Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 52 страниц)

Глава XLII
В осаде от друзей. – Мертвая Голова является поселянам

К вечеру дом Сервилия Нобильора оказался в осаде от нашествия соседей.

– Когда его будут хоронить? – спрашивал Петрей, молодой человек из разбогатевших отпущенников.

– Конечно, не сегодня, – отвечал Минуций, промотавшийся патриции.

– Экое несчастие! – вздыхал Церинт, купец из Неаполя.

– Нельзя ли хоть на минуту войти? – спрашивала Амикла, старая гречанка со внуком на руках.

– Подите прочь! – гнал Осаждающих старый Клеоним, – сто раз я всем и каждому говорил, что мой господин жив.

– Зачем ты скрываешь его смерть? – кричал один.

– Верно, до прибытия родных не объявят, – заявлял другой.

Все лезли с шумом и гамом. На другое крыльцо лезла другая толпа. Там были рабы Нобильора.

– Сначала ранен ножом, а потом прикончен дубиной, – повествовал один.

– Не убит, а слег в постель, – перебивал другой, – это я от Флорианы слышал.

– Умер после полудня, – заявлял третий.

Все шумели.

– Барилл ходил к Амизе…

– Кай Сервилий думал, что к Люцилле; обе белокурые…

– Застал в кухне…

– Подрались…

– Пусти же, Рамес, отдать последний долг нашему благодетелю!

Все эти возгласы, один другой перебивая, сливались в гул, подобный крикам осаждающих.

Люцилла глядела в окошко и хохотала, не понимая, как и все, причины этих новых сплетен.

– Пустите, пустите меня! – прокричала Аврелия, вбежав на двор; за ней гналась Катуальда, напрасно стараясь остановить ее.

– Я оклеветана!.. Сервилий болен!.. он умирает!.. пустите!.. пустите!.. раздавались вопли несчастной девушки.

Толпа расступилась; Аврелия вбежала в сени, но дальше Рамес не пустил и ее.

Осаждающие заговорили о ней.

– Аврелия, его невеста.

– Она помешалась… волосы растрепаны… распущены…

– Он умер оттого, что она его выгнала.

– Она его выгнала, потому что дала слово другому, в Риме.

– Знаю – Лентулу.

– Неправда – Фламинию.

– И не Фламинию, а Флавию.

– А я достоверно знаю, что Лентулу; он вчера приезжал. – Это Лентул Сура.

– Нет, не Сура, а Лентул Нобильор, родственник Кая Сервилия.

– Это Флавий-Флакк… Флориана о нем слышала от самой Аврелии; он друг Фламиния.

– А я слышал от Вариния, что Фульвий Флакк.

– Братцы, она совсем не помешана; я вчера с нею говорил; она притворилась помешанною.

– Зачем?

– Чтоб Сервилий отказался.

К крикам снаружи примешивались крики изнутри дома. Рамес не пускал Аврелию, не слушая ее воплей. Люцилла сбежала вниз.

– Пусти ее, раб! – строго произнесла она.

Рамес вздрогнул при сверкании ее гневных очей и выбежал опять на крыльцо.

Оставив Аврелию с Катуальдой, Люцилла смело вошла в спальню своего патрона, не стесняясь тем, что он был в постели.

– Кай Сервилий, – мрачно сказала она тоном, каким говорит судья с преступником, – ты часто обвиняешь меня в непристойности поведения… теперь безобразие твоего поведения хуже всего, что добрые люди могли от тебя ожидать!.. толпа грозит разнести весь дом в щепки, а ты равнодушно валяешься… ты веришь клевете на твою невесту после слов гнусного изменника-раба!.. хорошо это?

– Ступай вон, Люцилла! – ответил он, продолжая лежать, отвернув лицо к стене.

– Поэт! – насмешливо сказала Люцилла, – мои слова оправдались даже скорее, чем я ожидала. На твоем форуме разверзлась бездна, а ты, красноречивый, бородатый Курций, вовсе не намерен замкнуть ее твоим самопожертвованием… ха, ха, ха!

– Ступай вон!

