Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 52 страниц)

Глава LVIII
Аврелия у Цицерона

Росция сообщила Клелии, что ее кузина оживилась и желает идти гулять.

– С кем и куда?

– Она желает идти вдвоем со мной к лавкам, полюбоваться на товары; мы к чему-нибудь приценимся ради предлога. Это ее развлечет.

– Идите.

Взяв с собой, по обычаю знатных, нескольких рабов и рабынь, Аврелия и Росция вышли на улицу, Дойдя до лавок, находившихся за форумом около мясного ряда, Росция приказала рабам остановиться и ждать ее с Аврелией, покуда они не вернутся.

Пройдя несколько переулков, она ввела свою спутницу в богатый дом, приказав доложить хозяину.

Знаменитый адвокат, уже тогда мечтавший о консульстве и диктатуре, был не старше 30 лет; его громкая слава в таком юном возрасте обещала впереди бессмертную знаменитость. Знатнейшие сенаторы считали за счастье быть его друзьями; с утра до ночи толклись в его приемной толпы людей, желавших если не говорить с ним, то хоть видеть его издали. Даже его ласковыми взглядами хвастались в обществе.

Росция ввела Аврелию в просторную, великолепную залу, где до тридцати человек в благоговейном молчании ожидали выхода современного гения, не смея ни сесть, ни говорить.

Цицерон обедал с несколькими друзьями в своей столовой.

Все, бывшие в зале, с трепетом прислушивались к доносившимся из столовой звукам, хоть эта столовая была так далеко, что ничего не было из нее слышно, кроме неясного шума.

Наконец, после целого часа ожидания, раб в богатой одежде, гордый, как сенатор, возвестил:

– Мой господин изволит прибыть сюда.

Богатая драпировка была раздвинута рабами, и из внутренних покоев дома вышел в залу хозяин, сопровождаемый несколькими друзьями.

Аврелия с радостью заметила, что между ними нет знакомых ее дяди, чего она очень боялась. Но она все-таки продолжала закрывать почти все свое лицо покрывалом, чтобы не быть узнанной.

Цицерон сел с важностью на роскошное кресло.

– Привет тебе, божественный Марк Туллий! – закричали все, бывшие в зале, и начали тесниться вокруг знаменитого человека. Каждый старался быть замеченным.

Ловкая Росция, оставив Аврелию на ее месте, сумела обратить на себя внимание гения.

– И Росция сегодня между вами, друзья мои, – сказал Цицерон, любезно кивнув актрисе, – не хочешь ли просить меня снова защищать твоего отца?

– Он говорит с Росцией… что он сказал?.. зачем она здесь?.. – зашептали в задних рядах толпы.

– Божественный Марк Туллий, – ответила Росция, – мой отец приказал мне только передать тебе от него тысячу приветов и пожеланий всякого благополучия; он каждую свою молитву сопровождает молитвой о твоем здоровье, потому что нет пределов его благодарности за оказанную тобой помощь в его процессе. Твое божественное, несравненное красноречие – есть убежище всех несчастных. Я привела с собой молодую девицу и от ее имени умоляю тебя о позволении говорить с тобою, если можно, без свидетелей, потому что ее дело…

– Романического сорта? – усмехнувшись, спросил Цицерон.

Вся толпа, точно по команде, точно так же усмехнулась.

– Нет, не любовь, а честь отца ее.

– Хорошо, Росция; приводи ее завтра за час до полудня.

– О, светило наше! Демосфен великого Рима! выслушай ее сейчас! уважительные причины не позволят ей прийти к тебе в другой раз.

– Ее отец обвинен.

– Нет, великий Марк Туллий, она хочет мстить за его смерть.

– Вот интересное дело! – небрежно заметил знаменитый оратор, снова усмехнувшись.

Вся таила, как в первый раз, усмехнулась.

– Могу ли я надеяться? – льстиво спросила Росция.

– Хорошо, только она должна изложить свое дело кратко; мне некогда долго беседовать. Друзья мои, отойдите вон туда на четверть часа.

Вся толпа повернулась налево кругом и обступила большие роскошные водяные часы, устроенные в виде белой прозрачной урны, обвитой зеленью и цветами из разноцветного стекла.

