Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 52 страниц)

– Ты посоветуй, друг, твоему рыбаку не делать этого, а сам отправляйся к твоему шурину и уговори его…

– Согласиться на брак его сына с рыбачкой? ни за что!.. если б мой сын полюбил дочь Барилла и Катуальды, я дал бы мое согласие без всякого спора. Мы с Аврелией люди простые, деревенские, титулов и предков не разбираем; а Квинт-Аврелий не таков. Запрети, друг, певцу ходить в наш околоток и тревожить покой мирных людей, не то – беда с ним случится; отколотят.

– Попробуйте хоть оторвать пуговицу от его платья!.. ступай к Квинту-Аврелию и от моего имени…

– Сообщить ему, что старый, мудрый Семпроний делает глупости под влиянием дурака? изволь, друг, отправлюсь, только не пеняй на неуспех моего посольства. Отчего ты сам не поедешь к нему?

– Я вчера ездил. Он слышать не хочет об Амарилле. Такое вышло у меня с ним сражение, что теперь мне неловко войти к нему в дом. Он стал бранить своего сына, а тот от всего отказался; не хочу, говорит, и не думаю, батюшка, жениться на рыбачке без твоего согласия; женюсь, говорит, на знатной, как ты приказал.

– Вот видишь, друг, все это ясное дело: самые низкие интриги твоего клиента; он хочет тут всех перессорить: Квинта с Публием, Барилла с Катуальдой, Амариллу с ее женихом и Гиацинтой, меня с тобой, даже молодого Фабия сюда приплел. Того и гляди, что нагрянет Клелия и также поссорится со мной или Аврелией из-за того, что портят ее сына. Вчера весь день Публий и Фабий бегали у нас с места на место: то уйдут в Аврелиану, то на берег к рыбакам, то к нам придут, то по морю поплывут на лодке. И певец твой все ходил за ними следом, куда бы они ни шли, и как будто что-то им советовал. Вечером видел я их из окошка; с ними были Никифор, Церинт и рыжий старик, которого я у тебя видал, отец твоего клиента. Шли они всей гурьбой с громким хохотом и песнями к Носорогову утесу.

Нынче утром чуть свет прибежал ко мне Вариний и насказал всяких ужасов; будто рыжий-то старик колдовал под утесом, лягушку над костром жарил… запустил этой самой наколдованной лягушкой в лицо Варинию, когда он хотел посмотреть, что он делает… потом они копали землю и будто Никифор клад нашел, целых сто тысяч… даже миллион.

Конечно, все это пустяки, но нельзя позволять таких интриг разным пройдохам.

– Если б ты знал, друг, каков певец!.. что рыбаки!.. их легко одурачить. Меня-то самого, меня он как провел!.. всю науку плутовства знает… молодец!..

– Есть за что хвалить его!.. стыдно тебе, Семпроний, поощрять всяких мошенников!.. жил твой певец года три-четыре смирно, а потом и начал дурачиться; мы всех богов благодарили, когда он отсюда ушел; целый год прожили мы без хлопот; теперь же опять начались эти дрязги. Ничего не будет хорошего, если ты певца не прогонишь.

– Ради твоих просьб, друг, пожалуй, прогоню.

– Я прошу тебя об этом ради спокойствия целого околотка, который находится под моим покровительством.

Друзья холодно расстались.

Глава XXXVII
Общая ссора из-за певца. – Певец-похититель девушки

Сервилий-Нобильор застал дома семейную ссору в полном разгаре. Его обожаемая Аврелия сидела на террасе и горько плакала; против ее кресла в грозной позе стоял Квинт-Аврелий, перед которым, смиренно прижавшись к стене, стоял его сын рядом со своим другом, молодым Фабием; поодаль от этой группы, на кушетке полулежала в величественной позе оскорбленного достоинства гордая, прекрасная Клелия и с нервной торопливостью обмахивалась дорогим веером.

– Слушать не хочу, сестра, никаких твоих оправданий! – говорил Квинт-Аврелий, – ты одна виновата во всем; ты избаловала рыбацких девчонок; оттого они и начали приставать к моему сыну.

