Текст книги "Грозное лето"
Автор книги: Михаил Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 64 страниц)
Генерал Шольц был человеком сдержанным и понимал толк в германской дисциплине, но и его такие слова нового начальника штаба армии передернули, и он ответил негромко:
– Полевая жандармерия – в окопах, экселенц. А мародерствуют русские не больше наших. Наши обшаривают едва ли не каждый покинутый немецкий же дом и набивают ранцы всякой дрянью, даже дамскими чулками и лифчиками, пардон.
– Откуда вы это знаете? – мрачно спросил Людендорф.
– Жители передают по телефону и телеграфу.
– Телефоны действуют в тылу у русских?
– Действуют. По ним мне сообщают о продвижении русских, и потому я вовремя могу отойти.
– Хорошо. Но надо для этого оставлять специальные команды, которые бы сообщали обстановку.
– Мы оставляем такие команды переодетыми в гражданское платье, но некоторые идиоты облачаются в дамское платье, боясь, что русские опознают их и расстреляют.
– Что-о-о?
– Юбки надевают некоторые наши, а казаки задирают их и веселятся – и расстреливают.
– Правильно делают. Германские солдаты есть солдаты рейха, а не шотландские полубабы… Запретить этот идиотский маскарад.
– Слушаюсь.
– И послать полевых жандармов на тыловые дороги.
– Слушаюсь.
Все время молчавший Гинденбург заметил:
– Эрих, не стоит нервировать население. Жандармы есть жандармы и помогут лишь увеличить количество телеграмм кайзеру, на этот раз с проклятиями в наш адрес.
Людендорф подумал и сказал Шольцу:
– Пусть жандармы сидят в окопах. И дерутся против русских. Они сильно лезут вперед?
– Сильно. Одним эскадроном казаков бросаются на полк кирасир…
– У казаков нет эскадронов, а есть сотни, – поправил Людендорф.
– Виноват. Одной сотней казаков бросаются в атаку на полк кирасир. Одним полком – на нашу бригаду. Какие-то бородатые дьяволы, одно имя которых приводит в трепет всех.
– Сколько еще можете продержаться, генерал?
Генерал фон Шольц был весь в пыли, как будто только что выбрался из той страшной толпы, которую Гинденбург и Людендорф видели на дороге. И глаза его были воспалены от бессонницы, и лицо крайне уставшее и небритое, потому что он приехал сюда, в новую свою ставку, несколько минут тому назад, но держался спокойно, уверенно, будто не русские теснили его, а он их.
Это понравилось Людендорфу, но он ждал ответа и молчал.
– У противника сильный наступательный дух, экселенц, и артиллерия стреляет очень метко, хотя и легкая, и приносит нам большие неприятности, – докладывал Шольц.
– Короче, генерал, – прервал его Людендорф.
– Продержусь два дня, – ответил Шольц, видя, что рассказывать новому начальнику штаба обо всех подробностях нет нужды: не поймет, хотя командующий слушает очень внимательно. «Кто из них командующий, любопытно?» – подумал Шольц.
Людендорф вздохнул, сел на табурет и, сняв каску, утер потный лоб. И сказал с облегчением:
– Благодарю. Наконец-то мы увидели германского генерала… Продолжайте.
Фон Шольц докладывал: его дивизии сражаются хорошо, хотя измотаны вконец и пятятся к Гильгенбургским высотам, однако до высот еще несколько километров и можно продержаться у Франкенау – Орлау, где части и окопались только что.
– …Но ощущается недостаток снарядов и винтовочных патронов, и с продуктами туго, нет галет и какао.
Людендорф и Гинденбург посмотрели на карту и переглянулись: до Гильгенбургских высот было – рукой подать. Если русские достигнут их – им откроется прямой путь на Монтово, где выгружается корпус Франсуа. Значит, русских надо любой ценой задержать хотя бы на сутки. И значит, что именно от Шольца сейчас и зависит все решительно: и положение самого Шольца, и задуманная атака Самсонова, и тылы всей западной группы восьмой армии.
И Людендорф спросил:
– Франсуа не давал о себе знать?
– Его штаб не имеет с нами связи.
