Текст книги "Конгрегация. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 196 страниц)

– Стоять.

Он застыл на месте, удивляясь своей покорности; попытался сделать еще шаг – и не смог. Каспар стоял напротив, глядя все так же пристально, чуть исподлобья, и Курт почувствовал, как идущая кругом голова словно бы начинает жить сама по себе, своей, отдельной от тела жизнью, со своими мыслями и желаниями. В голове билась мысль о том, что надо идти вперед, хотя бы попытаться сделать хоть что‑то, добраться до человека напротив, а потом – до кинжала в сапоге; а тело – тело послушно продолжало стоять на месте, не шевелясь и почти ничего не чувствуя, даже боль в обожженных руках куда‑то ушла и словно бы забылась…

– Надо же, получается, – голос Каспара звучал довольно, почти радостно. – Подними руку.

Рука поднялась сама – по крайней мере, он не желал исполнять столь никчемное и пустое распоряжение; пивовар одобрительно кивнул самому себе и пояснил, как доброму знакомому:

– Я‑то уж думал, ты вовсе непробиваем; а получается!.. – его лицо вновь стало серьезным, и он тяжело выдохнул, убрав одну руку из‑за спины и отерев лоб ладонью. Курт ощутил, как оцепенение уходит, постепенно возвращая его к реальности; он пошатнулся, чувствуя себя опустошенным, разоренным, как взятый город… – Однако, – как сквозь воду донесся до него голос Каспара, – это сильно утомляет. Так оно будет надежнее.

И снова Курт успел лишь увидеть вторую руку, выброшенную из‑за спины, снова не успел сделать ничего – то ли усталость достигла своего последнего рубежа, то ли еще не ушло то ощущение раздвоенности, бесконтрольности над собственным телом; с четырехзарядного арбалета, и впрямь игрушечно крохотного, сорвалась серебристо сверкнувшая стрелка чуть длиннее ладони, и в бедре вспыхнула боль, отозвавшись во всем теле до самой макушки.

Курт, вскрикнув, упал на колени, схватившись ладонями за рану; в голове в один миг прояснело, однако теперь это утешало мало. Боль все разгоралась, и он никак не мог заставить себя подняться, а при попытке выдернуть стрелку разжимались испачканные в крови и без того непослушные пальцы, соскальзывая с гладкой стальной поверхности. Каспар медленно приблизился и сочувственно произнес:

– Не вырвешь, не старайся. Это ведь нервный узел – потому ты и не можешь встать, а как следует рвануть слишком больно. Кишка тонка…

Тот остановился почти вплотную, но на лицо пивовара Курт не смотрел, чтобы не глядеть на него вот так, с колен, снизу вверх; перед самым лицом была опущенная рука с арбалетом, отчего‑то видимым сейчас явственно, словно только он и существовал в окружающем пространстве. Только голос над головой и это чудо механики, и будь ситуация другой, можно было бы восхититься тому, что смастерил неведомый гений – стальные стрелки удобно устроились одна над другой, изогнутая рукоять сидела в ладони, как влитая, и загрубелый, покрытый старыми ссадинами палец пивовара лежал на спуске, чуть подрагивая, однако не спеша нажать.

Но отчего‑то сознание отметило невероятную механику смертельной игрушки мельком, и им всецело завладел узор на прикладе, исполненный замысловатыми извивами…

– Урок анатомии специально для тебя, – добавил Каспар. – Еще один нервный узел вот тут.

Щелкнула струна, и вторая стрелка ударила под ключицу, опрокинув его на пол; левая рука онемела, и Курт несколько мгновений тупо смотрел в потолок, хватая воздух пересохшим ртом, пережидая очередную волну боли. Вслепую подняв правую руку, закусив уже прокушенную губу, чтобы на этот раз не вскрикнуть, он попытался вытащить стальной штырь, раз за разом срываясь с него уже негнущимися пальцами.

– Та же история, – вместо него констатировал Каспар, остановившись прямо над ним и глядя оценивающе, – силенок не хватит.

Он повел арбалетом сверху вниз, словно выбирая, куда выстрелить, а потом опустил руку и просто, как издыхающего пса, ударил ногой – в ребра; по тому, как потемнело в глазах и стало больно дышать, Курт понял, что ребро сломалось и, быть может, не одно.

