Текст книги "Конгрегация. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 83 (всего у книги 196 страниц)

– Могу повторить слово в слово, – кисло улыбнулся Курт. – Могу по‑латыни. Хочешь?..

– Налей уже, в конце концов, – повысил голос один из близсидящих студентов. – Не издевайся над человеком.

– Верно, – согласился Курт. – Это мояработа.

– А это на что намек? – настороженно уточнил хозяин, и он наставительно кивнул:

– Вот видишь; и кто из нас невменяем?.. Налей. Не бойся, пугать посетителей своим видом я буду недолго.

– Повторите это же утром? – с сомнением буркнул тот, однако стакан все же придвинул.

«Веселую Кошку» Курт оставил и впрямь довольно скоро; помимо прочих поводов, основной причиной явления сюда было желание смыть с языка и горла ужасающий привкус подаваемой Бюшелем отравы, каковую миссию с успехом исполнило дешевое, но вполне пристойное вино студенческой забегаловки. Теперь, однако, совет Керна принять положение, параллельное линии горизонта, казался все более благоразумным, можно даже сказать – трезвым…

Страж Друденхауса, отперший ему вход, едва не шарахнулся прочь, даже шевельнув губами, словно в беззвучном упреке, однако вслух ничего не сказал, отступив и замкнув массивную дверь за его спиной. Керн же, в чью комнату он ввалился едва ли не в самом наибуквальнейшем смысле этого слова, был в эмоциях куда несдержаннее, хотя и столь же немногословен в первые секунды явления подчиненного, когда явно силился осмыслить, стоит ли устроить зарвавшемуся молодняку нагоняй или же следует не тратить сил и слов, каковые, как обычно, пропадут втуне и лишь развеются в воздухе.

– Это переходит все пределы, Гессе, – выговорил он, наконец, когда Курт тяжело бухнулся на табурет и оперся о стол начальствующего обоими локтями, уронив в ладони голову. – Это переходит пределы твоих полномочий, моего терпения и вообще благоразумия. Мне довольно одного Густава, шляющегося по Друденхаусу в непотребном виде! Знаешь, что он сделал сегодня, когда я отнял у него флягу? Достал вторую – тут же, при мне!

Курт прыснул, соскользнув локтем со столешницы и едва не скатившись с табурета, и осекся, встретя пылающий взор майстера обер‑инквизитора.

– Прстите… – выдавил он, возвратившись в прямое положение. – Но я, в отличие от Густава, не шляюсь. Я по делу.

– Господи Иисусе, по какому еще делу! – страдальчески простонал Керн, и он кивнул, подавив зевок.

– Виноват… – повторил Курт уже тверже. – Я объясню. Сегодня после панихиды я заглянул в «Кревинкель»…

– … что нельзя не заметить. И, конечно же, тоже по делу?

– Дайте договорить, – оборвал он довольно неучтиво. – Заглянул, вы правы, не совсем по служебной надобности, однако сложилось так, что там же объявился Вернер Хаупт, иначе известный как Финк. И, опять же, так удачно вышло, что я сумел провести с ним некую беседу.

– Попроще, Гессе, у меня сердце кровью обливается, когда я тебя слышу. Словом –?..

– Словом, он фактически наш. Он еще этого не сказал, однако по тому, как мы распрощались, можно сделать такой вывод. Не думаю, что он дозреет скорей, нежели недели через полторы, однако ж – как знать, быть может, завтра, не протрезвев окончательно, он внезапно решится и явится в Друденхаус. Если, а точнее – когдаэто случится, и меня не будет в Друденхаусе, пошлите за мной немедленно; пусть меня достанут откуда угодно, из постели, из гроба – плевать. Упустить такую возможность будет обидно, а я сомневаюсь, что он придет во второй раз.

– Придет ли в первый?

– Готов спорить на собственную голову.

– А я готов поспорить о факте ее наличия, – с бессильной злостью выговорил обер‑инквизитор; Курт покривился.

