Текст книги "Конгрегация. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 172 (всего у книги 196 страниц)

Самой же Адельхайде предстоящее празднество тоже доставляло вполне определенные проблемы: остаток вчерашнего дня был потрачен на то, чтобы решить, как поступить в связи с начавшимся столь внезапно расследованием. Правила благопристойности требовали от нее присутствия на турнире, коли уж волею судеб она оказалась в Карлштейне, чей владелец и организатор всего этого бесчинства почтит своим вниманием созванных им господ рыцарей. Требовало ли текущее дело остаться в замке, где и как отзовется присоветованная ею провокация, было неведомо. С одной стороны, именно в пределах замка и могло случиться что‑то, что натолкнуло бы на нужную мысль или выдало бы нужного человека – но только в том случае, если оный человек также не отправится на турнир, если «они» пожелают повторить попытку или совершить еще что‑то подобное, дабы убедиться в верности оглашенной информации касательно похищенной карты. С другой же стороны, если Рудольф прав, и среди его приближенных в самом деле имеется двурушник, то события могут развернуться именно там, подле Праги, где упомянутые приближенные и будут присутствовать. Однако же – далеко не в полном составе: в Карлштейне остается дрессировщик королевских стражей фон Витте, и на поверку из всех подозреваемых подле Императора будут находиться лишь Рупрехт фон Люфтенхаймер и временно освобожденный от обязанностей в честь празднества обер‑камерегер фон Таубенхайм.

Но, вопреки всем выкладкам и рассуждениям, ни с кем из них напрямую дело могло быть и вовсе не связано. Способов узнать об организации безопасности сокровищницы оставалось несчитано, от ненамеренной выдачи сведений кем‑то из этой шестерки до банальной случайности, каковых в истории человечества бывало множество. Включая, коли уж подтвердился факт участия личностей со способностями, и методы не вполне заурядные.

Решение все же ехать на турнир было принято уже почти ночью, и принято под давлением обстоятельств и единственного аргумента: там будет Император. Поскольку лишь он один, причем спустя две недели, и упомянул о том, что покушение на сокровищницу прошло успешно, неведомые противники вполне могут теперь следить именно за ним и его действиями, надеясь разобраться в происходящем.

Бессонница, одолевшая Адельхайду в эту ночь, не прошла бесследно, и утром Лотта, колдуя над ее лицом с видом недовольным и порицающим, то тяжело вздыхала, то раздраженно морщилась. На вопросительный взгляд помощница ответила взором еще более строгим, пояснив многозначительно:

– Не пора ли на покой?

– Боже, ты снова за свое, – вздохнула она, глядя в зеркало на издевательски явные круги под глазами, и Лотта настойчиво выговорила:

– В тридцать четыре года нормальные женщины…

– Значит, я ненормальная, – оборвала Адельхайда, – и ты, к слову, тоже, если уж до сей поры толчешься возле меня.

– Потому что ты без меня пропадешь, – убежденно ответила та, отступивши, и, окинув ее лицо придирчивым взглядом иконописца, поджала губы. – Ужас.

– Спасибо, – покривилась Адельхайда, повалив зеркало отражением вниз. – Очень приятно иметь такую поддержку.

– Кстати, сколько еще принц будет пребывать у Хауэра? – поинтересовалась Лотта, снова поставив зеркало в прежнее положение; она нахмурилась.

– Это совсем не «кстати». Что у тебя на уме?

– Император выпросил у Сфорцы майстера Гессе, стало быть, и он там… Я вдруг подумала: после знакомства с наследником – интересно, пригласят ли его в Карлштейн? Ты здесь, как я понимаю, задерживаешься…

– И что?

– Мне казалось, тебе есть о чем с ним поговорить…

– Не о чем, – отрезала Адельхайда коротко, и напарница, помедлив, дернула ее за ухо, повернув лицом к свету:

– Ну и дура. Сядь ровно.