Одни нетерпеливо стали следить за вытекающею водою, тайком досадуя на помешавшую им Росцию, другие же напрягали свой слух и зрение по направлению к креслу патрона, перешептываясь в догадках, какую это счастливицу удостоил Цицерон своей беседы.

Аврелия, испуганная величием обстановки, робко подошла и, совершенно растерявшись, упала на колени перед оратором, проговорив:

– Великий Цицерон, спаси от казни Лентула Суру!

– Я, должно быть, не верно расслышал твои слова, – сказал Цицерон, – мне послышалось что-то странное. Росция, что сказала твоя клиентка?

– Марк Туллий, я не клиентка Росции; она клиентка моего дяди, – горделиво возразила Аврелия, несколько обидевшись небрежным приемом, – я – дочь умершего Тита Аврелия Котты. Я тебя умоляю спасти от казни Лентула Суру.

– Чтоб он после женился на тебе, но Росция говорила, что дело твое – месть за отца.

– Да, да, это месть!.. мой отец погиб от Семпронии Люциллы, она его завлекла, обещала ему свою любовь, и бежала; он умер от этого.

– Интересный сюжет для драмы!.. найдется новый Плавт, или Теренций, или Энний и прославят твоего отца на сцене или в поэме. Но я не понимаю, чего тебе надо от меня.

– Люцилла хочет казни Лентула, я хочу помилования.

– Две соперницы!

– Нет же, нет!..

– Не пробуй бороться с Люциллой, моя отважная девица, эта противница не по твоим силам.

– Я дам тебе за труды все, что имею, только сделай Люцилле неприятность! – сказала наивная Аврелия с провинциальной откровенностью.

– Ни малейшей неприятности я ей никогда не сделаю, потому что она превосходная женщина. Твой отец сам виноват, если умер от любви. Если б Фламиний и не был мужем Люциллы, – я не стал бы защищать ни его, ни Лентула, потому что защищаю только тех, в чьей невинности вполне убежден, а таких безбожников не только защищать, но даже и обвинять-то не соглашусь, потому что их дела сами за себя говорят.

– О, Цицерон! – вскричала Аврелия, обнимая его колена.

– Четверть часа прошло! – раздались возгласы из дальнего угла залы.

– Аврелия, пойдем! – шепнула Росция.

– Очень сожалею, что не могу тебе помочь, благородная Аврелия, – сказал Цицерон, – но у тебя есть возможность найти себе помощь в ином месте. Женщины благосклоннее мужчин к красивым преступникам… твоя двоюродная сестра, Марция, уже произнесла свои обеты у жертвенника Весты; если преступник найдет себе защитницу в лице весталки, то он безусловно спасен; только я уверен, что и Марция не согласится защищать оскорбителя богов.

– Марция согласится! – радостно вскричала Аврелия, – о, благодарю, благодарю за этот совет!.. да пошлют тебе боги исполнение всех твоих желаний, великий Цицерон!

Знаменитый оратор насмешливо посмотрел на уходящих и занялся с другими посетителями.

Глава LIX
Любовные стихи весталки

Храм Весты был небольшое старинное здание из белого камня, круглое и сквозное вроде беседки из колонн под крышей, на возвышении из нескольких ступеней. Там неугасимо горел огонь на жертвеннике пред кумиром богини.

Это здание было окружено высокою каменною оградою, за которую никто не смел проникать, кроме дежурной жрицы и Великого Понтифекса. Только один раз в год растворялись эти таинственные врата для большего числа посетителей: 9 июня в праздник Весталий. В этот день жрицы торжественно возобновляли священный огонь, взяв его от лучей солнца. Они выносили из храма на двор большой, особо устроенный медный таз, наполненный легковоспламеняемыми веществами, и направляли на них медный инструмент в виде конуса, устроенный таким образом, что жгучие лучи полуденного солнца, сосредоточиваясь в нем, раскаляли его и зажигали вещества, находившиеся в тазу. Принеся новый огонь, жрицы снимали с жертвенника прежний. В этот день могли проникать в святилище все женщины, желавшие молиться о своем хозяйстве.

Каждый знатный римлянин, имевший нескольких дочерей, был обязан представить одну в кандидатки на должность весталки.

