Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 52 страниц)

Глава XXXIV
Певец-проказник. – Старшим горе, младшим смех

– Сестра, мы заспались нынче; уж внизу-то не спят, – указала Амарилла на заре.

Гиацинта лениво зевнула, потянулась на постели, протерла кулаками заспанные глаза и приподнялась.

– Подсолнухи-то наяву сюда попали! – сказала она, – а я думала, что это приснилось. Чего не пригрезится!.. мне всю ночь певец снился, будто он играет на подсолнечнике с длинным стеблем вместо лютни, бросает подсолнышки, а я ем.

– Я слышала сквозь сон, ты что-то говорила мне и как будто бегала по комнате.

– Кто-то бросил подсолнечник в окошко.

Подруги окунули руки в кувшин с водой, плеснули на лицо, пригладили свои волосы плохим гребнем и сошли вниз.

Катуальда уже хлопотала около печки; Церинт колол топором лучину; семилетний Нарцисс забавлял красным лоскутком ребенка в люльке, чтоб тот не орал; Люциана сидела у окна.

– Да тронься же наконец с места. Люциана! – говорила Катуальда укоризненно, – что ты сидишь, сложа руки? сходи за горохом!

Красавица продолжала неподвижно глядеть вдаль.

– Фараонша египетская! – крикнула Катуальда.

– Руки огрубеют, матушка, – нехотя отозвалась дочь.

– От гороха-то?.. ленивица!.. руки у тебя огрубеют!.. для какого дворца они назначены?!

Люциана, не трогаясь с места, затянула грустную песню.

– Сказали дуре ласковое слово, – она и вообразила себя какой-то наядой, любимою царем. То руки у нее огрубеют, то лицо загорит!.. Церинт, хоть ты принеси горох-то!.. Дочь, почини рубашонку Нарцисса!.. или и от этого руки огрубеют?

Люциана достала с полки красивую шелковую ленту и принялась вышивать, не ответив матери.

– Доброе утро, матушка! – сказали старшие девушки, войдя в кухню.

– У вас с Люцианой, кажется, и нынче буря, – заметила Амарилла.

– Сидит да ковыряет ни к чему ненужное вышиванье у окошка, а дела не делает, – отозвалась Катуальда.

Амарилла подошла к люльке, вынула ребенка и стала его забавлять. Гиацинта принялась мыть горох, принесенный братом.

– Певец воротился, – заявил Церинт, толкнув Гиацинту локтем и плутовски подмигнув.

Гиацинта бросила горсть гороха в лицо брата и сказала с напускной досадой: – Отвяжись!.. мне-то что до него за дело?!

– Нет дела!.. – насмешливо воскликнул молодой рыбак, – а кто его чаще всех вспоминал?

– Аврелий вернулся, дитя мое, – шепнула Катуальда Амарилле, отойдя от печки.

– Матушка, – отозвалась Амарилла тоже шепотом, – зачем ты так часто говоришь мне о нем?

– Певец говорил Церинту, что Аврелий не забыл тебя… он любит тебя, дитя мое.

– Матушка, тише!.. хозяин-батюшка опять будет браниться.

В комнату вошли рыбаки и их жены.

– Что ж платок-то мой не носишь, спесивая? – шепнул Никифор Гиацинте.

– По будням его таскать прикажешь? – отозвалась красавица, снимая горшок с огня.

– Ты мне обещалась пояс сплесть.

– Сплету на досуге… отвяжись!.. обварю!

– Спесивая!

– Люциана, довольно тебе мяукать песни! – закричала Катуальда, – ты еще не в лавке сидишь, а на лавке.

Рыбаки захохотали.

– Еще, может быть, в лавке-то и не придется сидеть, – язвительно заметила Гиацинта, – уж вот полгода, как был тут Евмен с Аристоником; что ж они не сватаются?

– За меня хоть посватались, а за тебя никто и не думал, – сказала Люциана, продолжая вышивать.

– Посватались, да в тучку спрятались, – поддразнил сестру Церинт.

Все уселись завтракать.