– А твой сын испортил моего сына, развратил! – перебила Клелия, – разве мой мальчик таков был до отправления в поход? теперь он бегает по деревням без спроса.

– Он и прежде бегал, матрона, – возразил Квинт-Аврелий.

– Не век же меня держать тебе в детской, мама! – сказал Фабий, – я – преторианец; я уже сражался за отечество.

– Молчать! – вскричала Клелия, – ты себе руки и шею нарочно мечом расцарапал, чтобы хвастаться. Преторианец!.. ты для меня не преторианец, не воин, детище мое единственное… и ты меня не слушаешься… бегаешь по рыбацким хижинам… учишься соблазнять девушек… ах!.. ах!..

– Я тебя, Публий, в Испанию ушлю, – сказал Квинт-Аврелий сыну, – посмей еще раз приставать к девушке, которая тебе не пара!

– Отец, клянусь тебе моим мечом и честью, что я не женюсь на сироте-рыбачке, – ответил сын.

– Чего же ты хочешь? соблазнить Гиацинту, дочь честных, свободных родителей? или обидеть сироту? этого горя недоставало моей бедной голове!.. ты хочешь идти по следам твоей ужасной матери!

– Мой Фабий попал в друзья, в товарищи такого человека! – вскричала Клелия.

– Брат, – умоляла Аврелия, – чем виновата Амарилла, что понравилась твоему сыну? бедный Публий!.. если б ты был моим сыном, я…

– Поощряла бы все его глупые прихоти! – перебил Квинт-Аврелий, – слыхал я про твоих сыновей, как они живут, сестра!

– Ничего за ними дурного начальство не заметило, брат; Юлий Цезарь…

– Полюбил твоих сыновей… это еще не рекомендация!.. мой сын и безродная рыбачка!.. ужасно!.. ты виновата, сестра.

– Амарилла подруга его детства.

– Вздор какой!.. мало ли мы с кем в детстве дружимся!.. хорош будущий сенатор!.. дарит краденые драгоценности.

– Отец, не я подарил ожерелье Амарилле, и оно не краденое; певец его выпросил.

– И от этого не легче!.. ты согласился на это. Не смей лгать отцу!.. ушлю в Испанию с дикарями воевать.

– Друзья, – сказал Сервилий, появившись на террасе, – я к вам являюсь вестником общего мира. Аврелия!.. счастье моей жизни!.. успокойся!.. стыдно тебе, Квинт!.. нельзя мне отлучиться из дома, чтобы ты не обидел твоей сестры. Семпроний обещал мне прогнать певца.

– Скоро? – спросили все, кроме молодых людей.

– Этого он не говорил.

– Ах, какой ты простак, Сервилий! – воскликнул Квинт-Аврелий с досадой, – если он его год не прогонит?

– Я буду ездить к нему хоть каждый день и добьюсь своего: выживу негодяя из нашего околотка. Выжили мы его в первый раз; выживем и теперь.

– Я удивлялся твоему долготерпению и тогда…

– А мне еще удивительнее показался твой поступок, брат, – заметила Аврелия, – ты этого самого певца нанял оруженосцем к твоему сыну.

– В Риме я его совершенно не узнал: Семпроний привел ко мне белокурого, молчаливого, смирного человека, служившего в сыщиках… парик ли он здесь носит, красит ли волосы, – кто его знает!.. в Риме у него была совсем другая манера и физиономия.

Родные ссорились весь день до самого вечера и не заметили, как молодые люди под шумок ускользнули неизвестно куда из дома.

Вечером приехал Люций-Фабий за женой и сыном. После ужина они собрались домой и тут только начали искать свое детище, забыв о нем среди общей перебранки.

Ни Публия, ни Фабия не было в доме, и никто из слуг не видел, когда они ушли и куда направились.

– Знаю, в какие сети попали опять наши золотые рыбки! – сказал Квинт-Аврелий, – опять они на берегу у рыбаков. Рамес, вели искать моего сына и Фабия младшего.

Великолепные кони уже рыли землю у крыльца, чтоб везти счастливую чету домой.

Узнав об исчезновении молодых воинов, родные перессорились снова, еще хуже.