– Ты не умеешь любить, Кай Сервилий! ах, есть ли на свете клевета на любимого мной человека, которой я поверю, есть ли на свете гнусный обманщик, лицемер, сикофант, которому я поверю, которому я позволю очернить существо, любимое моим сердцем, есть ли, наконец, даже проступок, которого я не прощу моему милому, моему избраннику? нет, нет, нет!.. ты не умеешь любить, Кай Сервилий!.. нет того средства, которое я не употребила бы для спасения моего избранника; нет той жертвы, которую я не принесла бы ему; нет ничего, что я не испробовала бы, пока есть хоть искра надежды подать руку помощи человеку, упавшему в бездну, пока еще можно спасти, исправить его.

– Люцилла, я уже сказал тебе еще утром, что решился умереть, если Аврелия, это чистое существо, может быть способною к злословию, то… кто же добродетелен?! ступай вон!

– Аврелия пришла к тебе; она просит позволения видеть тебя и объясниться. О, Кай Сервилий, все это ложь.

Она отворила дверь и ввела за руку бледную, трепещущую Аврелию. Катуальда также вошла.

Аврелия упала на колени у порога двери.

– Сервилий… одно слово, – простонала она.

Услышав ее голос, Нобильор встал и тихо проговорил:

– Не ты, а я должен сказать это слово. – Лицемерка!

– Даже тираны позволяют своим жертвам сказать слово в свою защиту, – сказала Люцилла, – я презираю тебя, Кай Сервилий!.. ты сам лицемер; ты трус; ты говоришь и пишешь одно, а делаешь другое!

– Плюю на твое презрение, безнравственная прелестница, безбожница, ты развратила Аврелию.

– Сервилий, – сказала Аврелия рыдая, – прости меня!.. я думала… думала… что это не ты… что это оборотень… я не видела, как ты пришел к нам; не видела, как ушел… кровь на левой руке… собака залаяла…

– Что за глупости ты говоришь? оборотень, собака…

Любовь начала одолевать гнев в сердце доброго помещика; он продолжал больше с грустью, нежели с гневом:

– Аврелия, ты сказала мне, что не любишь меня; я отказался от твоей руки и просил тебя позволить мне быть только твоим другом и защитником до замужества, потому что твой отец сурово обращается с тобою. Чем заслужил я твое презрение, разве я виноват, что стар для тебя, разве я виноват, что моя наружность кажется тебе смешною? я не считал тебя за девушку, способную на злословие и лицемерие. Я не поверил бы доносу на тебя, если б оказался доносчиком кто бы ни было другой… но это – Барилл, которого я знаю с его детства как честного человека, никогда не лгавшего. Его донос разъяснил мне всю странность твоего поступка со мной в саду. Ты не хочешь даже моей дружбы!.. иди же за твоего Лентула или Фламиния, – кто он, не знаю, за мота, негодяя, фальшивого ласкателя!.. с этой минуты я чужой для тебя, совсем чужой… иди вон из моего дома!

Он прошел мимо Аврелии на крыльцо. Люцилла пошла за ним. Толпа все еще не расходилась.

– Друзья, – сказал Нобильор громким голосом, – уйдите, я жив.

Крики радости встретили появление всеми любимого помещика.

На двор вошла Мелхола со своими рабами.

– Еврейка, жидовка! – закричали многие, – чего ей тут надо?

– Я могу помочь вам, добрые люди, выйти из вашей всеобщей путаницы, – сказала Мелхола.

– Или поможешь еще больше запутаться, – насмешливо возразил ей один из присутствовавших.

– Не от тебя ли все это вышло?! – прибавил другой.

– Помощница контрабандистов, укрывательница разбойников! – оглушили Мелхолу возгласы со всех сторон.

– Клиентка Мертвой Головы! – провизжал Вариний.

– Благородная Люцилла, – сказала Мелхола, стараясь протиснуться к крыльцу, – прикажи им…

– Мелхола и Люцилла! – взвизгнул Вариний, – сосед, сосед Сервилий!.. твоя воспитанница и эта жидовка…

– Стакнулись… подкупили Барилла! – перебила Флориана.

– Барилла подкупить нельзя, – возразил Петрей.

– Нет, можно, – сказала Флориана.

– Вот, где корень зла! – загудели все.

– Ступай с моего двора, ростовщица! – вскричал Нобильор гневно.

– Кай Сервилий, – сказала Люцилла, – она, я уверена, все нам объяснит… она одна…

– Молчи! дочь Семпрония и жидовка!.. какое неприличие! – перебил Нобильор еще сердитее.

– Вон, жидовка, вон отсюда! здесь не просят взаймы! камнями ее, кольями, бейте! – закричали многие.

Мелхола убежала.

