Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 52 страниц)

– Провинция! – усмехнулась Клелия.

– Я вижу, что у вас все не так делают, как у нас.

– Пойдем же!

– Я не знаю, как выйти из дома; здесь так много дверей, что легко заблудиться.

– Вылезай в окошко.

Аврелия вылезла и пошла с Клелией.

Глава XXXI
Три письма с одинаковым содержанием. – De mortuis bene aut nihil

Клелия, прощаясь после ужина с матерью, сообщила ей странную новость, что Люцилла просватана в провинции совсем не за Фламиния, в чем их уверял болтливый Лентул.

Цецилия сообщила это своему мужу.

– Тут что-то неладно, жена! – заметил Марк, дружный с Семпронием, и немедленно написал в Испанию письмо такого содержания:

«Марк Аврелий Котта, консуляр и бывший претор, говорит своему другу, претору дальней Испании, достопочтенному Люцию Семпронию Тудитану, радуйся и здравствуй!.. приезжай, дорогой мой Семпроний, проведать твою дочь; ей грозит нечто дурное; подробностей не могу доверить бумаге».

По странному стечению обстоятельств, и Сервилий, выведенный из терпения последнею комедией Люциллы с Катуальдой и подушкой, решил просить ее отца взять от него неукротимую. Он написал в Испанию письмо такого содержания:

«Кай Сервилий Небильор, всадник и патриций римский, своему другу, Люцию Семпронию Тудитану, ищет искренний привет. Приезжай поскорее и возьми твою дочь с собой или передай ее на попечение другому, потому что не в силах укротить ее и не ручаюсь, не попадет ли Люцилла в беду, грозящую ей, неизвестно мне, от кого.»

Люцилла воспользовалась этим случаем и написала отцу от себя:

«Люцилла своему нежно любимому родителю шлет миллион поцелуев. Батюшка, выручи и спаси меня!.. я покорилась твоей воле; жила в добровольной ссылке, но умираю от тоски в этом скучном захолустье. Кроме скуки, мне грозит нечто ужасное, если ты не приедешь. Об этом я должна переговорить с тобой тайно от Сервилия. Будь в Неаполе в календы февраля[28]28
  В первые числа.


[Закрыть] в гостинице, что на берегу моря. Несмотря ни на какие препятствия, я в этот день буду там и сообщу тебе тайну».

Гонцы на другой день в одно время понеслись с письмами от Марка Аврелия в Остию, от Сервилия и Люциллы в Неаполь.

Почты в те времена не было; письма передавались купеческими кораблями. Не мало времени должно было пройти, пока претор получит эти послания, соберется и прибудет в Италию.

Получив три письма, столь схожих по содержанию, Семпронию не оставалось ничего больше сделать, как, сдав свою должность легату, плыть на всех парусах в Неаполь и ждать свою дочь к назначенному дню в гостинице, что он и выполнил с военной точностью.

Несметные толпы народа ждали у городских ворот тело умершего диктатора. Верные своей поговорке: de mortuis bene aut nihil[29]29
  Говорить о мертвых хорошее или ничего не говорить.


[Закрыть], римляне и съехавшиеся в столицу провинциалы забыли в этот день свои распри, единодушно собравшись на похороны Суллы. Многие выбежали даже в поле и с напряженным вниманием, нетерпеливо прислушивались, глядя на юг по направлению Аппиевой дороги. Солнце восходило.

Тревожные ожидания толпы окончились; вся она, как один человек, разом утихла, слушая доносимые утренним ветерком мрачные, громкие звуки труб и возгласов плакальщиц; тело подносили к столице.

Впереди всех шли трубачи, издававшие звуки, подобные раскатам грома, из своих огромных медных инструментов.

За ними шли флейтщики, чередовавшиеся с трубачами, наигрывая печальные мелодии.

Плакальщицы воспевали подвиги усопшего.

Тело лежало на носилках, покрытых пурпуром и украшенных цветами. Всю дорогу от Путеоли до Рима его несли знатнейшие жители тех мест, чередуясь с пристававшими к ним дорогой.