– Тебя найдут, – тихо, через силу, хрипло произнес он, глядя перед собой и видя вместо лица расплывающееся пятно. – Рано или поздно…

Пятно опустилось ниже – Каспар присел подле него на корточки; донесся негромкий смех.

– Приятно видеть столь глубокую веру – пусть и в силу такой поганой системы, как ваша Конгрегация… Может, и найдут, дружок, только скорее поздно, чем рано. Скажи мне честно, сейчас, перед смертью – неужели тебя это утешает?

Курт не ответил – осторожно проталкивая воздух в легкие, он пытался дышать; темнота перед глазами рассеялась, и он тут же пожалел об этом, ибо стал видеть все более плотные и низкие дымные облака под потолком, и все гуще становилось зарево у противоположного конца коридора…

– Только на твоем месте я бы сильно не надеялся, – продолжал Каспар, – ведь замок сгорит дотла, тела – может, найдут, может, нет… Хотя, зная нынешнюю Инквизицию, я готов поверить в то, что они разберут руины по камешку и найдут всех. Но в твоей смерти все равно обвинят пропавшего в безвестность бродягу, с которым у вас были прилюдные ссоры, но уж никак не меня. Из меня, кстати, получится неплохой свидетель. А вся деревня подтвердит то, что я скажу.

– Как… – голос сорвался, и Курт ощутил кровь в горле. – Как ты это делаешь…

– А, – обрадовался тот, – интересно?.. А мое пиво – мое знаменитое пиво. Знаешь, сколько всяких полезных трав топчут ногами невежды? О, в каждой травинке – своя сила, надо только суметь воспользоваться ею. А кроме того, как сейчас ты испытал на себе, я могузаставить себя слушать… Вот только с тобой были проблемы, – недовольно добавил Каспар. – Сегодня я встретил тебя в лоб, а вот моя обычная практика с пивом и разговором намеками на тебе не прошла, хотя обычно это работает. Что‑то тебя защитило. Может, слишком большое чувство собственной неполноценности? Оно, похоже, может помешать, равно как и самоуверенность объекта… Надо об этом подумать. – Каспар встряхнул головой, словно отгоняя от себя мысли, которые сейчас, по его мнению, не имели важности. – Пришлось пойти напролом и просто выдумать эту историю с ссорой в моем доме и слухами о бароне; а тебе даже в голову не пришло, насколько мой рассказ натянут и странен. Как я и говорил – въедливый, но не умный.

– Письма… письма – твоих рук дело?

– Моих, разумеется. Хочешь узнать еще что‑то? Спрашивай, пока я добрый и в настроении.

Курт закрыл глаза, ощущая дикую слабость во всем теле и отчаяние от того, что все эти откровения ему суждено унести с собой в могилу, однако не спросить не смог:

– Бруно… давно с тобой?..

– Нет, до твоего над ним столь внимательного опекунства у меня не было необходимости в столь… неглупых членах моего Союза. От таких всегда проблемы. Но вот когда ты взял его под крылышко, он мне понадобился… – Каспар улыбнулся снисходительно, склонив набок голову. – Что, майстер Гессе, проекция вовне? Себя в нем увидели?.. Бывает. Только вот парень этого не оценил. Никто не любит вашу компанию.

Курт снова закрыл глаза, сглотнув собравшийся в горле кровавый комок. Вот в чем причина того, что бывший студент уже сам, по доброй воле, искал встреч с ним, напрашивался в попутчики – просто Каспар велел ему не отходить ни на шаг от недогадливого следователя. Какая это была для него удача – инквизитор сам настойчиво приближал к себе соглядатая… Вот почему Бруно завел с ним разговор о новой Конгрегации – пытался доказать самому себе, что избрал верный путь и борется против тех, кто это заслужил… Вот почему он так уговаривал оставить его снаружи, когда завалился конь… быть может, и не случайно… Узнав, что Каспар раскрыт, Бруно решил изыскать способ попасть на доклад к нему. Надо было догадаться обо всем этом, когда выяснилось, что слухи ползут по деревне ноздря в ноздрю с его расследованием…

– Как ты узнал, что… – голос сел, и Курт собрал немалые силы, чтобы договорить: – что Альберт напал на крестьян…

Каспар посмотрел на него с безграничным удивлением, приподняв брови, и вдруг рассмеялся.

