Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 52 страниц)

Глава L
Канун Нового года

Ни рабыни, ни Кай Сервилий не узнали, с кем и куда ушла Люцилла. Катуальда умышленно сбивала их с толка, притворяясь также не знающей.

Они не знали, что Люцилла до календ февраля поселилась в ущельях Везувия среди разбойничьей банды, доверившись Аминандру на честное слово. Никто не знал, что она жила там у Хризиды, жены гладиатора, которая потом проводила ее в Неаполь, прежде разузнавши, что ее отец уже приехал.

Аврелия мыла посуду в кладовой вместе с Мелиссой, которая, к ее горю, зазевавшись, разбила глиняную чашку.

В кладовую вошёл Сервилий; он был бледен, смущен и разгневан до того, что не мог выговорить ни одного понятного слова.

– Аврелия!.. Аврелия!.. пойдем… пойдем… надо… скорее… а то Вариний прежде нас… может сказать… твой… отец… – бормотал он бессвязно.

– Куда и зачем, Сервилий? – холодно ответила девушка, – некогда мне говорить с тобой. Видишь, какую беду сделала Мелисса… чашку разбила… обеим нам от батюшки достанется. Какая ты, Мелисса, неловкая!.. мученье с тобою работать!

– Пойдем… важное… – перебил опять Сервилий.

– Батюшка разгневается, если я не приберу весь этот хлам.

Сервилий взял ее за руку и насильно увел из кладовой; рука его сильно дрожала, и весь он трясся. Аврелия только теперь поняла состояние духа своего друга.

– Что с тобой, дорогой Сервилий? – испуганно спросила она, – несчастие случилось?

– Да, ужасное несчастие!.. твой бедный отец!.. я не могу ему сказать… я не знаю… что делать…

– Что случилось?

– Фламиний…

– Что сделал тебе этот ужасный человек?

– И мне и твоему отцу…

– Что такое?

– Похитил Люциллу!

– Ах! – вскрикнула Аврелия в ужасе.

Оба они зарыдали; ни один не мог приискать слов, чтоб утешить другого. Долго бродили они по саду, оба не зная, что им теперь делать.

– Если твой отец узнает об этом, – это его убьет.

– Я узнала об этом в Риме; все называли Люциллу невестой Фламиния.

– Что же ты мне не сказала?

– Я боялась, что это только выдумки Люциллы ради шуток с подругами… я не знаю обычаев света… я думала, что, давши слово моему отцу, Люцилла его сдержит. Я думала, что она обманывает Фламиния или даже хуже: что она дала ему слово выйти за него после смерти моего отца. Ведь мой отец богат, а Фламиний…

– Ты до сих пор точно ребенок, Аврелия!.. какое дело до богатства твоего отца Люцилле, имеющей свои миллионы?! разве она станет гоняться за чужими? я знал, что этому браку не бывать, но не думал, что так скоро и так… постыдно… посредством ночного бегства… не думал и того, что виновником будет мой враг!.. ах, что теперь делать?!

Наконец они решили пока не говорить старику ничего.

Котта посылал три дня письмо за письмом своей невесте.

Нобильор опять пришел и уверил старика, что Люцилла заболела.

– Я поеду к ней, – вскричал он.

– Врач посоветовал мне перевезти ее в Неаполь, – сказал Нобильор, – она там берет морские ванны.

– Зачем ты, сосед, слушаешь шарлатанов? что у нее за болезнь?

– Она сломала ногу.

– Это надо бы лечить дома бинтованием и наговором. Я тебе дал бы славный старинный наговор: он у меня записан.

– Люцилла скоро вернется; успокойся, сосед!

– Я поеду к ней в Неаполь.

Старик начал торопливо собираться. Дочь и сосед, видя, что отговорить его нельзя, начали прибегать к невинным обманам, изобретая разные препятствия: Барилл ловко помогал им. То лошадь потеряла подкову, а у кузнеца сломался молот; то идет сильный дождь; то очень ветрено: то надо починить колесо или ось в повозке: то какой-то новый претор, проезжая на юг, приказал, чтоб три дня никто не ездил по этой дороге. Всячески обманывали старика, а он не мог ничего проверить, потому что не вставал с постели надолго; лишь изредка садился он на кресло к столу, не больше четверти часа сидел, а потом старческая слабость одолевала свою жертву, и он ложился. Смерть медленно подрезывала его жизненные силы; крепкий организм Котты, бывшего когда-то богатырем-воином, боролся отчаянно с этим неодолимым врагом.