В самый разгар общей перебранки страшные, раздирающие душу крики раздались в темноте за воротами усадьбы, заставив умолкнуть жаркие возгласы спорящих.

В комнату вбежала прелестная Гиацинта и упала к ногам Сервилия-Нобильора.

– Кай-Сервилий!.. могущественный господин!.. наш защитник!.. наш добрый патрон!.. поспеши!.. спаси! – восклицала она, задыхаясь от ужаса и быстроты бега.

– Милая Гиацинта, что такое случилось? – спросил добрый помещик, ласково поднимая свою клиентку.

– Певец… певец… – лепетала Гиацинта почти без чувств.

– Какое новое горе причинил вам этот негодяй?

– И Никифор… от Никифора я этого не ожидала… с ними Аврелий младший… Фабий…

– Мой сын! – вскричал Квинт-Аврелий.

– И мой! – отозвался Фабий.

– О, горе!.. ах!.. – вскрикнула Клелия.

– Беда нам всем, Сервилий! – вскрикнула Аврелия.

– Расскажи все по порядку, успокойся, – сказал Сервилий рыбачке, – я не дам вас в обиду; не побоюсь и Семпрония.

– Спеши, спеши!.. рассказывать некогда!.. украли… утащили… – сказала Гиацинта.

– Украли!.. мой сын вор! – вскричал Квинт-Аврелий, топнув ногой.

– И мой сын! – точно эхо, отозвался Фабий.

– Что украли, милая? – спросил Сервилий.

– Мою милую Амариллу.

– Ах! – вскрикнула Клелия и упала в обморок на руки своего мужа.

– Ах! – вскрикнула Аврелия и не упала в обморок, но, к общему горю, повисла на шее своего мужа в истерике.

Произошла суматоха, а неумолимое золотое время утекало; кони с колесницей стояли у крыльца; Фабий возился, приводя в чувство свою жену; Сервилий успокаивал свою; Квинт-Аврелий бранился; Гиацинта рыдала, умоляя без успеха о скорейшей погоне.

Час целый прошел, пока все оправились, но и тут торопиться не стали; Сервилий потребовал от Гиацинты подробного изложения, что да как произошло.

– Целый день сегодня у нас пировали соседи на помолвке Люцианы, – рассказывала рыбачка, – было очень весело. Мужчины, и старые и молодые, подгуляли порядочно. Мы все плясали; был и певец. Певец отозвал меня в сторону и начал приставать, просить, чтоб я его поцеловала вместо платы за музыку. Отчего, думаю, не поцеловать за хорошую музыку? согласилась. Батюшка всегда терпеть не мог его, а матушка и молодцы и работницы все любили, и дети любили; я его тоже любила, потому что он самый веселый молодец во всем околотке, веселее даже Никифора. Стояли мы около рыбной кадки. Рыбу-то нынче забыли выпотрошить; вся она позаснула. Я, говорю певцу, тебе поцелуй дам за музыку… и потянулась… чмок!.. налетели мои губы на губы сонной рыбы, – скользкие, мокрые… тьфу!.. когда он успел подставить мне эту рыбу, – никак не пойму. Рыбу он бросил на землю и убежал. Батюшка все это видел, подошел, поднял рыбу за хвост и прибил меня ей.

Не успела я от всего этого опомниться, как ко мне подошел Фабий и сказал: – Позови Амариллу! – Зачем? – спрашиваю. Он пристал, – позови да позови. Я позвала ее. Фабий ей сказал: – Иди скорей в господский дом. – Зачем? – Не знаю; нужно; Кай-Сервилий зовет. – Сестра, – сказала Амарилла, – я одна не пойду, боюсь, потому что уж темно, пойдем вместе. – Мы хотели сказаться отцу или матушке, но Фабий пристал, начал торопить, грозить, что ты, господин, прогневаешься.

Мы пошли.