Так, пытаясь сгладить последствия мучительных раздумий и бессонной ночи, она пробыла в качестве малевального холста не меньше четверти часа; старания Лотты, однако, вряд ли были кем‑то оценены – обитатели улья, на который Карлштейн стал еще больше похож наступившим утром, не видели друг друга и не замечали никого. Лишь Рупрехт фон Люфтенхаймер, как всегда учтивый с давней приятельницей отца, уже за воротами, когда немалая процессия готова была отправиться в путь, подъехал к ее повозке, дабы осведомиться, не требуется ли чего госпоже фон Рихтхофен.

Суета и шум так и не утихли до конца еще долго, пока вытягивалась и выстраивалась движущаяся по дороге вереница повозок, лошадей, мулов и осликов. Рудольф сидел в седле впереди, окруженный охраной, где‑то чуть поодаль виднелась повозка, в которой устроилась Элишка; соскучившиеся в замке далматины, отпущенные на волю, уже через полчаса этого неспешного путешествия начали гоняться взад и вперед, проскальзывая под днищами повозок, уносясь в сторону и возвращаясь, чтобы снова сорваться в бег. Лотта попыталась снова завести разговор о безрадостном будущем одинокой старой девы, которая на самом деле не такая уж и одинокая и которой, вообще‑то, есть для чего и для кого жить, однако разговор сей был снова и безоговорочно прерван. Два беспечных, как всегда, приятеля наследника затеяли было ск ачки наперегонки, тем взбаламутив собак еще больше, однако спустя четверть часа бессмысленное мельтешение прискучило и тем, и другим, и спустя еще час вокруг повисла тишина, нарушаемая лишь редкими разговорами, храпами животных и скрипом телег и повозок. Обыкновенно раздражающий звук сегодня казался неприхотливой монотонной музыкой, и когда она внезапно стихла, Адельхайда, открыв глаза, поняла, что проспала все те шесть с лишним часов, что заняла дорога до Праги.

Старый императорский замок, в котором водворился Рудольф с самыми приближенными, все еще пребывал местами в состоянии вечного ремонта (который будет длиться, наверное, столько же, сколько и бесконечное возведение собора святого Витта чуть в стороне от него), прочие же разместились в Градчанах, несколько обезлюдевших с года смерти Карла. Рудольф, в отличие от отца, в пражском замке бывал редко, и прежней нужды в большой обслуге городского имения уже не было, и теперь основным населением пражской окраины были каменщики, мастера, художники и прочие представители ремесел, наиболее потребных в замке и соборе на данный момент. Учитывая факт, что ремонт тянулся уж не первый год, а пришлые мастера были живыми людьми с вполне понятными потребностями, какая‑то часть обитателей Градчан так наверняка этой частью и останется, приумножив городское население…

Суета, столь раздражающая Адельхайду в Карлштейне, преследовала и теперь: даже сюда, в комнату замка, доносился городской шум, еще более возбужденный, чем обыкновенно. Гостиницы и постоялые дворы занимались будущими зрителями и участниками, запоздавшими и прибывшими на турнир в последний день приготовлений; местные мальчишки шатались по улицам, подкарауливая оных участников и громко обсуждая тех, кто пришелся им не по вкусу и от кого нельзя было получить вдогонку слугу или оруженосца с нарочитым указанием драть острякам уши, и столь же громогласно выказывая восторг теми, кто им приглянулся.