Зорко следил Нобильор, чтобы супруги-сплетники не проникли к его соседу, строго запретив рабам пускать их. Но никакие замки и затворы не защищали поселян от вторжения этих добродушных, но нередко опасных особ.

Один раз Вариний взлез на цоколь дома прямо к окну спальни старика и крикнул своим писклявым голосом:

– Доброе утро, сосед!.. ты все еще болен?.. кто мог этого ожидать от Люциллы!

Нобильор подбежал к болтуну.

– Молчи, Вариний! – прошептал он. – не ходи сюда!.. он еще ничего не знает и очень болен…

Вариний удалился, но его страсть к сообщению новостей закипела с новою силой от нежданного препятствия; он решил непременно узнать, как принял Котта весть об измене невесты.

С течением времени Котта мало-помалу успокоился, уверенный Нобильором, что Люцилла выздоравливает и скоро приедет домой. Сосед хотел осторожно сказать ему сначала, что получено письмо от Семпрония, извещающее о его скором прибытии; потом, что он прибыл в Неаполь и встретился с дочерью; наконец, что он увез дочь в Рим для приготовления приданого.

Настал канун Нового года[38]38
  Год у римлян начинался с марта, а март этой эпохи, до исправления календаря, приходился около времени нашего ноября; если же вставлялся месяц мерцедоний, то много позже.


[Закрыть].

Котта сидел у своего стола в кресле; перед ним стояла на коленях Аврелия, державшая шкатулку с драгоценностями, вынутую Бариллом из сундука.

Старик выбирал подарок для Люциллы.

– Какая досада, что я забыл раньше это выбрать, – говорил он, – сосед Сервилий ушел домой, он помог бы мне своим советом лучше вас, глупая молодежь.

После всеобщей путаницы Барилл заметил перемену в характере своего господина: старик перестал его бить.

– Барилл, – обращался он к нему, – как ты глуп и не расторопен! – а сам ласково глядел на него.

– Барилл, – говорил он ему в другой раз, – сын мой далеко… сын мой – гордый сенатор; ты – мой раб, но ты за мной ходишь, как сын не ходил бы. Я к тебе привык, оттого я не продал тебя. Ключи у тебя… деньги у тебя… а ты ничего не украл.

Долго раскладывал Котта накануне Нового года женские украшения своей умершей жены на столе перед собой.

– Я подарил бы Люцилле вот эту изумрудную шпильку, – говорил он, – да не могу; твоя мать, Аврелия, имела ее на голове в день свадьбы… ты ее тоже наденешь, когда пойдешь замуж. Кай Сервилий советует мне отдать тебя за того молодого Октавия, что дядя твой сватает. Досадно, что сосед отдумал жениться!.. вот бирюзовое кольцо… оно красиво, но уж очень дешево для дочери богача. Я напишу Марку, чтоб он прислал Октавия сюда… это друг Фабия, нареченного зятя Марка.

– С Новым годом, сосед!.. – крикнул Вариний в окошко.

– Сосед, – радостно отозвался Котта, – что ты давно не приходишь ко мне? иди сюда! ты как раз кстати явился.

Вариний не заставил себя ждать; он без церемоний влез через окно.

– Ужасные вести, сосед!

– Что такое?

– Да Фламиний-то… уж ты, конечно, слышал… я сначала не верил… а как твое здоровье после твоего горя?

– Да, да, сосед… было горе, было горе… – пробормотал Котта, думая, что Вариний говорит о болезни его дочери, – но теперь я здоров, сосед. Вот, выбираю подарок прекрасной Люцилле на Новый год и на новое, счастье.

– Плохо ее новое счастье, сосед!

– Да, да, сосед… ногу-то… ногу-то сломала… бедная.

– Ногу сломала? я этого, сосед, не слышал… вот оно до чего дошло!.. он уж и ногу ей перешиб!.. он… непременно он… бьет несчастную…

– Бьет? кто кого бьет?

«Барилл и Аврелия напрасно дергали сплетника за платье я шептали: – молчи! молчи!»

– Семпроний приданого-то не отдал, – продолжал Вариний, – а Фламиний с того самого дня, как женился, запил мертвой чашей и стал бить Люциллу.

– Замужем! – дико вскрикнул Котта и упал, пораженный параличом.