– Сосед, – сказал Вариний, – теперь мы поняли суть дела.

– Сплетники, бездельники! – воскликнула Люцилла, затопав ногами, обращаясь к Варинию и его жене, – прибавьте к вашим новостям еще один курьез: я скоро убегу из вашего скучного захолустья, несмотря ни на какие замки и затворы; убегу в какой бы ни было омут; провалюсь туда же, куда, по вашим словам, провалился Фламиний, – к мифическому страшилищу, не существующему на свете, – к Мертвой Голове!

Она плюнула и ушла в дом.

Аврелия сидела часа два в лазурном гроте и рыдала, не внимая никаким увещаниям Люциллы, Катуальды и всех десяти рабынь. Напрасно клялись они ей все разъяснить, узнать, уговаривали ее успокоиться и ждать, что будет дальше. Она была неутешна.

– Сервилий презирает меня! – повторяла она беспрестанно. – Сервилий не простит меня!

Толпа разошлась со двора. Стемнело.

– Амиза, Катуальда, да отзовитесь же, выгляньте в окошко! раздался голос из сада.

Катуальда высунулась.

– Кто там? – спросила она.

– Барилл, – ответил голос из сада, – господин послал меня взять госпожу Аврелию домой; уж ночь наступила.

– Тебя выпустили? – удивилась Катуальда.

– Все объяснилось, Катуальда. Я невиновен, как и уверял тебя. Меня не впускают сюда в дом. Доложи госпоже, что пора домой идти.

Катуальда свела Аврелию под руку с лестницы и хотела проводить до ее дома.

– Не ходи, Катуальда, – возразил сириец, – господин очень зол на тебя.

– Объясни же мне, глупый, что заставило тебя устроить такую путаницу, и кто подарил тебе этот плащ с капюшоном? я его тебе не посылала.

– Вчера был у нас богатый господин из Рима…

– Знаю. Он хотел тебя купить?

– Господин не продал.

– Ну!

– Я полюбился этому сенатору; он очень жалел меня и дал, прощаясь, денег. Дабар и другие пристали ко мне, чтоб я угостил их. Я угостил и сам угостился. На трезвого человека вино всегда сильнее действует, чем на пьяницу. Послал ли меня господин за шафранным уксусом, или это мне пригрезилось, – не могу сообразить до сих пор. Я убежал сюда. Я говорил, конечно, о Люцилле, а Кай Сервилий, не заметив, каков я был, принял это гневно. Я, должно быть, вместо имени Люциллы все время произносил твое, госпожа Аврелия.

– О, радость! – вскричала Аврелия, – все объяснилось. Барилл, пойдем к Сервилию; скажи ему все, покайся!

– Нет, дорогая госпожа; избавь меня от этого; твой родитель прибьет меня, если я тут замедлю; я очень болен от побоев. Пойдем домой.

– И я с вами, – сказала Катуальда, – помиримся, Барилл; мне тебя жаль.

– Ты меня не пожалела прежде… не хочу теперь с тобой мириться, буду любить Амизу. Не смей ходить за нами, долговязая!..

– Пойду до пригорка.

– Вот навязчивая оса, не ходи!..

– А я пойду.

– Не спорьте! – сказала Аврелия, – не ходи, Катуальда, я этого не хочу.

Они тихо пошли.

«Странно! – подумала Катуальда, глядя вслед уходящим, – с первой минуты… ростом он стал выше… голос какой-то резкий, точно у него горло охрипло… ноги у него как будто обуты, потому что стучат подошвами… странно… Барилл, воротись!»

Невольник оглянулся. Катуальда подбежала к нему.

– Чего тебе, долговязая?

– Ты говорил, что плащ я прислала, а кто прислал тебе эти щегольские столичные башмаки?

– Башмаки, – повторил сириец, взглянув на свои ноги, и невольно ударил себя по лбу, его голос изменился.

– Это также я прислала? – допытывалась Катуальда.

– Это я купил.

– У кого?

– У еврейки.

– Когда?

– Отстань ты от меня! Пойдем, госпожа. Твой родитель прогневается.

Они пошли дальше. Катуальда следовала за ними тихо издали.

«Голос… голос… за поясом как будто рукоятка кинжала…» – думала она.

Ее окликнули; она узнала Вариния. Старик все еще болтался между соседями, не угомонившись от интересных новостей. С ним была собака. Вариний привязался к Катуальде с расспросами.

