хочу довести до сведения майстера владельца некоторые неприятные новости.

– Прекрати, – поморщился Курт. – В чем дело?

– Тут, знаешь ли, до меня докатились хреновые слухи. Местные уверились в том, что барон пригрел у себя в замке кровососа, а инквизитор то ли по молодости не знает, то ли… есть и такие догадки… то ли – будучи подкуплен фон Курценхальмом… не желает ничего делать. И священника из деревни спровадил, дабы некому было противостоять гнусной твари, если вдруг что. Такие вот дела, твое инквизиторство.

Началось? Уже? Так скоро…

Курт вздохнул.

– Что‑то ты чрезмерно обеспокоен моим благополучием для человека, который стремится… как ты там сказал… «отделаться от нашей опеки»?

Бруно косо улыбнулся, разведя руками, и уже нешуточно отозвался:

– Что‑то мне подсказывает, что мое благополучие покамест сильно зависит от твоего, так что я беспокоюсь о себе. Как это ни противно, а твоя Конгрегация – единственное на сегодняшний день, что может меня избавить от вечной беготни и, в случае чего, от нехороших желаний моего графа; стало быть, мне не остается пока ничего иного, кроме как радеть о том, чтоб тебя не кончили заодно с отпрыском местного владетеля.

– Ну, премного благодарен, – вяло пробормотал Курт, задумчиво глядя под ноги; тот отступил вспять, выставив ладони:

– Только без лобзаний сегодня, ладно?

Курт отмахнулся; сейчас ему было не до шуток. Поправив чуть сбившуюся от его упражнений куртку, он кивнул:

– Пойдем.

– Куда это? – настороженно уточнил Бруно.

– Лично я сегодня еще не завтракал. Убежден – ты тоже. За столь сердечную заботу о безопасности моей персоны угощу тебя… – он кинул взгляд на солнце и пожал плечами, – уже обедом. Не откажешься?

– От халявы? Да ни в жизнь, – с готовностью согласился бывший студент, разворачиваясь.

По дороге обратно к трактиру они не повстречали никого – весь Таннендорф словно бы вымер, даже, кажется, собаки во дворах попрятались в своих конурах; преувеличенно опасливо оглядевшись, Бруно хмыкнул, пихнув его в бок локтем:

– Как‑то нынче тут живенько, а?

– Absis, [39] – буркнул Курт, непроизвольно ускоряя шаг.

Уже подступая к трактиру, он услышал голоса – возбужденные, недовольные, громкие; перед дверью толклись десятка два местных мужиков – слава Богу, подумалось ему в первое мгновение, без вил и факелов…

Завидев приближающегося господина следователя, все разом обернулись в его сторону, и над небольшой толпой таннендорфцев повисла ропотная тишина. Курт вдруг почувствовал, что ноги останавливаются сами собою, сдерживая шаг, а в голове постыднейшим образом трепыхается паническая мысль – «бегом отсюда»… Неимоверным усилием воли принудив себя идти дальше, он распрямился, стараясь смотреть на толпу перед собой невозмутимо и не отводя взгляда.

– А вот и он, – сообщил кто‑то из задних рядов; Курт остановился, вопрошающе обозревая собравшихся.

Никто не произносил ни слова; все как всегда, подумал он почти с тоской. Покуда он не появился, надо думать, гам стоял еще тот, и каждый кричал о своей готовности выложить этому парню в лицо все, что о нем здесь думают, потребовать, призвать, велеть… Но вот он здесь, и никто из них не может набраться смелости, чтобы вымолвить хоть звук…

Не дождавшись продолжения, Курт решительно шагнул вперед, в толпу, отодвинув плечом того, что преграждал дорогу к трактиру, ожидая всего, чего угодно – как того, что люди расступятся, пропуская, так и крика вслед, быть может, и удара в спину. Позади, однако, осталось безмолвие, и, войдя, он услышал, как Бруно торопливо просочился следом, почти захлопнув за собою дверь.