Глава LI
Помеха счастью. – Смерть отца

Гораздо легче было бы для несчастной Аврелии, если б ее отец умер сразу, но он скоро очнулся и начал ужасно страдать от медленной агонии. Ноги и правая рука отнялись у него; язык стал плохо повиноваться ему: рассудок помутился. Старик не мог ни высказать, ни написать, что он хочет, потому что он перемешивал названия предметов и имена людей.

Сплетни Вариния стали уже безвредны для него, как и все на свете.

Прошло больше чем полгода.

Околоток был встревожен различными новостями, конечно, преувеличенными в рассказах супругов-сплетников, но, тем не менее, ужасными и в той малой доле истины, какая в них была.

Началось с того, что от Котты сбежал его кучер, нумидиец Дабар, друг Бербикса.

Сообщив об этом соседу Петрею, Нобильор узнал, что от него также убежали два раба. Через неделю исчезли судомойка Котты, Мелисса, и старый, плутоватый Клеоним, дворник Нобильора. Два убийства было совершено по дороге в Неаполь, а близ Нолы шайка разбойников ограбила купеческий обоз. Все это подтвердилось, хоть и не с такими ужасающими подробностями, как уверял Вариний, приписавший и это все, по своей мании, Мертвой Голове и его клевретам. В округе стали таинственно шептаться, повторяя имя, но не чародея, а другое – это имя было: Спартак. Что это за человек? кто он? откуда? какие беды хочет он внести в мирную тишину захолустья? – никто еще ничего не знал.

Вариний утверждал, что Спартак и Мертвая Голова – одно лицо под разными именами; Флориана опровергала это: они, как всегда, часто спорили, теша этим одних соседей и надоедая другим.

Наконец все узнали, что в ущельях Везувия, в пещерах поселились разбойники под предводительством нескольких гладиаторов, бежавших из цирков Рима, Неаполя и Капуи.

Нобильор замыслил уехать на время из этих мест в Неаполь или Рим. Он высказал уже не в первый раз свое желание Аврелии, сидя с ней в один дождливый и довольно свежий вечер около кипящего кальдария и прихлебывая из глиняного стакана кальду с молоком.

– Я бы уж давно уехал, – сказал он, – но не имею сил бросить тебя, Аврелия, с больным отцом, несмотря на то, что ты постоянно просишь меня не заботиться о тебе. Мои заботы тебе в тягость, – я это вижу, но бросить тебя не могу. Согласись уехать со мной вместе. Твой отец не может сопротивляться и даже не заметит этого переезда. Мы осторожно отнесем его сонного к морю на постели и уложим на корабль. Я провожу вас в дом Марка Аврелия.

– Нельзя, Сервилий, – возразила Аврелия грустно, – разве похвалит меня дядя, если я привезу ему моего отца, чтоб он умер в его доме?

– В таком случае поселись у меня в Неаполе.

– У тебя, Сервилий?.. нет!.. как же я, девушка, буду жить у тебя, как будто воспользовавшись болезнью отца, что обо мне скажут? нет, нельзя!.. боги скоро отзовут душу батюшки от мира живых; я дождусь его кончины, дам ему здесь спокойно отойти в вечность, потом…

– Что ты намерена предпринять, мой друг?

– Уеду, Сервилий, к дяде.

Глаза Аврелии наполнились слезами.

– Одна?

– С моим верным Бариллом… милый Барилл, добрый!.. он один, да еще Эвноя верны моему отцу… кругом измена, Сервилий!..

– Аврелия, неужели ты способна безжалостно разбить сердце этого превосходного юноши, как разбила… другое… чье-то?.. Барилл любит Катуальду любовью честного человека; неужели ты разлучишь эту чету на веки только оттого, что он принадлежит тебе, а она свободна?

– Я его освобожу, Сервилий, а если он достанется моему брату, – выкуплю.

– Помни же твое обещанье!.. Катуальда, после клеветы неизвестного злодея, стала жалеть своего поклонника и полюбила его. Они теперь счастливы. Я хотел бы отдать замуж Катуальду поскорее, потому что она ужасно хитра; я боюсь за нее. Несмотря на ее безобразие, к ней все льнут с ухаживаньями. Я застал даже моего Рамеса; этот неподкупный египтянин шептал Катуальде какой-то вздор, а она дразнила его Лидой, рабыней Люциллы. Не разлучай же Барилла с Катуальдой!.. мученья разлуки ужасны!..

