Текст книги "Грозное лето"
Автор книги: Михаил Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 64 страниц)
Он сидел в вольтеровском черном кресле, как Будда, – крупный и тучный, с округлым лицом, с белой, вразлет, бородой, похожей на два клока ваты, прилепившихся на кончиках усов, и перебирал целую дюжину карандашей, как на Востоке перебирают четки, а Александр стоял навытяжку и ничего не понимал: наказному ли атаману долженствует принимать его по такому поводу и тратить время, когда для этого есть начальник артиллерии, помощник наказного, начальник штаба и так далее?
Но не учить же ему было атамана и генерала? И он ответил возможно корректней:
– Я преисполнен, ваше высокопревосходительство, самых глубоких чувств к милому моему сердцу Дону, тем более что именно он послал меня в столицу набираться ума-разума, и смею вас уверить, что никогда не помышлял изменять родным весям. Наоборот, я искренне желал именно здесь пройти внеклассный артиллерийский практикум и здесь же определиться на службу по окончании академии, но последняя не имеет от вас сообщения о вакансиях, и я намерен был покорнейше просить ваше высокопревосходительство оказать мне в сем ваше великодушное содействие.
Тирада была слишком большая, Александр это чувствовал, но ничего не поделаешь: перед ним был наказный атаман войска Донского, которого он впервые видел и от которого зависела его служба.
Генералу Покотило такие слова понравились, и он смягчился и сказал более миролюбиво:
– Знаю, знаю, поручик Орлов. Мне доложил генерал Голиков. Вакансии можно открыть, а стрельбы вы должны проводить всем курсом, а не в одиночку. Но, – взял он бумагу и продолжал: – Янушкевич о вас хлопочет. Вы с ним знакомы, что ли? – ткнул он толстым указательным пальцем в бумагу.
– Он читал у нас курс продовольственного и артиллерийского обеспечения армии.
– Большего он читать ничего и не может, – заметил наказный. – Но он ссылается на Жилинского, нынешнего командующего Варшавским округом, – тот просит направить к нему нескольких молодых офицеров – выпускников, академии. К нему-то не очень рвутся ни молодые, ни старые, ибо там целая германская колония генералов и прочих, засилье настоящее. Какой вам резон быть под началом какого-то фона – прибалтийского барона? Вы с Жилинским хорошо знакомы?
– Генерал Самсонов просил его за меня, так что в известной степени он тоже является моим покровителем, – ответил Александр и почувствовал, что сказал лишнее, но поправляться не стал.
Наказный покачал стриженной под ежик седой головой, посмотрел на него маленькими серыми глазами не то с укором, не то с одобрением и сказал:
– Вы родились в двух рубашках, поручик: генерал Самсонов просил за вас, генерал Жилинский устраивал вас в училище, да еще, я слышал, великий князь соблаговолил повелеть присвоить вам поручика вне очереди. Этак вы скоро и до полковника доберетесь и поравняетесь с родителем.
Александр покраснел от смущения, если не от возмущения: так вот почему наказный воздает ему, рядовому офицеру, такую честь: выказать и свою благосклонность перед приездом великого князя. Но то ведь было, откровенно говоря, прямое самодурство августейшей особы, и ничто более, к счастью закончившееся благополучно. Ему ли, генералу Покотило, гордому потомку запорожцев, которым он называет Себя, придавать значение таким пустякам?
Но Александр сдержался, чтобы не сказать так, – он мог это сделать, характера не занимать, – и произнес равнодушно:
– Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство, что я менее всего беспокоюсь о чинах. Случилось простое стечение обстоятельств.
– Поручик Орлов, – строго прервал его наказный, – внимание к вам августейших особ – суть не «обстоятельства», а милостивый знак, коим вы должны дорожить более всего в жизни и службе отечеству и престолу.
– Виноват, ваше высокопревосходительство, – я всего лишь намерен был сказать, что великий князь хотел наказать меня и моих друзей за пирушку, которую мы устроили в казармах по случаю моего бракосочетания, но вдруг поздравил и повелел зачислить меня в академию и представить к внеочередному производству.