Вдруг, у самого твоего дома, у ворот, выскочил Никифор, схватил Амариллу и понес; усадил он ее в повозку, где сидели Аврелий и певец; Фабий тоже туда прыгнул, и все они уехали, не знаю куда. Ах, что теперь будет!.. их уж не догонишь, потому что госпожи попадали в обмороки. У нас в доме и теперь еще веселятся, поют да пляшут; там Аристоник с сыном, все соседи… про нас, верно, позабыли, не хватились, где мы… отец, когда узнает, исколотит и меня и матушку!

– Рамес, – обратился Сервилий к своему любимцу, – ты слышал рассказ Гиацинты; ступай, сообщи Бариллу обо всем и вели запрячь лошадей в две повозки!

Клиент ушел.

Скоро на дворе раздался шум. Весь двор наполнился народом, неистово кричавшим, точно произошел бунт. Впереди всех у самого господского крыльца стоял Барилл, а за ним Катуальда и восьмидесятилетние супруги-сплетники, уже едва передвигавшие ноги, но не от старости, а от обильного угощения.

– Друзья, – обратился Сервилий к пришедшим, – я ваш защитник.

– Защити, господин патрон, твоих клиентов! – вскричал Барилл, падая на колена, – кланяйся и ты, жена!

Но Катуальда не кланялась, плутовски улыбаясь.

– Этого нельзя оставить безнаказанно, – сказал Вариний.

– Я и не оставлю без наказания такой дерзости, – сказал Сервилий, – Семпроний, конечно, знает, куда увезли Амариллу, потому что покровительствует всем затеям своего шута. Пойдем к нему всем околодком и потребуем, чтоб Амарилла была возвращена господину, если не докажут, что она дочь певца, а певец изгнан. В противном случае, я рассорюсь с Семпронием и подам на него жалобу.

– Идем!.. все!.. всем околотком!.. – загудела полупьяная толпа рыбаков и пахарей.

Господа уселись в колесницы; клиенты и прочие побежали пешком; многочисленная толпа двинулась по помпейской дороге к вилле Пальмата с криками, бранью, слезами, ахами, охами, вздохами, с шумом и гамом невообразимым.

Глава XXXVIII
Рыбак в сетях у своей рыбы. – Изгнание певца

Роскошная приемная зала в доме богача была ярко освещена, как будто он ждал гостей. Эти гости нахлынули разом, выпрыгнувши из деревенских повозок, важно слезши с высоких колесниц и прибежавши пешком во всю прыть здоровенных рыбацких и пахарских ног. Одни из этих гостей важно развалились по креслам и кушеткам без церемонии, другие робко отошли в дальние углы, третьи – остались у дверей.

Свадебное угощение еще шумело в головах Барилла и его друзей.

Все требовали хозяина.

Семпроний вышел, одетый в свой лучший парадный костюм из драгоценной фиолетовой материи. За ним робко следовала виноватая Амарилла, до сих нор уклоняясь от ласк своего похитителя, Аврелия младшего.

Фабий и певец переглядывались с усмешкой. После всех вышел в залу и боязливый художник.

Семпроний сел.

– Друзья мои, родные и соседи, – важно сказал он, – я знаю, зачем вы явились сюда в такой поздний час.

– Господин, возврати мне мою работницу, – дерзко сказал Барилл, – нельзя похищать чужих слуг.

– Ее похитил ее жених, Публий-Аврелий, – ответил Семпроний.

– Никогда он ей мужем не будет! – вскричал Квинт-Аврелий, – отдай, Семпроний, работницу и выгони твоего шута-интригана!

– Прогони певца и возврати Амариллу ее господину, – сказал Сервилий, – я этого требую, как защитник моего клиента.

– Певец и художник, – сказал Семпроний, – вы во всем виноваты; подойдите!

Нарцисс подошел и взглянул с недоумением на своего тестя, слыша его грубый тон.

– Колдовал вчера? – спросил Семпроний.

– Колдовал, потому что певец…

– Колдовал!.. колдовал!.. я свидетель, – сказал Вариний, привставши на пальцы, чтоб его заметили в толпе.

– О чем ты колдовал? – спросил Семпроний.

– Да ты все это знаешь, – возразил художник.

– Я ничего не знаю, старик.

– Интриги!.. интриги! – закричал Квинт-Аврелий, – Семпроний, ты отказываешься сознаться, что знаешь об интригах колдуна.