– Мученья разлуки ужасны! – повторила Аврелия, нервно вздрогнув.

– Разлуки с Флавием? – спросил Нобильор, пытливо взглянув на смущенную девушку.

– Флавия я не знаю, – ответила она, – я поклялась ему точно в бреду… я сама не знаю, как все это произошло. Сервилий, ты помнишь амулет, висевший у меня на шее? кто снял его во время моей болезни?

– Я отдал его Катуальде, чтоб уничтожить. Люцилла была права, когда это посоветовала. Это были любовные стихи, писанные рукою весталки.

– Сервилий, – укоризненно заметила Аврелия, – и ты подпал влиянию Люциллы!.. Люциллы, убившей горем моего отца!.. я не ожидала этого от тебя.

– Неужели тебе так дорог этот рисунок, почему?

– Между друзьями нет тайн… этот рисунок был мне дорог, когда чары увлечения владели моим сердцем… Люцилла!.. ненавистная Люцилла!.. чего не сделала бы я наперекор ей!.. Флавий – миф, сон, греза какая-то… он явился мне и исчез, точно призрак, без следа. Ты прав, Сервилий, кто-то потешился над моею неопытностью при помощи Лентула.

– Вся загадка теперь для меня в том, – какой это Лентул: Кней, Нобильор или Сура? У всех троих такая обыкновенная наружность, что не составишь о ней понятия без портрета ни по каким описаниям. Старайся, моя милая, забыть твое увлечение, и выходи замуж за Октавия по совету дяди. Твой дядя не выберет тебе плохого человека в мужья. Видя тебя спокойной и счастливой, я помирюсь с моей одинокой жизнью. Если же ты исполнишь твое обещание, – освободишь Барилла, я буду даже счастливь; я не могу усыновить этого человека, но поселю его у себя, как клиента; его семья будет моей. Его дети будут как бы моими внучатами Катуальда будет хозяйничать.

– А приедешь ли ты, Сервилий, в Рим, увижу ли я тебя, если уеду отсюда?

– Откровенно скажу тебе, Аврелия, – нет; я тебе не буду нужен: не будешь и ты нужна мне… зачем нам тогда видеться?

– Зачем… если б нам можно было никогда не расставаться!.. жить всю жизнь, как мы здесь живем… ты, я, Катуальда, Барилл…

Голос молодой девушки, звучал нежной мольбой.

– Аврелия! – вскричал Нобильор, протянув ей руку.

Она положила свою. Мир был заключен; оставалось сказать еще одно роковое слово…

Портьера на двери распахнулась и в триклиний мелкими шажками просеменили Вариний и Флориана.

– Сосед! сосед! – тихо и мрачно проговорил старик, – бегите! спасайтесь скорее! бросьте все!.. шайка разбойников вся вышла из ущелья… это мы видели.

– Они ворвались в усадьбу Петрея, – перебила Флориана, – у них 1000 человек; Бербикс, Аминандр, Дабар с ними.

– Твой Клеоним ведет их в твой дом, Кай Сервилий.

– Аминандр идет сюда, Аврелия.

– Они повесили Петрея.

– Над воротами.

– Кверху ногами.

– Костер под ним разложили.

– Кожу дерут.

– Друзья-соседи, – сказал Нобильор, – мы все это узнаем; идите и спасайтесь сами, если вам грозит опасность!

– Нечего терять время!.. бежим, Флориана!

– Бежим, Вариний…

– В Нолу.

– Нет, в Неаполь.

– Пойдем! пойдем!

Они заспорили и убежали, оставив Сервилия и Аврелию в полнейшем недоумении относительно истины или лжи сообщенного известия.

– А что, если все это правда, Сервилий? – спросила Аврелия.

– Успокойся, моя дорогая!.. тебе известно, сколько правды всегда бывает в новостях этих людей.

– С тобой, Сервилий, я ничего не боюсь. Мне послышалось, что батюшка стонет… пойдем к нему.

Они вошли в спальню старика.

Котта лежал на постели; Барилл стоял около него.

Увидев вошедших, умирающий обратился к дочери:

– Дочь, как твое имя? я забыл.

– Мое имя – Аврелия.

– А еще?

– Другого ты мне не дал, батюшка; ты говорил маме, что девочке и одного довольно.

– Ты девочка, дочь… сыну – земля… пахать… сеять… это мой сын?