Избранные коллегией Понтификов, девочки 10 лет отдавались родителями в храм Весты для обучения под надзором старых жриц.

Достигшую 20-летнего возраста Великий Понтифекс вел в святилище. Там, стоя на коленах пред жертвенником, молодая девушка произносила свои обеты: целомудрия, усердия к исполнению своих обязанностей, честности, бескорыстия и других добродетелей.

После ее клятв жрец произносил над ней формулу посвящения и срезал всю ее косу, которую, перевязав лентой, она должна была повесить на священное дерево, росшее подле храма.

Все обязанности посвященной состояли только в подкладывании горючих материалов в огонь во время ее дежурства.

Достигши 30 лет, она покидала святыню, но была обязана прослужить храму еще десять лет учительницей маленьких девочек, отданных туда.

Сорока лет жрица совершенно освобождалась от служения и могла даже возвратиться в мир, но мы не видим в истории подобных примеров, потому что звание весталки было слишком почетно, чтоб отказаться от него.

Вокруг храмовой ограды была другая стена, окружавшая просторный двор, на котором находились роскошные помещения лиц, принадлежавших коллегии весталок, кладовые и т. п.

Вначале было только 3 священных девы, но впоследствии их было гораздо больше.

Роскошь их жизни и количество прислуги ничем не отличались от обстановки прочих богатых женщин.

Строгость их священных уставов в эпоху последнего века до Р.Х. ослабела.

В святилище проникали мужчины в женском платье, о жрицах ходили по городу не лестные для них анекдоты, культ Весты уронил себя, как и вся языческая религия, находившаяся тогда в процессе совершенного разложения. Это был субъект, пораженный неизлечимыми язвами, но красиво одетый, набеленный и нарумяненный, старавшийся казаться молодым и здоровым, но уже дряхлый, больной, умирающий.

Евреи легко могли бы найти себе бесчисленных последователей в Риме, но их пренебрежение к язычникам и узкий взгляд на земную задачу желанного Мессии, долженствующего явиться только для них одних, не привлекали, а скорее отвращали сердца от единственной веры, могшей в те времена обновить душу человека.

Они не пропагандировали.

Утратив первобытную искренность верований, еще уцелевшую в провинции, римляне поневоле отдались аллегорической философии.

В богине Весте они видели только символ государственного очага и горячей любви к отечеству, ради которого дочери государства отрекаются от своей семьи и всех ее радостей.

– Правду я сказала тебе, что он не согласится, – заметила Росция, выведя Аврелию на улицу из дома Цицерона.

– Зачем же ты приводила меня?

– Ты сама этого хотела. Если защитительная речь может доставить расположение влиятельных лиц, то Марк Туллий даром ее скажет: если ему выгодно, – он защитит кого угодно: в противном случае…

– Но я заплатила бы ему.

– Дитя!.. ты заплатила бы ему этим ничтожным ожерельем, ты предполагала купить речь Цицерона за 10 000 сестерций? – ты не знаешь, чего стоят эти речи. Мой отец был ложно обвинен в одном преступном деле 4 года тому назад. За речь Цицерона он заплатил весь свой годовой доход.

– А много у него дохода?

– Годовой доход моего отца 600 000 сестерций.

– Росция!

– Весь Рим может подтвердить тебе, что это правда.

– Но ведь он отпущенник моего дяди!

– Теперь он гораздо богаче твоего дяди. Я считаюсь клиенткой дома Аврелиев не от нужды в знатных покровителях, а по дружбе с твоей теткой. Мой отец заплатил эту громадную сумму, чтоб упросить Марка Туллия поворочать языком в продолжение одного часа. И дело-то было неважное: самая пустая клевета… но мой отец был любимцем Суллы[39]39
  Трагика Квинта Росция, которого защищал Цицерон от обвинения в денежном мошенничестве, не должно смешивать с другим любимцем Суллы, Росцием Америйским, защищенным Цицероном от обвинения в отцеубийстве.


[Закрыть]; от этого Цицерон согласился его защищать. Мой отец заплатил знаменитому оратору эту громадную сумму не в отчаянии, потеряв надежду спастись, а только ради славы, что сам Цицерон защищает его. Это приобрело ему друзей среди самых знатных лиц Рима.