Сулла завещал похоронить свое тело, но Сенат римский, боясь, чтоб противники партии умершего диктатора не вырыли и не обесчестили его, решил предать его сожжению, для чего на Марсовом поле уже был готов костер.

Знатнейшие сенаторы встретили у ворот и понесли тело на форум, где была сказана речь в похвалу его. Несколько актеров, одетые в старинные костюмы, разыграли пред покойником сцену принятия его предками в сонм усопших.

Между ними главные роли, отца и матери Суллы, исполнены Росцием и его дочерью. Каждый говорил напыщенный монолог над телом.

– Какой прелестный спектакль! – сказала Клелия, стоявшая подле своей кузины.

– Спектакль! – повторила Аврелия, – но почему можем мы знать, так ли настоящая душа Суллы принята на том свете его предками?!

– Какое ж нам-то до этого дело?!

Аврелия ничего не ответила; ее душу охватило какое-то непонятное, гнетущее чувство; ей припомнились простые, провинциальные похороны ее матери, на которых присутствовали только близкие люди и проливали искренние слезы о доброй женщине.

Вздох вырвался из ее груди… о чем? о милой умершей, которая ей припомнилась, или о чем-то другом? – скорее последнее. Она не могла сознательно объяснить себе, почему в ее сердце закралась эта гнетущая грусть. Вот Росция называет покойника милым сыном, радуется свиданию с ним… о чем она думает? разве ей жаль Суллу?

Другая актриса, в роли его жены, зовет его нежно любимым супругом… что ей до него в сущности?

Вот старик Росций в надетой маске говорит похвалу своему мнимому сыну… вот другой актер, будто его дед, также хвалит его… все они если и любили диктатора, то любили только за его щедрость… служили они и Марию, врагу Суллы, когда он господствовал… думают теперь они о том, сколько каждый из них сегодня заработал денег… зависть взаимно точит их сердца. Какой-нибудь Лидон теперь злится на Медона за то, что роль этого последнего обширнее и более блестяща, чем его; Демофила проклинает Эврифилу за то же самое…

Все это как-то внезапно возникло в мыслях Аврелии, но было до того туманно, неопределенно, что она не могла дать себе отчета, о чем она теперь вдруг затосковала. Ей припомнились слова Сервилия: там люди страдают среди блаженства… если они найдут хорошего человека, то стараются погубить его или сделать таким же, как сами…

Процессия тихо тронулась с форума на Марсово ноле. Аврелия шла с Клелией среди других знатных девиц в печальном раздумий.

В поле воздвигнут огромный костер, не видимый под роскошными покрывалами из пурпура и ковров; от него далеко разносится благоухание, потому что он сооружен из дорогого индийского дерева и, кроме этого, облит всевозможными душистыми маслами; на его ступенях лежат две тысячи венков, поднесенные от легионов.

Тело положено. Началась сцена последнего прощания.

Аврелия видит знатнейших людей Рима. Цицерон, Помпей, Красс и другие, из которых каждого указывала ей и называла Клелия, подходят, кладут свои венки на тело и, по-видимому, горько рыдают.

Не такие ли они актеры, как Росций и другие из его труппы? не радуются ли они, скорее, тайно, что нет уже на свете этого грозного диктатора? не думает ли каждый из них, что диктатор сошел с его дороги к первенству? не точит ли и их взаимная зависть и ненависть?

Где же, где искренность?

После них взошел на костер средних лет человек в одежде сенатора с мрачным выражением лица. Долго смотрел он в лицо покойника и рыдал над ним. Лицо его было бледно.

– Кто это? – спросила Аврелия.

– Люций Катилина, его любимец, – ответила Клелия, – теперь он, кажется, попадет в вожаки черни, потому что боялся одного только Суллы.

– Но как же он был его любимцем, если держит сторону противной партии.

– Он умел и ему угождать.

– Какая низость!