– Вот о чем я и говорил, – пробормотал он тихо. – Как бы мне тут заодно с тобой кровь не пустили…

– Кишка тонка, – откликнулся Курт уверенно, садясь за стол; огляделся и, не обнаружив трактирщика, крикнул в потолок: – Карл!

Тот явился моментально, поздоровался едва слышно, пряча глаза, и, выслушав заказ, почти убежал.

Курт смотрел в столешницу сумрачно, кожей ощущая нависшее вокруг напряжение. Внутренне он не был так уверен, как стремился показать – кара за посягательство на члена Конгрегации, конечно, перспектива жуткая, но дальняя, и для этих людей сейчас гораздо более действительною была их собственная власть, власть связанного общей целью и силой большинства, нежели какой‑то далекой Инквизиции. Она сейчас имела для них вполне конкретный облик; надо сказать, весьма непредставительный и отнюдь не устрашающий, облик юнца двадцати одного года от роду, каковой не сможет противопоставить их силе ничего…

Карл подал обед, все так же не проронив слова, спешно удалился, и тут же растворилась входная дверь, пропуская вовнутрь гурьбу крестьян.

Курт медленно поднял взгляд, чуть отклонившись назад и левой рукой сдвигая оружие так, чтобы рукоять лежала на коленях, пытаясь оценить свои силы и последовательность действий в случае осложнений. Зальчик тесный, не развернешься; стол тяжелый, одним движением не оттолкнешь; рядом Бруно, от которого еще пока неведомо, чего ожидать, а тех, напротив, человек двадцать пять – безоружных, но крепких мужиков…

– Да? – осведомился Курт, порадовавшись, что голос прозвучал ровно; задние ряды подались вперед, передние, напротив, отодвинулись, и кто‑то, наконец, проговорил:

– Мы тут… у нас к тебе, парень, разговор нешуточный…

– Что‑то не припомню, чтобы еще с кем‑то здесь я переходил на «ты», – оборвал он, чувствуя, как напряглась каждая мышца, будто от холода, так, что заломило ребра. – И если кто запамятовал, ко мне принято обращаться «майстер инквизитор», – присовокупил Курт, выделив последнее слово, и в толпе обозначилось замешательство.

– Прощенья просим, майстер инквизитор… – смятенно поправился крестьянин. – Это мы от тревоги…

– И о чем тревога?

Ответ он знал и видел, что стоящие напротив люди тоже это знают; из‑за спин сгрудившихся крестьян кто‑то почти крикнул:

– Так, поди, знаете ж сами!

– Про стрига знать хотим! – осмелев, добавил другой, и в толпе заволновались, перебивая друг друга, переходя на повышенные тона, едва не на крик.

Курт молчал, глядя в сторону; прервать их сейчас можно было только криком же, а этого он был намерен избежать, если удастся, до конца – крик был бы показателем невыдержанности и даже слабости, и вот уж этого допустить нельзя. Он видел краем глаза, что Бруно смотрит на него с настороженным ожиданием, толкая под столом коленом, дабы призвать к действию, но что сделать, что сейчас сказать, он попросту не знал.

– Может, барон наш тебе денег сунул? – прорвался, наконец, чей‑то возглас; Курт перевел взгляд на толпу, враз стихшую, и ровно произнес:

– Не понял.

Неизвестный смельчак молчал, и он повысил голос:

– Повтори, храбрец. В лицо мне скажи это еще раз.

Единство толпы расстроилось, в ее недрах засуетились, переругиваясь, и несколько рук вытолкнуло вперед человека в затасканной шапке. И это не переменилось со временем, подумал Курт мимолетно; при малейшей опасности они, как всегда, готовы сдать своего…

– Шапку в доме снимают, – глядя в серые, даже какие‑то блеклые глаза перед собой, все так же негромко сказал Курт, и крестьянин поспешно сдернул мятый колпак, отведя взгляд и втискиваясь спиной в своих недавних единомышленников, словно бы тщась раствориться в них. – Так что ты сказал?