– Пирушка! В казармах! – воскликнул Покотило. – Браво, поручик. Если бы вы устроили оную у меня, – полагайте, что две недели ареста вам было бы предназначено.
– Як этому был готов, ваше высокопревосходительство.
Наказный атаман развеселился:
– Еще раз – браво, поручик Орлов. Я, пожалуй, поступил бы так же, будучи на вашем месте. По крайней мере, было бы что вспомнить, а то меня батя окрутил вокруг аналоя, друзья поздравили, выпили по бокалу шампанского, и все. Прозаично до ужаса.
Он отложил карандаши в сторону, поднялся с кресла и так плотно стал возле стола, что живот как бы лег на него вместе с полами неподпоясанного мундира, и Александр едва не усмехнулся и подумал: «Своя ноша тоже тяжела, ваше высокопревосходительство».
Между тем наказный этого не замечал и, отдавая ему бумагу, сказал:
– Прочитайте приличия ради, и поедем с вами на стрельбище, в Персиановку. Да, а супруга как относится к вашей возможной службе в Новочеркасске?
Он спрашивал так, как будто все уже было решено, и Александр подумал: сказать или не сказать о Надежде, о ее нежелании покинуть столицу? И ответил не очень уверенно:
– Супруга поймет меня.
– Не ясно. Она служит?
– В госпитале, но я полагаю…
– Полагать – это еще далеко не все. Молодые супруги – это мамины дочки и предпочитают витать в облаках. Я могу пригласить к себе ее родителя, атамана станицы Николаевской, и приказать ему воздействовать на дщерь свою, но столица есть столица, и оттуда выманить женщину не так легко, тем более молодую.
– Благодарю, ваше высокопревосходительство, я уж сам как-нибудь.
– Ну, ну… Попробуйте. Только ваша супружница принадлежит к такой родительской породе, что вряд ли вы уломаете ее вернуться в родные пенаты… Итак, на чем мы остановились? Ах да: Варшава или Новочеркасск. Если вы не возражаете, я на днях встречусь с военным министром Сухомлиновым и могу все обусловить относительно вас. Через два-три дня я отбываю в Петербург в связи с приездом его высочества, великого князя. Надобно поточнее узнать его намерения и маршрут поездки по Дону.
Александр секунду помедлил: ехать в Варшаву, за тридевять земель, когда можно определиться здесь, на родимой земле, не хотелось. Просить оставить в Новочеркасске – об этом он уже сказал наказному.
И ответил:
– Я – солдат, ваше высокопревосходительство: куда прикажете, туда и пойду служить.
– Гм. Похвальный ответ, – произнес одобрительно наказный, – Я могу открыть для вас вакансию, но по существующим установлениям право выбора остается за вами. Однако, коль генерал Жилинский просит прислать к нему молодых офицеров, я не стану ему чинить в сем препятствий. Ему там трудно в окружении друзей Скалона, его предшественника, и я понимаю его: граница с Германией, всякое может случиться, а кругом – германцы же. Жилинский только подумает, а Мольтке все уже будет знать. Это между нами. Узнает Фредерикс, – чипляйтеся, кумэ, за соломинку и погружайтеся на дно, как говорили мои предки, сечевики, – подчеркнул он свою причастность к запорожцам.
Александр был удивлен: наказный атаман не скрывал своей неприязни к генералам с германской фамилией – слыхано ли? Действительно, узнай об этом барон Фредерикс, министр двора, – добра не жди.
Александр счел за лучшее сказать:
– Я ничего не слышал, ваше высокопревосходительство.
Покотило посмотрел на него из-под густых белых бровей, как бы проверяя: честно ли он сказал? И похвалил:
– Молодец, поручик, мне бы такого адъютанта, но, – развел он руками, – разве вас, молодых, соблазнишь прислуживать старикам?
– Я почту за честь, ваше высокопревосходительство, – отчеканил Александр, как присягу принял.