– Гофман! – зычно крикнул Людендорф в раскрытую дверь, а когда Гофман вошел, сказал: – Разыщите генерала Франсуа. У вас это получится быстрее.
– Слушаюсь.
Через несколько минут Франсуа был у телефона. Людендорф взял черную массивную трубку, похожую на старый фламандский башмак, и спросил резко, нетерпеливо:
– Генерал Франсуа, вы сегодня должны были быть в Монтово. В чем дело? Почему вы не выполнили мой приказ?
Франсуа, видимо, не очень был обрадован, что новый начальник штаба начал свой первый с ним разговор на повышенных тонах, и сказал что-то неположенное, так как Людендорф грубо остановил его:
– Когда говорит начальник штаба армии, приказываю слушать и отвечать на мои вопросы… Мне надо точно знать, когда вы будете в Монтово. Это приказ Мольтке и кайзера, и я требую от вас ясного ответа, – уже взвинтился Людендорф.
Генерал фон Франсуа был орешек крепкий и сказал что-то об артиллерии, потому что Людендорф совсем раздраженно повысил голос:
– …Ваша тяжелая артиллерия, назначенная ставкой, никуда от вас не денется, генерал Франсуа. Меня интересует Монтово и еще раз станция Монтово. Когда вы высадите здесь свой корпус? Отвечайте, доннерветтер! У нас с командующим нет времени болтать попусту!
Франсуа наконец понял, что начальник штаба – не один, и, не желая, чтобы и Гинденбург насел на него, ответил, что завтра передовые части первого армейского корпуса начнут марш из Монтово – на правый фланг Шольца.
– Сегодня начать марш! Немедленно! – кричал Людендорф. – Командующий требует этого, он сидит рядом со мной… А-а, это – иной ответ. Благодарю. Мы с командующим будем у вас завтра. Завтра, я сказал! – повторил Людендорф и, положив трубку на аппарат, сказал Гинденбургу: – Своенравный генерал. Придется учить дисциплине. Как вы служили с ним? Не представляю.
Гинденбург молчаливо кивнул седой головой, видимо думая о чем-то своем, так как сидел не шевелясь и смотрел на крупный дощатый пол крестьянского дома.
Шольц видел: Людендорф замышляет нечто, что и не понять было, – риск это или нахальство? «А скорее всего, авантюра. Конечно, теоретически Самсонова можно изгнать из Восточной Пруссии. Если Ренненкампф будет сидеть сложа руки. А если не будет? И новый наш командующий что-то не совсем согласен с вашим планом, генерал Людендорф. И молчит, как видите. Значит, думающий человек».
Вдруг Людендорф сказал:
– Генерал Шольц, отступайте к Гильгенбургским высотам. Пусть Самсонов думает, что вы бежите, и втягивается в клещи, подставляя нам свои тылы пятнадцатого и тринадцатого корпусов.
Шольц удивленно переглянулся со своим начальником штаба, полковником Хелем, как бы говоря: «Новый начальник штаба явно сошел с ума».
И Хель несмело заметил:
– Виноват, экселенц, что вмешиваюсь в разговор, но осмелюсь сообщить, что за Гильгенбургскими высотами лежит прямой путь русским на Берлин, незащищенный путь…
Людендорф оборвал его:
– Знаю, полковник. Но русские не увидят Берлина. Через два дня к вам подойдет весь корпус генерала Франсуа – на правый ваш фланг. Корпуса Макензена и Белова – подойдут к вашему левому флангу. И мы начнем атаку Самсонова с запада и востока. Обоих его флангов.
Теперь полковник Хель переглянулся с Шольцем удивленно и неуверенно, и Шольц решил: «Немедленно сообщить фон Мольтке. Это авантюра. Уводить Макензена, наполовину разбитого при Гумбинене, на юг от Ренненкампфа, да еще и Белова присовокупить сюда, – это значит открыть русским беспрепятственный путь на Берлин».
И Шольц сдержанно, но твердо сказал Людендорфу:
– Экселенц, я не могу выполнить подобный устный приказ. Если вам будет угодно отдать мне письменный приказ, я вынужден буду доложить о нем ставке.