Дойдя до рынка, Росция приказала ждавшим рабам сходить за носилками, уселась с Аврелией и отправилась в храм Весты.

Марция очень обрадовалась гостям, но, едва Аврелия изложила цель посещения, лицо весталки омрачилось.

– Я недавно произнесла мои обеты, – гордо сказала она, – а ты хочешь, чтоб я злоупотребила моим саном в пользу известного негодяя вопреки воле Великого Понтифекса.

– Люцилла хочет его смерти, а я не хочу! – вскричала Аврелия с энергией, удивившей весталку.

– Фламиний будет помилован, но Лентул, как подстрекатель, должен быть непременно казнен.

– Он не будет казнен в угоду Люцилле! ты его спасение.

– Ты бредишь, Аврелия! Великий Понтифекс…

– Казнит тебя, если Люцилла восторжествует. Если Лентула казнят, – тебя зароют живую.

– Как?

– Ты помнишь стихи, писанные тобой для меня? я их предъявлю Великому Понтифексу.

– Коварная!.. разве предают друзей и родных ради спасения негодяев, или мелкой мести из-за провинциальных домашних дрязг?! ступай с этими глупыми стихами к Лицинию!.. я его не боюсь, потому что он слишком хорошо меня знает, чтоб поверить такой глупой клевете.

– Марция, спаси Лентула Суру!.. я пойду на форум к народу… найду самого Катилину… на весь Рим прокричу, что ты нарушила… твои обеты… спасай!

– Молчи! – вскричала Марция в испуге, – ты сама не знаешь, чего хочешь, ты губишь меня, чтоб сделать неприятность хорошей женщине, виновной пред тобой только в том, что твой глупый отец…

– Не смей говорить дурно о моем отце! его память для меня священна. Источник всех моих несчастий взял свое начало в том, что я пошла против воли моего родителя, захотела жить по влечению моего глупого неопытного разума. Я требую, Марция, спасения Лентула, хоть сама искренно ненавижу его. Я его спасу из ненависти к Люцилле, погубившей моего отца.

– Хорошо; в ночь после суда над преступниками я приду к тебе.

– Горе тебе, Марция, если ты обманешь меня!

Разгневанная девушка ушла, не прощаясь, от весталки.

Росция знала о всех планах Люциллы, но была вполне уверена, что ей ничто не удастся. Если б и удалось, то актрисе было этого мало. Она хотела спасти не одного Фламиния, а обоих знаменитых шалунов, потому что они оба были из числа самых усердных поклонников ее таланта. Закидать ли ее соперницу тухлыми яйцами или корками во время представления; напоить ли допьяна актера, чтоб он испортил монолог Демофилы; дать ли ей вредный совет относительно ее костюма или манеры; никто не мог этого выполнить лучше Фламиния и Лентула с братией. Им все сходило с рук до их глупой комедии в Риноцерё.

Глава LX
Смертный приговор. – Осужденный и хорист. – Встреча с весталкой

Двери сенатской залы, назначенной для суда, были всегда открыты для народа. Судопроизводство римлян было похоже на современное, уставы которого частью заимствованы из римского права, хоть и не той, а позднейшей эпохи. Там, как у нас, главными участниками были: обвинитель, защитник, судьи и присяжные. Но этих последних спрашивали только в спорных случаях.

Пошатнулась религия римлян; пошатнулись и их вековые, справедливые законы.

Знатные люди этой эпохи могли, когда хотели, обойти закон и добиться всего, чего им надо.

Суд над Фламинием и Лентулом и весь их процесс был, в сущности, одною комедией, разыгранной в угоду Семпронию. Не вмешайся в это дело придирчивый старик, – никто не подумал бы привлечь шалунов к ответственности за кощунство, потому что вся знатная молодежь делала то же самое. Отбить нос статуе Венеры, замазать грязью лицо статуи Камилла или Брута, пробраться в женском платье к самому алтарю Весты во время праздника Весталии, – такие подвиги стали заурядным делом. Ни один отец не мог бы чистосердечно поклясться, что его сын ни разу не выкинул такой шутки.

Все тайком жалели молодых преступников, но и все покорялись единому слову отца обожаемой красавицы, слову могущественного, придирчивого Семпрония, могшего казнить и миловать по своему произволу человека, попавшего в его власть.