– Порадовал, порадовал, дружок, – расчувствовался Покотило, – Но пока сие от нас с вами не зависит. А впрочем, махнем-ка мы, пожалуй, вместе в столицу и там все распишем, как по инструкции. Кстати, Александр Васильевич Самсонов, у коего я недавно был помощником в Туркестане, едет на Кавказ, на воды, грудную жабу лечить, и в ближайшее время будет в Петербурге, как он пишет мне, так что мне представится случай отблагодарить его за отеческое участие в вашей военной карьере.
– Я буду безмерно рад, ваше высокопревосходительство, – сказал Орлов.
Наказный посмотрел на него придирчиво, а вместе с тем и одобрительно, переложил с места на место карандаши, опять посмотрел, на этот раз явно восхищенно, и вышел из-за стола. Понравился ему Александр – стройный, тонкий, с девичьим нежным лицом, на котором все время играли два легких румянца, с прямым тонким носом и темно-каштановыми усиками, и было заметно, что наказный все время что-то намеревается ему сказать особенное, сердечное, быть может, даже интимное, но не говорил, медлил.
И не сказал, а пригласил на артиллерийские стрельбища, в Персиановку:
– На пару деньков, не больше. Покажите нашим лежебокам, как следует поражать цели. Полагаю, что вы в этом мне не откажете.
В Персиановке Александр Орлов блеснул: стоя у полевого телефона, он в считанные секунды давал команду прислуге орудия, наводя его то на цель неподвижную, то передвигавшуюся, видимую и невидимую, стреляя с закрытых позиций и открытых, и поражал мишень со второго выстрела, а видимую – и с первого.
И увидел высоко поднятый над полигоном змей-мишень для пулеметной стрельбы – и попросил разрешения сбить его. На него все вытаращили глаза: из полевого орудия сбивать воздушную цель?! Какая самоуверенность! Если не наглость…
Но наказный благосклонно сказал:
– Поручик, из полевой пушки еще никогда не сбивали воздушные мишени. Но если вы уверены, что не испортите заряда, один раз я разрешаю вам послать в подарок Илье-пророку.
Александр сбил змея шрапнелью с первого выстрела. Приподнял ствол пушки на тридцать градусов, предварительно утопив лафет, рассчитал команду и расстрелял так, что от змея и следа не осталось. Пробовал ли он на предыдущих стрельбах такое? Нет, не доводилось, и это не разрешалось делать. Озорство это было? Тоже нет, просто он хотел проверить давно терзавшую его мысль: а если на войне так сложатся обстоятельства, что над позициями появится неприятельский аэроплан, например, можно ли отогнать его или даже поразить из полевого орудия?
В Персиановке он впервые убедился: можно. Но об этом ничего наказному не сказал, а, взяв под козырек, доложил:
– Ваше приказание, ваше превосходительство, исполнено прислугой орудия точно.
Покотило из-за тучности сидел, как Наполеон, на походном стульчике и все еще смотрел на небо, туда, где только что был змей, и качал головой удивленно или восхищенно. Не сразу, задумчиво он сказал:
– Не по уставу, не по правилам, поручик, но… Я выношу вам благодарность за оригинал: приспособить обыкновенное трехдюймовое полевое орудие для стрельбы по воздушным мишеням! Невероятно! – И, обращаясь к присутствовавшим артиллеристам, добавил: – Вот так, господа офицеры: поручику Орлову надлежит сделать строгое порицание за нарушение им устава полевой службы, но я выношу ему благодарность. Практика – мать теории, господа.
Офицеры поздравили Александра, но в душе каждый считал: выскочка. Еще не выпущен из академии, а уже метит бог знает куда. И почему наказный так потворствует ему, вчерашнему кадету, быть может, впервые понюхавшему порох только сейчас, на полигоне?