– Господи, неужто ты и впрямь до сих пор уверен, что это он?.. Ты же его видел, как тебе могло в голову придти, что этот мальчишка способен завалить двух взрослых мужиков? Стыдно, майстер инквизитор. Кажется, я тебя перехвалил…

– Так это ты…

Каспар склонил голову в издевательском поклоне, бросив взгляд за спину, где все больше разгоралось зарево пожара.

– Само собой. Признайся, ведь ты некоторое время действительно был уверен, что имеешь дело со стригом, а? – пивовар легонько ткнул его кулаком в сломанное ребро, и он задохнулся, невольно схватившись за бок ладонями. – Был?

Курт не ответил, дыша тяжело и с хрипом, глядя на все более темнеющий от дыма потолок и уже ощущая запах горящего дерева и раскаленного камня, доносящийся снизу.

– Был, – сам себе отозвался тот, с интересом наблюдая за его лицом. – Рассказать, как я это сделал?

– Нет… – вяло прошептал он.

Теперь Курт понял это и сам: поскольку никаких следов ремней или чего‑то подобного на телах не было, объяснение только одно – все то же знаменитое пиво. Может, Каспар даже не стал тратить своих сил на то, чтобы подчинитьсебе жертву, а попросту отравил обоих. Спустил кровь на какой‑нибудь полянке в лесу и перенес тела ближе к замку…

– Ты… – говорить было все труднее; голова кружилась, и собственный голос отдавался в ней, как в пустом кувшине – гулко, громко. – Ты задумал это… услышав рассказ Шульца?..

– Да… – Каспар склонил набок голову, глядя на него с каким‑то новым интересом, и усмехнулся. – Знаешь, я тоже хочу кое‑что спросить; когда еще представится такой случай. Меня вот что забавляет: неужели сейчас, когда вот‑вот умрешь, тебя действительно интересуют все эти подробности? Зная, что никому никогда не сможешь этого рассказать, что все мои тайны умрут вместе с тобой, ты правда хочешь знать их? Почему? Любопытство? Просто любопытство?.. – он подождал ответа, но Курт молчал, глядя мимо него, в затягивающийся дымом потолок; пожав плечами, Каспар отмахнулся. – Ну да неважно… Что ж, майстер инквизитор, думаю, мне пора. Позвольте забрать мою собственность…

Стрелки он вырвал из ран резко, одним движением, и в уже онемевшем было теле вновь взорвалась пронзительная боль; хрипло вскрикнув, Курт закашлялся, поперхнувшись кровью в горле. Пивовар поднялся, убирая оружие, и огляделся вокруг.

– Как по‑твоему, – спросил он скептически, – успеет все прогореть до приезда твоих приятелей? Что‑то маловато огня, мне кажется.

Он быстрым шагом двинулся прочь; Курт увидел, как, подойдя к освещенной пламенем лестнице, Каспар легко, будто пустую, опрокинул вниз стоящую у прохода бочку. Та загремела по ступенькам, раскалываясь и разлетаясь крупными щепками, в воздухе запахло смолой, и с лестницы полыхнуло. Отскочив, Каспар тем же быстрым шагом вернулся к Курту, оглянулся.

– Вот теперь похоже на дело, – сообщил он доверительно. – Но не помешало бы еще кое‑что.

Он снял со стены факел, помешкал, глядя в пламя, и, распахнув дверь в двух шагах от них, швырнул его внутрь комнаты. Несколько секунд он стоял неподвижно и молча, упираясь ладонями в косяк, а потом вдруг медленно произнес:

– Ты знаешь, сколько народов и племен приносят жертвы огню? Вода – она способна противостоять пламени и почти равна ему по силе, но никто… или почти никто… не приносит жертв, топя их. Наши предки, отправляя своих умерших воинов на плоту по реке, посылали вслед горящие стрелы. И твои братья – уж они‑то знают, что делают, когда обращают в пепел мне подобных… – он обернулся, и на его лице заплясали отблески разгорающегося в комнате пожара. – Огонь, майстер инквизитор, это самая мощная сила на земле. В нем есть что‑то от бога; может, он и сам бог, снизошедший к нам? Ты никогда не думал об этом?