– На то и свобода в Риме, чтоб каждый мог держаться партии, какой хочет…

– Даже буйствовать, как Марий?!.. это ли свобода?!.. восстает брат на брата и люди режутся в своем отечестве, между собой, как с врагами!.. ах!..

– Да ведь нас-то покуда не режут; что ж нам-то до этого?

– Клелия, ведь боги-то видят с небес все это… слышат эти ложные вопли…

– Что ж за беда? Их умилостивят жертвами; это касается жрецов, а не нас с тобой.

– Ложь для римлянина – ужасный грех!

– Погляди, начинается бег на колесницах вокруг костра… прелестно!.. везде золото, пурпур… какие кони у Лентула!.. ах, как он хорошо, горделиво стоит рядом со своим возничим!.. очаровательный спектакль!

Костер сгорел. Сенаторы собрали кости покойника, вымыли их вином и молоком и положили в великолепную мраморную урну с золотом.

Величавый старик, простирая руки над урной, взывал к умершему и подземным богам.

– Это кто? – спросила Аврелия.

– Жрец Прозерпины, она же Венера-Пибитина, богиня умерших.

– Клелия, Венера ведь богиня любви.

– Это имя дано и Прозерпине… не все ли равно?

– Дано?.. как же давать имена богам, если они уже имели их прежде?

– Богиня любви – Венера-Киприда, или Афродита[30]30
  Так Квирин (копьеносец от quiris – копье) было прежде прозвищем Марса, а потом сделался отдельным богом; его признали душ… Ромула, переменившего на том свете имя. Путаница в мифологии этой эпохи еще поразительнее, нежели в календаре.


[Закрыть].

– У нас не так…

– А у нас так.

Урну унесли в приготовленный для нее склеп; все участники похорон пошли домой в разных направлениях.

– Благородная Аврелия Аврелина! – окликнул сзади молодую девушку мужской голос: она обернулась и увидела Лентула.

– Как тебе понравилось торжество? – спросил он после взаимных приветствий.

– Я очень устала, – уклончиво ответила она.

– Росция сегодня превзошла самое себя в превосходной декламации… я держал за нее пари с… с одним знакомым и выиграл после третейского суда в лице одного из молодых жрецов…

– Когда вы успели все это кончить? – спросила Клелия смеясь.

– Во время этой однообразной процедуры прощания… я выиграл, – отгадай что?

– Лошадь, о которой ты давно мечтаешь?

– А вот и не угадала!

– Это пари было, конечно, у тебя с моим женихом, Фабием, а его лошадь…

– Не лошадь, а старый стакан его деда и корзину с фруктами, которую он назначил тебе в подарок… я ее положу к твоим ногам, а не он.

– Это мне все равно, лишь бы получить ее.

– А стакан продам глупцу Фламинию, когда он женится на Люцилле, за большие деньги… это стакан редкий: он сделан в виде древнего жертвенного ковша. Я скажу моему покупателю, что из него делал возлияния Ларам и Пенатам царь Нума-Помпилий.

– Ты обманешь его! – воскликнула Аврелия.

– Не Лентул, так другой обманет, – возразила Клелия, – а он зачем верит?!

– Ведь это большой грех!

– Везде у тебя грех, кузина!.. – наклонившись к уху Аврелии, Клелия шепнула: – А отказать хорошему человеку, избранному отцом, не грех?.. поверь, что и ты не безгрешна! – прибавила она с тихим смехом.

– Я не знала, что ты такая злая, Клелия, – тихо сказала Аврелия, рассердившись, – я по простоте душевной высказала тебе мою тайну, хорошо, что я узнала теперь, какова ты!.. больше я тебе ничего, ничего не скажу!

– Фламиний – известный мот, – продолжала Клелия тихо, – его никому не жаль… пусть дурачится, сколько угодно, если есть женщина, согласная давать ему деньги на эти глупости, но ты… Аврелия, глупо покупать разную дрянь, не удостоверясь в ее подлинной древности и ценности; не глупее ли влюбиться в проезжего?..

