Текст книги "Грозное лето"

Автор книги: Михаил Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 64 страниц)

Царь сошел на земную твердь, прищурился от яркого, на счастье, солнца и даже посмотрел на него, как бы убеждаясь, не шутки ли оно шутит – так хорошо светить в декабре месяце? Но наказный атаман, подобрав объемистый живот и приняв самый важный и самый молодцеватый вид, какой только можно было принять в его возрасте, сказал:

– И солнышко, ваше величество, встречает вас на донской святой земле русской радостно и взволнованно.

– Отчего же взволнованно? – спросил царь.

Наказный растерялся и ответил что-то вроде:

– Не могу знать, ваше величество. Сие есть божественная сила. И мы счастливы, ваше величество, и беспредельно рады, что ваше императорское величество соблаговолили изъявить свое монаршее благоволение к верноподданному вашему императорскому величеству тихому Дону и осчастливили нас своим монаршим вниманием и благодатью, за что мы коленопреклонно выражаем вашему императорскому величеству свою благодарность в помыслах наших и деяниях на благо престола, веры православной и отечества нашего многострадального…

Царь козырнул, сказал: «Благодарю вас за выраженные чувства ко мне» – и направился на тыловую сторону вокзала, чтобы сесть на автомобиль, но, увидев депутацию от отцов города, остановился на красной ковровой дорожке, что была разостлана на всю длину площади до самого Крещенского бульвара, принял рапорт почетного эскорта юнкеров, хлеб-соль от старожилов города и рассеянно бросил взгляд направо-налево, осматривая публику.

– Как неживой. Монарх-то наш любимый, – негромко заметил Королев своему другу, коннозаводчику Пишванову, что стоял за спиной Александра Орлова.

– Н-да-а…

И действительно: ничего царственно-величественного не было на заросшем рыжей бородой монархе, равно как и в его невысокой фигуре в простой шинели и при погонах полковника гвардии Нарвского полка, с лица маленьким, холодным, будто не живым, а каким-то искусственным, похожим на восковые лица лондонского паноптикума мадам Тюссо, и только глаза, глубокие и маленькие, бегали туда-сюда, рассматривая встречавших его.

Публика рассматривала его, переглядывалась, иные из ближних к царю что-то выкрикивали в его честь, а дамы бросали цветы-хризантемы ему под ноги и умиленно плакали от радости и счастья или от глупости, так что мужья то и дело бубнили за их плечами:

– Милая моя, это же – государь, чего ты разревелась?

Но слов этих никто не слышал и слышать не мог, так как соборный колокол и вся городская колокольная мелкота все еще гулом гудели, и звенели, и тенькали на весь город, как на святки, – суматошно, без остановки, и глушили все на свете.

И когда Александр Орлов, зажатый со всех сторон, как тисками, хотел было выйти из толпы и тоном приказа сказал громко: «Расступись!», его заметил царь, подошел к нему и спросил:

– Кто таков, капитан? Где были ранены и за что получили орден Святого Георгия-победоносца?

Наказный атаман Покотило ответил:

– Сын героя японской кампании, ваше величество, полковника Орлова. Награжден за пораженный из трехдюймового орудия дирижабль противника. Во второй армии служил, у Александра Васильевича Самсонова, упокой господь его душу.

Царь более внимательно посмотрел на Орлова и спросил:

– При каких обстоятельствах и где были ранены, капитан?

Александр Орлов ответил кратко, как было дело, и царь задумчиво произнес:

– Ранен… Убит… Переехан артиллерийским передком. Невероятно… – и сказал Покотило: – Василий Иванович, представьте капитана Орлова к ордену Святого Владимира с мечами…

– Слушаюсь, ваше…

– И поблагодарите полковника Орлова, что он воспитал такого сына.

– Слушаюсь, ваше величество, – молодо и бодро отвечал Покотило, а Орлов всего только и сказал:

– Благодарю, ваше величество, но, право…

Покотило едва не хватил удар, и он недовольно сказал:

– Капитан, когда повелевает государь, всем его верноподданным положено стоять «смирно» и коленопреклонно…

Александр Орлов четко произнес:

– Виноват, ваше величество и ваше превосходительство.

На него обратили внимание, так как царь еще пожимал ему руку и наконец спросил неожиданно:

– У вас нет ко мне просьб, капитан Орлов?

– Никак нет, ваше величество, но сказать вашему величеству надо…

– Говорите, – прервал его царь.

– Плохие генералы вас окружают, ваше величество, что и доказал печальный случай со второй армией генерала Самсонова. Не погибли бы они, пятнадцатый и тринадцатый корпуса, если бы генерал Клюев сражался, а не махал бы белым платочком врагу, если бы генералы Артамонов и Благовещенский не отступали без нужды и пользы по тридцать верст в один день, наконец, если бы генерал Ренненкампф исполнил бы свой воинский долг перед товарищем по оружию… Они погубят и армию, и вас, и святую родину нашу – Россию…

Если бы над наказным атаманом, над толпой, над всем Новочеркасском разорвались все гранаты, какими располагало войско Донское, – Покотило Василий Иванович был бы просто удивлен. Но сейчас он был потрясен и готов был… Нет, не только наказать Александра Орлова, этого мальчишку с необсохшим материнским молоком на губах, а готов был дать ему по этим губам наотмашь, чтоб до пятого колена помнил, как надлежит вести себя в присутствии монарха и как разговаривать с ним, если он соблаговолил всемилостиво оказать тебе честь.

Но успел всего лишь насупить седые брови, как царь сказал:

– Благодарю вас, капитан, за откровенные и честные слова.

И пошел к автомобилю.

Наказный ожег Александра лютейшим взглядом, но сказать ничего не смог и поспешил вслед за царем, который уже садился в автомобиль, а через минуту и отбыл вместе с наказным вверх по Крещенскому спуску, к собору, сопровождаемый другими автомобилями со свитой и конным эскортом юнкеров.

И еще его молчаливо сопровождали однорукие и одноногие, а то и безногие и безрукие нижние чины, одиноко стоявшие вдоль дороги, возле приземистых особнячков, и глазами, полными печали, и немых укоров, и безнадежности, а то и нелюдимости, безучастно смотрели на царя, на его свиту, а иные плевались незаметно.

Толпа горожан было хлынула за автомобилем, но ее остановили казачьи наряды и полиция и преградили дорогу.

Орлов направился прочь из толпы, но ему преградили путь военные.

– Молодец, капитан, – сказал пожилой подполковник. – От имени многих и многих полевых командиров выражаем вам свою признательность за смелость и своевременность подобного доклада государю. Если надобно будет, полагайтесь на нас.

Александр Орлов поблагодарил нежданных своих единомышленников и наконец ушел.

Королев настиг его и предложил:

– Капитан, а быть может, поедем к собору? Еще раз посмотрим на царя-батюшку, а тогда уж и закатимся в ресторацию на радостях, что бог послал нам сие счастье? Как сказать? Быть может, такое и не повторится в нашей жизни.

Орлов отказался и, увидев свободную скамью на бульваре, сказал:

– Вы езжайте, Алексей Иванович, а я погреюсь немного на осеннем солнышке, а затем пойду домой. Сестра Мария может приехать с часу на час со своим санитарным поездом, а я еще не приготовился встретить ее.

– Баронесса Мария сама найдет вас, а вот погреться на солнышке по-стариковски, пожалуй, и мне полезно. А проще сказать – отдохнуть после сего великого стояния: два часа, поди, ждали государя, а видели – две минуты… Поистине: мгновение могло бы чуть-чуть и остановиться по такому случаю. Как вы находите?

Орлов сел на скамью, с облегчением протянул больную ногу и ответил:

– Я нахожу, что вам надобно жениться, Алексей Иванович. Ваше «мгновение» что-то слишком надолго остановилось.

Королев усмехнулся, сел рядом с ним и тоскливо произнес:

– Да. Остановилось мое мгновение по той причине, что невеста еще не сыскалась, ищу, ищу, и все – без толку. – И вдруг сказал: – Уступите мне баронессу Марию, и я век буду вашим рабом и благодетелем. Вы ведь все едино на ней не женитесь. Бракоразводный процесс пойдет во вред вашей карьере.

Орлов покачал головой и произнес:

– Слышала бы Мария, вы заработали бы увесистую пощечину.

– Ради такой женщины можно стерпеть все, мой друг. Я вообще привык от них терпеть, от женщин: они делают со мной все, что им заблагорассудится, – ругают, дерутся, выпроваживают в шею, если не вовремя пришел, берут всякую дрянь в магазинах по счетам на мое имя, и я ничего не могу с ними поделать. В одном только я чувствую еще себя хозяином: распоряжаться моими текущими счетами.

– Тут никакая сила вас не одолеет.

– Никакие чары не очаруют. А силы есть: такие же, как я, акулы могут одолеть запросто, зазевайся лишь только. Но, слава создателю нашему, пока он оберегает мои текущие счета исправно, благодарение ему… Да, Ренненкампфа же видел в Петрограде, на Невском. Куда и подевался его бравый вид. И офицеры не отдают ему чести, отворачиваются, предателем называют.

– Он и есть предатель. Они с Жилинским оставили Восточную Пруссию, хотя в этом не было нужды, так как вторая армия получила два новых корпуса и вскоре перешла в наступление.

– А Жилинский, говорят… «защищает» теперь Россию в Париже?

– Представляет русскую армию при союзниках. Они-то с генералом Жоффром – друзья.

– Да-а… Друзья друзьями, а лавры врозь; Жилинского сместили, а Жоффра возвеличили за Марну. А если бы не бездействие Жилинского, – Марны и не было бы… А вы врезали царю-батюшке правду-матку. Я был убежден, что он повелит отправить вас прямым сообщением в Новочеркасскую тюрьму. Молодец, капитан.

– Не посмеет. На Дону находится, полки новые требуются.

– Он с досады наверняка пропустит бутылочку шампанского в офицерском собрании, где его ожидают после обеда, – сказал Королев.

И разговор оборвался: как из-под земли появились Мария и Барбара, обе в серых длинных платьях и в белых передниках с красными крестами, разгоряченные и жизнерадостные, и зазвенели в один голос:

– А мы искали вас возле собора, а вы вот где уединились.

– Нам ноги отдавили в толпе.

Мария выглядела все еще болезненно, и лицо было бледно и худощаво, но глаза сияли радостью безмерной, и вся она светилась счастьем и неизбывной жизненной силой, так что возле нее, казалось, все вокруг стало светлей и красивее, значительнее.

И Орлов подумал: «Мария, Мария, родная моя, вы воскресли, как Феникс, и принесли людям радость. Я сегодня же объявлю родителю, что соединю свою жизнь с вашей. С Надеждой разведусь. Ждать конца войны, – бессмысленно и бесконечно долго»… А Барбара возмущалась:

– У паперти, в соборе, столпотворение, как на ярмарке. Срам!

Королев искоса глянул на нее, качнул головой, как бы хотел сказать: «Ну, милостивая государыня, за такие слова можно и того…» – но ничего похожего не произнес, а сказал как бы виновато:

– Ругайте меня: мой мотор все равно стоит вон без дела, можно было бы отправить его к вам, но вот незадача: я-то не знал, что вы у собора, а полагал, как сказал капитан, что вы до сих пор пребываете во граде Киеве, – и поклонился.

– Мы приехали рано утром, привезли раненых, кстати, Александр, привезли и штаб-ротмистра Кулябко, раненного в спину, видимо, своими солдатами. Смертельно, кажется.

– Я предупреждал его… Ничего, он живуч, выберется и из могилы, – сказал Александр и поцеловал ручки Марии и Барбаре, добавив: – Таких жалеть не стоит: жандарм отвратительнейший… Ну-с, присаживайтесь и рассказывайте, что там, во граде Киеве, делается. Поручика Андрея Листова не видали? Или Тадеуша? Вас спрашиваю, Барбара.

Барбара ответила:

– Тадеуш воюет под Варшавой, отец писал…

И умолкла. И тогда Мария добавила:

– А штабс-капитан Листов жив-здоров, оформляет документы в лазарете для побывки, то есть вот-вот приедет в родные веси. Барбара сгорает от нетерпения в ожидании…

– Мария, подружка милая, ну что у тебя за язычок стал? – вспыхнула Барбара, и лицо ее залилось малиновой краской.

Королев видел, что ему больше делать здесь нечего, и, достав из карманчика брюк золотые часы и посмотрев, который час, сказал:

– Извините, господа, но мне пора к атаманскому дворцу, где мы будем принимать его величество. По всей видимости, мне предстоит раскошеливаться вновь на потребы ваших лазаретов, милые сестрицы, а посему честь имею, – кивнул он всем общим поклоном и укатил на своем автомобиле, поджидавшем его невдалеке.

И на некоторое время наступила пауза, и все почувствовали себя как связанные. Наконец Барбара вдруг заторопилась, к чему-то прислушалась, словно чего-то ожидала, и сказала:

– Поезд из Ростова. «Молния» подходит. Побегу: быть может, штабс-капитан Листов приехал.

И пошла к вокзалу быстро-быстро, хотя вокзал был почти рядом, – сидели в скверике от него в ста шагах.

– Любит. А никогда не говорила, – произнесла Мария и, взяв Александра под руку, сказала повелительно: – Прошу в лазарет для осмотра ноги, мой дружок, а после я отвезу вас домой… Извозчик! – крикнула она извозчику.

– Мария, Мария, родная вы моя, если бы вы знали, как я люблю вас, – и поцеловал ей руки, а потом приложил их к щеке и не отпускал…

Домой она привезла Александра на извозчике вечером. Перед домом была толпа, и Александр с тревогой сказал:

– Что-то случилось. С Алексеем на фронте, – и не успел спросить у соседей, в чем дело, как услышал голоса:

– Мужайтесь, Александр…

– Родитель ваш, упокой его душу, господи…

Александр более ничего не слышал: с непозволительной для него проворностью он спрыгнул с фаэтона, протаранил толпу и наконец оказался в гостиной дома, потом в кабинете и замер от неожиданности и потрясения: в кабинете, на диване из желтой кожи, как бы сидел и дремал отец в полной парадной форме, при всех регалиях, и лишь по красной точке на груди было видно: отец был мертв.

Возле него стоял, опустив гривастую голову, отец Василий и плакал.

Мария закрыла лицо руками и так осталась стоять потрясенная.

Александр увидел на полу черный, с сизым отливом наган, белый лист бумаги на столе, вскрытый конверт и, схватив письмо, прочитал: Николай Бугров сообщал из Петрограда о смерти Алексея от гангрены ноги и об аресте Михаила.

В конверте была записка отца: «Умираю потому, что не хочу быть соучастником истребления русских людей, которых убивают и оставляют калеками и сиротами все более. Полковник Орлов».

Александр рванулся к отцу, упал перед ним на колени и с великой болью, с отчаянием негромко воскликнул:

– Отец, как же так?!.. Ненавижу, все ненавижу, ваше величество!..

И тут почувствовал нестерпимую боль во всем теле: переломилась раненая нога.

Мария кинулась к нему на помощь, но Василий сказал:

– Я сам, Маша, – и, взяв Александра на руки, понес в соседнюю комнату и там гулким басом произнес: – Все, брат. Я снимаю с себя сан…

…Утром следующего дня в газетах было сообщено в самых радужных тонах, как капитан Орлов, герой войны и сын героя японской кампании, выражал государю свои благородные помыслы и верноподданнические чувства как истинный сын православного тихого Дона и был высочайше удостоен государем ордена Святого Владимира с мечами. Это было не совсем так: царь сказал наказному атаману, когда уезжал из Новочеркасска: о награждении капитана Орлова он еще подумает.

А еще через день наказный атаман Покотило объявил через воинские присутствия о мобилизации студентов первых и вторых курсов, молодых казаков, пользовавшихся отсрочкой, запасных второй и третьей очередей, досрочный призыв новобранцев.

Это были новые полки, новые солдаты…

Январь 1972 – июнь 1980