– Ты очень слаба, госпожа, я понесу тебя, – сказал невольник.

– Не надо; я могу дойти, – ответила Аврелия.

Он обнял ее за талию и хотел поднять.

– Барилл, что ты делаешь?! – воскликнула Аврелия, вырываясь из сильных рук, – я дойду.

– Не дойдешь.

Он понес ее, не допуская сопротивления.

– Ты пойдешь за мной на край света; ты будешь моей женой, потому что я люблю тебя.

– Барилл!

– Я не Барилл… я – Мертвая Голова… ты моя рабыня.

Он сбросил капюшон с головы и быстро повернулся; Аврелия в сумерках увидела на его затылке отвратительную маску мертвеца.

– Ах!.. спасите! – вскрикнула она, лишаясь чувств.

Катуальда и Вариний, видя, что уходящие своротили с тропинки к морю, побежали; за ними понеслась и собака.

– Он… он… Мертвая Голова… – забормотал Вариний, остановившись, точно вкопанный.

Катуальда также увидела на безлесной поляне в сумерках вечера ясно отвратительное лицо с длинным носом.

– Вариний, это маска, – сказала она.

Но старик не шел дальше.

– Цербер!. – вскричала Катуальда, – кусай!

Она знала всех и все в околотке, от самого богатого помещика до новорожденного младенца рабыни, и от самого дорогого коня до дрянного щенка.

Собака ей повиновалась и, злобно зарычав, понеслась вдогонку за похитителем, опять схватившим и понесшим Аврелию.

Похититель положил свою жертву на землю и стал в оборонительную позу, грозя кинжалом.

Собака бросилась на него, но тотчас упала с жалобным визгом, раненая.

Несколько поселян, услышав громкий лай собаки и крики Катуальды, явились вооруженные. Все кричали:

– Разбойник, корсар!

– Мертвая Голова! – кричал Вариний.

Они боялись дотронуться до плаща, сброшенного убежавшим похитителем. Катуальда подняла и понесла его, как трофей победы и улику злодея.

Титу Аврелию Котте до того надоело возиться с непонятливой. Мелиссой, что он решился лучше позвать Барилла, чем колотить без успеха судомойку.

Несколько раз Эвноя докладывала старику, что надо послать за госпожой.

– Сама придет, – возражал он, – а если долго не придет, – я ее палкой.

– Верно, сосед-то в самом деле умирает, – сказал он Бариллу, – пусть моя дочь примет его последний вздох.

Стемнело. Аврелия не возвращалась. Котта бранил сирийца за его клевету, приведшую к такому ужасному результату, хоть и не понимал до сих пор, в чем состояла эта клевета на его дочь. Сириец не возражал, перенося с покорностью брань господина.

Раздались крики, и дом Котты очутился сначала в таком же осадном положении от нашествия друзей, как был за несколько часов до этого дом его друга; потом осаждающие, пошумев на дворе, ворвались в полном составе своей армии в его крепость.

Бесчувственную Аврелию пронесли в спальню ее отца, положили на его постель и, оставив без всякой помощи, накинулись на Барилла.

В толпе пришедших было много к таких, которые не участвовали в спасении Аврелии, а присоединились к ее избавителям после этого события.

– Злодей! – закричала Катуальда, – ты пришел раньше нас, но все улики налицо.

– Я свидетельница, – сказала Эвриклея, кухарка Нобильора.

– Ты надел на затылок маску, чтоб нас обморочить, в случае погони, – продолжала Катуальда, – вот чему ты выучился в Риме!.. ошибся!.. я не испугалась твоей маски.

– Ты мою собаку ранил, – пропитал Вариний.

– Поди ты с твоей собакой, сосед! – возразил Минуций, – что тут собака?!.. он хотел похитить свою госпожу… нес ее к корсарам… продал…

– Подкуплен, подкуплен корсарами! – раздались крики, – почтенный Аврелий, мы все свидетели.

– Вы свидетели… кто-то подкуплен… дочь, что ж ты валяешься, что ж ты ничего не говоришь? – сказал Котта, ничего не понимая, – а сосед Сервилий умер?

Все закричали разом в ответ:

– Да нет же, не умер.

– Негодяй Барилл хотел похитить твою дочь.

– Маску надел.

– Мы отняли Аврелию.

– Он ранил собаку соседа Вариния.

– Это что еще? – проговорил Котта.