– Ах, молчи, молчи!.. отстань, насмешница!

– Лентул, – продолжала беспощадная девушка, – вообрази: кузина уже прежде, чем доехала сюда…

– Клелия, я заплачу!

– Ну, ну, не буду!

В тот же день вечером Лентул явился к Росции; с первых же его слов актриса поняла, что болтун затеял что-то особенное.

– Добрый вечер, божественная Росция! – произнес он самым льстивым тоном.

– Здравствуй, Лентул! – ответила она, пытливо глядя на гостя, – садись!

– У ног твоих…

– Надеюсь, что мои годы уже дают мне право избавиться от навязчивых нежностей молодежи.

– За что ты на меня постоянно сердишься?.. я принес тебе радостную весть.

– Какую?

– Твоя декламация в роли матери диктатора восхитила всех, и я уверен, что Демофиле никогда не произвести такого впечатления. Фламиний тебе свидетельствует почтение чрез меня.

– Давно уж он меня не посещал, – сказала Росция с некоторым недоумением, – неужели правда все, что о нем говорят?

– К сожалению, да; он разорился до последней крайности.

– Но Люцилла…

– Она не идет за него до возвращения отца ее.

– Боясь ваших ловушек! – произнесла Росция с улыбкой.

– Росция, – сказал Лентул, понизив голос, – я тебе скажу тайну…

– Которая не может удержаться на твоем языке? Эту тайну, без сомнения, весь Рим знает.

– Если бы знал весь Рим, то знала бы и ты. Фламинию очень хочется видеть Аврелию, дочь старшего Котты.

– Зачем?

– Он много слышал о ней от Люциллы; она с нею дружна; но он хотел бы, чтоб Аврелия не знала, что это он.

– Вы, золотая юность, что-то затеваете, – сказала Росция подозрительно, – если ты, Лентул, вздумал сватать здесь или возбуждать ревность… конечно, мой отец теперь не всесилен в Риме после кончины Суллы, но у меня есть и кроме диктатора покровители. Горе тебе, Лентул, если ты собьешь с толка Аврелию!.. она неопытна…

– Никто никого не хочет сбивать с толка… Кай Сервилий ненавидит Фламиния; он – жених Аврелии…

– Глупости какие!.. такой пожилой человек станет свататься за девочку!.. не верю!.. ты распространяешь сплетни о Люцилле, будто она задолжала два миллиона жидам; Люцилла и жиды!.. разве это соединимо?.. нет сплетника хуже тебя, Лентул, а ты спрашиваешь, за что я на тебя сержусь.

– Это не сплетни, а правда.

– Я все, все разведаю!.. выведу на свет все твои затеи, лживый человек!..

– Поди, к Натану и вели показать тебе расписки твоей неприступной богини, если не веришь мне.

– Причем же тут Аврелия? зачем вы ее приплели сюда?

– Я тебе повторяю, что Сервилий – ее жених; Люцилла над стариком смеется; Фламинию интересно видеть особу, воспламенившую сердце его мудрого соседа, а в деревне ее держат взаперти.

– Но ведь Сервилий принимает Фламиния, если он, как все говорят, уже стал женихом Люциллы…

– Принимает; они помирились вполне.

– То ты говоришь, что он его ненавидит, то помирились.

– Не помирились они, но вежливость ради Люциллы…

– Твои глаза выдают тебя, Лентул!.. что ни слово, то – ложь.

– Если ты исполнишь, Росция, мою пустую просьбу, то я доставлю тебе роль Андрии на домашнем спектакле в доме Афрания, роль, уже обещанную Демофиле с гонораром в сто тысяч.

– В чем эта просьба? ста миллионов не возьму, если придется впутаться в сплетни.

– Ты унизишь Демофилу; она разорвется от злобы!

– В чем дело?

– Аврелии хочется осмотреть святыни Рима.

– Ну!

– Она пойдет завтра с тобой и Клелией, постарайся задержать Клелию у часовни Курция, чтоб она туда не входила; займи ее разговором или начни отчищать платье, будто бы запачканное; Аврелии не говори, кто там со мной встретится: скажи, что не знаешь его.