– Это… – едва слышно пробормотал тот, – это, простите, не я… это слух такой прошел, я ведь ничего такого…

– Ты обвинил меня в получении взятки.

– Да Господь с вами!

– Господь, несомненно, со мной, – подтвердил Курт. – А вот с вами что такое?

– Так ведь слухи… – неуверенно заговорил кто‑то, снова из задних рядов, хоронясь за спинами. – Говорят, наследник нашего барона – того… стриг…

– Кто говорит?

– Да все говорят…

– Мы ведь это… спросить только…

– Мы ж знать хотим…

– Имеем право ж…

Крестьяне снова заговорили разом; неосторожный смельчак, воспользовавшись тем, что на него перестали обращать внимание, попятился, втеревшись в толпу вновь. На этот раз Курт долго ожидать не стал и, как только реплики опять стали острыми и громкими, повысил голос сам.

– Тихо! – скомандовал он, и в зальчике повисло молчание, нарушаемое лишь чьим‑то недовольным шепотом. – Тихо, – повторил Курт, переводя взгляд на стоящих впереди. – А теперь я отвечу. Нет, слухи врут.

– Так говорили ж, что помер у господина барона сынишка, – оспорил кто‑то, – а теперь, выходит, живой? Как так?

– И покойные‑то, говорят, перед смертью видали, как тот бродит округ замка, вылитый, говорят, стриг…

– И горла‑то, горла как покусаны!

– И кровь!..

– А семья у нас тут сгинула несколько лет тому – целиком семья, вечером была, а утром не стало! Небось, тоже кровосос треклятый оприходовал! Теперь‑то уж знаем!

– Неладное что‑то вы говорите!

– То есть, лгу? – уточнил Курт, переводя взгляд с одного на другого. – Это вы хотите сказать?

– Да что вы, – тут же торопливо возразил чей‑то испуганный голос.

– Но обманулись, может…

– Ежели наш барон столько лет укрывал…

– Мог и надуть…

– Я сказал – тихо, – повторил Курт, и голоса вновь смолкли. – Нет, я не ошибся. Да, сын вашего барона не умер. Он болен. Просто болен.

– Да быть не может!

– Врет он вам, или сам из ума выжил! Столько лет взаперти сидя – умом тронулся!

– Не больно‑то почтительно, – заметил Курт, однако внимания заострять на этом не стал, продолжил, пользуясь очередным затишьем: – Альберт фон Курценхальм болен, у него редчайший и серьезный недуг… фотофобия, – выдал он с ходу первое приспевшее на ум сочетание и услышал, как Бруно рядом издал невнятный звук, схожий с усмешкой и иканием разом. – Это значит, что он не может пребывать на солнечном свету. Такое случается, и это не означает, что страдающий этой хворью – стриг. Я видел его, говорил с ним, обследовал его. Он вполне жив, хотя и нездоров как телесно, так и душевно.

– И что ж вы делать‑то будете теперь?

– Нельзя ж так вот сидеть!

– Я не лекарь. Далее – не моего ума дело; я известил о произошедшем вышестоящих, и скоро здесь будут те, кто знает, что делать.

– А вы, стало быть, не знаете?

– Славно мы влипли – инквизитор не знает, как быть!

– Да это дьявол в нашего наследника вселился! Его изгонять надо!

– Ага, без священника?

– Зачем вы нашего святого отца выпроводили?

– Что теперь делать?

– Изгнание над одержимым учинить! – повторил кто‑то у самой двери. – Сами управимся, безо всяких там!

Курт поднял голову, стараясь увидеть его, не рассмотрел и поманил рукой вслепую:

– Ну‑ка, поди сюда, знаток.

Мгновение толпа пребывала в недвижности; наконец, видимо, решив, что обнаружен, из заднего ряда протеснился вперед здоровенный мужик в расстегнутой почти до пупа потной рубахе, и уставился на майстера инквизитора с боязливым вызовом.

– Значит, сами управитесь… – повторил Курт. – И как же ты вознамерился его изгонять?

– Человек под Господним светом ходит бестрепетно, – с уверенностью пояснил тот, озираясь на крестьян вокруг в ожидании поддержки. – Если он вправду больной, то этакую болезнь только дьявол мог принести, вот что я вам скажу. Стало быть, выволочь его на солнышко и ждать, пока дьявол вылезет. А если господин барон будет препятствовать – запереть его где‑нибудь, потом спасибо скажет!

– Точно‑точно! – поддержал кто‑то.

Не дожидаясь, пока эта мысль останется в их умах как вполне допустимый вариант действий, Курт поднялся, расстегивая ворот куртки; крестьяне притихли, даже чуть подавшись назад и наблюдая за ним с опаской. Сняв с шеи Знак, он протянул руку, покачав им в воздухе, и посмотрел на советчика в упор.

– Ну, держи, знаток.

– Это… – пробормотал тот, разом утратив уверенность, и попытался отступить, однако было некуда – толпа и без того уперлась спинами в стену трактира. – Это к чему это…

– Ну, ведь ты так все славно расписал, значит, лучше меня знаешь, что в таких случаях надо делать. Держи. Будешь инквизитором вместо меня. Будешь дьяволов изгонять, как считаешь нужным. И моему начальству будешь отчитываться вместо меня, когда оно сюда прибудет.

– Да к чему же вы… – уже едва не шепотом выговорил мужик, глядя на его руку со страхом и собственные спрятав за спину. – Помилуйте, я ж знаю, что за такое бывает, за что ж вы…

– Все верно, – кивнул Курт, продолжая держать медальон на весу. – Тому, кто владеет Знаком, не имея на это права, его подобие выжгут на лбу и отсекут взявшую его руку. Это ты, я вижу, знаешь. А знаешь, что будет тому, кто станет исполнять работу инквизитора, не имея права это делать?

– Не знаю…

– Поверь, лучше никогда и не узнать, – задушевно сообщил Курт, переместив взгляд на стоящих позади крестьянина, вокруг него, повел перед ними рукой. – Ну, есть желающие? Я смотрю, желающих нет… Стало быть, так, – подытожил он, надевая Знак и неторопливо застегиваясь, – теперь послушайте меня. Никто никаких дьяволов ни из кого изгонять не будет. Сей же миг разойтись по домам. А мою работу предоставьте делать мне. Это – понятно?

Толпа не шелохнулась, никто не промолвил ни слова, и Курт вдруг подумал о том, что, если сейчас кто‑то из них попросту пошлет его по матери, он окажется в положении глупом, опасном и граничащем с краем могилы. Сейчас, в это мгновение, его судьба зависела от того, насколько далеко зашло их желание избавиться от неведомого и опасного создания по соседству с их жилищами и – как сильно завладело ими чувство собственной безнаказанности…

Курт прикрыл глаза, всеми силами стараясь перебороть готовую вот‑вот прорваться дрожь в голосе, и тихо, коротко бросил:

– Вон.

Крестьяне вздрогнули – все, как один; зашептались, толкая друг друга локтями в спины, и в считанные мгновения очутились снаружи, закрыв за собою дверь. Еще с полминуты Курт стоял неподвижно, глядя на деревянную створку, ожидая неизвестно чего, а потом, упершись в стол ладонями, опустил голову и тяжело выдохнул, вдруг сейчас лишь поняв, что в течение всего разговора дышал сквозь зубы, словно перед свечой, которую боялся погасить неверным дуновением.

– Черт… – пробормотал Бруно рядом, – я уж думал, тебе тут кишки по столам размотают… и мне заодно…

– Духу не хватило бы, – отозвался он глухо, обессиленно опускаясь на скамью. Провел рукой по виску, ощутив крупные капли испарины под пальцами, и тихо договорил: – Пока.