– Это правда, правда… мы все свидетели… он хотел утащить ее к морю… к корсарам.

– Тише! – вскричал Котта, замахав руками, – говори кто-нибудь один, разберем по порядку.

Но никакого порядка нельзя было водворить среди этого шума и гама. Все кричали, никто не слушал.

– Тише, не то – я вас палкой!

Угроза подействовала на ближайших к старику, но другие закричали еще громче:

– Да, да, по порядку, по порядку… разбери дело, суди разбойника, почтенный Аврелий.

– Кого же, опять Барилла?

– Его, его!

– Да за что, в чем он еще попался-то? продал корсарам собаку Вариния, так?

– Да ведь мы уж говорили… разбойник… с кинжалом… сейчас… унес твою дочь к морю… мы отняли… мы спасли… мы свидетели.

– Ничего не пойму, пока не замолчите.

– Он пришел, чтоб отвести госпожу домой, – сказала Катуальда, – а вместо этого…

– Когда пришел? – перебил Котта.

– Сейчас, господин… в сумерках.

– Мы свидетели, – закричали все.

– Это не Барилл, а Мертвая Голова, – закричал Вариний, – это оборотень… с лицом на затылке.

– Молчите, молчите! – кричал Котта.

– Ты его послал за госпожой, – продолжала Катуальда.

Котта опять перебил ее рассказ:

– Я его не посылал.

– Это значит, что он самовольно пришел.

– Куда?

– В Риноцеру.

– Когда?

– Я уж тебе говорила, господин, что сегодня в сумерках, – ответила Катуальда с досадой.

– Господин, – вмешался Барилл, до сих пор молчавший, – ты знаешь, что я был с самого обеда при тебе, как мог я очутиться в Риноцере?

– Ты отрицаешь, отрицаешь! – напала на него Катуальда, – вот доказательство; этот плащ был тебе принесен утром и отдан при всех Амизой; он был тобою брошен, когда ты ранил собаку соседа Вариния.

– Я ранил собаку, ты с ума сошла, Катуальда!

– Ранил моего Цербера! – сказал Вариний, чуть не плача, – собака издохнет… верная… хорошая…

– Туда и дорога твоей дрянной собаке! – перебила Флориана.

Они заспорили.

– Ранил и убежал от нас, – продолжала Катуальда, – успел прибежать домой раньше нас и все теперь отрицаешь.

– Я нигде не был; господин и Эвноя свидетели.

– Как не был, как не был?! – закричали все.

– Соседи, друзья, уймитесь, прошу вас, у меня голова трещит от вашего крика, – заворчал Котта, – Барилл, уведи меня от них или выгони их вон!.. ничего не разберу, что такое случилось… все кричат, а я недослышу, что такое кричат… ох! ох! ноги болят… голова болит…

Всякий выход для старика был прегражден, и бестолковые переговоры продолжались больше часа. Котта гнал соседей и их слуг из своей спальни, а они не шли, требуя суда над Бариллом, вины которого глухой господин никак не мог понять; он махал руками, бранился, зажимал себе уши, но ничто не помогало, даже его знаменитая палка против свободных людей и чужих рабов оказалась бессильною.

– А я все это очень ясно понял, – раздался громко, как труба, голос Сервилия Нобильора, давно стоявшего у двери, но никем незамеченного. Все оглянулись, увидели общего любимца, и замолчали.

– Сосед, друг любезный, выручи ты меня! – взмолился Котта, простирая руки, – ты ранен, ты умер, Барилл оклеветал перед кем-то мою дочь, Барилл куда-то унес мою дочь или собаку; ты жив, Барилл весь день был дома, дочь тоже дома… ничего не пойму, что такое вышло.

– Вышла самая низкая интрига, – сказал Нобильор.

– Да кто виноват-то, кого мне судить, Барилла?

– Он невинен.

– Кто ж виноват, сосед?

– Не знаю. Я понял, сосед, что два раза приходил в мой дом кто-то, кого мы все сочли за твоего невольника, – в этом и разгадка. Это мог быть переодетый корсар.

– А-а-а, вот что!.. – с расстановкой прошамкал старик.

Соседи опять зашумели:

– Разгадал лучше всех Кай Сервилий!.. виват!.. все узнано… это разбойник, переряженный корсар.

– Барилл, – обратился Нобильор к сирийцу, – принеси твой плащ!

– Сейчас, мой избавитель! – радостно вскричал молодой человек.