За стенами Праги, по словам Элишки (и здесь явившейся «перемолвиться парой слов с госпожой Адельгейдой»), почти у самого города, где разместилось ристалище, все еще продолжалась регистрация участников, невзирая на приближающиеся сумерки. Перепись претендентов длилась уж четвертый день, и не только по причине того, что господа рыцари подтягивались вразнобой и постепенно – попросту этот турнир от прочих, проводимых иными устроителями в иное время, отличался новыми правилами. Рудольф, рассылая оглашение о предстоящей баталии, упомянул, что к участию допускается каждый носитель цепи и меча, вне зависимости от родовитости, обеспеченности и условий обретения рыцарского звания. Герольды‑распорядители попытались было заикнуться о том, что Его Величество рушит вековую традицию, по каковой лишь Turnieradel[839], за чьей спиной поколения знатной крови, имеет до сих пор право участия в благородных играх, однако, когда Рудольф напомнил, что турнирный герольд – должность, в общем, назначаемая, возмущения сошли на нет, и новое правило было смиренно принято. Теперь же несчастные блюстители традиций, прежде попросту разворачивающие тех, кого не было в гербовом перечне, стиснув зубы, послушно вносили в список «всякого оборванца, именующего себя рыцарем».

Оборванец мог не иметь даже коня – и такого не бывало еще никогда и нигде. Впервые одним из центральных событий турнира были не конный групповой бой, не бухурт и не сшибка с копьями в упоре, а поединки пеших рыцарей. До сих пор мечевой бой полагался лишь дополнительным, далеко не самым значащим моментом в турнирных забавах, и случалось, что его могло и вовсе не быть, посему объявленное Рудольфом новшество вызвало без преувеличения шок среди высокого рыцарства и крайнее возбуждение в рядах новопосвященного воинского братства. Пеший поединок подразумевал легких доспех, по определению более дешевый, нежели тяжелый турнирный; разумеется, и в этой области можно было состязаться в качестве или дороговизне, порою и не имеющей к этому качеству никакого отношения, но все же угодить в число участников такого единоборства мог совершенно любой, даже странствующий неимущий рыцарь. И даже если допустить невозможное – рыцаря без меча – и такой претендент будет иметь возможность показать себя, ибо за неимением нарочитого затупленного турнирного оружия сможет получить таковое от учредителя во временное пользование. Посему, если вдруг прямо перед днем баталии неведомый недоброжелатель подошлет наймита, дабы тот исхитил единственное оружие (говорят, был и такой случай на турнире в Магдебурге), это никоим образом не повлияет ни на что. Ну, кроме затрат на приобретение оного оружия уже после проигранной или победоносной схватки…

Порушить все правила проведения подобных торжеств Рудольф, однако, не осмелился, и предварительная часть прошла в полном соответствии с негласными законами больших турниров. К традиционным танцам и пиршеству, проводимым в самом большом постоялом дворе Праги, допущены были лишь высокородные гости, многие из которых, однако, после оных танцев и покинули город, через плечо плюясь на оставляемые в пыли следы своих коней. В Прагу они явились, дабы убедиться в том, что сведения касательно нововведений есть не более чем слух, а быть может – гнусная провокация недругов Императора и рыцарства; обнаружив же, что брошенный по всей Империи клич является изложением личного распоряжения Императора, родовитые подданные гордо развернулись и оставили город. Правда, их гордости не хватило на то, чтобы не отужинать и не повеселиться с дамами за чужой счет.

Оставшиеся либо отнеслись к императорской идее равнодушно, либо заинтересовались, либо остались из чистого любопытства, дабы узреть воочию, на что окажутся способны те, кого прежде не доводилось видеть в деле, но кто de jure относится, как и они сами, к рыцарскому братству. Наверняка были и такие, кто придавал этим словам то значение, каковое и было в них изначально, не полагая обделенных землями и предками собратьев «второсортным рыцарством». Адельхайде уже доводилось иметь знакомство с теми, кто даже тайком вздыхал, замечая, что, быть может, рыцарского достоинства в них будет и поболе, нежели в потомственных воителях, ибо то, что родовитые обладатели звания получили фактически в наследство, те отвоевали у жизни сами.