– Почтенные сенаторы, – сказал Нарцисс в испуге, – я не понимаю, зачем меня приплели сюда… это… это… не я… мне нет дела ни до Никифора, ни до…

– Как нет дела? – спросил Вариний, – вот и жена моя свидетельница… ты лягушку жарил… ты в меня ее бросил в самое лицо…

– Не в тебя он бросил, – перебила Флориана, – он в кусты хотел лягушку бросить, да попал в тебя.

– Врешь, жена! оскорбление нанес мне рыжий колдун!.. я в него запущу моей палкой.

– Семпроний, – сказал художник, – они меня прибьют.

– До чего доходит дерзость твоих клиентов! – сказал Сервилий, – они даже называют тебя по имени, как равного.

– Колдовали и клад нашли, – усмехнулся Семпроний, – а колдовал ли ты, колдун, когда-нибудь о том, кто отец Амариллы?

– Нет, нет… мне нет дела ни до рыбаков, ни до их дочерей и работниц… оставьте меня в покое!

– Не твоя ли она дочь, Нарцисс? – спросил певец, – сердце твое об этом не колдовало?

– Оставьте! оставьте!.. ты говорил, друг, что Амарилла твоя дочь и Лиды.

– Моей жены! – вскричал Рамес, стоявший за креслом Сервилия, – вовсе нет.

– Негодяй! – вскричал Барилл, – как ты смеешь сеять раздор в семье моего друга!

– Друг, он меня прибьет! – взмолился художник, спрятавшись за певца.

– Ты, театральный кривляка, привел этого колдуна к нам, – продолжал полутрезвый рыбак, – нам от вас житья нет. Ты целуешь мою жену.

– Захочу – поцелую, – ответил певец с невозмутимым хладнокровием и поцеловал Катуальду.

– Вот же тебе мой поцелуй! – вскричал Барилл и с размаху ударил изо всей силы кулаком.

Певец присел и увернулся; удар, назначенный его голове, попал в часы. Огромная стеклянная клепсидра упала с пьедестала и разбилась вдребезги.

– Браво, хозяин! – закричали рыбаки, захохотавши.

– Браво, певец! – подхватили другие.

– Защитите! – взмолился Барилл, обращаясь к друзьям.

Пьяная толпа начала драться со слугами Семпрония и между собой. Одни стояли за певца, другие за рыбака, а в сущности рады были случаю поработать кулаками.

Аврелия кинулась к своему мужу, повисла на его шее, говоря: – Милый Сервилий!.. что ж это такое?!.. я боюсь, боюсь!.. они и нас прибьют.

Они обнялись и оба заплакали.

– Милый певец! – вскричал художник, обняв своего друга, – уведи меня!.. они и нас прибьют.

Мало-помалу водворилась тишина, благодаря вмешательству всеми любимого Кая-Сервилия.

– Рыбак, ты разбил мои лучшие часы, – грозно сказал Семпроний, – я взыщу с тебя за убыток сто тысяч сестерций (5000 руб.)

– А где я возьму столько денег, господин? – ответил Барилл.

– Не хвастайся покровительством твоего патрона!.. в справедливом деле Сервилий не защитит.

– Эх, Барилл!.. что ты сделал! – воскликнул Сервилий с упреком.

– Убыток при свидетелях, – сказал Семпроний.

– А у меня, господин, есть свидетели, что ты подстрекнул твоего внука похитить мою работницу. Я суда не боюсь. Часы твои – пустяки, а похищение – уголовное дело.

– Я – твой защитник, – сказал Сервилий рыбаку.

– И я, – прибавил Квинт-Аврелий.

– И я, – густым басом проревел толстый богач Аристоник.

– И я, – пропищал Вариний, высовываясь своей лысой головой, – я свидетель.

– Мы все свидетели! – закричали поселяне, – браво, Барилл!.. судиться!.. судиться!

– Не судитесь со мной! – сказал Семпроний, – мой внук похитил девушку, на которую рыбак не имел прав. Я уговаривал его продать мне Амариллу, чтоб она сделалась моей внучкой; он не захотел, потому что ненавидит певца, считая его отцом Амариллы.