– А он к ней там не привяжется?

– Ты можешь войти и все испортить, если я задержу там Аврелию дольше нескольких минут, достаточных для отчистки пыли на платье Клелии. Фламиний только взглянет на нее и послушает, как она произнесет два-три слова, – больше ничего не будет. Если Аврелия спросит, кто оттуда вышел, скажи, что не знаешь его.

Росции показалось, что выдумка Лентула, действительно, пустяки, угодливость одного шалуна ради любопытства другого.

– Шалуны вы оба, и ты и Фламиний! – воскликнула она гораздо ласковее, – когда вы наконец займетесь серьезным делом?!

– Твои советы, Росция, неоценимы!.. ты, как мать, остерегаешь нас, но… юность шаловлива!.. что за беда, если я иногда забавляюсь такими пустяками, как невинная выдумка?.. я слышал о долгах Люциллы… что за беда, если это ложь?.. Я буду дураком, а не она.

– Шалун, шалун! – сказала Росция, уже совсем смягченная лестью.

– Мы вполне ценим твое расположение… мы слушаемся тебя… я стал гораздо меньше пить и играть после твоих предостережений.

– Но продолжаешь вовлекать Фламиния в долги.

– Не я, а любовь вовлекла его; у Сервилия бывают гости, все окрестные помещики, жених должен быть хорошо одет и являться к невесте с дарами; Люцилла требует от него то ларчик из черепахи с кораллами, то веер, то еще что-нибудь.

– Я виделась с ней полгода тому назад; она ничего этого не говорила и не показывала никаких подарков жениха; что у них за отношения, – полная тайна. Она только жаловалась на нестерпимую скуку и расспрашивала о римской жизни.

– Странно!.. умея выведывать…

– Я в ней нашла особу, умеющую скрывать.

– Итак… моя просьба…

– Берегись, Лентул!.. если тут кроется западня, какая-нибудь низость…

– Никакой низости тут нет, уверяю тебя!

Мало-помалу сдаваясь на льстивые обещания и убеждения Лентула, актриса наконец согласилась помогать таинственной проделке его.

Глава XXXII
Таинственный богомолец. – Роковые стихи

На том самом месте, где некогда Меций Курций принес себя в жертву подземным богам за отечество, был в Риме маленький храм около прозрачного, чистого источника, осененного старою оливой, ствол которой был весь обвит не менее ее старой виноградной лозой.

Это место было прославлено множеством фантастических легенд.

После осмотра на берегу Тибра храма, в котором хранился старый корабль, будто бы привезший Энея в Италию, поклонившись и таинственной, не разлагающейся от времени свинье Энея, хранимой близ святилища Весты, Аврелия пришла, спустя два дня после похорон Суллы, к часовне Курция в сопровождении Клелии. Росции и веселого Лентула, неотступно просившего позволения сопровождать их.

Этот маленький храм не был роскошен; под его темными сводами находилось каменное изображение молодого всадника и жертвенник, постоянно украшенный цветами усердных поклонников.

Росции даже не пришлось хитрить; Клелия сама не пошла в храм, потому что много раз там была; она уселась на скамью около источника, отделанного в мраморный бассейн, под оливу, с удовольствием выпила, после длинной, утомительной прогулки, воды и занялась веселою болтовнею со своею клиенткою, посмеиваясь над кузиной из провинции, верившей безусловно каждому слову жрецов.

Клелия была доброй девушкой, воспитанной в строгих правилах нравственности, но она не могла быть очень набожною, потому что, постоянно вращаясь в высшем кругу римского общества, слишком близко видела всех верховных жрецов и жриц, знала всю подноготную их домашней жизни, много читала поэзии и философии; у нее сложился, присущий большинству тогдашних образов ванных римлян, скептический взгляд на запутанную мифологию Олимпа.