…И застрял Александр в Персиановке: получил батарею на все время полевых учений, был зачислен в штат войсковой артиллерии и только тогда понял, что наказный ловко перехитрил его и отрезал все пути в Варшаву. Но не сожалел об этом: в Варшаве, быть может, было бы и не плохо, а в родных краях служить куда легче и домовитей. Захотел провести воскресенье в Новочеркасске, пожалуйста, пятнадцать верст – и ты уже в кругу близких. Нет настроения томиться в ожидании поезда или скакать на коне – можешь провести вечор на одной из персиановских дач, что расселились на взгорье вдоль Грушевки-речки, окруженные пирамидальными тополями, как стражами, и населенные чинами военными и гражданскими самыми знатными.
Александр так и делал: одно воскресенье проводил у кого-нибудь на даче, другое – в Новочеркасске, в шумном обществе Верочки и ее подруг, замужних и засидевшихся в девичестве, а то и вовсе не желавших связывать себя семейными узами. А так как Алексей всегда был в разъездах, душой женского общества поневоле становился он, Александр Орлов, немного музицировавший, немного певший романсы, но зато танцевавший выше всяких похвал.
И попался на глаза Покотило среди бела дня: шел с Верочкой по Платовскому проспекту, разговаривал о том о сем и еле успевал козырять встречным военным.
На проспекте, как всегда, было людно, туда-сюда не спеша и важно катились фаэтоны, одни прохожие торопились к собору, другие – в обратную сторону, к Платову, некоторые стояли на бульваре, на тротуарах и тихо разговаривали.
Александр шел с Верочкой по кирпичному тротуару и услышал:
– Поручик Орлов, вы почему прохлаждаетесь? Все офицеры с ног сбились в хлопотах, а вы, изволите видеть, разгуливаете по проспектам.
Александр увидел прежде отменных донских рысаков, затем фаэтон, остановившийся против него, и в нем – громоздкого Покотило и, вытянувшись, козырнул и ответил:
– Виноват, ваше высокопревосходительство, я жду, когда вы соблаговолите оказать мне честь…
– Какую еще честь я должен оказывать офицеру, коль он прохлаждается бог знает где от моего кабинета? Садитесь и докладывайте, – приказал наказный, а Верочке бросил: – Пардон, мадам, служба.
Александр немного растерялся: с наказным не ездила ни одна душа, кроме жены или дочери. Но и то хорошо, что сейчас их не было. Он простился с Верочкой, легко прыгнул на подножку фаэтона, так как лошади уже пошли мелкой рысью, и тем вызвал восхищение Покотило:
– А вы еще и верткий, оказывается. Люблю. Сам был некогда ловок, а ныне – годы не те… Ну-с, докладывайте, пока я свободен, чем вы здесь занимались в служебное время и чью блондинку успели очаровать?
– Это – супруга моего брата, землемера, – ответил Орлов.
– Прелестное создание… А каково самочувствие родителя? Печень досаждает?
– Досаждает, и весьма. На воды бы надо, но не хочет.
– Да. Мне бы тоже не лишне было бы попить водички, но времени, времени нет, к приезду августейшего гостя надлежит приготовиться подобающим образом. Вот здесь болит, – указал он на правую сторону живота, выделявшегося из-под ремня, перехватившего мундир, двумя полушариями. – В середине мая нас соблаговолит навестить великий князь Николай Николаевич, до вод ли тут? Да, хорошо, что я встретил вас, мой дружок: вы назначаетесь офицером моего штаба для встречи и охраны августейшего гостя. Не знаю только, куда лучше прикомандировать вас, в Мелиховскую, начальный пункт путешествия августейшего гостя нашего, или в Аксай, конечный? Пожалуй, в Аксай, откуда великий князь отбудет в Петербург. После и вы отбудете, о сем я условился с начальником академии. Ох, у меня не хватит офицеров, чтобы все обставить, как и положено. Манычская, Мелиховская, Багаевская, Раздорская, Аксай… Полк потребуется, не менее, – печалился он, качая головой, и, сняв фуражку, достал большой клетчатый платок и утер им мокрый от пота лоб.