– В тюрьму пойду за твои часы, а Амариллу не отдам в угоду певцу, – возразил рыбак.

– Электрон не отец Амариллы, – сказал Семпроний.

– Кто же? рыжий колдун ее отец? – спросил рыбак.

– Нет, нет, не я! – вскричал художник, отмахиваясь руками, – певец уверял, что она его дочь и Лиды.

В толпе поднялся новый спор, грозивший перейти в драку. Одни из поселян и рыбаков утверждали, что безродная сирота – дочь рыжего колдуна; другие – певца и Лиды, изменившей мужу.

– Чары Мертвой Головы! – силился перекричать всех Вариний, – ясное дело: это чары Мертвой Головы.

– Если есть человек, имеющий права на воспитанницу моей жены и докажет это, – берите Амариллу без выкупа за разбитые часы, – сказал Барилл.

– Хозяин! батюшка! – вскричала Амарилла, бросаясь к ногам рыбака, – я чтила тебя, как родителя; не отдавай меня за знатного господина! я не пойду замуж против твоей воли.

– Ты не моя дочь, – вскричал Барилл, отталкивая девушку, – мне нет дела до тебя.

– Певец, если ты мой родитель…

– Я не отец тебе, – был ответ.

– Дедушка-колдун! неужели я твоя дочь?

– Оставьте, оставьте меня в покое, не приплетайте к вашим дрязгам! – вскричал художник, отвернувшись, – мне жаль тебя, Амарилла, но ты не моя дочь.

– Матушка! – обратилась рыбачка к Катуальде.

– Я не мать тебе, дитя мое; у тебя есть другая мать.

– Лида!.. неужели ты моя мать?

– Нет, – возразила жена Рамеса.

Амарилла заплакала и бросилась к ногам Семпрония.

– Добрый господин, – сказала она, рыдая, – когда я была ребенком, ты милостиво позволил мне звать тебя дедом и любил меня. Все меня любили, как бедную, безродную сироту. Почему же вышла такая перемена? все меня отталкивают; все от меня отрекаются. Ты молчишь; Кай-Сервилий тоже молчит. Кто защитит меня, несчастную? Не на радость мне сватовство Аврелия; он тоже молчит и не хочет защитить меня. Зачем вы меня завезли сюда? зачем всех из-за меня перессорили? даже хозяин от меня отрекся. Я никому не мила и не нужна. Я в море кинусь.

– Вышла одна насмешка да смута, – сказала Гиацинта, – я говорила тебе, сестра, что певец только сделает кутерьму.

– Ты зовешь меня сестрой! – вскричала Амарилла и бросилась в объятья подруги.

Обе они заплакали.

Все бранились или плакали.

– Слушайте, что я скажу, – проговорил Семпроний; его голос, подобный военной команде, заставил всех вздрогнуть и замолчать, – Амарилла, дитя любви и горя, не может быть рабыней рыбака. Она моя внучка, дочь сенатора Квинкция-Фламиния и его жены, моей дочери Люциллы.

– А-а-а! – раздалось по зале; больше никто ничего не сказал.

– Мщенье совершилось! – продолжал старик, – Аврелия ненавидела мою дочь, но Амариллу любит. Дочь Люциллы она любима, как свое дитя.

– Дочь Люциллы! – с ужасом произнесла Аврелия.

– Неужели ты ее станешь теперь ненавидеть? – спросил Семпроний.

– Нет, нет, я ее люблю.

– Ты любишь, госпожа, и сына Аминандра, – прибавила Катуальда, – он друг твоих детей.

– Никифор – сын Аминандра?! – вскричала Аврелия.

– Его прежнее имя – Леонид, – ответила Катуальда.

– Мой невольник! – вскричал Вариний.

– Он даст тебе выкуп, если ты хочешь, – ответила Катуальда, – потому что колдун…

– Не надо мне волшебных денег из клада! – возразил суеверный старик.

– Кроме этого клада, – сказал певец, – у его отца есть деньги, заработанные не волшебством и не разбоем, а службой правительству против заговорщиков.