– Вот его плащ, – сказала Эвноя и перебросила через все головы шумевших соседей плащ, принесенной утром Амизой.

– Видишь, сосед, два совершенно одинаковых плаща, – сказал Нобильор.

– Вижу, – ответил Котта-, – но все-таки ничего не понимаю. Растолкуй мне, сосед, по порядку, как и что было.

– Награди твоего верного слугу за напрасные побои и успокойся. Что произошло, мы разберем завтра.

Растолковать глухому и забывчивому старику весь ход путаницы было невозможно при криках соседей, беспрестанно перебивавших все речи.

– Барилл, возьми себе в награду оба эти плаща, – сказал Котта.

– Благодарю, господин, – ответил сириец, не желавший теперь ничего сильнее того, чтоб только спасти свою жизнь от незаслуженной казни.

– И это вся награда за то, что он вытерпел?! – воскликнул Нобильор с горькой усмешкой.

– Мне больше ничего не надо, – возразил невольник, зная, что больше и не дадут ничего.

Все соседи и их слуги ушли вон из дома, толкуя каждый по-своему о происшедшем.

Глава XLIII
Бессонница целого околотка

– Сосед, где же Аврелия? – спросил Сервилий, когда все ушли.

– Валяется на моей постели и со страха не хочет вставать, – ответил Котта, раздвинув полог, – дочь, выходи, все ушли… да вставай же, Дурочка!

Его голос звучал ласково, но Аврелия не отзывалась.

– Не буду тебя бить… не буду… ты не виновата…

– Госпожа, – позвала Катуальда, ласково взяв девушку за руку, – моя милая Аврелия!

– Сервилий меня презирает, – тихо и отрывисто проговорила Аврелия, не открывая глаз.

– Аврелия, прости меня… это роковая, ужасная ошибка… ты невинна… прости меня, – сказал Сервилий.

– Дядя, это ты, мой дорогой… Лентул спас меня от Мертвой Головы… Клелия, я опять с тобой… ты права… Флавий Флакк не его имя… гости так долго шумят…

– Помешалась! – тихо произнес Сервилий, упав на колени у постели, – Аврелия, ты меня и? узнаешь?!

– Лентул, ты все, все знаешь… – шептала Аврелия, – скажи, он в Риме, я его увижу? я его боюсь, Лентул… я… я скажу эту тайну Сервилию, непременно скажу… я выплачу перед ним мое горе… песок… везде песок… трудно идти… а волшебник гонится за нами, Лентул… неси меня… волшебник не один, с ним духи; их много; они ищут Флавия и меня…

– Барилл, Катуальда, отнесите госпожу в ее комнату и уложите, – приказал Сервилий, – сосед, горе нам обоим! Она умирает.

Ужас последнего приключения переполнил чашу страданий Аврелии; муки растерзанного сердца разразились горячкой.

В доме Котты никто не спал в эту ночь. Старик плакал; Сервилий Нобильор клял себя за то, что поверил клевете, бросался на колени у постели больной, звал ее, умолял о прощении, сбегал домой и принес все, какие у него были, мази, травы и настойки, в целебной силе которых он был уверен, приказывал Катуальде и Эвное лечить ими больную; Аврелия никого не узнавала, то бредила, то ненадолго засыпала тревожным сном.

Это была бессонная ночь не только для дома Котты, но и для всего околотка, как будто злобный Рок бросил целую горсть неудач в эти места без разбора на злых и добрых людей. И злодеям и добродетелям, – всем было плохо.

Убежав от преследования вооруженных поселян и их слуг, Лентул скрылся в доме Фламиния у Мелхолы, влезши в эту разоренную берлогу через окно; боясь розысков, он хотел приказать оседлать лошадь и ускакать в Неаполь, но, к его ужасу, вместо Мелхолы, первое лицо, кого он встретил в кухне, был Катилина – свирепый, точно адское чудовище, предводитель союза расточителей сидел у стола, кусая со злости ногти и крутя концы своих роскошных, черных кудрей; лицо его в эту минуту было гораздо ужаснее всего, что игривая фантазия Вариния создала на страх соседям в образе волшебника Мертвой Головы.

Встретивши взгляд его блестящих, глубоко впалых, черных глаз, Лентул остановился на месте, точно окаменелый, ни живой, ни мертвый. Двенадцать проскрипций, записанные со слов предводителя в пьяный час, явились теперь перед его взорами в виде длинного куска исписанной его рукой кожи, лежавшей на столе.