– Это Барилл.

– А что такое Барилл?.. это садят на огороде, круглое… нет… это деньги, сирийские деньги…

– Это его имя, батюшка.

– Сына?.. нет…

– Имя твоего сына – Квинт Аврелий.

– Так… помню… дайте вон то!

– Что прикажешь, господин? – спросил сириец, – полотенце?

– Такое… черное… надо сказать… оно может сказать… сыну – земля… дочери – деньги… много… три камня от головы… раб… сын… дай… скажу…

– Чернила? писать, господин?

– Писать, писать, писать!.. три камня… вот так… пальцами… сын далеко… сын не знает… три камня, дочь… три камня… рабу – воля… пиши… скорее, три камня от головы… пятьдесят миллионов сестерций дочери… все дочери… и жемчуг и векселя… много всего… воры не укр…

Котта закрыл глаза; голова его свесилась с подушки; рука судорожно прижалась к стенке его каменного ложа. Барилл, Аврелия и Сервилий Нобильор поняли, что все кончено; поняли они также, что старик в последние минуты хотел о чем-то сказать, но не успел. Давши прощальный поцелуй другу, Нобильор ушел домой.

Глава LII
Похищение Аврелии. – В вертепе. – Бегство. – Исчезновение

Аврелия с любовью дала прощальный поцелуй отцу и закрыла его глаза; потом, ставши на колени, зарыдала.

Барилл и Аврелия вместе плакали, обнявшись, как брат с сестрою, искренно жалея в глубине своих добрых сердец того, кто их мучил, пока был жив, больше всех своих невольников. Они его простили.

Скоро к ним присоединилась Катуальда.

За Катуальдой вошел Сервилий Нобильор, переодетый в темные одежды и накрыв голову тогой в знак печали.

– Сей человек отозван от мира живых, – произнес он торжественно, как жрец, – не касайтесь его тела; оно теперь принадлежит благой Прозерпине. Завесьте окна и оставьте эту комнату. Я поеду в Неаполь и привезу жрецов-погребателей. Тело надо бальзамировать для похорон. Родные не приедут из Рима раньше как через неделю.

Он уехал.

Накрыв покойника чистой простыней, все вышли из его комнаты, завесив окна в ней. Огонь на очаге кухни погасили, решив стряпать над костром в амбаре.

Была уже полночь. Нобильор не мог привезти из Неаполя жрецов-погребателей раньше следующего утра или даже вечера. Никто не думал о сне; Аврелия сидела в кухне среди своих слуг. Все тихо разговаривали о покойнике и своей будущей участи.

– Мы забыли о самом необходимом, – сказала Эвноя, – повесить кипарисные ветви над парадным крыльцом. Сбегай, Катуальда, – тебе теперь нечего делать, – наломай кипарису.

Галлиянка ушла в сад, но скоро вернулась испуганная.

– Бабушка Эвноя, – шепнула она кухарке, – за холмом-то яркое зарево, как будто у нас пожар.

– Глупа ты, девушка!.. да это, может быть, месяц всходит.

– Ох, не месяц!.. не месяц!..

– Разбойники? – вскричала Аврелия, задрожав.

Катуальда бросилась к испуганной девушке и крепко обняла ее.

– Аврелия… милая… дорогая моя! – шептала она отрывисто, – я тебе тысячу раз советовала послушаться Кая Сервилия. когда он предлагал тебе увезти покойного батюшку к дяде… ты меня не послушалась… Аврелия, ты мне дорога… но Аминандр… он дороже тебя… он мой названный отец… я знала, что придут разбойники, но не могла выдать Аминандра.

– Изменница! да поразит Юпитер громом твоего Аминандра и тебя с ним!

– Не время теперь проклинать нас, Аврелия!.. не браниться, а действовать, сказала бы в таких обстоятельствах Люцилла.

– Люцилла!.. опять ты мне колешь глаза этой ненавистной женщиной!.. да разразятся над нею все беды!..

– Аврелия, пойдем скорее тайно от всех в конюшню, оседлаем лошадь… я сумею усидеть в седле не хуже мужчины… ускачем в Нолу, пока дорога свободна!.. я удержу тебя, потому что очень сильна.

–. Бесстыдная! что ты придумала мне советовать!.. планы, достойные одной твоей Люциллы!.. дочь бросит еще не остывшее тело умершего отца и благородная дочь сенатора поскачет на лошади по-мужски!..