Курт молчал, глядя на горящую лестницу, на проем двери, откуда уже доносилось потрескивание занимающегося дерева и потянуло дымом; Каспар прошагал к другому факелу и, взяв его в руку, остановился.

– Любой обряд жертвоприношения кажется мне чем‑то фальшивым в сравнении с преданием огню, – продолжил он тихо, – все это лживо. Это невидимо, говорят нам, но на самом деле просто ничего нет. А огонь забирает жертву зримо, забирает сам, все до последней косточки, если поддержать его пищей. Он живой, как и положено богу. И он никому не служит, с одинаковой беспощадностью, а может, и милосердием, принимая всех – праведных, грешников, врагов и друзей, человека и бессловесную тварь… Есть ли в этом мире хоть что‑то, способное вселить такой ужас, такой трепет и такую любовь, как огонь, майстер инквизитор?

Пинком растворив еще одну дверь, Каспар широким движением бросил факел в комнату и, замерев на пороге, запрокинул голову, прикрыв глаза и глубоко, с наслаждением, вобрав в себя воздух, словно вдохнул какой‑то одному ему слышимый аромат.

– «Odor mortis»…[57] Это запах смерти, малыш, – произнес он едва слышно; обернулся, озаряемый пламенем с обеих сторон, и широко раскинул руки, будто желая обнять подрагивающую дымку вокруг себя. – Это запах смерти! – повысил голос Каспар. – Чувствуешь? Смерть не пахнет трупами, брошенными на поле боя, или могилой, не пахнет склепом – вот как пахнет смерть; так же, как жизнь, огнем! В огне был создан мир, в огне погибнет; и разве это не прекрасно? Разве он не прекрасен?..

Курт уперся в пол, попытавшись подняться; ослабевшие руки, склизкие от крови, соскользнули, ободрав кожу с ладоней, и он упал, задыхаясь от боли в сломанном ребре и ранах. Каспар посмотрел на него сверху вниз с улыбкой, медленно приблизился, пронаблюдав за вторым тщетным усилием, и снова присел на корточки рядом.

– Какая ирония судьбы, верно? – спросил он уже другим тоном, все так же улыбаясь. – Твоим первым сожженным будешь ты сам. Зачитать тебе приговор, чтобы все было по правилам?

Курт сморгнул с ресниц слезы, выступившие от напряжения, боли и все ближе подступающего жара; до кинжала в сапоге было раздражающе близко, и он, понимая всю бесполезность того, что делает, извернулся, вцепившись негнущимися пальцами в рукоять. Каспар легко, словно у ребенка, отнял клинок, глядя на Курта с умилением.

– Упрямый звереныш, – одобрил он, вертя корд в пальцах. – Даже жалко. Только надолго ли тебя хватит? Тебе приходилось бывать на исполнении приговора – хоть раз?.. Это зрелище не забудешь, никогда. Привязанные к столбу, скрученные по рукам и ногам – все равно они пытаются отодвинуться, когда огонь подступает. Наверное, это что‑то сидящее глубоко в теле, не в разуме, это неподвластно разуму, говорящему, что выхода уже нет. Иногда, если приговоренного держит не цепь, а веревка, она перегорает, и у человека остаются еще силы выбраться из огня; ведь это тоже бессмысленно, их хватают и бросают обратно, полуобгорелых и ослепших…

Курт попытался встать снова, готовый выть от бессилия, приподнялся, упираясь в пол локтем; Каспар мягко толкнул его ладонью в грудь, опрокинув на пол, и улыбнулся опять.

– Вот и ты так же стараешься избежать своей участи, хотя понимаешь, что это бессмысленно, что у тебя ни шанса; понимаешь, а все же делаешь попытку за попыткой, потому что уже чувствуешь его дыхание. И когда я уйду, ты будешь стараться уползти, из последних сил будешь рваться прочь… Ты ведь сегодня уже прикоснулся к пламени, ты знаешь его силу…

Дышать становилось все тяжелее, в голове пульсировало, словно кто‑то сжимал мозг в кулаке, время от времени расслабляя пальцы и снова стискивая, а вместо мыслей бился огонь, сжигая остатки самообладания, лишая сил…