– Рад, что вы по‑прежнему высокого мнения о моих достоинствах, Вальтер, – заметил он кисло. – И еще одно. После «Кревинкеля» я зашел к студентам; поскольку там я и прежде появлялся довольно часто, на беседу с ними ушло меньше времени – столь порицаемое вами мое состояние было основным обстоятельством для установления общения вполне человеческого…

– Приписал к нашему штату еще с полсотни агентов из школярской среды?

– Вот о них и речь. Имейте в виду, что большинство из них известны и преподавателям, и сокурсникам, id est[476] – какой в них смысл?.. Выводы делайте сами, тем не менее одно заключение и я могу подсказать: надо проредить агентурную сеть в университете. До тех пор, пока я в Кельне, я смогу найти пусть немногих, но зато куда более скромных и осторожных. Вот теперь всё.

– «Всё»… – передразнил его Керн, глядя на подчиненного с сострадающим осуждением. – Это, разумеется, ценная добыча, Гессе, однако ж – я что вчера сказал? Я сказал – в постель. Я сказал – лечиться. Взгляни на себя – на тебе жарить можно! Можешь ты о работе забыть? хотя б на день?

– Нет, – отозвался Курт уже нешуточно. – В этот раз – не могу.

– На сегодня, тем не менее, служебного рвения довольно, – возразил обер‑инквизитор настойчиво. – Именем Господним заклинаю, Гессе – домой. Спать. Выздоравливать. Говорю на сей раз серьезно: увижу на улицах, в трактире или Друденхаусе в ближайшие два дня – клянусь, посажу под замок. А теперь вон отсюда.

– Два дня безвыходно, – заметил Курт, медленно отступая к порогу. – А если мне в трактир просто поесть, или если выйти в церковь…

– Вон, паршивец! – повысил голос обер‑инквизитор, и он нырнул за дверь; отойдя на три шага, подумав, вернулся, приоткрыл створку и заглянул в комнату вновь.

– А отчет о вербовке? – уточнил он, и Керн приподнялся, ахнув кулаком по столу:

– Гессе!

– Я подумал…

– Еще слово… – угрожающе предупредил тот, и Курт поспешно возвратил голову в коридор, закрыв дверь за собою.

Откровенно говоря, об отчете было упомянуто лишь для того, чтобы лишний раз позлить Керна, чей гнев сегодня веселил особенно, и виной тому, бессомненно, было не слишком здравое состояние майстера инквизитора второго ранга. Сейчас он, если говорить по чести, был полностью солидарен с начальством и намеревался любые дела на сегодня отринуть, возвратиться в постель и провести в ней остаток дня и все завтрашнее утро по меньшей мере.

Добрейшая матушка Хольц в этот час отсутствовала, что немало порадовало ее постояльца, ибо Курт слишком хорошо знал, какое лицо увидит и какие слова услышит, попадись он ей на пути; хозяйка, взявшая на себя самовольно заботу о «бедном мальчике», возражений не слушала и мнением самого бедняжки на этот счет не интересовалась. Без церемоний послать ее куда подальше даже у Курта не поворачивался язык, посему он предпочитал конфликтных ситуаций попросту избегать.

Конфликтная ситуация возникла на пути внезапно и имела вид Хольца‑младшего.

До сей поры с вызывающим у него приступы тихого бешенства сыном своей хлебосольной хозяйки Курт предпочитал не пересекаться – мирно общаться с неопрятным и туповатым великовозрастным оболтусом у него недоставало сил, повести же себя так, как тот заслуживает, было бы черной неблагодарностью по отношению к его матушке. Сегодня парню отчего‑то пришло в голову поздороваться, столкнувшись с майстером инквизитором на узкой лестнице, и Курту пришлось выдавить из себя нечленораздельный набор звуков, долженствующий обозначать смешение понятий от «доброго дня» до «пшел вон, дурак».

– А я с вами поговорить, – пояснил тот свое присутствие вдогонку постояльцу, и Курт остановился, мысленно застонав. – По важному делу.

– Да? – не слишком приветливо уточнил он, с омерзением отодвинувшись, когда тот подошел почти вплотную – даже ореол ароматов, приобретенных в подвальчике Бюшеля, не сумел скрыть того факта, что Хольц пребывает в состоянии, навряд ли лучшем.