Так Александр оказался в Аксае в роли далеко не артиллерийской. И не мог понять: в каждой из станиц, кои наказный намеревался показать великому князю, есть свое начальство, есть люди, понимающие толк в делах хозяйственных и всяких, – для чего же посылать туда еще и офицеров всех родов войск?
Однако Александр принялся за дело с энергией и даже с увлечением: облеченный, как и другие офицеры, полномочиями наказного, он требовал от аксайского начальства, чтобы оно живее поворачивалось, быстрее привело в должный вид станичные курени, посыпало желтым ракушечником улицы, будто знатный гость намеревался распивать чай с каймаком в каждой хате; поторапливал речное начальство, чтобы оно быстрее подновляло пристань-дебаркадер, покрасило здание берлинской лазурью и надраило его до блеска; приказал так убрать берег Дона, чтобы нигде и духу рыбьего не было, а не только самой рыбы, которую в это вешнее время навалом везли с верховьев – в Ростов на баржах и каюках или перегружали на лодки для доставки в Новочеркасск и делали из нее на берегу целые пирамиды – красивые, как серебряные, но источавшие такой аромат, что и в вагонах проходивших мимо поездов нечем становилось дышать. Александр и сам пропитался этими запахами так, что его можно было принять за переодетого в офицерскую форму прасола, – Дон уже разлился и рыба пошла валом. Но он не обращал на это внимания и делал то, что было приказано, и даже домой, в Новочеркасск, приезжал не каждый день, а спал в кабинете станичного атамана, приведенном в такой порядок, что в нем можно было делать званые приемы.
И когда он приехал доложить наказному, что все в Аксае готово к приему высокого гостя, – и тут узнал: наказный выехал на станцию Матвеев Курган для встречи великого князя.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Новочеркасск тогда ликовал. Новочеркасск содрогался от колокольного звона войскового кафедрального собора и всякой колокольной мелкоты церквей и церквушек и благоухал от кипени цветущих груш и яблонь, припозднившихся жердел, выглядывавших со дворов бело-розовыми нежнейшими купами.
И сам Новочеркасск выглядел ослепительно нарядным и помолодевшим, как святочная картина: выкрашенный до последней ставни и начищенный до последней медной ручки парадных особняков, вымев прочь-долой все до последней пылинки с бульваров, и аллей, и подворотен и засыпав все золотистым песком едва не по щиколотку, он две недели наполнял подвалы самыми дорогими заграничными винами и шустовскими коньяками с золотыми колоколами, украшал витрины магазинов изысканными моделями одежды и полным гастрономическим набором снеди и кондитерских яств и сам приоделся в новые одежды по последним парижским моделям, а дамы – в такие умопомрачительные шляпы всех цветов и перьев, что аисты с удовольствием бы устроили на них гнезда персон на двадцать каждое.
Так столица Области войска Донского встречала августейшего гостя – дядю царя, великого князя Николая Николаевича младшего, соблаговолившего посетить тихий Дон через десять лет после того, как его венценосный племянник, доехав на своих трех синих экспрессах до станции Персиановской, где проходил лагерный сбор казачьих полков, предназначенных для отправления на войну с Японией, принял парад, вручил полкам иконки божьей матери и укатил в Петербург, не соблаговолив проехать еще пятнадцать верст, чтоб осчастливить отцов града Платова, рассерженный тем, что какая-то женщина бросилась ему под ноги и крикнула:
– Царь, прекрати войну!
И скажи на милость: крикнула ведь в захолустной Персиановке, а голос ее услышали все смутьяны и забастовщики и понесли над матушкой-Россией: «Долой войну!» Да еще прибавили: «Долой самодержавие!» С ума можно сойти! И говорят, царь именно сошел и уволил с должности наказного генерала Максимовича, думал наказный атаман войска Донского Покотило.