Людендорф был взбешен: вот до чего довела эта жирная свинья, Притвиц! Младший войсковой начальник не желает слушать старшего и требует письменного приказа и грозит доложить ставке! А командующий молча слушает этот бред и не обрывает строптивого генерала. Что же это такое? Как можно так вести войну? Но сказал мягко:
– Хорошо, генерал фон Шольц, вы получите письменный приказ, сегодня ночью. Мне приятна ваша истинно немецкая аккуратность и официальность.
Гинденбург молчал, смотрел на карту и все время думал: герой Льежа, конечно, есть герой, но нельзя курьерской скоростью решать такие важнейшие вопросы: куда, когда и как наступать! И даже не посоветовавшись с командующим! Уж лучше его оставили бы брать новые форты на западе, а мне дали бы фон Шольца. Спокойный человек и мужественный солдат…
Но решил пока не вмешиваться в то, что говорил его начальник штаба. Черт его знает, а быть может, современная война именно на таких и держится?
И сказал Шольцу:
– Генерал, покажите нам позиции.
Людендорфу ничего не оставалось, как умолкнуть.
А Шольцу не составляло труда понять: командующий не разделяет пылких порывов своего начальника штаба, и с удовольствием повез показывать передовые линии корпуса. Это было совсем недалеко, в нескольких минутах езды на автомобиле, но Шольц боялся попасть под обстрел русской артиллерии и велел ехать осторожно, виляя туда-сюда между деревьями, по проселку, пока не доехали до первой деревушки. И тут Гинденбург увидел войну, так сказать, с тыла: деревушка вся была забита ранеными, санитарными повозками, запружена легко раненными и сестрами милосердия, помогавшими им двигаться, опираясь на винтовки или колья, а воздух был пропитан – не поймешь чем: не то йодом и хлороформом, не то трупным запахом, не то пороховой гарью, а скорее всего – всем вместе взятым. Тяжело раненные лежали прямо на земле, на выжженной солнцем траве или на соломе, стонали, кричали что-то в бреду, звали сестер, и те хлопотали возле них, делая перевязки, поднося воду в кружках, а одна какая-то, совсем молоденькая, сидела возле раненого и плакала безутешными слезами, склонив голову к коленям.
Гинденбург увидел, как из одного дома вынесли отрезанную человеческую ногу и бросили в ящик, и отвернулся.
– Поехали, генерал. Мы видим: вам не легко и солдатам – тоже. Благодарю вас за мужество. И прошу: постарайтесь производить операции в закрытых помещениях и не выносить на улицу эти… – пренебрежительно указал он в сторону ящика.
– Слушаюсь, экселенц. Но все буквально забито ранеными.
…На позиции ехать не пришлось: там началась артиллерийская канонада – и все вокруг загремело и задрожало и вскоре покрылось черным дымом.
– Русские начали новое наступление, – грустно сказал Шольц и спросил у Гинденбурга: – Позвольте, экселенц, оставить вас? Я должен быть там.
– Езжайте, генерал Шольц. И хранит вас бог…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Майор Нокс был в отъезде, в ставке, и появился в кабинете Самсонова поздним вечером. Уставший и запыленный, с покрасневшими глазами и потемневшим узким, как бы вытянутым лицом, он внешне, однако, выглядел все тем же щеголем в своих скрипучих желтых крагах и в длинном зеленом френче с такими широкими накладными карманами, что в них можно было поместить по десятку обойм с патронами, а в зеленые штаны-галифе можно было насыпать по пуду овса, но прежней выправки и гордыни в нем почему-то не было, и все на нем казалось обвислым и неживым, как на манекене.