– Сосед Барилл, новости-то какие! – раздался голос Вариния под окном, – певец воротился.

– Знаю, – сердито ответил рыбак, не отрываясь от завтрака.

– Вчера вечером я его видел; белокурым он стал, растолстел, глаза у него искрятся… сущий чародей Мертвая Голова, не к беде будь помянут!

– Звездная Царица!.. не рыбак я Суду, если не отколочу его самой большой рыбой!.. только покажись он сюда!.. расшибу!

– Вчера, вчера он приехал.

– Церинт, не его ли ты перевозил?

– Не знаю, батюшка. – ответил плутоватый юноша, – кто-то попросил меня лодку дать. Ночью я не узнал в лицо. Мало ли народу перевозим!

– Попросил бы он у меня лодку!.. я б его выкупал!.. жена, если я еще раз увижу то, что видел, расшибу рыбой и тебя!

Все захохотали, помня, что бывало не раз между певцом и Катуальдой.

– Никифор, – сказал Барилл, – я тебе много раз говорил, чтоб ты не смел садиться рядом с Гиацинтой.

– Что ж мне делать, хозяин, если она садится рядом со мной?! – ответил рыбак.

– Я сказал тебе, что отдам за тебя Амариллу; тебе ровня работница, а не хозяйская дочь.

– Будет по-твоему, господин, – покорно ответил Никифор.

– Все выйдет по-твоему, батюшка, как по слову оракула, – прибавила Гиацинта.

– Сосед, беда! – пропищал Вариний за окном, – певец идет!

– Где? где? – закричали все.

Вариний вбежал в хижину с испугом.

– Причалил!.. причалил! – кричал он.

В эту минуту раздались звуки веселой плясовой мелодии; рыбаки невольно начали отбивать такт ногами под столом.

Звуки смолкли, и чрез окно в комнату прыгнул певец прямо на стол.

– Опять тебя принесло! – заворчал Барилл.

Рыбаки хохотали.

– Вон из моего дома!.. прочь с моего стола! – кричал Барилл.

Певец без малейшего страха спрыгнул со стола на пол, пролезши между Никифором и Гиацинтой. Обожатель красавицы был задет рукой певца и опрокинулся со своего стула.

– Здравствуй, краснощекое яблочко! – сказал певец Гиацинте, – вез я тебе в подарок парчу пергамскую, да не довез.

Он звонко поцеловал Гиацинту в ухо.

Ошеломленная красавица глупо поглядывала то на певца, то на Никифора, который барахтался на полу, не в силах вынуть из-под стола свои увязшие ноги, то на смеявшихся рыбаков; в голове у нее звенело от неожиданного поцелуя.

– А тебе, дядя Барилл, я шапку привез, колпак фригийский, замысловатый, – сказал певец и, схватив плошку с остатками похлебки, надел на голову бранившегося рыбака.

Последовал новый взрыв всеобщего хохота, а виновник переполоха выпрыгнул в другое окошко и пропал в роще, направляясь к своей лодке.

– Что же это такое?! – вскрикнул Барилл вне себя от злости; – ни один дурак не хотел защитить своего хозяина!.. Катуальда!.. дети!

– Все лицо и волосы у тебя в похлебке!.. утрись! – сказала Катуальда, передавая мужу полотенце.

– Как вы это допустили?!

– Кто ж его мог удержать, хозяин! – сказал Никифор, вылезая из-под стола при помощи Церинта, – раз – он на столе; два, – бац! и я на полу, а ноги мои под столом; три, – он чмок Гиацинту!.. четыре, – нет его… точно исчез.

– Именно, – исчез! – подтвердил Вариний.

Барилл, вытирая сало с головы и лица, продолжал браниться, а рыбаки хохотать. Катуальда и три старшие девушки лукаво переглядывались, не смея хохотать над бедой главы дома.

Никто в переполохе не слышал, как к крыльцу подъехала богатая колесница, из который вышли Аристоник и сын его. Увидев входящих гостей, все присмирели, а Барилл не знал, что ему делать.