– Вообще, – сказал Каспар, оглядываясь на лестницу, с которой в коридор, как едва сдерживаемые привязью псы, рвались темно‑алые клубы, обрамленные смоляным чадом, – ты умираешь от потери крови. И если б не то, что тебя ждет, ты умер бы легко. Смерть эта приятна, спокойна и почти незаметна, словно сон. Но дело в том, что огонь доберется до тебя раньше. Ведь ты понимаешь это, мальчик, верно? Понимаешь. Потому и бледнеешь, не только от ран. Потому в твоих глазах я и вижу сейчас столько ужаса – он так явен, что ты не можешь его скрыть. Но… – Каспар помолчал, глядя задумчиво на его кинжал в своих руках, и посмотрел Курту в глаза. – Но я мог бы избавить тебя от таких страданий. Ты мне нравишься, хотя и служишь Конгрегации, и я могу подарить тебе один‑единственный удар, который остановит все это раз и навсегда. Тебе надо лишь попросить.

Пульсация в голове смолкла вмиг, зато громко и глухо бухнуло сердце, и Курт замер, вцепившись взглядом в глаза над собой; мгновение длились неподвижность и тишина, а потом он медленно посмотрел на клинок в руках пивовара, и тот приподнял его, рассматривая острие.

– Один удар, – повторил Каспар тихо, – и все. Несколько мгновений боли – и пустота. Или – медленная, мучительная, страшная смерть. Выбирай.

Он молчал, неотрывно глядя на лезвие с отражающимися в нем огненными бликами, и Каспар вздохнул.

– Гордость… Понимаю. Это заслуживает уважения. Поэтому дам тебе еще шанс. Заметь, я более милосерден, чем вы, я даю тебе выбор… – он обернулся на распахнутые двери, озаряющие коридор багровым светом, перевел взгляд вверх и снова посмотрел на Курта. – Когда я уйду, ты будешь уже слишком слаб, чтобы пытаться уползти отсюда. И вскоре огонь из комнат перекинется на балки над тобой, а пламя с лестницы достигнет второй бочки, с маслом, которая стоит вон там. Бочка взорвется, и до тебя долетят горящие капли; они останутся на одежде, вопьются в лицо, глаза… руки… Когда на тебя рухнут горящие балки, ты уже будешь наполовину обгорелым, почти без кожи, ослепший, воющий от боли кусок мяса, но ты все еще будешь жить; удивительно, до чего живуч человек. А ты, как я заметил, вообще крепкий мальчик. Ты будешь жить еще долго… или, точнее, умирать. Неужели гордость стоит всего этого?

Курт закрыл глаза, прерывисто дыша, стиснув зубы, и тихо, чуть слышно самому себе, выдавил:

– Стоит…

Каспар усмехнулся, качнув головой, и вкрадчиво произнес:

– Да неужели?.. Брось; никто ведь не узнает. Здесь никого нет, никто не услышит. Корчась в огне, заходиться криком и кататься по полу, пытаясь сбить пламя, которое сбить нельзя – в конце концов, чем это более достойно, чем просто попросить смерти? Умереть тихо… быстро и почти безболезненно… Просто попроси…

– Нет, – вытолкнул он тихо и увидел, как Каспар пожал плечами, поднимаясь.

– Как знаешь, – произнес тот, оглядываясь на горящую лестницу. – Больше у меня нет времени тебя уговаривать, скоро здесь станет жарко. Здесь… – он демонстративно отер лоб, – уже жарковато, не находишь? Оставляю вас наедине с вашей гордостью, майстер инквизитор. Facite vostro animo volup.[58]

Сердце ударило в грудь, как молот, четко, тяжело, оглушительно; Курт взглянул с ненавистью в удаляющуюся спину и вдруг, для самого себя внезапно, проронил:

– Постой.

Каспар остановился тотчас, но обернулся медленно, неторопливо приблизился, вставши над ним и глядя вопросительно.

– Да? – уточнил он ровно; Курт отвел взгляд, чувствуя, как к щекам приливает кровь. – Я слушаю.

Язык ворочался с трудом – и слабость здесь была ни при чем; он вспомнил, как кусал губы, прижимая связанные руки к пламени факела, как горела кожа, как, казалось, плющились суставы и кости, посмотрел на рвущиеся в коридор с трех сторон насыщенные, яркие клочья огня…

– Добей, – попросил он чуть слышно, не глядя на стоящего над собой человека.