– Может, ноги сделать? – предположил бывший студент с надеждой, без особенного энтузиазма ковыряясь в тарелке с едой; Курт покачал головой.

– Не имею права.

– А на что ты имеешь право? Вместе с баронским сынком сдохнуть на их вилах?

– Если до этого дойдет – да.

– Замечательно, – скривился Бруно, отложив ложку. – Но хоть отбиваться‑то ты право имеешь?

– Право – да… – невесело вздохнул он, глядя мимо тарелки; потер глаза ладонями и вскинул голову. – Постой‑ка… Что это один из них говорил о пропавшей семье? Ты что‑нибудь об этом слышал?

Тот повел рукой, изображая нечто неопределенное, и, наконец, просто отмахнулся.

– Так, кое‑что. Не особенно много.

– Что именно?

– Ну, было это лет девять назад – жила тут семья: мать, отец, дочь. Дочь работала в замке, а кем – не говорила. Однажды вечером их видели в последний раз. Все.

– Зараза… – пробормотал Курт зло, отодвинув от себя блюдо; есть расхотелось. – И что же – думают, это фон Курценхальм‑младший? Ведь ему тогда было лет… сколько… десять? даже если он и убежал из замка, как мог десятилетний ребенок изничтожить целую семью за одну ночь?

Бруно пожал плечами, неуверенно предположив:

– Разве что папаша ему всю семейку подал на блюдечке.

– Хочешь сказать, барон все‑таки виновен? Не покрывает случайные выходки сына, а – полный соучастник?

– Я – ничего не хочу сказать, – отгородился тот обеими ладонями. – Ты здесь следователь, вот и расследуй, а я не собираюсь исполнять работу, на которую не имею права. Что там у вас за это полагается?

– Да ничего у нас не полагается, – скривился Курт, задумчиво глядя в окно. – Подобными нарушениями занимаются светские власти, не мы… А почему никто не предположил, что эта семья могла просто уехать?

– Кроме того, что ни один человек в своем уме не пойдет никуда ночью?..

– Всякое бывает.

– Ну‑ну, – то ли согласился, то ли недоверчиво возразил Бруно. – Их вещи остались в доме, а сам дом стоял незапертым. То бишь, если допустить, что они вдруг вот так сорвались и куда‑то ушли, то все вещи, от утвари до носильных, они просто взяли и бросили.

– Все?

– Так говорят, – пожал плечами тот. – Я об этом немного знаю, никогда особенно не спрашивал… Доедать будешь?

Курт забористо выругался, рывком поднявшись с места, и кинул деньги на стол, отметив походя, что на звон монет Карл все же из кладовки выглянул.

– Тебе бы поговорить с тем, кто знает больше, – заметил Бруно, пододвинув его тарелку с нетронутым обедом к себе. – Хотя, чего‑то я сомневаюсь, что теперь кто‑нибудь здесь станет с тобой откровенничать

– А я вот такого человека знаю, – пробормотал Курт, направляясь к двери.

***

По тому, что настоятельский жеребец был ухожен, накормлен и даже выкупан, было ясно, что толстяк всеобщей вольностью заразиться еще не успел, осуществляя свои обязанности как должно, хотя, если принять во внимание его нынешнее поведение, был до чрезвычайности напуган перспективой выбора между миром с соотечественниками и сохранением приличествующих отношений с майстером инквизитором. Однако сейчас беспокоить ни его, ни Карла‑младшего Курт не стал – вновь снарядил коня самостоятельно, вывел его из стойла и так же, как вчера, сорвался с места тотчас в галоп; сегодня, правда, причина была несколько иной – не недостача времени, а стремление поскорее миновать улицы Таннендорфа, походившие теперь на улицы захваченного поселения своим почти совершенным безлюдьем, безмолвием и неприятными взглядами в спину из‑за приземистых оград и плотных ставен.