Был, правду сказать, и еще один подвид, назвать который рыцарями не поворачивался язык даже у Рудольфа, который их таковыми и сделал. На всю Империю – несколько десятков дельцов, ни разу в жизни не державших в руке не то что копья, но даже и ножа больше хлебного, не вступавших в противостояние ни с кем, опасней налогового чинуши. Хотя, в последнее время еще неведомо, кто как противник серьезнее – повстречавшийся на пустынной дороге вооруженный громила или маленький человечек с пронзительным взглядом и сумкой документов на плече помощника… Одно из завещаний своего отца Рудольф порою преступал, а именно – делал то, что считал нужным, наперекор советам Сфорцы. Разумеется, «пожертвования» и «выгодные контракты», а на самом деле – ссуды, каковые в открытую добрым христианам давать запрещено, были порядочным довеском к доходам казны, но репутации Императора был нанесен немалый урон. Усилий, приложенных для ее восстановления, было затрачено многими и много… Этих сегодня, однако, среди участников не было; по оглашенным правилам вступить в противоборство с предпочтенным соперником могли бы и они, однако у торгашей хватило здравого смысла на то, чтобы не рисковать шеей да и все той же репутацией.

В остальном же все прошло, как шло и прежде, как то бывало всегда при подобных празднествах – вкупе со званым ужином и танцами была устроена и выставка щитов высокого рыцарства, поглазеть на кою собирались вот уж который день, наверное, все жители Праги и предместий, а также многочисленные гости. Герольдмейстер прохаживался вдоль воздвигнутых пирамидой щитов, сумрачный, словно декабрьское небо; все эти гербы он уже знал наперечет, и единственное, что занимало его мысли – это так же выставленные напоказ эмблемы низкородных приблуд, но уже за пределами городских стен, неподалеку от самого ристалища. Там толпа зевак была не меньше, а может, и больше, ибо, кроме щитов многочисленных рыцарей, на подступах к месту будущих баталий, поодаль от трибун, располагались шатры и повозки торговцев, пивоваров, бродячих лицедеев и миннезингеров. Там же оными приблудами и были устроены собственные вечера танцев с угощением, подобные пражским, но в более непринужденной обстановке и с менее шикарным столом, соответствующим доходам участников.

К исходу дня, предшествующему назначенному дню, полагалось бы затихнуть шуму, праздношатающимся – разойтись, господам рыцарям предаться здоровому сну, равно как и горожанам, однако говор, смех, цокот копыт и оклики не стихали до позднего вечера.

Глава 9

Сентябрь 1397 года, Германия.

Находиться взаперти доводилось и прежде, и брать под защиту свидетеля или потерпевшего Курту тоже приходилось уже не впервые за девять лет службы, и совмещать эти две досадности также случалось, однако с такими сложностями, как в сей раз, это не проходило еще никогда. Бывало, что простые жизненные потребности сопрягались с повышенными мерами безопасности, бывало и так, что подзащитные сами же создавали ситуации, когда оная защита затруднялась, что окружающие совершали все для того, чтобы усложнить жизнь как своему оберегателю, так и себе самим, но, опять же, таких форм, как сейчас, это еще не приобретало.

Первое, в иных обстоятельствах достаточно нехитрое, действие (а именно – попытка привести наследника в приемлемый и более пригодный для жизни вид) уже потребовало некоторых физических и моральных затрат. В другое время Фридриха просто провели бы под охраной в предназначенное для омовения помещение, где он мог бы смыть с себя кровь телохранителя, залившую его руки и лицо, как это самое омовение и происходило всякий раз, когда уроки Хауэра выжимали принца в буквальном смысле. Сегодня, однако, выпустить своего подопечного за пределы комнаты фон Редер наотрез отказался, даже в сопровождении всей охраны, и попытки возражений со стороны наследника на сей раз были строго и неколебимо пресечены. Курт не слишком настаивал – как и барон, он сомневался в том, что попытка покушения не может быть повторена в одном из коридоров, расположения которых он, к слову, не знал, а стало быть, не было известно также, откуда можно ожидать нападения. Разумеется, и коридоры, и комнаты, и подвалы, и каждый камень здесь прекрасно знал Хауэр, но когда речь шла о ситуациях, подобных нынешней, Курт предпочитал не доверяться всецело ничьей воле, внимательности, силе, ответственности или осведомленности. А нападение могло быть, ибо совершить оное их неведомый противник мог, как исходя из предположения, что такой наглости от него не ждут и надеясь захватить врасплох, так и не исходя ни из чего вообще – попросту поддавшись смятению, вызванному своей неудачей.