Теперь, бог дал, войны нет и кидаться в ноги еще и дяде царя – совсем ни к чему, и забастовщики угомонились, кажется, так что у него, генерала Покотило, нет никаких оснований беспокоиться о чем-либо, кроме того, чтобы не подвели казаки-бородачи, коим велено было встречать августейшего гостя хлебом-солью на каждой пристани Дона во время плавания великого князя.
Дон Иваныч лишь беспокоил генерала Покотило: больно шибко разгулялся, раскуражился, как старый рубака после турецкой кампании, не устроил бы какую пакость, избави бог.
Дон Иваныч действительно разгулялся, как ухарь-купец на ярмарке, вышел из берегов и уже затопил все левады и прибрежные станицы и, кажется, вот-вот собирался выплеснуться прямехонько на чугунку, на станцию Новочеркасск, и – прощай, дорогой гость: по утопленной дороге не очень разгонишься, а свалиться под откос с размытого полотна – дело не хитрое. И ни один машинист не поведет экспресс по воде.
Но Дон Иваныч тоже понимал: едет знатный гость, люди готовились, шили-пекли целых две недели и, быть может, гость завернет куда-нибудь на пироги и ковшик медовой, – к чему портить наказному настроение, а то и карьеру? Генерал Максимович вон, наказный в то грустное персиановское время, тотчас же после отъезда царя вынужден был и сам уехать. На войну. А пост наказного занял князь Одоевский-Маслов, «Великодушный», как его прозвали городские краснобаи – за то, что он не мешал им ниспровергать Карфаген.
Но генерал Покотило и это предусмотрел и велел сказать краснобаям: набрать в рот воды и чтоб – ни гугу. А сам отправился на станцию Матвеев Курган, где и встретил экспресс великого гостя и сопровождал его до Новочеркасска под гулкие раскаты августейшего баса, хвалившего донцов за радушие и гостеприимство, – наказный кое-что привез и выставил перед гостем, – хотя до донцов и их столицы было еще сто верст.
Он вообще оказался на похвалу и благодарности расточительным: на вокзале Новочеркасска похвалил юнкеров, встречавших его почетным караулом, потом поблагодарил старожилов бородачей, преподнесших ему хлеб-соль, потом еще раз похвалил генерала Покотило, что он предусмотрительно приготовил три автомобиля, на коих августейший гость благополучно и доехал со всей своей свитой по Крещенскому спуску до кафедрального собора. Потом благодарил митрополита Донского и Новочеркасского Владимира за службу и за икону богоматери «Донской», даренную ему на память. Затем, уже в атаманском дворце, после службы в соборе, благодарил собравшихся приветствовать его отцов города и даже пожал каждому руку, пробубнив своим басом-профундо: «Весьма рад». А на заседании в атаманском дворце расточал похвалу войску Донскому за образцовую службу престолу и отечеству и выразил абсолютную уверенность в том, что донцы-молодцы – он так и сказал – не посрамят своего августейшего атамана, наследника-цесаревича, что, как он думал, конечно же понравится племяннику-царю.
И даже в Мариинском институте благородных девиц сказал его наставникам, что повелит наставникам Смольнинского института приехать на Дон поучиться педагогическому промыслу, хотя хорошо знал, что никому повелевать не будет, ибо княгиня Голицына и слушать его не станет.
Но особенно благодарил казаков-бородачей, когда плавал на пароходе «Хопер», за то, что они встречали его хлебом-солью, как родного, как своего, как атамана, – старожилы Багаевской, Манычской, Мелиховской, Старо-Черкасской, Аксайской станиц, куда подростки сопровождали его верхом на дончаках, скача берегом, или вплавь в бурой ледяной воде, за что августейший гость одаривал золотым каждого.
Но одна промашка все же вышла: августейший гость проплыл мимо станицы Раздорской, старики коей празднично стояли на пристани с хлебом-солью, на виду у парохода, но великого гостя так и не видали, ибо он отдыхал в каюте за бокалом цимлянского игристого, в обществе наказного атамана Покотило, и вспомнил об этом лишь тогда, когда пароход причалил к Аксайской пристани, и то потому, что споткнулся о ковровую дорожку на дебаркадере.