Самсонов насторожился: что-то случилось, и хотел спросить, в чем дело, да Нокс упавшим голосом сказал:
– Плохие вести, господин генерал. Сражение в Арденнах проиграно. Третья французская армия отошла за Сомму, четвертая – к Гиньикуру, пятая – к Ля Феру. Наш Френч тоже отошел от Соммы, в Ле-Кате, и, похоже, собирается убраться дальше к нижней Сене, если не вовсе ретироваться в Англию. Если вы, русские, не нанесете противнику решительного поражения в Восточной Пруссии, чтобы заставить кайзера снять еще несколько корпусов с запада для защиты Берлина, все будет кончено в ближайшие дни. Фон Бюлов и фон Клук возьмут Париж с незащищенного севера в считанные дни, ибо уже сейчас находятся от него в четырех или даже трех немецких переходах, а кавалерийские части и того ближе. – Он помолчал немного, опустив голову, причесанную, как в парикмахерской, ровно, с пробором слева, и заключил заупокойным тоном: – Но вы не нанесете противнику незамедлительного поражения в Восточной Пруссии. Это уже видно отчетливо. Вы воюете порознь: сначала Ренненкампф одержал победу при Гумбинене, теперь вы – при Орлау – Франкенау. Кстати, я вас поздравляю с этой победой. Ставка фронта тоже, кажется, поздравила вас?
– Главнокомандующий телеграмму прислал, – неохотно ответил Самсонов и добавил: – Что касается вашего скепсиса, то вы, будучи в ставке, с успехом могли бы сказать об этом моему начальству, коему надлежало прежде выровнять фронт, а уж затем атаковать восьмую армию противника всей мощью наших обеих армий.
Ноксу не понравился наставительный тон Самсонова, но он – генерал, не скажешь же ему об этом? Нокс и не сказал, а глухо пробормотал:
– Вы именно так и воюете: сначала одним кулаком, потом другим, сначала одной армией, потом другой. А между тем у вас есть хорошая игра: кулачки, когда вы деретесь друг с другом и правой, и левой рукой. Нет, господин генерал, вы слишком хорошо научились отступать в японскую кампанию, а не атаковать противника, этого ваши солдаты не любят. И вообще вы, русские, не любите атаковать. Если бы Англия имела такую страну, как ваша, смею уверить, что Вильгельм и пикнуть не успел бы, как был бы поставлен на колени, – размеренно, тщательно стараясь не коверкать русской грамматики, заключил Нокс и кончиком своего изящного мизинца пригладил сухие губы.
Самсонова передернуло: эка пророк сыскался! Сами высадили в помощь Франции всего два корпуса и одну кавалерийскую дивизию, а от России требуют, чтобы она маршировала на Берлин не иначе как всеми своими полутораста миллионами граждан. «Нахалы и бестии. Видят в России свою скаковую лошадку, на которой можно было бы гарцевать по всей Европе, и не только по Европе».
– Майор, вы изучили японскую кампанию и, надо полагать, знаете о сражении на реке Шахе? – спросил он.
– Знаю, вы там дрались десять дней. Пятьдесят тысяч убитых с обеих сторон, причем японцев – куда более, чем ваших, – нехотя ответил Нокс.
– Знаете, а говорите о кулачках. Могу вам сообщить, что на кулачках дерутся еще и ногами. Вы хотите, чтобы Россия дралась еще и ногами?
Нокс запальчиво произнес:
– И кулаками, и ногами, и зубами, генерал, но чтобы вы не стояли на месте, а гнали бошей на запад, – чтобы Вильгельма заставить наступление приостановить на западе и на защиту Берлина броситься. А Френч и Жоффр тем временем в наступление перейдут и устремятся к Берлину, и война кончится. Вильгельм – трус и мира запросит. Неужели вам, русским, это непонятно, черт дери? – уже с явным раздражением спросил Нокс.
Самсонов не имел ни времени, ни желания выслушивать разглагольствования своего «надзирателя», как он в сердцах называл майора Нокса, и сдержанно и сухо спросил:
– Вы хотите еще что-нибудь добавить, майор?
– Я ничего добавить вам не хочу, я желаю, чтобы вы мне сказали, что я могу передать послу, сэру Бьюкенену, который моими недоволен действиями и вашей медлительностью.
Самсонов помолчал немного и ответил:
– Передайте сэру Бьюкенену, что я подчиняюсь главнокомандующему фронтом, генералу Жилинскому, а последний подчиняется верховному главнокомандующему, великому князю, при особе коего состоит ваш представитель, генерал Вильямс. Насколько мне ведомо, генерал Вильямс хорошо осведомлен о действиях моей армии и ни с какими вопросами ко мне не обращался.