– Против Мертвой Головы!.. не надо мне ничего, что имеет отношение к чародею! – воскликнул Вариний.

– А где его отец? – спросил Квинт-Аврелий, – где Аминандр? я взял бы его в оруженосцы к моему сыну вместо негодного певца.

– Я здесь, – раздался голос бывшего гладиатора.

Аминандр пришел из другой комнаты.

– Мой сын, воспитанный в семье рыбака, не годится в воины; он будет купцом, – сказал он, – Барилл, отдашь ли ты твою дочь за сына твоего учителя?

– Поговорим об этом после, когда я просплюсь, – ответил рыбак, – я не так пьян от вина, как от бестолковщины.

– А ты, Квинт-Аврелий, позволишь сыну взять за себя мою внучку? – спросил Семпроний.

– Где доказательства? – возразил гордец.

– Вот они.

Квинт-Аврелий, Фабий и Сервилий рассмотрели, не торопясь, документы Амариллы.

– Опять ты наплутовала! – погрозив пальцем, сказал Сервилий Катуальде, – вся твоя жизнь – плутни!.. я и Аврелия любили Амариллу, как дочь…

– Если б вы знали, чья она, вы стали бы ее ненавидеть, – ответила Катуальда, – вспомните же мою просьбу в награду за сохранение приданого Аврелии от разбойников. Чего я вместо денег просила? – я просила вас простить Фламиния и Люциллу, и вы их тогда простили. Кай-Сервилий, назовешь ли ты их теперь друзьями?

– Они умерли.

– Моя дочь и зять живы, – сказал Семпроний, – они в ссылке.

– Живы! – вскричал Сервилий.

– Да. Неукротимые укротили друг друга при помощи своих общих бедствий. Они даже счастливо прожили вместе…

– Патрон… Семпроний… – перебил художник.

– Не перебивай! – шепнул ему певец.

– Моя дочь и благородный Фламиний счастливы. Они прошены сенатом и скоро вернутся ко мне.

– Желаю тебе счастья на закате дней твоих, – сказал Сервилий, – но все-таки уважь нашу общую просьбу, – избавь нас хоть от одного из твоих несносных клиентов!

– Певец мне больше не нужен, – ответил Семпроний, – а с ним уйдет и отец его. Я уважаю твою просьбу, друг-сосед. А ты, сосед-Аврелий, позволишь ли сыну взять за себя мою внучку, Рубеллию-Амариллу?

– Мы об этом потолкуем после, сосед, – возразил Квинт-Аврелий, все еще не совсем уверенный в неподдельности бумаг, – у Амариллы есть родители; когда они возвратятся…

– Хорошо, сосед; дело не спешное.

– Сестра, – вскричала Гиацинта радостно, – теперь господин Аврелий тебе ровня, а Никифор – купцом будет!.. мы обе будем счастливы!.. ах, я забыла… ведь ты мне не сестра.

– Я всегда буду твоей сестрой, милая Гиацинта, и твоя матушка будет моей милой матерью… я никогда не перестану вас любить, – ответила Амарилла, обнимая обеих рыбачек.

– Ступайте, клиенты, в другую комнату, – сказал Семпроний певцу и его другу, – вы мне больше не нужны, потому что друзья просят меня удалить вас. Я сейчас приду для последнего – расчета.

– Что ж это еще за новости! – шепнул художник.

– Велели вон убираться!.. – сказал певец, – пойдем!.. молчи!

Обратившись к рыбакам и пахарям, он состроил гримасу и сказал:

– Прощайте, господа и друзья!.. я уверен, что вы меня и без моей просьбы всю жизнь не забудете. Никто вас лучше меня не веселил, и никто хуже меня не ссорил. Через меня сегодня даже рыбак попал в сети своей рыбы. Дружище!

Ударив Барилла больно по плечу, певец запел, уходя с художником в другую комнату:

 
– Плыл рыбак на челноке
Из гранитной глыбы
И завяз он на реке
В неводе у рыбы…
 

Все захохотали; только одна Гиацинта, жалея изгнанного весельчака, грустно вздохнула, кинув на него свой последний взгляд.