Александр Орлов, бывший в охране Аксайской пристани, раньше других поддержал его.
– Бог хотел меня наказать за то, что проехал Раздорскую. Благодарю, поручик… не имею чести, – сказал великий князь и вопросительно посмотрел на Покотило.
Александр опередил не очень-то расторопного наказного:
– По вашему повелению, ваше императорское высочество, слушатель артиллерийской академии поручик Орлов.
Великий князь прищурился, вспоминая и рассматривая его, будто давно не видел, и спросил:
– Из Михайловского артиллерийского училища?
– Так точно.
– Рад увидеть вас лично. Поручика получили? Получили. Молодец. Я хотел наказать вас вместе с Жилинским и Караганом, но потом повелел передать вам с супругой мои поздравления по случаю бракосочетания. Вам передавали мои поздравления?
– Передавали, ваше императорское высочество. Я… мы с супругой были бесконечно счастливы.
– Ну, вот и хорошо… Господа, – обратился великий князь к сопровождавшим его чинам, – представьте себе, хотел упечь под арест, а представил к внеочередному производству. Устроили в казармах свадьбу! Видано ли? Но молодцы. Отчаянная наша молодежь, приходится сменять гнев на милость.
Покотило, юлой вертевшийся возле именитого гостя, хотя был и грузноват для этого, растаял от удовольствия и сказал, как рапорт отдал:
– Вот такие они все, наши донцы, ваше императорское высочество. В огонь и в воду, и даже арест им не арест. Свадьба в казармах! Уму непостижимо!
Великий князь посмотрел на него, как с минарета, будучи на голову выше, и благодушно заметил:
– С такими молодцами, генерал, и нам с вами не страшны ни огонь, ни вода.
– Так точно, ваше императорское высочество, не страшны, – торжествовал Покотило и в экстазе подбил свои седые половинки бороды.
Великий князь спросил у Александра:
– Когда выпуск, поручик и будущий штабс-капитан?
– Летом, ваше императорское высочество. Вот пройду практикум еще и в родных краях и – в Варшаву, там есть вакансии.
– К Жилинскому? Он сейчас воюет с германцами в Киеве, игры у них там военные. Надо полагать, что теперь от Притвица и его армии останется круглый ноль, – сказал великий князь с нескрываемой иронией и нахмурился. Знал он Жилинского по маньчжурской армии, и было ясно видно, что не особенно жаловал, но более ничего говорить не стал и тут же забыл об Александре Орлове, потому что крупно шагнул по ковровой дорожке к украшенному государственными флагами зданию, только что расписанному по приказанию Александра в голубой цвет, такой яркий, что августейший гость похвально заметил: – Как небо голубое… Вы не находите, поручик? Не знаете, кто это обладает таким художественным вкусом?
– Очевидно, те, кто красил, ваше высочество, – ответил Александр.
Покотило был тут как тут и выдал Александра:
– Скромничает, ваше высочество. Главноуправителем-то здесь является сам поручик Орлов.
– Будущий штабс-капитан, Василий Иванович. Близкий будущий – запишите, князь Кантакузея, мое повеление. А поручика Орлова причислить к моему штабу после выпуска из академии.
– Слушаюсь, ваше высочество, – ответил адъютант.
Александр был ни жив ни мертв. Такая честь! «Да за что, помилуйте, ваше высочество? Я ведь еще прохожу курс в академии», – готов был он сказать, но попробуй скажи – беды не оберешься, и вслух сказал:
– Я преисполнен самой сердечной благодарности, ваше императорское высочество, но…
Великий князь глянул на него, как с турецкого минарета, и недовольно заметил:
– Поручик, я не люблю сантиментов, а тем более «но»… Если бы я не знал вас, вы были бы наказаны.
– Виноват, ваше императорское высочество. С вашего позволения, я хотел сказать, что меня, кажется, пошлют в распоряжение командующего Варшавским военным округом.