Однако сия простая с виду и оказавшаяся столь сложной на практике задача должна была быть решена, ибо кровавая корка начала уже подсыхать, а с тем, насколько сложно соскрести с себя высохшую кровь, Курт был знаком на собственном опыте, каковой опыт вскоре обещал быть повторенным – немалая часть угодила и на его лицо, успев протечь за ворот, посему в скорейшей помывке он также был весьма заинтересован.

– Ни шагу, – повторил барон, усердно пронзая взглядом Хауэра. – Я согласился остаться в вашей цитадели при условии, что Его Высочество будет пребывать в этой комнате под охраной, а не разгуливать по коридорам.

– Может быть, просто принести воду сюда? – с усталой язвительностью предложил Фридрих. – Иначе я, боюсь, второе пришествие встречу в таком виде.

– Хорошо, – отмахнулся Курт решительно. – Постановим так. Он прав, нечего изобретать колесо: принести сюда бадью, воду, ковш – все, что нужно, и пусть плещется в свое удовольствие. Это неприятное расследование надо начинать немедленно, да и мне бы хоть умыться, хотя моя окровавленная физиономия, быть может, и была бы неплохим подспорьем в дознании в смысле психологического давления. Поскольку улик мы не имеем никаких, а время поджимает, остается лишь надежда на опрос всех, обитающих в лагере в эти дни. А это означает, что с каждой уходящей минутой виновный все больше осваивается со своими мыслями и чувствами, причем мыслей этих в его голове вызревает все больше, а чувства становятся все уравновешенней. Что, in sua series[840], означает все более сложное выявление лжи или беспокойства в словах и поведении тех, с кем я буду говорить. Conclusio[841]: для наблюдения за купанием я совершенно не требуюсь, а стало быть, господа, позвольте откланяться.

– Вы просто замечательно все расписали, майстер инквизитор, – хмуро возразил фон Редер. – Только упустили из виду несколько немаловажных мелочей. Кто, к примеру, пойдет за водой? Вашего инструктора я без надзора не отпущу – черт его знает, быть может, прямиком отсюда он направится к тому стрелку, дабы рассказать ему о том, что и как говорилось в этой комнате; или прибить его, дабы тот не проболтался. Или плеснет чего‑нибудь в принесенную им воду.

– Делать из Альфреда водоноса я вам в любом случае не позволю, господин барон, – возразил Курт безапелляционно. – Я здесь, как и вы, ничего и никого не знаю, посему он будет водить меня по монастырскому корпусу, по подсобкам, по двору – словом, везде, где я захочу побывать, и будет представлять мне всех тех, кто известен ему, но не известен мне. И, как я уже сказал, происходить это будет сейчас, id est – безотлагательно.

– Я могу принести, – предложил Бруно, – я для разбирательства не нужен. И знаю, куда идти.

– А кто сказал, что вам я верю больше, чем вашему инструктору, святой отец? – поинтересовался фон Редер. – Вы для меня ничем от прочих не отличаетесь – такой же человек из той же организации, чей служитель покушался на жизнь Его Высочества.

– Пошлите со мною одного из своих.

Хауэр насупился.

– Положим, это было бы неплохим выходом, Хоффмайер, – отметил он недовольно, – вот только есть одна неувязка. Мы намерены оставить Его Высочество без присмотра? Кто сказал, что людям господина главного телохранителя можно доверять больше, чем моим? Гессе отправится допрашивать моих парней, меня он потащит с собою, ты пойдешь за водой, а возвратившись, вполне сможешь употребить ее для омовения безжизненного тела.