Но она была еще слишком молода и свежа душою, чтоб задавать себе разные трудные богословские вопросы, – искать настоящего Бога, как это было принято тогда называть. Она носилась душою не как печальная тень над бездной, а точно легкая бабочка над болотом, довольная и простыми цветами за неимением роз, – она без всякой критики, попросту, удаляла от себя все сомнительные думы с полным равнодушием. Ей было все равно, – будет ли бессмертие за гробом и какая-нибудь награда за добродетели и страдания или нет. Страданий она до сих пор не испытала, а добро делала без всякой задней мысли. Ей нравились мифы и легенды, нравилась и философия, отвергающая их; все это в ее голове как-то легко мирилось между собою, постоянно отодвигаемое на задний план ежедневною веселою суетою жизни. Клелия была одна из тех счастливых избранниц судьбы, которые могут найти себе друга и покровителя во всякой беде и примириться со всякими обстоятельствами.

Она любила своего жениха, но беспрекословно пошла бы за другого по воле родительской; удовольствовалась бы лачужкой, если б судьба отняла у нее дворец; любя Фабия, она кокетничала и принимала невинные подарки и комплименты от Лентула; она жила изо дня в день, не размышляя о своем будущем. Отец и мать, любящие ее, велят ей приносить богам жертвы и молиться, – она и молится – не слепо веря в этих богов, не отрицая их.

Лентул ввел Аврелию в храм. Прохлада под каменными сводами отрадно подействовала на усталую девушку, а сумрак, царивший там, навеял мечты на ее душу, приготовленную к этому с младенчества однообразною жизнью в деревне и возбужденную до экстаза невиданными ей диковинами столицы.

– Дух великого героя помогает молодым людям, впервые едущим на войну, – тихо говорил Лентул, – он укрепляет их энергию и возбуждает храбрость; он помогает и старым сенаторам, служащим своему отечеству мудрым правлением.

– Да, Курций – великий герой! – вздохнула Аврелия.

– Он был молод, когда умер, – заметил жрец, лукаво взглянув на стройные фигуры Лентула и его спутницы, предполагая в них жениха и невесту, – дух его помогает и в делах любви.

Аврелия заметила у жертвенника фигуру коленопреклоненного человека, который, по-видимому, горячо молился, то обнимая пьедестал статуи, то простираясь ниц перед ней.

Он встал и пошел к выходу, но, как бы нечаянно увидев Лентула, бросился ему на шею и истерически зарыдал.

– Флавий, что случилось?

– Я должен бежать, как бежал из Риноцеры… она скоро будет здесь… и он с нею… бегу в Неаполь…

– О, бедный, друг!

Незнакомец с испугом взглянул На Аврелию, задрожавшую всем телом от этого взгляда, она узнала красавца, предмет ее мечты, поднявшего гвоздь на дороге.

– Она тебя не выдаст; это девушка с добрым сердцем, – успокоительно сказал Лентул.

– Флавий, мне жаль тебя; я знаю причину твоих страданий и сочувствую тебе, – сказала Аврелия.

– Мало сочувствующих мне, – ответил незнакомец.

– Если ты приедешь в Риноцеру к Фламинию, я буду там… мы увидимся… не зайдешь ли ты в дом моего отца? Он не друг, но и не враг Фламиния.

– Непременно зайду; но не говори ему моего имени… ах, оно носит пятно клеветы!

Он закутался с головою в свою тогу и выскользнул из храма.

Вечером молодые девушки, еще не отдохнувшие после своих прогулок, сидели в комнате Клелии.

Этой последней вздумалось скучать.

У нее болела голова от ходьбы в жаркую пору дня; обложив голову мокрыми полотенцами, Клелия жаловалась на то, что все выходит не по ее желанию: Росция слишком скоро ушла после обеда, не захотев поболтать с нею; Фабий не сумел отбить у другого покупателя крошечную собачку, которая ей понравилась; у нее сломался новый веер; мама не хочет взять ее завтра в цирк, говоря, что она еще слишком молода, чтоб видеть терзание преступника, отданного медведю.