Каспар покачал головой.

– Это приказ, а не просьба.

Курт запнулся, чувствуя себя полным ничтожеством, но снова сказать «нет» сил уже не было; облизнув искусанные сухие губы, он сглотнул снова собравшуюся в горле кровь и уже на пределе слышимости, презирая себя за каждое слово, прошептал:

– Добей. Пожалуйста.

Каспар вздохнул, и он замер, глядя перед собой, в затянутый черным дымом потолок.

– Вот видишь, как просто, – сказал тот тихо и вдруг усмехнулся со злым удовлетворением. – Как просто непреклонный инквизитор становится обычным малодушным, трусливым мальчишкой, молящим своего врага о смерти…

Курт закрыл глаза, ощущая, как по щекам бегут слезы стыда, и желая, чтобы каменный пол провалился под ним; он почувствовал, как носок башмака пошевелил его руку, словно дохлую змею, и насмешливый голос над ним произнес:

– Знаешь, некоторые осужденные умудряются в ночь перед казнью перегрызть себе вены, чтобы избежать сожжения. Еще остается достаточно времени, чтобы узнать, хватит ли у тебя духу хотя бы на это… Прощайте, господин следователь. В некотором смысле, с вами приятно было работать.

Он не слышал удаляющихся шагов – их заглушал грохот собственного сердца, сорвавшегося в бешеный бег, шум крови в ушах, рев пламени, вдруг ставший слышимым отчетливо и близко; Курт застонал, сжав кулаки, зажмурившись, жалея, что нельзя отвернуться от самого себя, убежать от себя прочь. Усмешка Каспара так и осталась в воздухе, горячем и пропахшем смолой и горелым деревом…

Он посмотрел вперед, на все ближе подбирающиеся к бочке с маслом клубы пламени, на распахнутые двери, откуда огненные языки в половину его роста уже выглядывали, как стеснительные девицы, осторожно, по стенке, оценивая, можно ли уже выйти. Первый этаж уже должен был полыхать вовсю; если повезет, перекрытия рухнут прежде, чем до него доберется огонь, и его в самом деле погребет под камнями провалившийся пол…

Курт представил себе, как пивовар выходит во двор замка – насвистывая, помахивая в такт его кинжалом, останавливается, обернувшись на окна, быть может, представляя себе его, лежащего на полу… оплеванного и опозоренного самим же собой…

Он снова попытался подняться, упираясь в пол ладонями, и закричал, уже не сдерживаясь, от боли в обожженной и содранной коже; привстал на локтях, чувствуя, что нет сил ни подняться, ни даже хоть отползти отсюда, и упал лицом вниз, бессильно кусая пыльный рукав. Было уже по‑настоящему жарко, уже нагрелся и становился все горячее пол под ним, а воздух, стремящийся в легкие, был почти раскаленным.

– Не хочу… – прошептал он отчаянно, рванулся, но встать снова не смог. – Не хочу… не хочу, не так…

Еще рывок – безуспешно; собрав все силы, Курт уперся локтями в пол, сдвинувшись всего на какую‑то ладонь к лестнице, по которой ушел Каспар, и упал, тяжело дыша, понимая, что ему не выбраться. Болели руки, с которых наполовину сползла перевязка, обнажив свезенную о рукава и пол кожу, простреленные бедро и ключица, сломанное ребро, голова, в которой, казалось, крутилась горящая мельница, с каждым оборотом ударяя в виски лопастями; все тело словно стало одной большой раной; уже он не мог понять, где кончается одна боль и начинается другая…

Не хочу, снова подумал он, все еще пытаясь встать, но не сумев приподнять даже головы. Может, и к лучшему, проползла в раскаленном сознании вялая мысль. Может, это уже конец? Может, повезет умереть от потери крови раньше…

– Вот ты где, – вдруг пробился сквозь гудение пламени знакомый голос, и за плечо, переворачивая лицом вверх, взялись ладони. – Черт! – голос осел, а ладони отпрянули.