Нокс недовольно заметил:
– Генералу Вильямсу бог дал длинные слишком ноги и язык короткий, поэтому сэр Бьюкенен и вынужден к его подчиненным обращаться. В общем, я, кажется, нового ничего от вас не добьюсь, господин генерал, не так ли?
– Если не считать того, что в районе Монтово замечено появление новых частей противника.
Нокс воскликнул с неподдельным изумлением:
– Как?! Ведь Ренненкампф доносит, что противника загнал в Кенигсберг. Каким образом на фланге вашем левом появились новые части его?
– Значит, не загнал.
– Но тогда спросить позволительно, а что же сам Ренненкампф?
– Об этом я с равным успехом могу спросить и у вас: в самом деле, что делает Ренненкампф? О моих действиях я сообщаю регулярно телеграммами, а о его ничего не знаю. По моим расчетам, его левое крыло должно уже быть в районе Бишофсбурга, а его там нет. И в районе Алленштейна нет, – сказал Самсонов и намерен был прекращать беседу, как вошел адъютант и доложил:
– Ваше превосходительство, на проводе – начальник штаба ставки фронта генерал Орановский.
– Вот и начинается новый допинг, так полюбившийся обеим ставкам, – произнес Самсонов и взял из ящика нолевого телефона никелированную трубку.
– У аппарата Самсонов. Здравствуйте, ваше превосходительство… Прошу доложить главнокомандующему о нижеследующем: неприятель, силою три дивизии, после боя с пятнадцатым корпусом и обхода его тринадцатым, отошел в направлении на Остероде. Для исполнения вашей директивы можно, оставив заслоны против него, двигаться по направлению Алленштейна и Зенсбурга, как вы приказали, но тогда нельзя будет преследовать отступивший двадцатый корпус Шольца. Прошу испросить указания главнокомандующего, могу ли отступить от директивы? К этому хочу добавить, что корпусные командиры указывают на утомление войск и недостаток хлеба, соли, овса.
Орановский помолчал немного и спросил:
– Прошу указать, в каком смысле вы намерены отступить от директивы?
– В смысле выдвижения на линию Алленштейн – Остероде взамен линии Зенсбург – Алленштейн. Ввиду упрека вашего в широком фронте второй армии, прошу указать, не было ли ошибки в передаче директивы? Мне было передано – Зенсбург – Алленштейн. Вторая армия заняла фронт много меньшей протяженности, а директива предлагает растянуть его к Зенсбургу, что отдалит правый фланг от центральных, корпусов в общей сложности на сорок верст. Не следовало ли понимать Зеебург – Алленштейн?
Орановский недовольно ответил:
– Вам было указано Зенсбург. Так и надо понимать, а не Зеебург. Я передаю слова главнокомандующего: если удостоверено, что неприятель отходит на Остероде, и ввиду того, что отступление противника к Кенигсбергу не удается перехватить, главнокомандующий согласен на изменение направления второй армии на Алленштейн – Остероде, но с тем, чтобы направление между озерами и Алленштейном было прикрыто одним корпусом с кавалерией, который удобнее всего выдвинуть к Зенсбургу, причем кавалерия должна вести широкую разведку, равным образом в этом направлении должна вестись воздушная разведка.
Самсонов нетерпеливо возразил:
– Корпус или кавалерийскую дивизию Толпыго? Но генерал Толпыго уже занял Зенсбург. К чему же тянуть туда весь шестой корпус и удалять его от центральных корпусов Мартоса и Клюева еще на двадцать верст? Это – самоубийство шестого корпуса, если противник вздумает идти на Бишофсбург – Алленштейн. Вы слышите меня? Кто там мешает? Генерал Орановский! Я передам вам по телеграфу, – кричал Самсонов, но безрезультатно: кто-то мешал или сам Орановский прекратил разговор.
Самсонов бросил трубку в желтый ящик полевого телефона и раздраженно произнес:
– Если удостоверено, что неприятель отходит на Остероде, можно идти на Алленштейн – Остероде. Если нет, можно идти на Алленштейн – Зенсбург. А сей Зенсбург уже занят кавалерийской дивизией Толпыго, и противника там нет. Это же дико – поворачивать корпус на девяносто градусов в пустое место!