Фламиния и Лентула нельзя было судить публично, потому что тогда нельзя бы отменить приговор в случае, если б капризный старик захотел этого; народ закричал бы о явной несправедливости, пошли бы дурные толки о судьях, милующих по приказу Семпрония.

Заседание состоялось ночью.

В огромной зале, освещенной светильниками на массивных бронзовых канделябрах, на возвышении, покрытом коврами, сидели судьи в широких креслах из белого мрамора с пурпурными, мягкими подушками на сиденьях. Поодаль от них писец сидел у стола, готовый записывать, что ему прикажут. Почетная стража стояла на ступенях. Пред этим трибуналом сидели, также в покойных креслах, с одной стороны – Люцилла и ее отец, с другой – Люций Фабий и Октавий. Между ними сидел истец: Марк Аврелий и его трепещущая, больная племянница. Несколько молодых патрициев, приезжавших в Риноцеру, сидели сзади.

– Ввести обвиняемых! – раздался грозный, звучный голос главного судьи.

Четверо стражников ушли в другую комнату и ввели арестантов.

Лентул дрожал от ужаса; его глаза блуждали, как у безумного, он трусливо жался к другу.

Фламиний, напротив, гордо окинул взглядом всех присутствующих; это был взгляд человека, для которого жизнь – пустяки; он уже кончил свои счеты с ней.

– Встань, обвинитель! – сказал судья.

Марк Аврелий встал и подошел к трибуналу.

– Я обвиняю римского сенатора Квинкция Фламиния, находящегося здесь, – сказал он, – и сенатора Лентула Суру, находящегося также здесь, что они оскорбили богов кощунством над священным обрядом брачной конфареации, увлекши в это дело обманом мою племянницу Аврелию Аврелиану.

– Кто свидетели этого?

Люцилла, ее отец, Фабий, Октавий и другие сказали:

– Мы.

– Клянитесь, что скажете правду.

Каждый из свидетелей по очереди подходил к статуе Юпитера, находившейся в зале, обнимал левою рукою ее пьедестал и, подняв высоко правую руку, рассказывал все, что случилось в Риноцере.

– Что скажешь ты, Лентул, в свое оправдание? – спросил судья.

– Я сознаюсь во всем этом и прошу снисхождения почтенных судей, – с трудом выговорил трусливый преступник, упавши на колени.

– Воины, отведите его.

Воины взяли Лентула и проводили к скамье подсудимых, стоявшей поодаль.

– Что скажешь ты, Фламиний, в свое оправдание? – спросил судья тем же строгим тоном.

– Я скажу, что суд надо мной – жестокая несправедливость, – ответил подсудимый смело, – другие совершали преступления хуже моего, а я их вижу в числе моих судей. Кай Цезарь, не ты ли обманом завлек мою жену, Люциллу, в храм Изиды? я ее спас. Но я за пустую, обыкновенную шалость молодежи привлечен к суду, а ты сидишь между моими судьями, как самый добродетельный гражданин.

– Подсудимый, тебя спрашивают теперь только о том, опровергаешь ли ты показания свидетелей, – прервал судья.

– Нет, я их не опровергаю.

– И не просишь милости? – спросил Люций Семпроний.

– Не прошу.

– Я прошу вас, почтенные судьи, поступить строго и справедливо с оскорбителями богов, – сказал Великий Понтифекс, сидевший около судей.

– Писец, напиши приговор согласно постановлению двенадцати таблиц, – сказал судья.

Заседание кончено. Приговор написан и прочтен обоим подсудимым, которых поставили на колена перед возвышением.

При словах: «приговорили к смертной казни чрез отсечение головы» Люцилла злобно взглянула на Лентула, как тигрица, поймавшая свою добычу.

Преступников отвели в тюрьму, в их камеры; свидетели и судьи разошлись.

Вскоре после прибытия осужденных в тюрьму явилась Росция в сопровождении молодого человека, одетого в тунику невольника и плащ с капюшоном, требуя пропустить ее и ее спутника в камеру Фламиния. На отказ сторожей она показала пропускную хартию, подписанную судьями с приложением печати.

Их пропустили. Росция не вошла к заключенному, но осталась в коридоре.