Он с трудом собрал взгляд на склонившейся над ним фигуре Бруно – с испачканным сажей лицом, с заметным кровоподтеком на щеке и в дымящейся, кое‑где еще мокрой, одежде; перед тем, как идти сюда, он явно окатил себя из бочки… Стало быть, здесь не случайно – рассчитывал лезть в огонь, намеренно…

– Что ты… – Курт сам не услышал собственного голоса, повторил: – Что ты тут делаешь…

– Вот и я себя об этом спрашиваю, – отозвался тот, осторожно беря его за локоть выше ожога, и, приподняв, перекинул его руку себе на шею. – Поднимайся.

– Не могу… – прошептал он обессиленно, полулежа на плече бывшего студента; тот рывком поднял его на ноги, почти держа целиком на весу.

– Значит, мы оба здесь сгорим. Двигайся.

Сейчас не хватило сил даже на то, чтобы возразить; Курт честно пытался переставлять ноги, но уже не чувствовал, получается ли это. Судя по тому, что время от времени Бруно подстегивал его не останавливаться, он все же как‑то шел.

На первом этаже замка уже царил ад. Бруно тащил его меж горящих стен, и это было все, что он видел – огонь, огонь и только огонь. Курт чувствовал, что рука его сползла под тяжестью тела, и ладонь бывшего студента теперь держит его прямо за рану, поверх сожженной кожи, но он уже выдохся, уже не мог ни о чем думать, и даже боль стала чем‑то второстепенным и неважным.

Важное было вокруг – красный хищник терзал стены, вгрызаясь в камни, провожая двух людей тысячей взглядов тысяч своих глав; случалось, одна из них, рявкнув, выбрасывалась вперед, иногда не доставая, иногда прикасаясь и успевая лизнуть горячим языком. Огонь забирает жертву зримо, – отчетливо и ясно звучало в мыслях, ровно, как молитва. Огонь забирает сам. Он живой, как и положено богу. Он никому не служит, с одинаковой беспощадностью и милосердием принимая всех – праведных, грешников, врагов и друзей, человека и бессловесную тварь…

Есть ли в этом мире хоть что‑то, способное вселить такой ужас, такой трепет и такую любовь, как огонь?..

Бог, снизошедший на землю…

Породивший ее, он же ее и поглотит, когда придет время…

Можно ли противиться богу…

Мысли остановились, тут же обратившись в пепел; мыслей больше не стало. Чувствуя, как ладонь Бруно скользит по ране, сдирая остатки обгорелой кожи, Курт понял, что ноги перестали держать его, и он падает.

– Не смей! – голос у своего уха он едва расслышал за воем огненного бога‑хищника. – Не смей отрубаться! Я тебя не подниму!

Ни одной мысли не появилось в ответ на это, а через мгновение исчез в небытии и он сам.

Глава 11

Смерть пахнет огнем – как и жизнь…

Огнем и пеплом…

Бог, сошедший на землю…

Бессмертный и вездесущий…

Существующий всюду; и в небытии – тоже его владения, где он волен творить, что ему пожелается…

И вырваться из когтей этого хищника уже невозможно…

Он всюду…

Всюду…

Смерть пахнет огнем…

Омерзительный, тошнотворный запах ударил в нос внезапно, словно расколов надвое голову, и пепел мыслей, подхваченный ветром, унесся прочь, освобождая место для мыслей новых. Новой мыслью было – «больно».

– Больно…

Из небытия прорвался собственный голос – тоже будто обгорелый, высохший, сломанный…

– Это хорошо; больно – значит, живой. Не спать, курсант.

Голос был повелительным, и первой привычной реакцией на такую команду было – подчинение.

В глаза ударил свет – яркий, палящий солнечный свет.

Застонав от боли под веками, Курт закрыл глаза, перебирая в постепенно заполняющейся голове то, что успел увидеть: зеленый склон, полный людей, рядом человек с пузырьком темного стекла в руке…

Когда небытие попыталось вернуться, вновь мозг встряхнул непередаваемо мерзостный запах, и тот же голос повторил, громче и настойчивее:

– Не спать, не спать!

На этот раз Курт приподнимал веки медленно, постепенно, оглядываясь сначала сквозь ресницы, и только потом, привыкнув, открыл глаза полностью.