– Вам приказано удостовериться, где противник, которого гонит Ренненкампф? А что он сам будет делать? – удивленно спросил Нокс.
Самсонов встал из-за стола, прошелся по комнате и досадливо ответил:
– Писать победные реляции и вводить в заблуждение обе ставки. В общем, у меня не стало еще одного правофлангового корпуса, ибо, если я пошлю его на Зенсбург, он отдалится от центральных корпусов армии верст на сорок. – И, подойдя к карте, что висела в стороне, посмотрел на нее и произнес печально и безнадежно: – Ренненкампф не знает, где противник, я не знаю, где находится Ренненкампф, ставка фронта вообще ничего не знает об истинном положении дел на театре, а ставка верховного озабочена единственным: «Вперед! На Берлин!» Но это – лозунг, а не война, – возмущенно говорил он, уже расхаживая по кабинету.
Нокс спросил:
– Вы так говорите, господин Самсонов, как будто стоите перед поражением, а между тем взяли Сольдау, Нейденбург, Ортельсбург, нанесли поражение противнику в Орлау – Франкенау и вот-вот возьмете Бишофсбург. Как можно вас понять?
Самсонов раздраженно ответил:
– Майор, я беру города, но не могу пленить армию. А коль она цела, значит, следует ждать атаки. Откуда – я не знаю, но ждать следует, – и, позвав дежурного офицера, велел пригласить начальника штаба и генерал-квартирмейстера.
– Еще соедините меня по телефону с Благовещенским, в Ортельсбург.
– Слушаюсь, – ответил офицер и вышел.
Нокс настороженно спросил:
– Я не могу знать, что вы делать хотите, господин генерал? Уже поздний час, полночь, так что полагается немного спать.
Самсонов не ответил, не хотел. Надоел ему этот страж союзников, только и умеющий расспрашивать, но не выставишь же его за дверь? И сказал:
– Я буду не спать, господин майор, я остановлю движение центральных корпусов.
Нокс ушам своим не поверил и широко раскрыл прозрачные глаза от удивления, от непонимания, а более всего – от негодования. У союзников катастрофическое положение! Союзники ожидают решительного удара немцев в Восточной Пруссии, а командующий двухсоттысячной армией, которая успешно продвигается вперед каждый день, вздумал остановить наступление. Непостижимое своеволие и неисполнение директив ставок фронта и верховного главнокомандующего! «Немедленно сообщить генералу Вильямсу. И послу Бьюкенену. Это – предательство союзников, господин Самсонов», – говорил он мысленно, но вслух сказал хоть и тревожно, однако сдержанно:
– Вы ожидаете поражения, господин генерал? После победы при Гумбинене? После взятия Нейденбурга, Сольдау, Ортельсбурга? Невероятно!
И стал нахваливать русского воина за его доблесть и преданность своему монарху, и, наконец, сделал несколько комплиментов царю, который заверил союзников в том, что он не пожалеет последнего рубля и последнего солдата, чтобы добиться победы над общим врагом, и даже сам намерен был возглавить армию, чтобы союзники воочию увидели, какое он придает значение войне с этим кичливым, краснобайствующим громовержцем Вильгельмом, от которого покоя уже нет никому в Европе и на которого только Россия, русское море солдат, может набросить железную узду.
Самсонов прервал его:
– Майор, вы дипломат или военный? Вы говорите так, как будто я Сазонов, а вы Бьюкенен… К чему фальшивить?
– Я являюсь офицером армии континентальной его величества короля Великобритании, господин генерал. Я могу иметь ваш доклад, что вы намерены делать, господин Самсонов?
– Вы хотите мой «доклад» сообщить генералу Вильямсу? Извольте: я вынужден буду отвести центральные корпуса Мартоса и Клюева с занимаемых ими позиций. Вы удовлетворены? – поднял он темные глаза и посмотрел на Нокса сквозь узкие щелки их колюче и неприязненно. Теперь Нокса едва не хватил удар: он вскочил со стула, отодвинул его в сторону, пробежал по небольшому кабинету и наделал такого скрипу своими крагами, как будто рота промаршировала на дворе, затем остановился против Самсонова и спросил в крайнем волнении:
– Вы решили отступать из Восточной Пруссии?