– Следите за словами, майстер инструктор! – снова закипел фон Редер, сжав кулак и даже чуть подавшись вперед. – Вы здесь не руководите теперь ничем, так что придержите‑ка язык!

– Однако ж, он прав, – заметил Курт наставительно. – Да, я сам же согласился с тем, что совершить нечто подобное самостоятельно они не могли, и я назвал причины тому; однако факт соучастия все еще под вопросом. Ведь от кого‑то организовавшие покушение люди узнали о том, что наследник трона будет здесь в эти дни, и вовсе не обязательно информация эта пришла к ним с самой верхушки – нашей или вашей. Я понимаю ваше желание контролировать представителей нашей стороны, однако и я не могу и даже не имею права оставить без надзора вашего подопечного и, что главное, ваших людей. Покушение произошло на территории, подотчетной Конгрегации, и я как следователь обязан…

– Только попробуйте, – угрожающе оборвал его тот. – Попробуйте повторить, что не верите моим людям!

– А я никому здесь не верю, – пожал плечами Курт. – Включая Альфреда, моего помощника, вас, господин барон, и самого наследника включительно. Такова моя работа. Я подозреваю всех. Хотя эти подозрения и делятся на более или менее твердые. Бруно и Альфред, само собою, вписаны в ту часть листа, где стоит пометка «относительное доверие». А теперь я хочу заметить, что за нашими спорами прошла еще пара минут, столь необходимых мне для успешного начала расследования.

– Плевать я хотел на ваши сомнительные душеведческие выкладки, и никакого расследования не будет вовсе, если вы станете продолжать в том же духе!

– Это немыслимо… – нервно усмехнулся Фридрих, снова опустив голову на руки; Курт согласно кивнул:

– Хорошо. Судя по всему, с потерей времени придется смириться во имя безопасности. Решим так: я дождусь, пока будет принесено все необходимое, и тогда со спокойной душой займусь делом. Такой вариант, полагаю, устроит всех. Дайте Альфреду одного из своих людей, и пусть, наконец, завершится эта comoedia.

– Двоих, – возразил фон Редер, на миг задержав взгляд на своих подчиненных, и кивком головы указал им на дверь. Неведомо как, но двое из них поняли, что это безмолвное указание относится именно к ним, и медленно, поглядывая на конгрегатское сообщество, точно на детей Сатаны, прошагали к двери. – Руки одного из них будут заняты, посему – пойдут двое.

– Как вам будет угодно, – отмахнулся Курт, пройдя к табурету напротив наследника, и уселся, грохнув на стол завернутый в одеяло арбалет. – Просто поторопитесь.

– Мне остаться? – уточнил Бруно.

– Да, – коротко отозвался барон, и Курт возразил почти в один голос с ним:

– Нет. Нет, – повторил он, повстречавшись с убивающим взглядом фон Редера, и пояснил с предельной любезностью: – Ведь и ваших будет двое.

– А мне казалось, что ваш майстер инструктор стоит четверых, – едко заметил барон, и он кивнул:

– Стоит. Но мне бы хотелось, случись что, иметь на этот самый случай независимого свидетеля… Идут Бруно, Альфред и… К слову, господин барон, некую часть своего расследования я могу провести уже сейчас. Мне нужны имена ваших людей и их краткая биография, включая тот занятный момент их жизни, в каковой судьба сделала их императорскими телохранителями. Надеюсь, вы не станете вставать в позу и кричать о секретности. Даже вы должны понять, что их прошлые темные грешки или святые деяния меркнут на фоне происходящего и как самостоятельная ценность меня вовсе не тревожат. Начнем с этих двоих, дабы они могли как можно скорее заняться порученным им делом.

Мгновение фон Редер смотрел на него сверху вниз из‑под насупленных бровей, явно решая, насколько правдивыми являются его слова и не задумал ли ушлый конгрегат таким образом вникнуть в королевские тайны; наконец, видимо, не отыскав в своих мысленных выкладках оснований для протеста, тяжело вздохнул, тоже присев к столу.