Она дулась и капризничала.

Аврелия молча сидела на кресле у окна, с неловкостью обмахиваясь веером, действовать которым не привыкла.

– Аврелия, ты все бьешь себя по носу! – усмехнулась Марция, евшая с удовольствием виноград, лежа на кушетке около Клелии.

– Я этого не замечаю, – отозвалась Аврелия.

– Какие вы обе сегодня надутые! – продолжала весталка, – зачем вы ходите до такого утомления?

– Марция, – сказала Аврелия, – дай мне какую-нибудь книгу!

– Вот мило! я сегодня целое утро читала маме в отсутствие Росции, а теперь буду слушать твое чтение или тосковать, видя, как одна читает, а другая ноет.

– Ах, какая скука! – воскликнула Клелия, лениво зевая.

– Марция, – сказала Аврелия, – поучи меня играть на лире.

– Я не играю, это запрещено весталкам.

– Ну, рисовать.

– Какая ты странная, кузина! разве можно выучиться рисовать сразу, на это надо годы.

– Так нарисуй мне что-нибудь.

– Это могу.

– Ее и Лентула! – вмешалась Клелия, повеселев, – нарисуй, как они вдвоем сидели в беседке.

– Не в беседке, Марция, – возразила Аврелия, – нарисуй, если можешь, внутренность храма Курция… я и Лентул говорим со жрецом, а пред статуей, обнимая ее пьедестал, молится молодой человек.

– Разве там был кто-нибудь кроме вас? – спросила Клелия.

– Да, – тихо сказала Аврелия, покраснев и смутившись.

Марция достала краски и папирус и принялась искусно рисовать миниатюру.

Клелия спрыгнула с кушетки, далеко швырнув мокрое полотенце; ее хандра миновала точно от волшебства. Она обняла Аврелию и тихо шепнула: – Он?

– Да.

– Тот самый?

– Уверяю тебя.

– Скажи мне его имя… я знаю всю знатную молодежь, одних в лицо, других по слухам.

– Не могу.

– Глупости! какова его наружность?

– Он похож на статую Курция, у него средний рост, голубые глаза, темные, но не совсем черные волосы, нежный цвет лица.

– Это общие приметы; я знаю многих таких юношей. Мой Фабий также похож на Курция.

– Он совсем не похож на Фабия, нет, нет!.. твой Фабий весел и богат, а тот беден и несчастен…

– Отчего?

– Его имя опозорено.

– Вот приключение! – захохотала Клелия – полюбить, неизвестно кого, потом узнать, что он опозорен!.. да я первая отвернулась бы от такой любви!

– А я нет… Клелия, я его еще больше, еще сильнее полюбила!.. я превозмогу все искушения!

– Жаль мне тебя, кузина. Из патрициев опозорен мотовством Фламиний, Катилина за разные мошенничества, но они не скрывают своих имен, а больше никто теперь не изгнан из порядочного общества. Почему ты не можешь открыть этого имени?

– Я клялась.

– Дошло и до этого!.. поздравляю!

Рисунок Марции был готов.

– Марция, благодарю тебя от всего сердца! – вскричала Аврелия, целуя весталку, – я зашью это в тряпочку и буду носить на груди вместе с изображением моей матери. Еще одна просьба: если б под этим подписать что-нибудь!..

– Стихи? – спросила Марция.

– Прелестно!.. ты умеешь их сочинять?

– Умею.

– Хоть какие-нибудь нескладные, все равно, только…

– Страстные!.. он на нее взглянул, а она растаяла, – договорила Клелия.

Марция, не задумываясь, написала экспромт:

От Марции Аврелианы подарено Аврелии в знак дружбы.

 
Я помню взгляд восторженный и нежный;
Безмолвно он просил меня любить,
Что ж делать мне, влюбленной безнадежно.
Как не любовью также отплатить.
 

Аврелия покрыла поцелуями рисунок, казавшийся ей чрезвычайно верным натуре, благодаря разыгравшемуся воображению, и спрятала его к себе на груди.