Столь стремительного развития событий он, по чести сказать, не ожидал, и, высчитывая, сколько потребуется времени святому отцу, дабы доставить его послание, а тем, для кого оно предназначено – прибыть сюда при всем необходимом, включая специалистов, которых он запросил, Курт с обреченностью вынужден был признать, что разбираться со всем, что назревает вокруг, придется самому, как сумеет. Сейчас он пожалел о своей самонадеянности, о невовремя проснувшемся тщеславии, когда не передал просьбу о помощи через курьера Конгрегации…

Дозорного на башне замка сегодня не было, и Курт, мгновение помедлив, просто как следует двинул сапогом в преграждавшую въезд решетку и со всей силы легких крикнул внутрь:

– Эй!

Дозорный обнаружился сразу за воротами вместе с Мейфартом; увидя майстера инквизитора, оба разразились облегченными вздохами, и вскоре Курт уже был во дворе, наблюдая за тем, как солдат торопливо опускает за его спиной решетку ворот.

– Слава Богу, вы здесь, – заговорил капитан, без зазрения придерживая жеребца, пока он спешивался. – Сейчас мне рассказали, что творится в деревне… Неужто они правда решились пойти на самоуправство?

– Пока не решились, но до этого рукой подать, – ответил Курт, бросая поводья, и удержал старого вояку за локоть. – Нам надо поговорить, капитан, причем безотложно и теперь начистоту, или я ни за что не отвечаю. Это – понятно?

Тот посмотрел растерянно, не пытаясь высвободиться, и пробормотал тихо и как‑то почти жалко:

– Господи, майстер Гессе, ведь мы с господином бароном и так уже… все, что могли, все честно… не понимаю…

– Будем говорить прямо здесь?

– Как вам будет угодно – тайн ведь давно уж никаких не осталась, вся стража замка теперь знает, что творится…

Курт кивнул, зашагав к приземистому сарайчику чуть в стороне, у входа на хозяйственный двор, опрокинул стоящее рядом ведро дном кверху и уселся, следя, как Мейфарт суетливо примащивается на бревнышко напротив него.

– Я готов отвечать, – доложил тот, утвердившись. – Если что‑то не было сказано в минувшую нашу беседу…

– Не было, – подтвердил Курт. – В прошлый раз вы не рассказали о пропавшей семье. Мне это неприятно, капитан; это означает, что вы были намерены утаить от меня важные сведения, либо же – хотите уверить меня, что вы и господин барон здесь ни при чем?.. Давайте теперь все, как есть; мне очень не хочется причинять лишнее беспокойство господину барону, и будет достаточно, если вы сумеете разъяснить все внятно.

Мейфарт выслушал его, сникнув, глядя в землю у своих ног, и его руки лихорадочно теребили одна другую.

– Капитан, – не дождавшись ответа, поторопил его Курт, – поймите, что я не ищу возможности отыграться на вашем хозяине. И надежнее меня у вас здесь и сейчас союзника просто нет. Вы понимаете это?

– Да, – тяжело согласился тот, не поднимая головы. – Я это осознаю и, поверьте, признателен за вашу добросовестность и терпение…

– Короче, капитан. К делу.

– Да… – повторил Мейфарт, вздохнув, и взглянул на собеседника уныло. – Семья Шульц; вот вы о чем… Это была досадная история, и я не думал, что она еще припомнится кем‑то…

– Так что произошло? – уже нетерпеливо поторопил его Курт.

– Их дочь, Анна, служила у господина барона десять лет назад. Точнее, она была взята няней к господину фон Курценхальму‑младшему, уже после того, как было объявлено о его… смерти. Анна была девушкой добросердечной, внимательной, заботливой, и она все понимала, работала за вполне небольшое жалованье и при этом ни разу не потребовала платы за молчание. И мальчику была по душе. Только… Понимаете, майстер Гессе, как раз тогда он и добрался до той злосчастной книги в библиотеке господина барона; ему было десять, и детская фантазия…