– Так я вот о чем, – сообщил тот, подозрительно заговорщицки ухмыляясь. – Вы, говорят, из Кельна – того, свалите через пару недель?

– Уеду, – поправил он строго, и парень закивал:

– Ну, это как угодно, как угодно. Тут главное, что мы вас больше не увидим, да?

Главное тут, мысленно отозвался Курт, отступив еще на полшага и стараясь не дышать, что я кое‑кого больше не увижу…

– Допустим, – согласился он, и Хольц попытался придать лицу выражение, каковое он назвал бы укоризненно‑строгим, будь его собеседником кто‑то другой.

– А как же моя бедная сестренка? – страдальчески вопросил парень, и Курт, уже понимая, что воспоследует дальше, вздохнул.

– И при чем здесь Береника? – уточнил он терпеливо.

– Ну, как же; оставите бедную девушку… не девушкой уже, заметьте… одну, и все знают, почему и как… Вы‑то поедете себе дальше, а ей как быть? Мне ее замуж пристраивать, между прочим; и кто возьмет – попорченную и бедную? Вот если б должное приданое, тогда бы никаких неприятностей, косились бы, конечно, но с замужеством проблем бы не было. Вам, майстер инквизитор, не кажется, что это самое приданое вы бы и должны ей обеспечить? Искупить, так сказать, свою вину перед несчастной девицей.

– Ах ты, мразь, – отозвался Курт ласково, и тот умолк, растерянно хлопнув глазами. – Нет, я всегда знал, что ты невеликого ума, но сегодня ты сам себя превзошел. Решился рассудка вовсе, иначе как объяснить тот факт, что у тебя хватило тупости требовать с меня денег, торгуя собственной сестрой, пусть и двоюродной… Тебеее замуж отдавать, тварь ты безмозглая? Это ее забота и твоей матери, а ты в этом доме на правах кота, которого кормят из доброты душевной; так кот хоть мышей ловит, ты же… Нажрался еще для храбрости, скотина… – заметил он презрительно и без предупреждения прицельно саданул в почку, сдержав силу ровно настолько, чтобы не оставить синяка. – С Береникой мы разберемся как‑нибудь сами, – продолжил Курт все так же тихо, когда тот отвалился к стене, подавившись вдохом. – Это первое. Любовница инквизитора выскочит замуж легко и просто, еще и за честь почтут – и тебе это прекрасно известно. Это второе. И третье. Поблагодари еще за то, что о твоей выходке я не расскажу твоей матери… Ну?

– Спасибо, – выдавил тот сипло; Курт кивнул:

– Умнеешь на глазах; это неплохо… Вон пошел, – оборвал он сам себя почти шепотом, и парень неловко отшатнулся в сторону, вмиг обретя трезвость взгляда.

Притихший и поджавшийся Хольц успел отойти на два шага, прежде чем Курт, обернувшись, повысил голос:

– Стоять. Сюда, – уточнил он, ткнув пальцем в пол перед собой, и, когда тот приблизился, поглядывая опасливо и искоса, ударил на сей раз коленом, пронаблюдав падение избиваемого на четвереньки с недостойным служителя Конгрегации удовольствием. – Еще кое‑что, – пояснил он доброжелательно. – Уеду ли я из Кельна навсегда – вопрос не решенный. Служба инквизитора есть штука неопределенная, и возвратиться сюда я могу еще не раз, неведомо когда – хоть через месяц, хоть через пять лет. Могу – учти это – заглянуть и просто так. Навестить старых знакомых. Тебя, к примеру. И не приведи Господь мне узнать, что ты высказал сестре хоть слово, хоть звук, хоть взгляд упрека; это – понятно?.. Оторву яйца и прибью на стену дома у двери. Большим медным гвоздем. И последнее. Найди, наконец, работу, дерьмо ты двуногое. Или отыщи богатую дуру и женись – мне плевать; но прекрати пить кровь из матери. Ты ведь знаешь, как называются те, кто пьет из людей кровь?.. Не слышу.

– Стриги, – выдавил парень с хрипом; Курт кивнул:

– Верно. Смотри‑ка, толика мозгов у тебя имеется… А знаешь, что я как инквизитор должен делать со стригами?.. Так вот имей это в виду. А теперь встал и пошел отсюда. Бегом.

На то, как помятый согнувшийся пополам Хольц попытается исполнить указание буквально, Курт смотреть не стал, удалившись в занимаемую им комнату и заперев за собою дверь. Ночью в нее постучат, придется подниматься и отпирать, однако многие неприятные события в жизни сделали эти движения, и без того привычные, почти механическими и бездумными – повернуть ключ, уходя, и опустить засов, войдя внутрь. По той же причине не мог он и уснуть в присутствии постороннего в своей комнате, посему перед нынешней бессонной ночью надо было привести расстроенный работой организм в относительную норму, а стало быть, наконец‑то исполнить приказ вышестоящего.

Глава 25

Оттепель, пришедшая совершенно неожиданно на промерзшие улицы, обещала быть приятным дополнением к близящемуся фестивалю; бюргермайстер, не досаждая особенно следователям, но не желая и упускать текущее дознание из‑под контроля полностью, высказал довольно спорное, однако в чем‑то логичное пожелание приурочить казнь запертого в Друденхаусе чародея к открытию карнавальной недели. Горожане, ожидающие празднеств и вместе с тем удрученные минувшими событиями, уже начали поговаривать о том, что бюргермайстер, и как пострадавший в том числе, в этом году должен отменить и отменит соблюдение многовековой традиции; часть города соглашалась с этой идеей, часть, оставшаяся в стороне от бед, недовольно хмурилась, другая же пребывала во власти чувств противоречивых, не зная сама, чью сторону принять. По долгом обсуждении с участием Хальтера решение было принято в пользу его рекомендации: вечером, ближе к сумеркам, когда обитатели города будут уже достаточно подогреты всем тем, что смогут предложить им трактиры и трактирчики, должным образом обставленное зрелище погибели виновника их несчастий просто обязано будет приподнять настроение унывающим и окончательно взбодрить равнодушных. Как покушавшийся на инквизиторов при исполнении Бернхард должен быть приговорен к «истлеванию над углями», а стало быть, развлечение это будет долгим и на него успеют полюбоваться все желающие, при надобности уйдя по своим праздничным делам и через час‑другой вернувшись, дабы досмотреть до конца. Бюргермайстер, к тому времени освободившийся уже от своих обязанностей блюстителя праздничных обрядов, обещал пребывать на месте казни во все время, и от сопровождавшей эти слова улыбки Райзе отвел глаза и нервно передернулся…

Помимо фраз, нужных по служебной необходимости, с Куртом он по‑прежнему никак не общался; добродушно‑издевательское «академист» исчезло из его словаря, сменившись либо попросту «Гессе», либо, что случалось все чаще, глумливым «unser Hexenhammer[477]». Курт морщился, однако в пререкания не вступал, понимая их совершенную бесполезность, Керн же выкручивался из ситуации, как мог, проводя рабочие беседы с каждым из них по отдельности, лишь в самых крайних случаях собирая подчиненных вместе.

Работа с арестованным в этот раз шла легко, как никогда прежде; все, что касалось собственно его самого, Бернхард рассказывал охотно и многословно, сведения же о известных ему собратьях извлекались за несколько минут, не заставляя исполнителя даже вспотеть. Посланные в его дом возвратились довольно скоро, нагруженные информацией и вещественными уликами, от книг и выписок до списков с именами. Сведения о личности чародея в миру подтвердились полностью – он и впрямь был мастером рисования; по показаниям местного святого отца, изображенная им для церкви картина сошествия Христа в Ад была таланта неописуемого, каковому утверждению Курт нимало не удивился. Штутгартское отделение Конгрегации рвало и метало, пытаясь влезть в расследование, дабы выказать усердие и уверить кельнских собратьев в том, что разместившийся у них под боком колдун неведомой силы не был раскрыт и арестован исключительно по недомыслию, но никак не по злому умыслу и не, упаси Боже, по сговору. О том, чтобы натравить на них попечительский отдел, Керн упомянул в тоне мрачно‑шутливом, заметив также, что это направило бы в иную сторону внимание кураторов, явившихся для расследования обстоятельств смерти следователя Ланца. От того, что в этой шутке прозвучал прямой вопрос, Курту стало не по себе, и в мыслях изобразилось безрадостное будущее Конгрегации, в которой даже столь преданные и давние ее служители готовы поступиться убеждениями и, разделяя единую систему на «своих» и «тех, кто там», ввязаться в пусть мелкие, но все ж интриги. Прибывший куратор, однако, переговорив с Бруно, самим Куртом и Керном, отбыл восвояси, не задерживаясь, посему оная шутка повисла в воздухе, растворившись в нем почти без следа, оставив лишь тонкий неприятный осадок в душе.