– А лучше попасть в рабство?

– Я найду мужество умереть подле моего отца.

– Ты не умрешь, пока я жива!.. я отдам мою жизнь за твое спасенье… вспомни бедного Кая Сервилия!.. какое горе будет ему, если тебя похитят!.. он не переживет тебя, Аврелия.

– Катуальда!.. слышишь, какой шум?

– Бежим! бежим!

– Верхом на лошади – ни за что!.. бросить отца? – ни за что!

– Клянусь всеми богами, что не дам тела его на поругание!.. но ты беги, хоть верхом, хоть пешком, только беги!

Аврелия пошла к двери, но вдруг, громко застонав, убежала в спальню отца и кинулась на его труп, причитая:

– Батюшка! милый! дорогой! одна смерть оторвет твою покорную дочь от твоего праха.

– Барилл! – вскричала Катуальда, – иди за госпожой и вытаскивай ее в окошко насильно!.. разбойники идут.

– Это что за новости? – спросил озадаченный сириец, – вести от Вариния?

– Это истина, Барилл. Объяснять все теперь нет времени.

В кухню вбежал Рамес, любимец Нобильора.

– Где мой господин? – спросил он.

– Уехал в Неаполь, – ответила Катуальда.

– Слава богам!.. несчастие!.. бегите все!.. бросьте все!.. разбойники подожгли наш дом, перебили всех, кто не захотел грабить с ними… они идут сюда… они уже на дворе.

Барилл бросился в спальню Котты за Аврелией, но там уже были злодеи, влезшие в окно. Он бросился в триклиний, но и там была толпа гладиаторов, ворвавшихся в дверь террасы.

Сириец заметался, точно безумный, потом выпрыгнул в окно кухни и исчез в темноте ночи.

– Она моя! – вскричал Аминандр, грубо оторвав Аврелию от тела отца и взяв на руки.

– Нет, моя! – возразил Бербикс.

– Моя по праву учителя.

– Моя по праву мести.

– Я ее освобожу, получив огромный выкуп.

– А я ее измучу без всякого выкупа; измучу, как ее отец меня мучил.

– Бербикс, чем она виновата?

– А чем виноват был я, когда меня истязали!

– Ненавистный галл!.. оставь это слабое существо!.. она моя и будет моею. Я не дам ее на мученье.

– Вспомни, гордый спартанец, что я теперь для тебя не пленник, а предводитель банды, равный тебе!.. она моя… не уступлю!

Гладиаторы хотели уже бороться за Аврелию, как вдруг раздался страшный треск: в соседней комнате обрушился горящий потолок.

Бойцы в минуты ненависти забыли о своем приказании поджечь дом.

Спартанец вырвал Аврелию из рук своего противника, воспользовавшись его минутным недоумением о причине треска, и унес ее из горящего дома. Аврелия лишилась чувств.

Собственное жилище послужило гигантским погребальным костром телу Тита Аврелия Котты. Многие из его рабов пристали к шайке разбойников; другие, и в числе их старая Эвноя, были убиты из личной мести бывшими сослуживцами, вспомнившими в эту роковую ночь все былые дрязги, некоторые убежали и попрятались в саду.

Пламя высоко поднялось к небу, пожирая вместе с усадьбой и останки скупого старика.

Разбойники не удовольствовались грабежом; они вырубили лучшие плодовые деревья в саду, перебили статуи и вазы, изломали шлюз на ручье, сожгли земледельческие орудия.

Уже начало рассветать, когда разбойники, увеличив свои шайки присоединившимися рабами Нобильора и Котты, покинули обе догоравшие усадьбы с громкими победными песнями на разных языках, с криком, смехом, визгом, все пьяные.

Они расположились станом в горах среди развалин небольшой крепости, построенной карфагенянами во вторую Пуническую войну для прикрытия высадки своих войск. От этой крепости уцелела часть стены, подземелье, служившее складом провизии, два-три дома без крыш и высокая сторожевая башня с крутою, полуразрушенной внутренней лестницей.

Очнувшись, Аврелия увидела себя в огромной подземной комнате, освещенной факелами, догоравшими при свете дня, слабо проникавшем в крошечные окна. Воздух был удушлив от густого чада догорающих факелов и от сырых дров огромного костра, вокруг которого жарилось мясо, воткнутое на колья, заменявшие вертела.

