Текст книги "Грозное лето"
Автор книги: Михаил Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 64 страниц)
Самсонов спросил:
– Как фамилия-то ваша, служивый?
– По-уличному – так Степанчиковы, а как по метрикам – так Ефим Степанов Журавлев, ваше превосходительство, извиняйте за бестолочь.
Самсонов подозвал Филимонова, генерал-квартирмейстера штаба армии, и сказал:
– Дневку просят нижние чины, а мы ее позволить не можем. Посему, перед границей, прикажите интендантам побеспокоиться об обуви. Или о починке износившейся. В таких сапогах далеко не уйдешь.
– Слушаюсь. Постараюсь кое-что сделать. Хотя, как я вам изволил докладывать, новых сапог недостает.
– Да нам и не надоть новых, вашесходительство, нам бы дневочку, а хоша бы половинку только, и все будет в аккурате, – сказал солдат. – А новых для такой дороги, черти бы на ней ездили, разве настачишься? Горы не хватит, право слово.
Самсонов с уважением посмотрел на него, качнул головой и произнес:
– Скромная душа русского человека, Ефим Журавлев. Но сапоги все равно надо чинить, если новых не выдадут.
– Починим, починим, вашесходительство, у нас все есть: шила, дратва, подметки и все такое, дневочку бы только исхлопотали, вашесходительство, а?
– Сие от нас не зависит, Степан Журавлев, но мы будем просить ставку фронта дать нам дневку, – сказал Самсонов. – А за ваши слова – большое вам спасибо. За вашу скромность, за хозяйственность и расчетливость.
Журавлев сказал по-хуторски просто:
– Не стоит благодарности, вашесходительство. На то мы и есть служивые. Есть, – значится, есть, нет, значится, – обойдемся на первый случай. Так что не извольте беспокоиться.
В это время конвой пригнал пленных с дирижабля, и Самсонов расстался с солдатом и подошел к пленным. Их было пять человек, все – офицеры, выбритые до блеска кожи, холеные и надушенные какими-то духами, от которых Самсонов даже поморщился.
Офицер конвоя доложил:
– Пленных захвачено пять, ваше превосходительство, шестой выбросился, помешался, как они говорят, – кивнул он на пленных. – Все офицеры, обер-лейтенант говорит по-русски.
Самсонов обратил внимание, что пленные офицеры все время крутят головой и наблюдают за казаками-конвойными, косят глаза на их пики, которые торчали возле ног их владельцев, и хотя держались внешне гордо и с великим достоинством, однако в глазах виден был испуг необыкновенный, словно их привели на казнь.
– Господин генерал, – неожиданно обратился к Самсонову обер-лейтенант – огромный, белявый и длинношеий, – вы не имеете прав стрелять дирижабль орудие, потому дирижабль не есть оружие нападения, а есть воздушный аппарат наблюдения.
Офицер конвоя сообщил:
– На цеппелине было четыре пулемета и много гранат.
– Это есть себе защита, господин генерал, – не унимался обер-лейтенант, бегая растерянным взглядом из стороны в сторону.
Самсонов раздраженно оборвал его:
– Прекратите паясничать, обер-лейтенант. Пулеметы и гранаты еще не значились ни в одной армии как оружие наблюдения… С какой целью и откуда вы прилетели?
Обер-лейтенант переглянулся со своими сослуживцами, как бы спрашивая: говорить или не говорить? И, помявшись, ответил на чистом русском языке:
– Прилетели из-за Нейденбурга с целью рекогносцировки, господин генерал. И задержки ваших войск, если это окажется возможным, или произведения паники.
– Кто захватил наш город Млаву?
– Семидесятая ландверная бригада генерала фон Унгерна. Она получила приказ оставить Млаву ввиду превосходства ваших сил, которые направляются к нашим границам, но Унгерн не хочет оставлять город.
– Кто еще защищает ваши границы здесь, на юге? – продолжал допрос Самсонов.
– Только войска генерала фон Унгерна. Выше его – двадцатый корпус генерала фон Шольца. Где именно он, мы не знаем.
– Какие ваши силы противостоят нашей первой армии?
– Семнадцатый корпус генерала фон Макензена, первый армейский генерала фон Франсуа, первый резервный генерала фон Белова.
– Благодарю. Можете быть свободны, – сказал Самсонов и повернулся уходить, да обер-лейтенант почти умоляюще спросил:
– Господин генерал, а ваши казаки пиками нас…
– Оставьте глупости, обер-лейтенант, и не выдумывайте сказок. Мы с пленными не воюем… Увести их. Генерал Филимонов, допросите более обстоятельней, – а когда пленных увели, сказал Роопу и Артамонову: – Представьте еще к награждению: поручика Листова – Георгием четвертой степени, командира взвода – Георгием четвертой степени, фейерверкера – медалью святой Анны, заряжающего – тоже… Вам, генерал Рооп, – завтра выбить Унгерна из Млавы налетом кавалерии, гусар – в частности. Можно клястицких.
– Слушаюсь, – козырнул генерал Рооп.
А Самсонов подошел ближе к нижним чинам и сказал:
– Тяжка ваша дорога, братцы, вижу, но теперь уже ничего не поделаешь, и приходится расплачиваться за ротозейство и бездарность некоторых чиновников. Потерпите еще сутки, и мы будем у границы Восточной Пруссии. Россия вверила нам тяжкий, но почетный труд – воинский долг: защиту родимой земли от вековечного врага, кайзера Вильгельма Второго, который точит против нас нож еще с пятого года. Идите же на геройский подвиг этот, несмотря ни на что, и пусть бог благословит ваш нелегкий ратный путь. Спасибо еще раз, братцы, за доблесть и долготерпение ваше. С богом – в путь-дорогу! – заключил он негромким, слегка охрипшим от дорожной жизни голосом.
Колонна солдат и казаков ответила ему дружным: «Рады стараться, вашесходительство» – и задвигалась, зашумела голосами командиров, загудела орудийными упряжками и колесами и двинулась вперед чеканным шагом, будто на параде. А казаки даже затянули свою походную песню, и она полилась над дорогой звонко и красиво.
И солнце спряталось за тучи, и стало легче дышать.
Самсонов стоял в стороне от дороги, наблюдал за движением войск и посматривал на небо: не пошел бы опять дождь, но на дождь похоже не было, и он сказал Артамонову и Роопу:
– Прикажите командирам идти вольно.
Артамонов возразил:
– Это – не соответственно, ваше превосходительство, – идти перед командующим, кому как вздумается.
– Прикажите идти вольно, – повторил Самсонов.
Артамонов что-то шепнул Роопу, и тот громовым голосом скомандовал:
– Идти вольно-о-о!
И по колонне пронеслось:
– …о-о-о-льно-о!
В это время адъютант Самсонова принес телеграмму и доложил:
– Из ставки фронта.
– Что там еще? – спросил Самсонов.
Адъютант прочитал: главнокомандующий фронтом требует ускорить наступление второй армии, так как задержка ставит в тяжелое положение первую армию, которая ведет бой уже два дня в районе Сталюпенева.
– Ответа на мою телеграмму Ренненкампфу нет?
– Нет.
Самсонов помрачнел: ставка фронта начала военные действия первой армии несогласованно с движением и возможностями второй армии. И теперь поняла свою ошибку. Но что может сделать вторая армия, продвигаясь по этим идиотским песчано-глинистым дорогам? И находясь от первой армии в пяти хороших переходах?
И сказал начальнику штаба армии, генералу Постовскому:
– Ответьте ставке: армия наступает со времени вашего приказания безостановочно, делая свыше двадцати верст в сутки по пескам, почему ускорить марш не могу.
– Ваше превосходительство, ставка требует от нас, – возразил было Постовский, но. Самсонов прервал его, указав на дорогу:
– Генерал, а сколько вы могли бы пройти по такой дороге за сутки? С полной выкладкой к тому же…
Постовский не ответил: он и сам понимал, что войска измучились предостаточно и подходят к границе Восточной Пруссии далеко не в бравом виде и форме.
– Добавьте в телеграмме: седьмого августа головы всех корпусов переходят границу, – бросил Самсонов и пошел к автомобилю.
Вторая армия продолжала свой тяжкий, безостановочный марш к границе с Восточной Пруссией.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Млаву клястицкие гусары атаковали стремительно, в едином порыве, с лихостью истинно гусарской, без лишнего шума и гама, как то бывает при казацкой лаве, но все равно впечатление производили паническое, ибо скакали во весь лошадиный опор, палаши, высоко поднятые над головой, сверкали в солнечных лучах зловеще-устрашающе, а воинственные, предельно сосредоточенные и готовые на все лица гусар внушали страх неописуемый, и немецкие ландштурмисты не успели опомниться, как оказались за городом, а потом за русской государственной границей, на своей, немецкой, стороне.
Александр Орлов не смог как следует и накрыть отступающих шрапнелью, о чем его попросил генерал Рооп, – поддержать гусаров при атаке, – а сделал несколько артиллерийских залпов по окопавшимся за Млавой ландштурмистам, выкурил их из укрытий, и более стрелять не пришлось, так как гусары пошли в атаку. Однако генерал Унгерн успел отвести за город основные части бригады, предупрежденный лазутчиками, и так поспешно, что специальная команда факельщиков не смогла вовремя поджечь город и была изрублена гусарами и выловлена жителями Млавы, русскими и поляками.
Александр погнал лошадей галопом, выскочил со своей батареей за город, но стрелять уже было не по кому: ландверы укрылись в перелесках и отступили к Нейденбургу.
После этого и расстался Александр Орлов с батарейцами из шестой кавалерийской дивизии генерала Роопа и стал офицером связи второй армии. Не очень-то хотелось ему расставаться с артиллеристами, не думал, не гадал, но служба есть служба, и вот он ехал с личным доверенным Самсонова, фактически его заместителем, полковником Крымовым вновь в Млаву, на этот раз к командиру первого армейского корпуса, генералу Артамонову, тому самому, который приказал наложить на него взыскание за самовольную стрельбу по цеппелину из орудия.
Крымов дремал, отвалясь к спинке открытого автомобиля «бенц». Полковник в чине и с полномочиями генерала, пост, который он занимал и в Ташкенте, бесцеремонный и резкий в обращении со всеми, с кем встречался, курсируя по фронту день и ночь, координируя действия корпусов и дивизий.
Вторая армия уже вступила в Восточную Пруссию, как Самсонов и обещал ставке, и продвигалась в глубь территории противника по всей линии фройта, по широте Сольдау – Нейденбург.
Автомобиль то и дело подбрасывало на ухабах, но Крымов, кажется, и не чувствовал этого, и даже слегка похрапывал, низко надвинув на лоб фуражку и неловко опустив голову на грудь, так что на горле обозначился тугой вал.
Александр по-хорошему позавидовал: не молодой ведь человек, под сорок, видимо, а спит почти всегда вот так, прикорнет немного и – до следующего вечера. И все время на ногах, и все время – говорит, требует, не в пример начальнику штаба Постовскому: тот всех может заговорить до смерти, а дела – ноль круглый.
Крымов неожиданно сказал:
– Штабс-капитан, а вы мне понравились с первого… вашего залпа по цеппелину. Далеко пойдете. Если я получу корпус, можете считать себя начальником корпусной артиллерии.
– Благодарю, полковник…
– Александр Михайлович, – поправил Крымов. – Ваш тезка.
– Слушаюсь. Мы подъезжаем к Млаве, Александр Михайлович.
– Я вижу.
Командир первого армейского корпуса генерал от инфантерии Артамонов был в отличном расположении духа и встретил Крымова с легкой иронией:
– Новости привезли, полковник? На мою голову, надо полагать? Ну, рассказывайте, рассказывайте, рад послушать. Со своей стороны могу порадовать и вас: я бомбардировал Сольдау. Город горит.
– Благодарю, ваше превосходительство, но я приехал сказать вам: Сольдау командующий приказал атаковать, а не только бомбардировать, – ответил Крымов жестко.
Артамонов – тучноватый и розовощекий, с окладистой бородой и нафабренными усами и серым ежиком волос на голове – спросил, будто не понял, о чем идет речь:
– Вы полагаете, что бомбардировка противника, это – военная игра на местности?
Крымов бесцеремонно оборвал его:
– Я полагаю, генерал, что ваша игра словами крайне неуместна. Требую от вас ясного и членораздельного ответа: когда вы начнете атаку Сольдау? Директиву командующего вы получили вчера, стало быть, вчера и должны были бомбардировать город и взять его.
– Полковник, там стоит дивизия противника. Неужели вы полагаете, что она выкинет белый флаг, едва я пошлю первые колонны солдат?
Крымов терял терпение:
– Если вы, ваше превосходительство, сегодня же, сейчас не отдадите приказа начать атаку города, – его возьмет ваш сосед, Мартос. Но в таком случае вам придется писать рапорт командующему. Какой? Вы сами понимаете, рапорт о том, чтобы командующий прислал к вам еще одного командира корпуса.
Это было сказано грубо и не по субординации, и Артамонов разъярился:
– Полковник, вы позволяете себе несоответственное по чину. Я веду подготовительную деятельность перед атакой противника. Когда наступит время, я прикажу атаковать город. Что вам еще потребно от меня?
– Сольдау, Сольдау и еще раз Сольдау, – не меняя тона и манеры обращения, ответил Крымов, – сообщаю вам вполне достоверно: там находятся всего два полка ландвера, кои для корпуса ничего не значат. К тому же город поджигают немцы же, что может означать, что они намерены оставить его. Итак, когда начинаете, ваше превосходительство? Через сколько часов? И что я могу доложить командующему? – допрашивал он, нетерпеливо расхаживая по кабинету Артамонова.
И тогда Артамонов выдвинул последний аргумент:
– Вам сие долженствует быть ведомым, милостивый государь, что У меня все еще недостает Двух полков, оставленных для прикрытия Варшавы, а именно: девяносто шестого Омского и восемьдесят шестого Вильманстрандского, – еле выговорил он и недовольно заметил: – Дают же такие названия, что язык можно поломать. Да, так на чем мы остановились? Недостает двух полков. К тому же верховный главнокомандующий, великий князь, повелел мне прикрывать левый фланг нашей армии со стороны крепости противника Торн и не выдвигаться за Сольдау.
Крымов видел, что разговаривать далее бесполезно, и спросил:
– Генерал Артамонов, вы получили директиву командующего армией?
– Имел счастье получить вчера.
– Вам приказано в директиве взять Сольдау сегодня?
– Да, приказано. Но сегодня только началось, полковник, а вы приступаете с ножом к горлу и требуете…
– Требует командующий. Вы пока не намерены выполнять его приказ. В таком случае я немедленно ему сообщу об этом и попрошу Мартоса повернуть на запад одну дивизию и взять Сольдау, – больше для этого не потребуется. Командующему я доложу незамедлительно: ваш левый фланг защищен ненадежно, отстал от Мартоса на два перехода, и, если фон Шольц вздумает вклиниться в образовавшуюся щель, вина за это целиком падет на вашу голову, генерал. Честь имею, – козырнул Крымов и ушел.
Артамонов проводил его злым взглядом и произнес пренебрежительно, не стесняясь Александра, а быть может, в надежде, что он передаст его слова Самсонову:
– Сумасшедший полковник с полномочиями генерала. Как таких земля носит, штабс-капитан? И как вы можете служить рядом с таким грубияном? Впрочем, виноват, вы служите у Александра Васильевича, и это – ваше счастье. Кстати, как его здоровье? Грудная жаба терзает?
– Терзает, ваше превосходительство, но он крепится.
– Дай бог, дай бог. Передайте ему мое самое искреннее пожелание здоровья и скажите: Артамонов не подведет его. И возьмет сей злосчастный Сольдау, в коем, наверное, уже и нечего брать, так как он горит не то от моих снарядов, не то от рук солдат противника, кои уже все переправы привели в состояние непригодности.
– Хорошо, ваше превосходительство, сегодня вечером я вернусь в штаб и передам ваши слова командующему.
– Премного благодарен, голубчик. Успокойте Александра Васильевича. Так и скажите: Артамонов не подведет. Я возьму этот злосчастный Сольдау. Прикажу Любомирову, и он возьмет. Но, – помолчал Артамонов, опустив седую голову, и опять неуверенно сказал: – Но великий князь запретил мне выходить за пределы Сольдау. Он, как сие вам ведомо, вообще запретил мой корпус пускать в дело, повелев лишь защищать левый фланг нашей армии. Так что, голубчик, я и не знаю, как мне Поступить.
– Я полагаю, что повеление великого князя не предусматривает контратаки противника, – заметил Александр.
Артамонов строго посмотрел на него и недовольно произнес:
– Штабс-капитан, за подобные слова об августейшей персоне вас могут разжаловать. Но – бог с вами, я не доносчик, голубчик.
Александр смутился, однако сказал совершенно спокойно:
– Ваше превосходительство, если русский офицер имеет сказать свое мнение о наилучшем поведении войсковой части в случае наступления противника, неужели за оное следует срывать погоны?
Это была дерзость, и Артамонов даже широко раскрыл глаза и посмотрел на него, словно на привидение, готовый воскликнуть: «Вы сошли с ума, юноша!», но не поскликнул, а наставительно сказал:
– Вы еще очень молоды, штабс-капитан. Впрочем, уже в чине и уже кавалер георгиевский. Я еще и не поздравил вас и делаю это сейчас.
– Благодарю вас, ваше превосходительство.
– А о том недоразумении в связи с цеппелином забудьте. Мы, старики, ворчливы и можем иногда наговорить несоответственное.
– Я уже и забыл об этом, ваше превосходительство.
– Вот и хорошо.
На том и расстались.
Крымов уже сидел в автомобиле и распекал генерал-квартирмейстера за то, что тот плохо распоряжается сеном, валявшимся там и сям возле штаба. Александр только и слышал: «Виноват, ваше превосходительство. Все будет в отменном порядке незамедлительно».
Крымов ничего более генерал-квартирмейстеру не сказал, а подождал, пока Александр сел на заднее место, и велел шоферу ехать к Мартосу, командиру пятнадцатого корпуса. И лишь когда автомобиль покатился по пыльной, песчаной дороге, к тому же ухабистой, отчего его подбрасывало едва ли не через каждый аршин так, что все печенки ходили ходуном, Крымов спросил:
– Жаловался на судьбу старик?
– Немного. Но Сольдау возьмет, вероятно, сегодня.
– Это нам и требовалось. А Мартос возьмет Нейденбург, и, следовательно, левый наш фланг будет более или менее закрыт. Но… – помолчал он немного, протянул руку с черной тетрадью через плечо, подавая ее Александру, продолжал: – Прочитайте, что я здесь записал… В этом духе я буду докладывать командующему.
Александр наклонился через сиденье, взял тетрадь и подумал: «Не доверяет шоферу. Любопытно. А вообще – правильно делает» – и стал читать.
– Последние страницы, – подсказал Крымов и, нахлобучив фуражку, склонил голову на могучее плечо и притих, опять намереваясь вздремнуть.
Александр нашел последние страницы и стал читать: «…Был у генерала Артамонова, выслушал тираду о тяжелом положении из-за того, что к нему не прибыли два полка, и ясно понял, что надеяться на него, что он энергично поведет атаку на Сольдау, – нельзя, он безусловно задержится… Я решил подвинуть Мартоса во что бы то ни стало и взять Сольдау с востока, на что Мартос согласился… Убежден, что У нас на левом фланге ненадежные командиры корпусов (Кондратович и Артамонов), штаб первого корпуса – одно огорчение, начальник штаба – какой-то кретин…»
Александр качнул головой и сказал:
– Крепко очень, полковник. Начальник штаба первого корпуса генерал Ловцов – больной человек, насколько мне ведомо…
Крымов не ответил, видимо задремав, и Александр не стал более говорить с ним, а еще раз прочитал последние страницы тетради и задумался. Да, Крымов прав: на Артамонова положиться рискованно. А вот с Кондратовича требовать большего нельзя: у него осталась всего лишь одна дивизия, а вторую ставка расквартировала в Ново-Георгиевске до вступления в Восточную Пруссию, и чем там заняты ее полки – трудно и сказать. «Но вывод правильный: Кондратовичу нечем будет держать левый фланг армии, а тем более – наступать. И получается: левый фланг целиком зависит только от Артамонова, на коего действительно полагаться рискованно».
Вскоре впереди показалась нескончаемая колонна солдат, шедших по шоссе поротно, как на параде, с высоко поднятыми винтовками с ощетинившимися штыками, со знаменами впереди каждого полка, с оркестрами, правда, молчавшими, шли по хорошей брусчатке, узковатой, но зато не пыльной и не вязкой, а за солдатами, далеко протянувшись, двигались пулеметные двуколки, батареи орудий, походные кухни.
Александр подумал: у строгого Мартоса и строгий порядок: кухни идут тут же, вслед за солдатами, и даже пулеметы едут.
Крымова никто не будил, но он уже сидел прямо и важно и смотрел из-под козырька фуражки на колонны пристально и уважительно. Мартос накануне, вчера, обещал взять Нейденбург, и он брал его, вернее, уже входил в него, преодолев нестройное сопротивление фон Шольца, командира двадцатого корпуса немцев, штаб которого еще вчера был в Нейденбурге.
– Молодцы. Образцово идут, – заметил Крымов и велел шоферу ехать впереди.
Нейденбург, вернее, первые дома его горели и были в черном дыму. Горели от факелов своих же, немецких, поджигателей, от огня русской артиллерии, которая обстреляла их за то, что с крыш наиболее высоких зданий только что стреляли в казаков, которые первыми ворвались было в город и, оставив нескольких человек на его мостовых, отошли.
Потому солдаты и шли по этим мостовым настороженно, посматривая на окна и на крыши, – не повторилось бы то, что было с казаками. Но никто больше не стрелял ни из окон, ни с крыш, а, наоборот, жители мирно стояли на узеньких тротуарах, наблюдали за движением солдат и махали руками и белыми платочками, а в некоторых окнах вывесили белые флаги.
Жители кричали солдатам:
– Живот русски!
– Герман делал огнь!
И совали в руки солдат кувшины с молоком и жестяные кружки с водой, что было весьма кстати: солдаты обливались потом и утолить жажду и освежиться было соблазнительно. Солдаты пили молоко и воду короткими, быстрыми глотками с удовольствием, утирались рукавами и благодарно кивали головами доброхотам.
– Поляки. Молодцы, – говорил Крымов, наблюдая, и, сам решив охладиться, встал с автомобиля, подошел к какой-то старой крестьянке, попросил кружку с водой и осушил ее единым духом, а потом попросил вторую и принес ее механику и шоферу.
– Охладитесь, и проедем за город, посмотрим, что там делается, – сказал он и закурил тонкую дешевую папиросу.
Солдаты уже вошли в город главными силами, шаг в шаг, наполнив улицу мерным шумом, а за ними двигались нескончаемым потоком орудийные упряжки, брички с припасами, санитарные двуколки, кухни, которые, впрочем, были еще за городом, в хвосте колонны.
Крымов был в восторге и все нахваливал Мартоса:
– Самодур и тиран, но… молодец. Так и доложите командующему. На Мартоса всегда можно положиться. Не зря он имеет золотое оружие за японскую кампанию.
И когда автомобиль въехал на главную улицу, вывернувшись из-за поворота, впереди показался Густой дым, а затем и огонь над зданиями: горели самые лучшие магазины. Возле них суетились люди, что-то кричали, скрывались в пылающих магазинах и выбегали оттуда, кашляя и чихая и нагрузившись кто чем: тюками, ящиками, мешками, коробками всех цветов и размеров в несколько этажей, так что и головы владельца не было видно, и торопливо уходили восвояси, ровно никакого внимания не обращая на солдат.
– Безобразие. Свои же и мародерствуют, а потом напишут во всех газетах, что это делали русские, – сказал Крымов и добавил: – Штабс-капитан, скажите офицерам, чтобы разогнали мародеров и дали им по загривку. Не то и наши последуют их ура-патриотическому примеру, и придется давать по загривку и своим.
Александр сошел с автомобиля, сказал что-то ближнему офицеру, шагавшему сбоку колонны, тот вывел из строя нескольких солдат, и они принялись разгонять жителей, а добро их отбрасывать подальше, а то и швырять в горевшие магазины.
Крик и шум недовольных голосов наполнили улицу, и среди них один голос визгливо возвестил:
– Сигналят! С крыш!
Александр посмотрел на красные черепичные крыши, но ему ничего с улицы не было видно; было видно Крымову, стоявшему в стороне, и он крикнул:
– Ссадить этих тряпичников! Быстро! Штабс-капитан…
Александр наконец увидел на крышах… женщин и был в недоумении, однако приказал офицерам, что вели колонну солдат, чтобы они осмотрели здания. Но солдаты уже и сами увидели женщин на крышах и метнулись в подъезды.
Через минуту-две бородатый солдат выволок из подъезда огромную бабу в широченной юбке и в пуховом платке, хотя на улице – не продохнуть от жары, и напустился на нее:
– Ты кому это, шельма, знаки разные подаешь? Неприятелю? Приколю-у, патлатую! – угрожающе наставил он винтовку на бабу, но размахнулся левой и дал такую затрещину, что баба покатилась на тротуар. И тут показались из-под юбки сапоги и полная форма ландштурмиста.
Солдат крикнул на всю улицу:
– Братцы, пруссаки обмундировались в бабское! Заголяй все юбки! Это – лазутчики и как есть настоящие шпиёны!
В это время подъехали казаки, но с противоположной стороны города, и старший урядник, увидев Крымова, доложил:
– Ваша благородь, это они, значится, подают вешки своим, какие убегли, что, мол, русские заступили в ихний город, а те вон палят костры, должно, передают дальше дымным сигналом.
Крымов бросил взгляд в загородную даль и увидел: действительно, там дымили костры, в ряд, в версте друг от друга, что могло означать: неприятель приближается, – так сигналили в средние века.
– Передавайте вашему старшему, – сказал он, – немедленно занять телеграф, почту, перерезать все провода, ведущие в сторону противника. Да вон ваш подъесаул, кажется. Подъесаул! – позвал он казачьего офицера и повторил приказание.
Крымова хорошо знали едва ли не все офицеры, и подъесаул, козырнув, разделил сотню, и казаки группами поскакали в центр города.
А на улице уже поднялся шум голосов, веселых и злых, визг, и смех, и крики возмущенных женщин, которых осматривали и задирали подолы юбок. И находили переодетых ландштурмистов.
А-а, под милушкины наряды подделываетесь, шкуры?
– Храбрые, как львы, а трусливые, как прусские зайцы?
– Скидай с них всю амуницию, пусть они покрасуются перед своими фрау! – весело кричали со всех сторон.
Разоблаченных толкали в спину прикладами, награждали всякими прозвищами и уводили в тыл колонны. И забывали обыскать. Но пленные и не думали пользоваться оружием, которое было при них, и покорно шли с поднятыми руками, пристыженные и опозоренные перед своими согражданами.
– Оружие! Обыскать каждого! – приказал Александр и сам стал обыскивать ландштурмистов.
И отобрал у четверых парабеллумы и гранаты. Но пятый – огромный рыжий детина – бросился бежать и на ходу отстреливаться.
И ранил казака.
Казак догнал его, вздыбил коня и зарубил. А потом и сам сник и упал на шею коню.
Вскоре все стало стихать, крики пропали, и колонны солдат продолжали свой путь.
– Ать-два, ать-два, – слышалась команда.
Еще хрустели под ногами и колесами битые стекла.
В Остроленку, в штаб армии Александр приехал перед вечером.
Солнце стояло еще высоко и жара не спала, однако дышать было уже легче, вернее, лишь казалось, что легче, после утомительной тряски на автомобиле Крымова и обжигающего ветерка, дувшего в лицо всю дорогу.
Приведя себя в порядок с дороги, Александр явился в штаб, как и положено, – выбритый, начищенный и подтянутый, и стоявшие в тени под развесистой ивой офицеры связи с легкой иронией заметили:
– Штабс-капитан, вы с бала прибыли или с театра военных действий? Вас письмо уже заждалось. Из Петербурга.
Александр подошел, поздоровался с офицерами кивком головы и молча взял письмо, а уж потом сказал:
– Спасибо. Обсуждаете, где я был? В Нейденбурге, господа. На фронте.
Александр распечатал письмо, отошел в сторону и прочитал: Надежда сообщала, что Верочка недавно проводила в действующую армию и Алексея, ушел добровольцем, хотя по семейным обстоятельствам имел чистую, что отец болеет по-прежнему печенью и неизвестно, дотянет ли до конца войны, что Василий тоже собирается на позиции, да владыка не пускает и намеревается перевести его в кафедральный собор первым дьяконом. От Михаила же нет ни слуху ни духу, и что он делает в Париже – неизвестно. Очевидно, продолжает учиться в Сорбонне, хотя какое теперь учение? Да и кто его возьмет в армию, плоскоступа?
Так писала Надежда мелким почерком и на полях сообщала: «Я еду на ваш театр, а где служу, потом сообщу. Быть может, вскоре увидимся».
Александр вспомнил Новочеркасск, размолвку, и ему неприятно стало, что Надежда лицемерит. О какой встрече может идти речь после всего того, что она наговорила ему в Новочеркасске незадолго до войны? А после жили, как чужие. И он вложил письмо в конверт и посмотрел на почтовый штемпель: письмо было из Петербурга.
В это время из окна приемной командующего раздался тоненький голос:
– Штабс-капитан Орлов, командующий спрашивал о тебе, так что приготовься.
Это говорил адъютант Самсонова, и Александр заспешил в приемную.
Андрей Листов окликнул его:
– Александр, а как же с Надеждой? Что думаешь ответить?
Александр задержался на минуту, подумал и ответил:
– Следует ли? И куда отвечать?
И скрылся в здании штаба, а Андрей Листов стоял и думал: «Значит, далеко зашло, и чем кончится – трудно и сказать. Надежда не понимает всего происходящего. Или пока делает вид, что не понимает».
И ушел, мрачный и сосредоточенный, будто это был и не Андрей Листов, весельчак и бесшабашная головушка. Офицеры, что стояли все еще в стороне, так и сказали:
– Непонятный человек: то слишком веселый, то слишком серьезный. Или Орлов что-нибудь сказал ему не очень лестное?
Самсонов стоял вместе с Постовским и Филимоновым за старомодным столом на точеных ножках и рассматривал в лупу карту, большую, наполовину свисавшую к дощатому полу. Довольно высокий и плотный, с продолговатым смуглым или загоревшим лицом, обрамленным небольшой подстриженной бородой, с проглядывавшей ямочкой на подбородке и как бы прижатыми усами, он, казалось, совсем и не слушал, что ему говорил генерал-квартирмейстер Филимонов, а думал о чем-то своем.
Александр знал его по Новочеркасску, в бытность его наказным атаманом. Тогда Самсонов был худощавым и даже тонким, как кавказец, с карими искристыми глазами, слегка как бы задумчивыми, и носил небольшую бородку-кустик и такие же небольшие темные усы, и хотя старым казакам это не очень нравилось, однако от этого его борода не удлинялась.
И Александр только сейчас заметил, как будто увидел его впервые: пополнел командующий, тучноват даже стал, как, впрочем, и другие генералы, и произнес, как рапорт отдал:
– Прибыл по вашему приказанию, ваше превосходительство.
– Вижу.
Филимонов, невысокий и худющий, рассказывал: он был в штабе фронта, докладывал начальнику штаба генералу Орановскому о плане дальнейшего наступления второй армии, предлагаемом ее командующим, но его и слушать не стали и сказали, что директивы ставки утверждены верховным главнокомандующим и говорить не о чем. Да еще сделали замечание, что прибыл в ставку без позволения, да еще фактически не пустили к главнокомандующему, сказав, что он находится в Барановичах, у верховного.