Возможно, попечительскому отделению Конгрегации в последние дни попросту было не до каких бы то ни было следователей: среди вызнанных у Бернхарда имен было и имя одного из блюстителей внутреннего порядка. Группа, направленная на его арест, была собрана и выслана со всеми возможными предосторожностями, и все же она ткнулась лбом в наглухо запертый дом. Взломав дверь, прибывшие обнаружили в очаге дотлевающий пепел жженой бумаги и пергамента, а на полу напротив Распятия – сидящего на коленях человека с четками в пальцах и взрезанными венами на обеих руках. Предсмертной записки не было, однако поза самоубийцы заменяла ее сполна.

Многие из прочих, названных Бернхардом лично или упомянутых в его многочисленных бумагах, арестованы были без особенных проблем; многие, а не все, ибо кое‑кто из отмеченных чародеем были лишь взяты им на заметку, будучи одаренными некими способностями, однако не проявившими еще себя ни в чем крамольном или предосудительном. Если иметь в виду известный Курту опыт Конгрегации в прошлом, к ним вскоре будут (или уже) приставлены те, кто, войдя в доверие и сдружившись либо же просто находясь в их окружении, присмотрятся к упомянутым личностям и выдадут заключение относительно их общественной безопасности и вообще приемлемости по эту сторону бытия. Разумеется, предложив, в случае положительной оценки, официальную службу. В том, что Хайдельберг, чьи студенты и даже кое‑кто из профессуры были упомянуты в списках чародея не раз, уже нашпигован агентами, Курт даже не сомневался. Оставалось благодарить Самое Высокое Начальство за то, что Оно вложило ума в мозги представителей кураторского отдела не ухватиться в этом смысле за Бруно, каковой имел несчастье быть замеченным не только в покушении на инквизитора, но также и в членстве в тайном крестьянском братстве, а главное – в том, что и его когда‑то обучал вышеупомянутый университет. Недовольство работой следователей, кое‑какими бытующими в Конгрегации порядками и некоторыми из дознавателей лично высказывалось им не раз, публично и остро, посему при большом желании и некотором рвении помощник инквизитора Хоффмайер вполне мог разделить с чародеем его незавидную участь…

До одиннадцатого ноября оставалось еще довольно времени, посему работа текла почти неспешно – если сравнивать это дознание с предыдущим, когда в коридоре Друденхауса вполне можно было столкнуться с кем‑то на бегу и не иметь даже времени обернуться и извиниться. Сегодня к по‑прежнему запертым дверям Курт почти бежал по иной причине – спустя полторы недели Финк, наконец, явился и даже выразил согласие дождаться появления отсутствующего в этот момент следователя Гессе.

За то, что Керн распорядился оставить Финка в часовне, он мысленно отвесил начальству глубокий благодарственный поклон; сопровожденный в одну из рабочих комнат, чьи стены в дурные дни, бывало, давили даже на следователей, тот вполне мог и усомниться в своей решимости…

– Бежал, – отметил бывший приятель с наигранной, нервной насмешкой. – Боялся – передумаю и смоюсь?.. Да выпустили б меня отсюда…

– Выпустили бы, – возразил Курт, пройдя к скамьям, и уселся рядом, откинувшись на спинку. – Хоть сейчас – можешь подняться и выйти, если передумал. Никто не остановит.

– Занятно, – отметил Финк, передернув плечами. – То есть, смотри – вот так приходит кто‑нибудь, требует встречи с тобой или кем еще из инквизиторов, дожидается, всаживает нож под ребро и спокойно валит. Мимо ваших хваленых стражей, в дверь и – пока. Все, что для этого нужно – несколько раз появиться здесь в свободном виде, то бишь, не арестованным, и переговорить с инквизитором на глазах у охраны. Не приходило в голову?