На грязном полу сидели покрытые лохмотьями люди со зверскими лицами, многие из них спали, другие ругались каждый на своем родном языке, некоторые плясали под песни и раздирающие уши звуки плохих дудок; какой-то пьяный старик бряцая на ржавой галльской арфе, сделанной из бычьего черепа, заменяя смычок реберной костью. Подруги гладиаторов и рабов также там были.

Эта бешеная оргия, казалось, была нескончаема потому что проснувшиеся заменяли уснувших, отдохнувшие – усталых, отрезвленные – пьяных.

Между плясавшими Аврелия с ужасом заметила и Катуальду. Молодая галлиянка праздновала победу своего учителя, заливаясь звонким хохотом.

Аврелия лежала на отвратительной циновке со снопом соломы под головой, уложенная поодаль от шумного сборища и заботливо покрытая грязным мужским плащом, который она с отвращением сбросила. Ей представилось, что она заживо попала в Тартар и перед ней адские мучители пляшут под звуки стонов грешников. Она отвернулась к стене, стараясь ничего не видеть и казаться спящей.

– Аврелия! – раздался тихий шепот.

– Катуальда!.. изменница! – вскричала Аврелия, не глядя на галлиянку, усевшуюся около нее.

– Аврелия, милая, не бойся ничего! Аминандр далеко не такой дурной человек, как мой брат и другие… он окружит тебя всеми удобствами, какие можно тут достать, даст тебе отдельное помещение, пищу, одежду, пока твой брат пришлет за тебя выкуп.

– А если не пришлет, у Аминандра достанет жестокости продать меня корсарам или убить!

– Ни за что!.. он тебя любит… если ты, как в былые годы, приласкаешься к нему…

– Сервилий его ненавидит; ненавижу и я.

– Кай Сервилий превосходный человек, но, моя милая, иногда надо же покориться судьбе, схитрить.

– Лгать!.. ни за что!.. я ненавижу и Аминандра и тебя, изменница!

– Аминандр был настолько великодушен, что приказал мне советовать тебе уехать с отцом из деревни. Ты сама виновата в том, что попала сюда, не послушав ни меня, ни Кая Сервилия; сама ты виновата, Аврелия, что тело твоего отца сгорело без молитв, при проклятьях разбойников.

Аминандр употребил всю свою хитрость и влияние на другая вождей, чтоб отсрочить нападение, покуда вы все не уедете, но он не один командует в бандах Спартака.

Люцилла спаслась, потому что послушалась Аминандра.

– Опять Люцилла!.. я умру, если ты еще раз напомнишь мне имя этой ненавистной убийцы моего отца!

– Не она его убила; он сам убил себя, разве можно влюбляться в 70 лет в двадцатилетнюю красавицу?! разве твой отец не мог понимать, что с ее стороны было одно кокетство от скука?

– Проклятье!

– Бедная, милая!.. ты сама не знаешь, что говоришь от горя. Я не сержусь; ничем ты не вызовешь моего гнева. Пойдем к Аминандру: проси его покровительства и дружбы… Хризида…

– Беглянка!.. прачка!.. она бежала от несчастного дедушки Вариния, который заплатил за нее три тысячи моему отцу: она, все равно, что украла их.

– Твой отец – причина всех бед этих бедных людей: подари он Аминандра Квинту Аврелию, который его любил, не продай он его в каменоломню – Аминандр не сделался бы разбойником. Не продай он Хризиду Варинию, который стал ее отдавать в наем соседям за плату, мучая непосильным трудом, она не убежала бы. Разве люди виноваты, что их доводят до отчаянья всякими истязаниями?

– Не все же могут и баловать их, как твоя милая Люцилла!

– Аврелия!.. ты готова быть жестокой, чтоб только не подражать Люцилле!

– Какие отношения были у нее с Аминандром?

– Этого я тебе не скажу.

– Ты стала ее подругой, Катуальда!.. ты меня не любишь.

Молодые девушки обе заплакали.

Между тем в среде разбойников возникла ссора по поводу дележа добычи.

Аминандр и Бербикс, награбившие в эту ночь много денег и посуды, никак не могли разделиться, потому что свирепый, пьяный галл не шел ни на какую сделку со спартанцем и не слушал его убеждений, огорченный и разгневанный больше всего тем, что Аврелия не досталась ему на истязание.

Решить дело поединком было нельзя, потому что силы бойцов были одинаковы; ни один не одолел бы другого.