Не говоря ни слова, Катилина швырнул в лицо своего помощника его писанье.

– Диктатор, пощади! – проговорил Лентул, обняв колена злодея.

– Моя рука не дрогнула бы прикончить тебя, пьяница, – прошипел ужасный человек сквозь зубы, – но, если приканчивать каждого, подобного тебе негодяя, пришлось бы мне остаться одному, потому что все вы такие… все до одного!.. ты обвинял Курия, обвинял Фламиния, а сам-то ты хорош? кто из вас думает о моих великих идеях, кто помогает моим великим целям? Ни один!.. даже простого диктанта ты не исполнил, как следует. Что тут написано? во-первых: половины не разберешь… вкривь и вкось наставлены только каракули вместо букв… а во-вторых: совсем не то, что я говорил. Фульвий Нобильор, Люций Цезарь вместо Кая, Помпей Страбон давно умерший… тьфу!.. провались ты, Лентул Сура, с этими двенадцатью проскрипциями двенадцать раз в жерло адской бездны к Мегере и сестрам ее!

– Диктатор, я сейчас напишу другое.

– Без тебя уж написано. Зачем ты отлучился из Рима без моего позволения? как смел ты преследовать дочь Котты без моего согласия?

– Эту мысль мне подал Фламиний… я полагал, что… и Ланасса… и Люцилла… и Аврелия… уж чересчур много ему одному достанется… приданое Аврелии…

– Ты хотел отсчитать на свою долю?! разве ты забыл один из главных пунктов кровавой клятвы? – никто не смеет ничего наживать без моего позволения. Фламиний может преследовать, кого хочет, потому что его должность – наживать деньги и передавать их нам. Другого приобретателя мне не надо. Ни ты, ни другой, никто да не посмеет волочиться за богатым приданым! забыв все прочие обязанности!.. Фламиний не имеет у нас другого дела, потому что глуп и труслив; он ни на что другое не годится, его должность – жениться, давать нам векселя, проигрывать все, и покидать жен, когда я ему прикажу. В чем твоя должность, Лентул, говори!

– Я поддерживатель твоих идей и проектов в Сенате и домах аристократии; я – охранитель твоей чести от злой молвы.

– Ничего другого ты не смеешь делать. Курий – шпион; Цетег и Габиний – палачи; у других – другие обязанности… только ни один из вас никогда не является на свой пост вовремя и не исполняет моих приказаний с надлежащею аккуратностью. Покушение Цетега на жизнь Великого Понтифекса не удалось.

Долго бранил Катилина Лентула, не смевшего ему возражать и оправдываться ни одним словом; потом он велел оседлать двух коней и ускакал вместе с ним, неизвестно куда.

Вскоре после их отправления на двор заброшенной усадьбы примчался во весь опор на взмыленном коне Фламиний и разбудил громким стуком в дверь только что задремавшую еврейку.

– Каин отверженный, Бездонная Бочка, это ты!.. – вскричала Мелхола, встречая неожиданного гостя.

– Где диктатор? – спросил юноша, вбегая в комнату.

– Провалился твой Вельзевул в свою геенну и четырехименный филистимлянин с ним.

– Разве Лентул здесь был?

– Был… был… натворил же он тут без тебя чудес и подвигов!.. а ты-то где пропадал, Бездонная Бочка? опять на тебе пурпур да золото… с каких небес эта манна свалилась?.. ведь от тебя не только мой отец, все отказались, как живые от мертвого. Кто рискнул бросить деньги в твою ненасытную пасть?

– Кто?.. гм!.. Ланасса.

– Отвратительный!.. милая, добрая девушка тоскует тут о тебе, тревожится, а ты… о, стыд!

– Ты денег больше не даешь, а диктатор требует, чтоб я их достал.

– Что ж ты не попросишь Люциллу поручиться за тебя? Я дала бы.

– А сколько она уж задолжала?

– Для ее капитала пустяки… два миллиона… ее отец привезет со своей претуры целый корабль серебра, которым славится Испания.

– Мелхола, – сказал Фламиний гордо, – когда я буду мужем Люциллы, я проживу ее приданое, но выманивать у нее теперь не буду… это единственный пункт, на котором я не боюсь даже проскрипций.

– Отчего?

– Сам не знаю отчего; не могу; я не могу ни оскорблять ее, ни обманывать… скорее решусь на всякую низость, но Люциллу обманывать не могу.