– Отойти с занимаемых позиций, чтобы не попасть в клещи.
– После столь блестящих побед?
– Блестящих побед не было, майор. Были и идут в данную минуту сражения, – говорил Самсонов и делал вид, что разговор окончен, собирая бумаги в папку.
И Нокс сел на стул, набросил левую ногу на правую и сказал, не скрывая раздражения, четко и грубо, не коверкая более грамматики:
– Я вынужден незамедлительно сообщить об этом своему представителю в ставке верховного, сэру Вильямсу. Это… ваше решение есть отказ от союзнических обязательств, ваше превосходительство. Под угрозой находится Париж. Под угрозой германских цеппелинов находится Лондон, а вы, русские, не только не хотите послать к нам своих казаков, а намерены вообще прекратить наступление в Восточной Пруссии. Я настаиваю… Я требую, если хотите, объяснить мне, что все это значит. Для немедленного доклада послу Бьюкенену в Петербург…
Самсонов, не повышая голоса, остановил его:
– Майор, вы можете сообщать своему начальству все, что хотите, но напоминаю вам: у нас не принято, чтобы нижний по чину офицер разговаривал со старшим подобным образом. Прошу иметь это в виду.
Нокс продолжал свое:
– Вы не должны приостанавливать атаки. Если падет Париж – падет и Лондон, и тогда боши передислоцируются на восток и настанет очередь Петербурга и Москвы. Но у вас такая территория и такое море солдат, что вы можете воевать бесконечно, тогда как мы не можем, и боши продиктуют нам такие условия мира, что Англия и Франция перестанут быть Англией и Францией. Мы защищаем вас, чтобы защитить себя. Вы защищаете себя, чтобы оставить нас один на один с Германией. Согласитесь, господин генерал, что это не по-джентльменски.
Самсонова передернуло. «Эка джентльмены какие! Россия, великая держава мира, превращается в полуприслугу союзников, обязанность коей – таскать каштаны из огня для месье Жоффра и сэра Френча с сэром и фельдмаршалом Китченером. Японскую мы проиграли не без участия Англии, ибо ее офицеры при штабе адмирала Того как раз и отговорили его от прекращения сражения у стен Порт-Артура, что он намерен был сделать. Вот каковы они, наши союзники: им лишь бы обессилить Россию, равно как и Германию, а там – хоть трава не расти».
Так думал Самсонов, но сказал мягче:
– Майор, я устал слушать советы. Все советуют, а помочь никто и не помышляет. А между тем положение моей армии – не из блестящих, как сие вам ведомо. И у меня вскоре нечем будет не только стрелять, но нечем будет и кормить воинов и даже лошадей, ибо все – на исходе или уже кончилось: патроны орудийные и винтовочные, провиант, фураж.
Нокс покачал ногой, наброшенной на другую ногу, полюбовался своими изящными крагами и изрек, как прокурор:
– Это вина вашего военного министра, господина Сухомлинова, а не наша – то, что у вас уже сейчас не хватает снарядов и винтовок. Господин Сухомлинов пользуется у вашего монарха неограниченной и странной поддержкой, как говорит наш посол, сэр Бьюкенен, хотя господина Сухомлинова требуют уволить Дума, пресса и его не любит великий князь.
– Вы поразительно осведомлены, майор, чего я не могу сказать о себе, – заметил Самсонов и тоном, не терпящим возражений, сказал: – Я не желаю слушать сплетни ваших разведчиков, равно как и думских краснобаев, а тем более – сплетни о государе, и требую от вас освободить меня от подобных разговоров.
Нокс хотел что-то возразить и уже раскрыл было рот, но вошел Постовский, увидел его и, близоруко присмотревшись и как бы не веря своим глазам, спросил:
– Майор, вы ли это? Обычно в сей час вы уже видите пятый сон.