Великий князь остановился на ступеньках, ведших на верх берега Дона, и спросил почти пренебрежительно:
– К Жилинскому? А если начнется война? Вы уверены, что он станет командовать лучше, чем командует на Киевских военных играх? Я в этом не уверен. Но, – подумал и продолжал он, – согласен: пройдете небольшой практикум в Варшавском округе, а после и ко мне в Петербург.
– Слушаюсь, ваше императорское высочество, – отчеканил Александр.
…Через полчаса великий князь отбыл на Воронеж, без остановки в Новочеркасске.
Наказный атаман генерал Покотило проводил его, помахал ручкой, как будто великий князь мог видеть это, потом достал платок, вытер голову, лицо, порозовевшее за последние дни от солнца, как у молодого, вздохнул с великим облегчением, перекрестился и как молитву произнес:
– Слава богу, все обошлось благополучно, и никто в ноги не бросался со всякими просьбами. И у вас обошлось, когда вы вздумали рассуждать. Счастье ваше, что вы понравились его высочеству, что с ним случается раз в десять лет, не то посидели бы вы в тигулевке, – сказал он Александру. – Но, в общем, вы молодец, поручик и будущий вскоре штабс-капитан. Великий князь слов на ветер не швыряет и прикажет вашему академическому начальству.
Александр и сам был доволен, что все хорошо кончилось, и единственное, о чем мечтал в эти минуты, так это о том, чтобы скорее добраться до кровати и уснуть, так как все эти ночи он почти не смыкал глаз.
…А потом были торжества по случаю выпуска из академии, пирушки и шампанское и не было Надежды, – она была чем-то занята и уходила из дому.
И Марии не было, – она усиленно занималась на медицинских курсах, как будто к войне готовилась.
* * *
В Варшаву Александр прибыл немного позже назначенного срока, и секретарь начальника штаба Крылов сказал ему:
– Поздно прибыли, молодой человек… Виноват, господин офицер.
– Это вас не касается. Доложите обо мне начальнику штаба.
– Его превосходительства, генерала Орановского, нет, он в отъезде, молодой человек. И ваша вакансия, кажется, уже занята, так вот, молодой человек… Пардон, что ничего более сообщить не могу.
Александр возмутился:
– Штабс-капитан, с вашего позволения, – поправил он Крылова и поддел: – А поздно или рано, об этом судить не вам, сударь. Прошу доложить обо мне начальнику штаба.
Крылов измерил его с ног до погон сверлящим, холодным взглядом, небрежно снял с рукава своего изящного гражданского кителя какую-то волосинку и произнес равнодушно:
– Начальник штаба, его превосходительство генерал Орановский, изволит пребывать в отлучке, так что докладывать некому. Зайдите через неделю.
– В таком случае я испрошу приема у командующего.
– Испрашивайте, штабс-капитан, – язвительно пробормотал Крылов, уткнувшись в бумаги, которыми был завален его стол, и добавил: – Его высокопревосходительство командующий именно вас и ждет и только что изволил приехать из Киева специально для приема вашей академической персоны.
Орлов готов был наговорить самых резких слов от возмущения, что этот штатский щеголь, одетый с иголочки, издевается над ним, но не стал этого делать, повернулся на мутно-желтом ковре так, что он сжался под его сапогами, и ушел.
Командующий Варшавским военным округом, генерал Жилинский, действительно только что вернулся из Киева с военных игр, и был в хорошем расположении духа: игры прошли успешно, русские войска вышли победителями над восьмой армией противника, о чем руководившие карточными баталиями военный министр Сухомлинов и генерал-квартирмейстер генерального штаба Данилов и доложили царю победным рапортом. Поэтому сейчас Жилинский выглядел менее суровым, чем обычно, и даже слегка улыбнулся, увидев Орлова, которого принял тут же, едва адъютант доложил.
– Рад, весьма рад видеть вас, поручик… О-о, штабс-капитан уже? – удивленно произнес он, подняв вечно мрачные свои брови, когда Александр вошел в кабинет.