Вокруг было солнце, то самое солнце, которое жгло его всю эту неделю и стремилось теперь закончить начатое. Чуть в отдалении огромным каменным колодцем, полным огня, стоял замок; крыша обвалилась, половина одной стены рухнула, но основная часть все еще была в целости, стойко противясь хищному богу.

Курт полулежал, прислоненный к дереву, у подножия холма на расстеленном влажном полотне, его куртка, рубашка и кусок штанины, порезанные на клочки, валялись чуть в стороне; руки и плечо были перевязаны, голова тоже, ребра охватывала тугая повязка, и сейчас молчаливый человек с запачканными по локоть кровью руками бинтовал бедро. Второй, держа наготове пузырек с той самой мерзостью, что не давала Курту уйти в никуда, смотрел на него с ожиданием.

Потом пришли звуки. Ржание лошадей, крики – кто‑то кричал друг на друга, спорил, и если прислушаться, можно было бы разобрать слова, но сейчас это значения не имело. Сейчас самым главным было то, что Курт увидел справа – люди, в седлах и пешие, одинаковые и не похожие друг на друга и ничем не примечательные внешне, при виде которых он впервые понял, наконец, окончательно, что он – жив.

– Вы здесь… – шепотом произнес он, облегченно откинувшись назад. – Вы здесь…

– Да, хотя, кажется, поздновато, – хмыкнул второй, убирая пузырек и кивая на замок. – Тут и без нас аутодафе вышло на славу. Только самому‑то зачем туда? Бревнышко не так лежало, поправить решил?

Курт нервно дернул углом рта, отвернувшись, и встретился взглядом с Бруно – тот, хмурый, весь черный от копоти, мокрый, с обгоревшими до короткого ежика волосами, сидел на склоне шагах в двадцати, обхватив руками колени, а позади него ненавязчиво маячили двое.

– Пейте, – перевязывавший его человек, отерев руки, отмерил какую‑то мутную жижу из фляги в крохотный серебряный стаканчик, поднес к его губам; Курт послушно выпил, подавляя желание немедленно избавиться от того, что образовалось в желудке. Тот кивнул. – Прекрасно. Не вздумайте засыпать.

– Не обещаю, – едва ворочая языком, возразил он. – Сегодня третьи сутки, как я не сплю…

Лекарь Конгрегации посмотрел на него серьезно, заглянул в глаза, нахмурившись.

– Рискуете не проснуться. Уж постарайтесь.

– Не обещаю, – повторил Курт, чувствуя, как солнце жжет кожу, покрасневшую, будто у вареного рака, и даже сквозь повязки было горячо рукам; голова снова стала тяжелеть, требуя вернуться в небытие. – Послушайте, я… должен сказать вам… вон тот человек…

Поняв, что речь о нем, бывший студент подобрался, глядя в его сторону настороженно и мрачно, привстал, и двое позади него синхронно положили руки ему на плечи, усадив на место.

– Его зовут Бруно Хоффмайер, – чувствуя, что беспамятство возвращается, Курт старался говорить быстро, но губы слушались плохо. – Ему я обязан жизнью…

– Мы это учтем, – кивнул второй; лекарь поднял руку, призывая к тишине:

– Не разговаривайте и не тратьте сил.

– Не перебивайте, – закрывая глаза, оборвал он. – У меня нет к нему претензий. Слышите? Запомните это: у меня нет к нему претензий.

– А должны быть?

– И еще… Кто бы ни пришел за ним, не отдавайте…

– «Не отдавайте» – это в каком смысле? – уточнил второй. – Ты его стянул у кого‑то, что ли?

– Вроде того, – вяло улыбнулся Курт, всеми силами отгоняя сон; сейчас, когда стало ясно, что все миновало, когда понял, что – в безопасности, сознание настойчиво требовало разрешения погаснуть. – И я должен сказать ему пару слов…

– Вы должны…

– Я должен сказать ему пару слов, – повторил он настойчиво. – Прямо сейчас… прошу вас…

По резкому шуршанию рукава Курт понял, что второй махнул двоим охраняющим рукой; с усилием разлепив веки, он посмотрел на то, как Бруно остановился напротив, глядя на него с прежней враждебностью, и коротко попросил:

– Не делай глупостей. Ради твоего же блага.

Тот нахмурился, глядя молча и вопросительно, и Курт пояснил, уже почти не владея голосом: