Текст книги "Грозное лето"
Автор книги: Михаил Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 64 страниц)
Так думал Жилинский и вспоминал разговор с Самсоновым. Прав Александр Васильевич: так воевать невозможно. Преступно. Так Россия может только проиграть кампанию, но никак не выиграть ее…
Великий князь, поняв, что хватил лишку, так как генералы стояли перед ним, как неживые, как нашкодившие гимназисты, – угрюмые, с покрасневшими лицами и опущенными руками, словно решил дать им передохнуть и прийти в себя и, высоко подняв голову, неожиданно обратился к Орлову:
– Штабс-капитан, вы – офицер связи и должны знать: можно ли полагаться на Артамонова и Кондратовича, командиров первого и двадцать третьего корпусов.
– У генерала Кондратовича, ваше высочество, имеется всего лишь вторая дивизия генерала Мингина, а третья гвардейская генерала Сиреллиуса состоит в резерве ставки фронта и находится в Ново-Георгиевске, – ответил Орлов. – Что же касается генерала Артамонова, то мы с полковником Крымовым наблюдали за ним, и полковник Крымов пришел к выводу, что генерал Артамонов не очень надежный командир, о чем и доложил Самсонову, – все более смелел Орлов и, увлекшись, продолжал на удивление всем: – Если вы позволите, ваше высочество, я хочу доложить о правом фланге…
– Говорите.
– Ничего с Благовещенским не случилось бы, если бы второй корпус генерала Шейдемана не был изъят из второй армии. Это была ошибка, ибо, если бы второй корпус был во второй армии, он не торчал бы сейчас в районе крепости Летцен, а давно обошел бы ее и наступал бы плечом к плечу с Благовещенским и как раз сейчас атаковал бы его с тыла, тем самым не позволил бы противнику атаковать генерала Комарова.
– Вы уверены в этом? – допытывался великий князь.
– Да, ваше высочество. Противник боится совместного действия двух наших армий и, полагаю, намерен отделаться от нас по очереди, чтобы отогнать к границе, а когда с запада подойдут свежие корпуса, и вовсе очистить от русских Восточную Пруссию, – говорил Орлов, как вызубренный урок в академии сдавал.
Маркиз де Лягиш подошел к карте и стал рассматривать ее пристально и сосредоточенно.
И – диво: верховный не рассвирепел, не накричал на Орлова, а продолжал спрашивать:
– Предположим, штабс-капитан, что логика на вашей стороне, и я поставил бы вам высший балл, если бы здесь была академия генерального штаба. Но здесь – война, и логика может быть отброшена, лишь бы противная сторона была побеждена, – явно намекнул он на Киевские военные игры в мае месяце.
Орлов подхватил именно эту мысль и продолжал:
– Так точно, ваше высочество. Гинденбург и Людендорф именно и отбросили логику и решили действовать явно авантюристически, если хотите: атаковать вторую армию, имея в близком тылу первую. Пока им Это Удалось сделать на правом фланге. Если удастся сделать и на левом – будет несчастье, ваше высочество, – заключил он и приготовился к самому худшему.
Но худшего не последовало. Нет, не потому, что великий князь не хотел оборвать и его, младшего офицера, а потому, что маркиз де Лягиш вдруг воскликнул:
– Браво, капитан! – И, бросив взгляд на Орановского, продолжал: – Смею уверить вас, господа, что Наполеон произвел бы такого своего офицера в маршалы. Мне жаль, что вы этого не понимаете.
Это было сказано так неожиданно, что Орановский умоляюще посмотрел на Данилова и как бы говорил: «Ваше превосходительство, да ответьте же вы наконец что-нибудь этому маркизу! Ведь если так пойдет и далее, придется каждого штабс-капитана производить в генералы», но Данилов, поймав его взгляд, вдруг сказал:
– У вас есть вакансия в оперативном отделе. Возьмите на нее штабс-капитана.
Орановский едва не воскликнул: «Вы сошли с ума!», но, видя, что великий князь ходит по кабинету и молчит, только и произнес:
– Слушаюсь.
Орлов был ошеломлен: ну, маркиз мог просто великосветски пошутить, чтобы подколоть Орановского, чем-то ему не нравившегося, но Данилов, этот повелитель ставки верховного, неужели всерьез решил оказать ему, Орлову, такую честь – назначить в оперативный отдел ставки фронта – или решил поугодничать перед верховным?
И ответил:
– Я благодарю ваши превосходительства за столь лестное обо мне мнение, но…
– Капитан, быть по сему, – повелительно сказал великий князь.
– Слушаюсь, но, ваше высочество, так вдруг… – совсем смутился Орлов.
Маркиз де Лягиш воскликнул:
– Еще раз браво, капитан. Россия может гордиться такими офицерами, и я убежден, что его высочество еще будет иметь возможность отметить вас за ратные успехи, – и сказал великому князю: – Я согласен с капитаном, мой дорогой великий князь, что боши действительно замыслили напасть на вторую армию как наиболее опасную и поэтому решили увести свои потрепанные при Гумбинене корпуса от Ренненкампфа, который, судя по всему, не особенно беспокоится о преследовании их. И вот атаковали дивизию генерала Комарова, пользуясь еще и тем, что второй корпус Шейдемана бездействует и оторван от него на два перехода. Но у Самсонова на правом фланге есть еще свежая шестнадцатая дивизия генерала Рихтера и кавалерийская дивизия генерала Толпыго. Если их двинуть – во фланг бошам, на Едвабно, Рихтера – во фланг, на Пассенгейм, Шейдемана – на Растенбург, тоже в тыл бошам, – последним ничего не остается, как уходить на север, а здесь их встретит Клюев. Генералу же Ренненкампфу следует приказать немедленно обрушиться на тылы бошей по сорок километров в сутки, как идут боши, судя по сообщению капитана. В частности, Шейдеману обойти Летцен и устремиться на Бишофсбург – Алленштейн. Хану же Нахичеванскому приказать идти по семьдесят километров – на юг, на Бартенштейн – Гутштадт, с выходом к Алленштейну. И тогда путь на Берлин вашим варшавским армиям будет открыт, – заключил он и, подняв голову, посмотрел на всех, как бы спрашивая: «Ну как мой план? Отличный же!»
Но все молчали и ждали, что ответит верховный, меривший кабинет своими саженьими шагами. И тут Орановский решил: маркиз слишком опоздал давать такие советы, и сказал, как приговор прочитал, – ровным, безапелляционным тоном:
– Осмелюсь доложить, ваше высочество, что маркиз де Лягиш, – не захотел он назвать маркиза генералом, – немного опоздал, ибо наша ставка разработала и уже послала подобную директиву Ренненкампфу, Рихтеру и Толпыго, кои, надо полагать, уже действуют в надлежащем направлении.
Великий князь наконец остановился в дальнем углу и неприязненно спросил:
– Когда послана директива?
– Полагаю, что вчера, ибо я приказал своему секретарю Крылову незамедлительно передать ее в аппаратную, – ответил Орановский бодро и ничего не подозревая.
И тут Жилинский возмущенно воскликнул:
– Как вы посмели передать такую директиву Крылову, когда я приказал вам тотчас же из моего кабинета отнести ее в аппаратную? Крылов копался в моих бумагах, и я говорил вам, что это – не случайно… – И возбужденно прошелся взад-вперед возле стола, соображая, что теперь делать.
Орановский налился кровью и энергично запротестовал:
– Я ничего не понимаю, ваше высочество, и категорически протестую против подобных инсинуаций. Я полагаю за должное…
Великий князь нетерпеливо прервал его:
– Я не желаю вас слушать. – И, подняв голову, попросил Орлова: – Капитан, позовите сюда штаб-ротмистра.
– Он здесь, ваше высочество, – ответил Орлов, поняв, о ком идет речь.
Штаб-ротмистр Кулябко выступил из-за Орлова и бодро ответил:
– Я здесь, ваше высочество.
– Вы исполнили мое повеление?
– Так точно. Крылов арестован. В его сейфе обнаружены запасная обойма от браунинга и такие документы, что его и повесить – мало. И переписанная его рукой копия директивы, о которой вы соблаговолили спрашивать. Телеграфисты получили ее подлинник час тому назад. Я полагаю, что пленного лейтенанта застрелил Крылов. Очевидно, за то, что тот сообщил нам важные сведения.
– Благодарю за службу, штаб-ротмистр. Можете быть свободны, – сказал великий князь и насел на Орановского: – Слышали, генерал? Я повелел Крылова повесить, а вы передаете ему оперативные директивы штаба, от коих зависит судьба моих солдат и офицеров. Вы – ротозей, а не начальник штаба фронта и вас надлежит отчислить с сей должности! И из действующей армии! Это – черт знает что такое: немецкий шпион – в роли секретаря начальника штаба! Да ведь он передавал врагу все мои вам и ваши – армиям директивы, и немцы воюют с открытыми картами! Неслыханное ротозейство!
Орановский стал белее стены и не знал, что говорить и что делать, и едва не со слезами на глазах умоляюще смотрел, смотрел на Данилова, пока тот сказал:
– Разрешите мне все выяснить обстоятельно, ваше высочество, а уж затем я доложу вам. И бывшего в плену офицера допрошу.
Великий князь скосил на него черные, лютые глаза и смягчился:
– Хорошо. Бывшего пленного нашего офицера доставьте в Барановичи. Генералу Орановскому запишите в приказе мое строгое порицание.
– Слушаюсь, – ответил Данилов, довольный крайне, что с этим дело кончилось.
А Орановский еле вымолвил:
– Постараюсь более не заслужить вашего неудовольствия, ваше импера…
– Постарайтесь лучше служить, – оборвал его великий князь и продолжал тем же тоном: – А вам, Юрий, делаю замечание за то, что вы плохо надзираете за своими подчиненными.
– Виноват, – согласился Данилов, а мысленно добавил: «Не меня, ваше высочество, а эту лису Янушкевича надлежит прижать как следует за невмешательство в штабные дела ставки».
Великий князь, все так же расхаживая по кабинету, продолжал:
– Генерала Комарова повелеваю уволить с должности начальника дивизии и из действующей армии… Начальником четвертой дивизии назначить генерала Милеанта…
– Слушаюсь, – подал голос Жилинский.
– Генерала Благовещенского повелеваю уволить с должности командира корпуса и назначить на эту должность генерала Рихтера. Последнему незамедлительно привести в состояние готовности потерпевшую урон дивизию и быть готовым к наступлению.
– Слушаюсь, ваше высочество, – говорил Жилинский, записывая повеление в блокнот.
И Орановский записал, и Леонтьев.
Великий князь посмотрел на них с явным неудовольствием и хотел что-то сказать, да в это время в кабинет неторопливо и устало вошел генерал Вильямс, представитель союзной Англии, – длинный, как и великий князь, и такой же тощий, одетый во френч с торбами-карманами, и в узкие галифе, и в запыленные до самых ушек сапоги. Слегка охрипшим голосом, не сразу он сказал скорбным тоном:
– Плохие вести, князь… Фельдмаршал Френч отступает…
Великий князь терпеть не мог, когда с ним разговаривают в ставке не по-русски, и что касается Вильямса – то не любил еще и высокомерие, и бесцеремонность, и надменность, с какой он обычно вел себя в ставке, в Баранойичах, поэтому не очень вежливо и сказал своим басом:
– Генерал Вильямс, в русской ставке полагается говорить по-русски. Вы это знаете и тем не менее пренебрегаете исполнением моего повеления.
Генералы с удовольствием переглянулись: наконец-то попало и этому. Давно пора.
Но Вильямс будто и не слышал этих слов и продолжал свое:
– Я говорю, что фельдмаршал Френч отступает…
Великий князь явно терял терпение слушать и раздраженно спросил:
– Куда отступает фельдмаршал Френч? В Лондон, что ли?
– К Ле-Като-Камбре, встретив армию генерала фон Бюлова да еще три корпуса из армии генерала фон Клука и кавалерию генерала Марвица. Вы представляете, мой князь, что это такое? Представляете. Если вы князь, не начнете немедленно обещанного марша на Берлин, чтобы вынудить кайзера снять еще два-три корпуса с запада, что позволит Френчу передохнуть немного, – отступление Френча к Ла-Маншу неизбежно, а там и Дувр, то есть собственно Англия. И тогда Франция останется одна, так как Жоффру придется отступать к Парижу, над коим уже летают цеппелины и аэропланы и бомбардируют его гранатами.
Маркиза де Лягиша как шилом подкололи, и он ястребом накинулся на Вильямса:
Вот, вот… Ваши четыре дивизии только и спасут Францию! А не кажется ли вам, сэр, что без помощи Франции вы все разбежитесь по своим колониям?
Вильямс не остался в долгу и ответил тем же:
– Мы разбежимся или нет, а вы уже перенесли столицу Франции в Бордо, мой друг маркиз, или переносите, если русские вам не помогут своей атакой противника. А что касается четырех дивизий, то смею уверить вас, что мы высадили пять таковых и еще готовим более четырехсот тысяч волонтеров, примерно обученных и вооруженных. В помощь Франции же.
– И себе тоже, – не унимался маркиз де Лягиш, не находя слов более выразительных, но потом все же нашел и сказал со всей откровенностью: – Вы слишком долго дискутировали в парламенте о том, как и почему следует вступить в войну против Германии по всем джентльменским правилам, хотя хотели этого еще с прошлого столетия, когда Германия начала строить тяжелые корабли. А было бы правильнее более всего думать о том, что кайзер может выкурить вас с острова в любую минуту, если Франция и Россия не помогут вам. Вот в чем дело, дорогой мой генерал Вильямс. Вы даже «Гебена» и «Бреслау» упустили потому, что не хотели, чтобы Босфор и Дарданеллы после достались России. Но они еще до войны достались Германии!
И действительно: Вильямс обиделся и только и произнес:
– Мы – генералы, и не нам входить в обсуждение вопросов политики. А вот то, что ваш Ланзерак отступил без согласования своих действий с Френчем и поставил его под угрозу, это достойно сожаления каждого солдата.
– Но Френч не желает подчиняться Жоффру и действует почти самостоятельно. На кого же вы пеняете? – кололся маркиз де Лягиш.
Великому князю, видимо, надоела эта перепалка союзников, кстати не очень тактичная, и он успокоительно сказал Вильямсу:
– Ле-Като, генерал, это не Лондон, так что волноваться и задавать труса, – повторил он излюбленное слово Жилинского, к его удивлению, – пока преждевременно. Война только началась, и нельзя рассчитывать, что она будет вестись нами только с одними успехами и победными песнопениями. У меня тоже есть неудачи: австрийцы оттеснили армию Зальца, немцы – четвертую дивизию Благовещенского, но я не кричу: «Караул!» А вы действительно хотите двумя корпусами и одной кавалерийской дивизией поразить две армии немцев: первую – Клука и вторую – Бюлова. Наивно же, генерал.
Вильямсу лучше было бы промолчать, но он не привык к такому и с обычным высокомерием возразил:
– Князь, у вас под ружьем состоит море, океан великолепных солдат, – думал он сделать комплимент, – а у нас – волонтеры. Попробуйте из них сделать армию! Лорд Китченер не зря просил вас прислать в Лондон корпус казаков, один храбрый вид которых придал бы храбрости всей метрополии, а не только будущим волонтерам, но вы отказали нам в этом. Это – не по-джентльменски, князь.
Великий князь начинал раздражаться.
– У вас в метрополии – семь корпусов, то есть четырнадцать пехотных дивизий, и еще четырнадцать дивизий кавалерии, – сказал он, сдерживаясь, сколько можно было, – однако вам потребовались наши казаки для защиты Лондона от немецких цеппелинов, а вовсе не для вдохновения лондонских обывателей. Я и сказал Сухомлинову, чтобы он сформировал для вас полк старослужащих казаков, но вы обиделись и отказались. Поверьте мне, генерал, я имею больше оснований обижаться на лорда Китченера, который до сих пор, как мне телеграфирует посол в Лондоне Бенкендорф, не может заставить своих промышленников приступить к исполнению наших военных заказов. Между тем у меня скоро нечем будет стрелять. Об этом вы лучше напомнили бы лорду Китченеру.
Это был уже откровенный выговор, и Жилинский посмотрел на Янушкевича с полным удовольствием и подумал: «Вот такой верховный мне нравится. Сазонов пришел бы в ужас, услышь он эти слова, но таков уж дядя государя, и тут его не исправить самому господу богу, а не только монарху».
Янушкевич, как всегда, улыбнулся и незаметно кивнул головой, как бы поняв его сполна и одобрив такие слова, и стал ждать, угомонится ли наконец Вильямс или наоборот, войдет в раж и окончательно испортит настроение верховному и помешает закончить приказы фронту.
Но нет, Вильямс знал, с кем имеет дело, и, видя, что его союзник, маркиз де Лягиш, отмалчивается и не намерен помочь ему в таком деликатном, почти дипломатическом, разговоре с русским верховным, решил снизить тон и с видом оскорбленного сказал:
– Князь, вы не имеете оснований сомневаться в точном исполнении нашего союзнического долга. Я могу сообщить вам, что лорд Черчилль намерен даже послать эскадру в Дарданеллы, ради того, чтобы уничтожить «Гебен» и «Бреслау» не дать туркам воспользоваться ими против вас.
– Передайте мою благодарность лорду Черчиллю, – иронически ответил великий князь. – Но скажите ему, что он имел полную возможность сделать то, что сейчас задумал, когда «Гебен» и «Бреслау» проходили мимо Мальты, где дислоцируется ваш средиземноморский флот.
– Но наш крейсер «Глочессер» и миноносцы все время преследовали эти немецкие крейсера! – возмущенно повысил голос Вильямс.
– Благодарю за напоминание об этом действии британского флота, генерал, но от этого, в случае вступления Турции в войну против нас, нам легче не станет, ибо немецкий генерал Лиман фон Сандерс, фактический главнокомандующий турецкой армией, пошлет эти крейсера бомбардировать наши черноморские города.
– С вами очень невозможно трудно говорить, князь. Я не буду удивляться, если вы равнодушно отнесетесь и к тому, что наша эскадра в Северном море только что потопила немецкий крейсер «Магдебург» и еще два крейсера, – бодрым голосом сообщил Вильямс.
Великий князь не ожидал такого хода и вынужден был сделать комплимент, преувеличенно восторженно сказав:
– Вот это ревностное исполнение своего союзнического долга, генерал. Я поздравляю лорда Черчилля с победой. Можете поверить мне, что в самое ближайшее время я смогу доложить союзникам о новых победах моих храбрых орлов – нижних чинов и офицеров – на всех театрах военных действий…
И приказал: второй армии продолжать наступление, вернуть ей второй корпус генерала Шейдемана, третью гвардейскую дивизию и дивизион тяжелой артиллерии. Генералу Ренненкампфу незамедлительно настигнуть и атаковать противника и в два дня соединиться со второй армией…
– Приказ послать с офицером связи. Предупредить Ренненкампфа, что в случае неисполнения моего повеления ему будет вынесено порицание, а если и это не возымеет действия – он будет отрешен от должности командующего армией.
– Слушаюсь, – сказал Жилинский, записывая его слова, а в голове было: «Подействует на него это повеление, ваше высочество, как на мертвого припарка». И хотел сказать, что Ренненкампфа уже сегодня надобно отрешить от должности, но вопросительно посмотрел на Янушкевича, как будто он мог прочитать его мысли и поддержать его, но Янушкевич ничего не видел и сам ничего кардинального не предлагал.
И генерал Жилинский ничего верховному главнокомандующему не сказал. Не отважился…
…Орлов счел для себя неудобным присутствовать в кабинете тотчас же, едва схватились союзники, и стоял в приемной у двери, да здесь было и прохладнее, хотя портьеры на окнах и на двери адъютант Жилинского уже снял и спрятал подальше, но голос великого князя был слышен во всем дворе, а не только здесь, в приемной, и Орлов не пропустил ни слова из того, что говорилось в кабинете. И думал: все это было бы хорошо и полезно, ваше высочество, если бы не было поздно. Ведь не успеет первая армия подойти к Самсонову, не станет Ренненкампф мчаться к нему очертя голову, ибо слишком увенчал себя лаврами, слишком растрезвонил об этом на всю Россию, и великий князь теперь ему – не велика гроза. Но… делать было нечего, и оставалось исходить из лучшего и надеяться.
Он так и сказал вслух, как бы разговаривая сам с собой:
– Да, надеяться. На господа бога. Ибо потеряно сорок восемь часов, два светлых дня для атаки!
Адъютант Жилинского оторвался от дел, посмотрел на него, как на больного, и спросил:
– Капитан, вы полагаете, что положение настолько…
Орлов досадливо ответил:
– Ничего я не полагаю, штабс-капитан. Я полагаю, что вы очень мудро поступили, сняв портьеры, пока великий князь находится в кабинете.
И, выйдя в коридор, закурил папиросу и зло повторил:
– Два дня ушло на сомнения, выяснения, размышления! Двадцать четыре светлых часа для атаки! Какая ужасная ошибка!
– А можно атаковать еще и две ночи, штабс-капитан, – услышал он впереди себя грубоватый низкий голос и механически повторил:
– Можно вполне. Но ведь не атаковали! – воскликнул возбужденно и поднял глаза: что-то знакомое послышалось в этом голосе.
И увидел штабс-капитана Бугрова.
– Николай! Родной, ах, как мне недоставало именно тебя! – воскликнул он и бросился обнимать Бугрова и радостно хлопать по спине.
А во дворе штаба увидел Марию и замер от радости необыкновенной. И вспомнил…