– Хорошо, – бросив взгляд на неподвижного наследника, смотрящего на окружающих тусклым утомленным взглядом, согласился барон. – Думаю, это я могу вам рассказать.

– Вы сторонник восточных методов найма бойцов? – удивленно приподнял бровь Курт. – Предпочитаете подряжать немых? Или языки режете сами?

– Что?..

– Я полагаю, ваши люди столь молчаливы по сложившемуся уставу, а вовсе не по природной либо приобретенной неспособности к произнесению слов. Я не жду, что они сложат эпос, однако, думаю, каждый из них вполне вменяем для того, чтобы связать два слова и рассказать о себе самостоятельно.

– Вы мните себя остряком, майстер инквизитор? – хмуро уточнил фон Редер. – Или видите что‑то особенно забавное в сложившейся ситуации?

– Я пытаюсь подобрать вразумительные объяснения тому упорству, с каковым вы перекрываете мне доступ к малейшей информации, господин барон. Как видите, кроме высказанных мною совершенно противоестественных причин, зримых доводов в пользу вашего упрямства нет. Быть может, ваше неприязненное ко мне отношение, что есть личное ваше дело, не будет мешать делу общему?

– Мое к вам отношение, майстер инквизитор, к делу не имеет касательства, и рассказывать здесь совершенно нечего. Все мои люди – это моилюди. Они пришли на службу Его Величества вместе со мною; Император доверил мне подбор подходящих бойцов, и я выбрал их.

– По каким критериям?

– Вам надо растолковывать, какими качествами должен обладать телохранитель?

– Мне не помешало бы растолковать, господин барон, откуда в вас такое доверие именно к этим людям. Что в их и вашей жизни происходило такого, что вы столь безоглядно им верите; я употребил именно этот эпитет, так как, вижу, вы не допускаете и мысли об их предательстве.

– Эти люди… – начал тот гневно и, осекшись, продолжил, с явной осторожностью подбирая слова: – Эти люди прошли со мною множество боев, и я знаю, что могу им верить.

– Боев – где именно?

– Это не ваше дело, – отрезал тот. – И уж эти сведения точно никак не могут повлиять на ваши выводы.

– Боюсь, мне об этом судить, – с показной любезностью улыбнулся Курт. – Посему – не будете ли вы столь добры…

– По большей части в драках с соседскими владетелями, – оборвал его фон Редер. – И не вздумайте ухмыляться, майстер инквизитор.

– О, нет, что вы, – серьезно возразил он. – Даже не думал. Поверьте, я знаю, что стычки между соседями по тяжести, кровопролитности и беспощадности порою превышают некоторые межгосударственные конфликты. И предательство в них – первейшее подспорье… А теперь (благодарю за объяснения) я всё‑таки хотел бы услышать ваших людей. Пусть каждый из них представится лично. Вкратце; не хочу отнимать время у самого себя.

– Господи, Ульбрехт, – поморщился наследник, все так же не поднимая головы с ладоней и по‑прежнему глядя в стол, – это уже начинает переходить все границы, даже для вашей паранойи.

– Бог с вами, – бросив в сторону Фридриха недовольный взгляд, отозвался фон Редер, помедлив, и снова кивнул в сторону своих подчиненных, вновь неведомо как дав понять лишь одному из них, что внимание обращено именно на него. – Ты.

– Йорг Фридле, – тотчас отрекомендовался тот, не особенно следя за учтивостью тона. – Двадцать пять лет. Как уже говорил вам господин барон, я и прежде состоял у него на службе.

– Был нанят или по наследственной традиции?

– Был нанят. В возрасте девятнадцати лет.

– Хорошо дрался, был готов служить и сохранять верность, не имел ни гроша за душой… – предположил Курт, и тот оборвал, не скрывая насмешки:

– … и даже меча. Да. Что‑то еще?