– Когда требуют обстоятельства, господин начальник штаба, я могу не видеть сна, – сердито ответил Нокс и, достав из наружного кармана толстую сигару, откусил кончик и зло выплюнул его. И повысил голос: – Париж объявлен открытым городом и – вот-вот падет! Лондон могут бомбардировать цеппелины, – вы это понимаете, господин генерал русский? А вы собираетесь отступать. Разве так надо помогать союзникам? Разве так надо воевать в Восточной Пруссии? Я потрясен! Я возбужден и должен немедленно ехать к сэру Вильямсу и довести до его сведения мои наблюдения.
Постовский тревожно спросил Самсонова:
– Вы тоже опасаетесь за левый фланг, Александр Васильевич?
– Что сообщают за день командиры корпусов? Что привезли авиаторы? – не отвечая, спросил Самсонов. – Почему нет донесений от Благовещенского? Что узнала разведка о противнике на левом фланге? В районе Алленштейна? Поразительная война: все вдолбили себе в голову, что противник бежит, как будто Мольтке прислал в восьмую армию не победно шагавшего по Бельгии Людендорфа, а позорно бежавшего с боя генерала, приехавшего в Восточную Пруссию показать восьмой армии, как именно следует бежать от нас. Чепуха же это! Бред! – возмущенно говорил он и, встав, заходил по кабинету взад-вперед, заложив руки назад.
Постовский понял: был очередной допинг из ставки, а проще сказать – обыкновенный нагоняй. Но почему же Ренненкампфу не делают допинга и не гонят его за противником и навстречу второй армии? Кто покрывает его и терпит его топтание на реке Ангерап: главнокомандующий? Великий князь? Сам царь, наконец? Или все вместе успокоились и полагают, что судьба восьмой армии уже решена и осталось всего только пленить ее? Да, конечно, два ее корпуса потерпели серьезное поражение, но это еще не значит, что они перестали существовать, что и подтверждается данными разведки.
И сказал возможно спокойнее, даже слегка рассеянно:
– Никто точно не знает, что делает противник и где находится. Ясно одно: он не разбит и что-то замышляет. Об этом говорят и данные нашей разведки: севернее Алленштейна авиатор заметил скопление немцев с артиллерией, численностью приблизительно до дивизии. То есть противник, видимо, намерен помешать нашему тринадцатому корпусу брать Алленштейн. А кавалерийская разведка дивизии генерала Любомирова доносит, что к Страсбургу подходят ландверные, по-видимому, части из опасения, что мы направим туда кавалерийские дивизии Любомирова и Роопа, как ближние на левом фланге. Да, поручик Листов сообщает, что вызволил около трехсот человек наших пленных, захваченных противником прошлой ночью.
Майор Нокс достал блокнот и записал: у генерала Самсонова сдались в плен свыше трехсот нижних чинов и офицеров, но их освободили разведчики, а потом спросил у Постовского:
– Нижние чины и офицеры сдались в плен?
Постовский ожесточился:
– Я не говорил, что сдались в плен. Я сказал, что горстка казаков разведчиков отбила у немцев захваченных ими наших пленных. Фискальство здесь неуместно, майор.
Нокс обиделся:
– Я – не доносчик, а есть офицер, господин генерал, – но блокнот спрятал в широченный наружный карман френча.
Самсонов вспомнил слова полковника Крымова: у нас на левом фланге ненадежные командиры корпусов, Артамонов и Кондратович. И это недалеко от истины. Но как изменить положение? Прямых указаний на это нет. И, взяв у Постовского бумаги, стал читать их. Потом прошелся по кабинету, глубоко задумавшись, и наконец тревожно произнес:
– Гинденбург и Людендорф решили воспользоваться бездействием нашей первой армии. Ренненкампф ищет первый корпус Франсуа под Кенигсбергом, а он, что уже ясно, начинает прибывать на наш левый фланг…
Он сел за стол, опять посмотрел на донесения и закрыл папку.
– Вот так, майор, – сказал он, обращаясь к Ноксу. – Наши центральные корпуса продвигаются вперед, на север, а в это время противник намеревается зайти им в тыл. Вам не кажется, что мы втягиваемся в мешок, последствия коего нетрудно предвидеть? Париж, разумеется, надо спасать, и Лондон надо защищать от цеппелинов. Однако У вас более миллиона штыков, могли бы и сами, по крайней мере, защититься, если не прогнать противника на его территорию.