– Нет, – честно ответил Курт, и тот кивнул, глядя на свои сцепленные ладони:

– А мне вот пришло. И мало ли, еще кому придет; а меня, заметь, даже не обыскивал никто, хотя по мне с первого взгляда видно, что у меня нож под шмотьё запрятан. А был бы я каким студентом, в смысле – имел бы право оружие таскать открыто… Ведь не отобрали бы?.. Вот так‑то. Считай, это моя первая лепта, типа агентурной информации. Дарю.

– Однако же, указание ценное, – искренне и серьезно отметил Курт. – Следует подумать. К примеру, выдавать разрешение на выход – всем… Обсужу с начальством, – кивнул он и толкнул насупленного Финка локтем в бок: – Брось. Что за мрачный вид?

– Чувствую себя предателем, – выговорил тот хмуро, не глядя в его сторону. – Собственными ногами, по собственной воле притащился на вербовку… Наши узнают – кишками накормят. И правы будут.

– Мне казалось, мы это уже обсудили и пришли к выводу, что ничего неприемлемого в этом нет.

– Да, да, помню. Мы против тех, кто против всех. Типа не зазорно. Колдунов ловим… Слыхал, как тебя нынче в городе зовут? Hammer. Типа – Гессе Молот Ведьм. Так что – с тобой‑то все ясно, у тебя все просто; епископ он там или вор – если малефик, то в кандалы его… У меня с этим сложней выйдет, а вербованному, если что, особенно не порыпаешься.

– Да ну какая, к матери, вербовка, Финк? Ну, что ты можешь рассказать здесь такого, что имело бы отношение к вашим делишкам и интересовало бы нас? Говоря проще (без обид) – какая с тебя польза?

– Не скажи, – через силу отозвался бывший приятель, подняв, наконец, взгляд. – Я все это время об этом и думал – для чего я тебе сдался… Только не гони мне больше про дружескую заботу, а? Дружба дружбой, а денежки врозь, и только попробуй поспорить. Так вот, Бекер, польза от меня будет немалая. Это в прошлый раз толку от меня было – ну, убийцу указал…

– Заказчика, – мягко поправил Курт, и тот криво улыбнулся:

– Верно. Резал я. А ты не сдал. Девку свою – дотла, а меня не сдал. Стало быть, личные симпатии для тебя – пшик, а вот полезность кое‑что значит; так?.. И с прошлого раза кое‑что переменилось. Те, кого ты ловишь… да, признаю, для всех опасные… теперь стали являться не только среди всяких графьев и попросту бюргеров, они теперь к нам полезли; поняли, где их достать всего труднее, куда у Инквизиции пока лапы не дотянулись. Я не о тех говорю сейчас, кто умеет глаза отводить, чтобы тупо снять кошелек или, там, нагнать страху на обозную стражу, чтоб все разбежались и товары побросали – я о тех, кто нам в этот раз повстречался. Кто повыше полетом. Время спустя они ведь с обозными грабителями и мелким ворьем столкуются – не со всеми, не каждый пожелает в темные делишки мешаться, но ведь кто‑то же захочет, так? Так что, Бекер, польза от меня теперь большая. Теперь и я знаю, что такое может быть, знаю и как они работают, теперь я их увижу, если вдруг что… Увижу – и вам укажу. Т ак я говорю, или ты на что‑то другое рассчитывал?

– Да, Финк, – не сразу отозвался он. – Дураком тебя не назовешь… Смотри‑ка, какая штука: тебе всего двадцать шесть, так? А ты, после Бюшеля, самый старший во всем вашем маленьком городе, единственный, кто выжил после прежних времен…

– И Шерц.

– И Шерц, – согласился Курт с усмешкой. – Он и ты. Он – потому что чересчур туп, чтобы влезть в неприятности, а вот ты – напротив, слишком сообразительный, чтобы в них вляпываться. Ты пережил всех, поднялся, собственную банду завел, занимаешь не последнее место среди своих, и на сходке, я так полагаю, твой голос не последний. Я‑то все говорю верно?