– Ты себе противоречишь, язычник: Ланасса, надеясь выйти за тебя…

– Люцилла знает все.

– Ваших странных отношений сам Соломон не понял бы. А если ее отец не отдаст тебе ее приданое?

– Я не знаю, что будет после, Мелхола… какое мне дело до моего будущего?! я уверен, что будет только стыд, горе, гибель!.. эх!.. будь, что суждено Роком!

Он с отчаяньем махнул рукою, сел к столу, положил локти и прижал свои холодные как лед руки к пылающему лицу. Для него настал один из самых мучительных и теперь, после сближения с Люциллой, один из нередких часов его беспорядочной жизни: час угрызений совести и сознания своей порочности.

– Зачем я спас Люциллу! – воскликнул он, – зачем коварная Росция сблизила меня с этим дивным существом, которое я влеку к погибели!.. странная девушка! я ей сказал то, чего не говорил ни одной красавице; я ей сказал, что убью ее, если мне прикажут; она ответила: убей.

Я ей сказал, что промотаю ее приданое. Она ответила: промотай. Я ей сказал, что изменю ей, если мне прикажут, она ответила: твое сердце не изменит мне.

Мелхола, она видит своими лучистыми очами мою душу, как даже я сам ее не вижу. У ног ее я забываю страх; у ног ее я счастлив и спокоен, я медлю ее похитить не по моей воле… она сказала, что это будет еще не скоро, а что она скажет, – то исполнит. Ах, не хотел бы я ее похищать, вечно, чтоб вечно длилось мое блаженство!.. Катилина сказал, что только полгода я буду ее мужем, а потом… ее на корабль, если она не согласится произнести клятву.

– Разгоревался, язычник! – иронически заметила еврейка, – горюешь, горюешь, и нет для тебя ни надежды, ни утешения… попросишь ты твою Венеру, заплатишь ее жрецам за жертвы и молитвы, а Юнона, пожалуй, прогневается и расстроит все. Юнону ты упросишь, – Юпитер разозлится. Эх, язычники отверженные!.. оттого и греки 10 лет под Троей стояли, что все боги перебранились.

– А если вашему Иегове мольба не полюбится, то уж некого больше умолять и тоже нет ни надежды, ни утешения, – ответил Фламиний, подняв голову.

– Не тебе, язычник, судить о милосердии нашего Вечного, Единого Бога!.. скоро, скоро придет Мессия, разрушит ваш Рим, и сделает евреев, свой избранный народ, вашими повелителями.

– Это сказано в ваших пророчествах, а у нас в книгах Сивиллы Кумской сказано, что Рим вечен… его никогда никто не уничтожит. Но мы с тобою ни до чего не договоримся в этих спорах.

– Договорились, до чего я хотела: ты развлекся. Если б ты знал, что твой друг тут наделал! какие ходят сплетни по околотку!.. не перескажешь!.. одни говорят, что ты провалился в землю, другие, – что Лентул убил тебя; третьи, – что ты клад нашел; одна чепуха нелепее другой!

– Ха, ха, ха!

– Лентул вздумал похитить дочь Котты.

– Это правда?.. о, коварный!.. ничего не буду ему доверять.

– А ты тут при чем?

– Не твое дело.

– Разве ты ему помогал?

– Нет не помогал; и он похитил?

– Отняли ее. Он тут всех перессорил: и рабов, и господ, и соседей, всего и был-то три-четыре дня, не больше. Нобильор, говорят, при смерти, болен, хоть я его и видела на крыльце; верно, его привели с постели; до того он был бледен, что узнать трудно! Аврелия, говорят, также умирает и Котта умирает.

– О, негодяй, что он наделал!

– И досталось же ему за это!

– А что?

– Прискакал сам… Вёльзевул-то ваш… Лентула нет… я доложила ему обо всем, как всегда… он затопал ногами и убежал в подземелье; потом оттуда выскочил, еще свирепее стал топать и кричать, мял в руках какую-то кожу или бумагу… я боялась, что и меня-то приколотит.

– А Лентул?

– Прибежал в ужасе; ранил он там только чью-то собаку… да на самого-то Вельзевула и налетел!.. что у них тут было – не знаю, потому что от страха убежала из дома в сарай на чердак, где горох лежит, и до тех пор там сидела, покуда не увидела в окно, что оба они уехали.