Разбойники не шли драться за своих предводителей, потому что банда Аминандра была почти вдвое сильнее банды Бербикса, которого любили только отъявленные негодяи, подобные ему и Дабару; борьба была бы не равной.

Долго они ругались, терзая слух несчастной Аврелии всякими резкими возгласами. Наконец Бербикс вскричал:

– Не достанется это мне, не достанется и тебе!.. вспомнишь ты меня, Аминандр!.. прощай!.. за мной, мои храбрые гладиаторы!

И он убежал из подземелья со всеми своими 50 разбойниками.

– Предводитель велел привести пленницу, – сказал разбойник, подойдя к Катуальде.

– Аврелия, милая, пойдем! – сказала галлиянка.

– Я не пойду по приказанию того, кому прежде сама могла приказывать, – возразила гордо Аврелия.

– Ты была прежде такой кроткой, доброй… что с тобой сделалось после болезни? я тебя не узнаю.

– Не пойду! кровь отца во мне… его тень возмутится, если его дочь унизится перед рабом!.. бедный, милый отец!

– Тебя поведут насильно… покорись!

– Ведите!.. добровольно не пойду.

– Доложи, Дав, прежде чем употреблять грубость, – сказала Катуальда.

Разбойник ушел, а галлиянка продолжала убеждать Аврелий, но все ее слова были тщетны, как будто упрямая душа Аврелия Котты переселилась в его дочь.

– Предводитель велел запереть пленницу в башню, – сказал возвратившийся разбойник.

Аврелия встала и пошла, опираясь на руку Катуальды. Разбойник отвел Аврелию на второй этаж башни и оставил ее там с Катуальдой, усевшись сторожить их на лестнице вместе с другими тремя разбойниками.

Аврелия бросилась на постеленную солому и громко разрыдалась.

Катуальде подумалось, что сердце несчастной пленницы разорвется от ее криков. К ней нельзя было подступиться ни с какими увещаниями. Через час или даже больше Аврелия умолкла, лишившись чувств.

Катуальда положила ей на голову тряпку, намоченную водой, и стала терпеливо ждать ее пробуждения, усевшись на пол около ее изголовья, она очнулась и тихо заплакала, всхлипывая. Катуальда обняла ее, подложив руку под ее шею, несколько раз поцеловала в лоб, в глаза и в щеки, называя самыми нежными именами, говоря все, что только ей приходило в голову.

Аврелия на этот раз податливее приняла ее ласки и убеждения, – она не отворачивалась от подруги, не противилась ее поцелуям и не проклинала ее.

– Аврелия, – сказала Катуальда, – выпей вина или молока!

– Не хочу.

– Не болит ли у тебя грудь? позволь, я натру ее тебе мазью; ты ее надорвала плачем.

– Не надо.

– Ну, я так потру, рукой.

– Оставь!

– Я смочу тебе лицо мокрым полотенцем, чтоб глаза не разболелись.

– Намочи!

Катуальда подала мокрое полотенце; пленница с удовольствием прижала его к своему пылающему лицу.

– Здесь есть все, что мы можем дать тебе, – продолжала Катуальда, – вот каша, молоко, вино, разные плоды, жареная курица, зеркало, гребенка, чистое платье…

– Все краденое!.. награбленное!.. я ни до чего не дотронусь… все пахнет кровью убитых! кровью моего отца!

– Он умер, а не убит.

– Все равно… без погребения!.. без погребения!.. ах! ах!.. бедный батюшка!.. где Барилл? где Сервилий? и они, может быть, убиты! зачем я не увезла их!.. я их погубила!

– С тобой не сладишь! – вскричала Катуальда уже с досадой, – я понимаю твое горе и сочувствую тебе, но Бог свидетель.

– Бог!.. ты однобожница, как Люцилла!.. ты молишься одному греческому Неведомому, не почитая никого на Олимпе!

– Всем богам я молюсь; я буду для тебя молиться, хоть этому кувшину, если велишь, только успокойся, не плачь и верь моей дружбе! Разве я не доказала моих чувств тем, что сижу здесь подле тебя, имея власть в банде первую после жены предводителя, как его приемная дочь! Аврелия, кто велел мне заботиться о тебе, если не мое сердце?

– Ах, Катуальда!

– Я люблю тебя больше моей жизни! горе тебя ослепило; после ты в этом убедишься.