– Ну?

– Да, Финк, все так. На это ли я рассчитывал, ты спросил? Да, на это. Но повторю, что соглашение наше будет выгодно обоим; разве нет?.. А теперь, раз уж мы заговорили открыто, давай прямыми словами о том, что мне от тебя нужно… ну, и чего ты от меня попросишь.

– Попрошу… – повторил Финк нерешительно и, смятенно скользнув взглядом в угол, понизил голос: – Попрошу одну вещь сразу; скажешь, можно такое сделать или нет. Если я Эльзу в большом городе поселю, в нормальном доме, чтоб как все… Можешь пообещать, что ее магистратские из‑за меня доставать не будут?

– И всего‑то?.. Разумеется. Если, конечно, она по ночам не будет лазить к соседям в окна и воровать белье.

Финк неловко хмыкнул, умолкнув, и он вздохнул:

– Ну, а теперь о моих запросах – эти будут посильней, как понимаешь… Так вот. Поднимайся выше, Вернер.

– Чего? – вскинув растерянный взгляд, выговорил тот, и Курт кивнул:

– Разъясняю. Как я только что сказал – ты уже не малая пташка, это верно; но забирайся выше. Иными словами, становись в маленьком городе главным. Самым.

– Бекер, такого не бывает, – укоризненно возразил бывший приятель, расслабившись. – Ты чего – сам не знаешь, или вдруг все из головы вылетело? Нет главного и быть не может; все решает сходка. Все, как у всех – гильдия сказала, ты выполнил.

– Гильдия, говоришь… – повторил Курт медленно и, поднявшись, одернул рукав новой кожаной куртки. – Оцени. Нравится?

– Намекаешь, как можно обогатиться, если работаешь на Инквизицию? – уточнил Финк, оглядев его с ног до головы. – Почем оторвал?

– Даром, – пожал он плечами, снова усевшись; еще жесткая кожа штанин скрипнула, и тот поморщился:

– Взятка.

– Благодарность, – поправил Курт строго. – Уберечь сына Мозера я не смог, это верно, и никто бы не смог; однако именно я предоставлю ему возможность увидеть казнь того, кто виновен в его гибели, и насладиться местью, а одно это, сам понимаешь, уже немало. Моя прежняя (довольно недешевая) амуниция была попорчена при задержании этого человека, и Штефан Мозер счел своим долгом возместить мне понесенные убытки – от чистого сердца… А теперь – к чему это я. Гильдия… Везде – гильдии. Ценами, временем работы, количеством и даже качеством кожаных товаров тоже заведует гильдия кожевенников; так?.. Но кто на самом деле имеет последнее слово?

– Мозер; работает, сколько хочет, и сбывает, кому захочет. Он и общак держит. Все знают.

– Это называется «негласная монополия» и «контроль над казной гильдии», Финк; привыкай к заумным словечкам – теперь пригодится…Но в целом ты прав. И добился он этого не пошлыми взятками, не тем, что его подмастерья, как во времена оны, с дубинами приходили к соседям и объясняли, кто главный; добился он своего положения внимательным отношением к людям. Разумным подходом к делу. Готовностью поступиться сиюминутным резоном ради дальних планов, а также способностью все вопросы решать мирно и для всех выгодно.

– Рад за него и за тебя с твоими обновками. А это к чему?

– А теперь, – терпеливо продолжил Курт, – иной пример – ближе к твоей жизни. Сходка решает… Вообрази, Финк, такое зрелище. Собралась сходка… где?

– У Бюшеля.

– Верно. Как всегда. Собралась и постановила, к примеру, обнести назавтра хоть все того же Мозера подчистую. Решили, проголосовали… И тут Бюшель, который, строго говоря, и права голоса‑то не имеет, лениво так, со своего места, говорит: а сдается мне, парни, все это затея глупая. Вот почему и вот почему. Надо не так. Вот как надо. И что? Да уже через минуту каждый из вас будет повторять его слова. С решением Бюшеля согласятся все – с любым решением, хоть бы и противоречащим вашему желанию.