Увидев тусклое мерцание внесенной лампы, Фламиний приподнялся и сел на своей постели. Вошедший юноша был ему совершенно незнаком. Из-под низко надвинутого на голову капюшона виднелись только густые черные усы.

– Кто ты и чего тебе надо? – спросил Фламиний, – разве и казнь решена ночью?

– Нет, – ответил пришедший, – казнь назначена при восходе солнца. Я – хорист из труппы Росция и его дочери. Меня зовут Электрон-сицилиец.

– Чего же тебе надо?

– Я пришел утешить тебя.

– Я тебя совершенно не знаю, Электрон.

– Я недавно служу Росции, а прежде жил в округе Нолы у помещика. Я тебя знаю, Фламиний.

– Я не нуждаюсь в утешении и ободрении. Я не боюсь, а радуюсь скорой смерти.

– Сомнительно!.. разве можно желать умереть так рано?! жизнь еще могла быть для тебя долгой.

– Я кончил все счеты с жизнью, не смущай меня.

– Я принес тебе кое-что хорошее, – сказал хорист, развязав принесенный узел, – вот чистая одежда и кушанье.

Он накрыл солому чистой простыней, положил на нее подушку. Фламиний переоделся и с удовольствием лег, проговоривши: – Ах, как давно я не лежал на чистой, удобной постели!

Хорист поставил близ него поднос, полный кушанья.

– Что это значит? все мои любимые блюда!.. дрозды, морские раки… кто сказал тебе, что я это люблю? кто выбрал это?

– Росция.

– Ее подарок. Добрая!.. скажи ей, хорист, что я благословляю ее перед смертью.

– А что сказать мне Аврелии?

– Ничего. Бедная девочка!.. мне было искренно жаль ее, но… нет, не скажу, зачем я хотел погубить ее. О, деньги!..

– У Аврелии не было денег. Ее приданое расхищено, потому что Котта держал его в доме.

– Ах, какую глупость я сделал!

– Эту глупость можно исправить. Беги!

– Зачем?

– Чтоб жить.

– Я хочу умереть.

– Надень мое платье; я дам тебе пропускную хартию. Кони готовы. Беги в Массилию или на север, Люцилла все еще любит тебя. Она хочет спасти тебя.

– Нет.

– Если ты не жалеешь Люциллу, пожалей ее дитя! разве хорошо быть сыном или дочерью казненного не безвинно?!

– Нет, я не бегу.

– Люцилла выйдет замуж за Цезаря, если ты не бежишь.

– Желаю ей счастья. Скажи ей…

– Что?

– Нет, ничего не говори!.. не надо… уйди, певец! не терзай меня этой пыткой горя!.. Люцилла была светлою звездою моего мрачного неба; последняя мысль моя будет о ней, последний вздох я посвящу былому счастью… но не говори ей этого, не говори!.. скажи ей, что я ее ненавижу за то, что она не отдала мне своего приданого… не говори ей и этого; я не хочу, чтоб она прокляла мою память. Ничего не говори.

– Ты ее любишь.

– Не твое дело.

Он безмолвно кончил ужин, лег и отвернулся к стене лицом. Молодой хорист ушел.

На рассвете осужденных повели за город на казнь. Идти было не далеко, но печальная процессия не успела миновать полдороги, как повстречала Аврелию и Марцию, стоявших среди улицы.

Опираясь на Плечо весталки, как требовал устав, Аврелия громко сказала:

– Пощадите осужденных!

– Пощадите осужденных! – повторила Марция.

Процессия остановилась.

– Чистая Веста повелела мне просить помилования этим людям.

После этой формулы всякий преступник избавлялся от казни безусловно.

В толпе, сопровождавшей процессию, раздался отчаянный вопль: «Аврелия… она мне помешала!» Все увидели Люциллу, стоявшую среди своих рабынь.

Преступники были исключены из сенаторского звания и сделались пролетариями.

В тот же день Марк Аврелий гневно объявил своей племяннице, что Октавий отказывается от ее руки, не желая назвать своей женой спасительницу негодяев. Клелия с усмешкой возразила отцу, что это только предлог: Октавий отказался от бесприданной невесты, не показавшей ему ни малейшего чувства расположения.