– Нет, – усмехнулся он, увидев, как фон Редер бросил на подчиненного строгий взгляд. – Я узнал, что нужно. На данный момент. Следующий?

– Георг Виттшток, – представился второй избранный для водоносной миссии. – Двадцать семь лет. На службе у господина барона с юности. Моя семья и я сам прежде жили на территории его владений…

–  Жили? – уточнил Курт многозначительно, и фон Редер со злой иронией указал рукой вокруг себя:

– Вы не заметили, майстер инквизитор, что моя служба не предполагает заседания в родовом гнезде?

– Будьте любезны не вмешиваться, – потребовал Курт настоятельно. – Мне надо слышать именно ваших людей, а не вас, если вы еще этого не поняли.

– К чему?

– Боже; видно, мне придется снова терять время, дабы вы не мешали мне работать впредь… – вздохнул он с подчеркнутым утомлением и, отыскав взглядом первого опрошенного, перечислил скучающе и просто: – Он пришел к вам сам, напрашиваться на службу. Отчего‑то, пока не знаю, отчего, он желал службы именно у вас, и наверняка ему пришлось приложить немало сил на то, чтобы убедить вас в собственной полезности. Каким‑то образом ему это удалось, мало того – он зацепил вас чем‑то особенным, ибо отношения с этим человеком у вас вышли если не на уровень дружественности, то на степень некоего особенного к нему благорасположения. Если я ошибся в чем‑то, поправьте меня.

– Вы, – приподняв, наконец, голову, выговорил Фридрих, – вывели все это из столь краткого разговора?

– Просто предположил. Но не ошибся, если судить по молчанию вашего оберегателя.

– Как? – коротко выбросил фон Редер, и даже его враждебность на миг исчезла куда‑то; Курт пожал плечами:

– Ну, для начала, чтобы взять на службу юнца без меча – господин барон, для этого должны быть веские основания. Или рекомендация уже проверенного человека, или испытание, которое он прошел. На того, кто верит словам, вы не похожи, стало быть, даже если он и был рекомендован вам кем‑либо, вышеупомянутое испытание вы ему все же устроили. И он выдержал его. Причем, судя по всему, выдержал с честью.

– С чего вы взяли?

– Девятнадцать лет, – напомнил Курт. – Нищий. Без собственного оружия. Он должен был вывернуться наизнанку, чтобы вы взяли такого на службу. Это первое, что я предположил; подтверждение же моим словам я увидел, venia sit dicto[842], на вас самом. При слове «зацепил» на вашем лице мелькнула усмешка, причем несколько болезненная. Надо полагать, проверку ему устроили вы сами, и он вас действительно зацепил. Причем чувствительно.

– Впечатляюще, – вновь возвратившись к прежнему отчуждению, кивнул фон Редер. – И после этой демонстрации, майстер инквизитор, мне еще меньше, чем прежде, хочется дозволять вам говорить с моими людьми.

– Ульбрехт, – снова произнес наследник, чуть повысив голос, и тот махнул рукой:

– Продолжайте, майстер инквизитор. Будет, однако, любопытно посмотреть, как вы примените те же финты к вашим сослужителям.

– С теми будет сложнее, – вздохнул Курт искренне. – Нас учат врать беззастенчиво, причем на любых должностях… Ну, коли уж мы завершили с этим, давайте отпустим наших водоносов. И без того времени было потрачено немало.

– Через четверть часа я увожу отсюда Его Высочество, – предупредил фон Редер, отодвигая засов, и одарил Хауэра внушительным взглядом. – Вы меня поняли, майстер инструктор? Опасность за стенами, по крайней мере, пусть и неожиданна, но предсказуема и понятна, здесь же я всецело зависим и не влияю ни на что. Если вы не возвратитесь через четверть часа, невзирая ни на какие угрозы, ни на какое сопротивление, я вывожу его отсюда, и мы покидаем лагерь. Невзирая ни на какое сопротивление. С чьей бы то ни было стороны.