– Так если дело говорит…

– А он всегда дело говорит. Потому и выжил; и «Кревинкель» сохранил потому же. Где все те, кто когда‑то верховодил в старых кварталах? Старичье – где?

– На том свете, – пожал плечами Финк, и он уточнил:

– Иными словами, вы их вырезали. Всех. Потому что мешали вам, молодым, своими порядками; вырезали их – а после взялись друг за друга. Так, или я что‑то путаю?

– Ну, так, – отвел глаза бывший приятель. – Время такое было. Чума, да еще голод, да не первый год; старичье для себя последние куски отбирало – это‑то ты еще застал, помнишь?.. Чего они еще ждали? Что мы и дальше крыс будем жрать?.. Само собой, пустили их под нож. А насчет «друг за друга взялись» – так это уже другое. Кое‑кому попросту понравилось вот так, беспредельно. Они следующим «старичьем» бы и стали, ничем не лучше.

– А кто подал мысль избавиться от беспредельщиков? – уточнил Курт, и тот умолк. – У вас самих мозгов бы не хватило выстроить такую дальновидную цепь рассуждений. Ведь то, что перерезали эту часть молодежи – это и было началом установления порядка, который есть сейчас. Кто призвал вернуться к идее сходки вместо того, чтобы вот так, на улицах разбираться?.. Уверен, я знаю, кто.

– Бюшель…

– Вот именно. Бюшель, который всегда умел и держаться в стороне, и во все вникать. И теперь – скажи мне, Финк: так есть главный в маленьком городе, причем давно уже, или все действительно решает сходка?.. Вот об этом я и говорю. Я не призываю тебя устроить еще одну ночь длинных ножей, перебить всех главарей и волевым решением объявить себя императором кельнского дна. Просто добейся того, чтобы, услышав твое слово после уже вынесенного решения сходки, тебе сказали не «пошел ты, Финк», а «дело говоришь». И чтобы это повторилось не раз. Чтобы в случае споров за советом шли – к тебе. В этот момент ты и начнешь становиться главным.

– Как у тебя все просто на словах, Бекер, – покривился тот тоскливо. – А с чего ты взял, что у меня такое получится?

– Ты мозгами вышел, – пояснил Курт просто. – Как я уже сказал – чтобы выжить после всего, что было, надо иметь не пяток парней под рукой и кулаки побольше; кулачонки у тебя, замечу, не здоровей моих, да и чтобы эти парни не порешили тебя же, иметь надо в первую очередь мозги и уметь ими двигать. Ты умеешь.

– Хочется заполучить в агенты не воришку‑мелочевщика, – хмыкнул Финк тихо, – хочется, чтоб вам большой человек стучал?

– А тебе не хочется быть большим человеком со связями в Конгрегации?.. Бюргером – тебе не по душе, однако ж, запросы у тебя по жизни не для твоего нынешнего положения. Не намеревался же ты всю жизнь провести вот так, тихой мышью не выше пола? Ведь понимаешь, что я прав. Ведь почему‑то же ты сюда пришел.

– Как ты ловко все повернул, Бекер, – вздохнул тот, – словно мне же и одолжение сделал… Только вот тобой упомянутые связи в Конгрегации – не всем так понятно, для чего они нужны, как мне. Может, подскажешь, как им это объяснять? Ведь о том, что я с тобой в знакомстве, что сведения подбрасывал – уже все знают. Даже знают, что одного из наших сам же тебе в руки дал, вместо того, чтобы разобраться с ним, как положено, как понятия велят.

– Я правила чту, – отозвался Курт, не замедлив. – Все, в которых есть хоть толика справедливости. Я этому служу, позволь напомнить. Справедливости и милосердию. Если справедливость требует, чтобы Шварц был наказан в соответствии с законами, существующими в обществе, к коему он относится – да ради Бога; заслуживает ли он милосердия – решите сами. Где мы встречались полгода назад – помнишь?

– Ну… – настороженно согласился Финк; он кивнул:

– Сегодня, когда темнеть начнет, я его там выпущу. Остальное – это ваше дело.

– Да? – уточнил тот с сомнением. – А начальство тебе за это по черепу не настучит?