– Неожиданные гости!.. неожиданные гости!.. – твердил он, – Аристоник!.. мой дорогой Аристоник!.. не осуди!.. ох, никак не вылезу из-за стола!.. теснота ужасная… Катуальда!.. дочери!.. да уберите же детей-то!.. не вылезу никак!

Люциана вспыхнула от радости, увидев своего жениха, и толкнула Гиацинту, как бы намекая: вот-де приехали свататься!

Гиацинта закусила губы от досады.

Ребятишки, пользуясь суматохой, залезли на стол и стали катать мячики из остатков хлеба, с визгом кидая их друг в друга, присоединив к себе и котят.

Амарилла, не принимая участия ни в чем, не радуясь и не досадуя на счастье Люцианы, отошла к люльке и стала укачивать пискуна.

– Ступайте все вон! – грозно крикнул Барилл, – гостям сесть негде. Жена, дай чего-нибудь для закуски!.. Гиацинта, живо!

Но Гиацинта не была на этот раз проворна.

– Люди-то из рабов в купцы выходят! – со вздохом шепнула она Никифору, а затем, нехотя, поплелась за матерью в кладовую доставать вино и соленую рыбу для гостей.

Люциана, напротив, теперь сделалась бойкой, как давно не была; болтая без умолку с приехавшим Евменом, она сняла со стола посуду, вытерла стол тряпкой, отодвинула прочь лишние скамьи и стулья и уселась, вертя в руках свое красивое вышиванье.

– Что ты, Гиацинта, надулась? – спросила Катуальда свою дочь в кладовой.

– Ничего, матушка.

– Как ничего? вижу!.. полно завидовать сестре!.. чем Никифор не хорош?

– Хорош, да не купец… да и батюшка за него не отдаст… Амариллу отдаст, – не меня.

– Амарилле за ним не быть!.. я одна тут управлюсь; ступай с ней коров доить.

Девушки пошли в поле, где вместе со стадом господ паслись и четыре коровы рыбака.

Глава XXXV
Невольная разлучница. – Певец-сват

Жизнь владельца Риноцеры и его жены была подобна ясному южному осеннему вечеру, подобна лучам заходящего солнца над невозмутимым зеркалом вод горного озера, защищенного от бурь высокими утесами.

Кай-Сервилий был в это время крепким, здоровым старцем с совершенно седыми, но еще густыми кудрями, величественный и приветливый, как прежде, только его лицо уже не носило отпечатка грусти, а выражало полное довольство.

Аврелия превратилась в красивую матрону со здоровым цветом лица и также выражением довольства.

Они до сих пор любили друг друга, как в день своего окончательного примирения и помолвки в Риме. Ни разу со дня своей свадьбы они не разлучались дольше, как на один день. Никакого дела ни один из них не начинал, не попросив совета другого.

В соседстве все их уважали, несмотря на то, что их дом не блистал роскошью, как дом Семпрония, и не давались в нем веселые пиры и спектакли, как у Фабия и Клелии на их вилле.

Клелия изредка бывала у своей кузины и, как прежде, подсмеивалась над ее простодушием. Кай-Сервилий и Аврелия вышли, по своему обыкновению, утром в сад, чтоб до завтрака самим полить и подвязать наиболее любимые цветы. Старшие их сыновья служили в Риме; младший еще спал.

– Что ты, мой друг, так тревожно смотришь каждый день в ту сторону? – спросила Аврелия, – отчего ты так грустен бываешь по утрам? тебе жаль бедную Амариллу?

– Бедное дитя! – ответил Сервилий, вздохнув, – ее господин упрям, точно осел. Погляди, Аврелия, вон она идет с Гиацинтой в поле коров доить. Жестока судьба этой девочки!.. покуда она была маленькой, хозяева, как родители, ее баловали; и не они одни: все ее любили. Часто бегала она к нам; мы ее учили, как свою дочь. Полюбил ее и Семпроний, брал на свою виллу гостить, хотел взять совсем к себе. Тут-то и начались ее беды!..

– Гиацинта, мой друг, тоже премилая девушка, но ее не сравнишь с Амариллой. В фигуре Амариллы есть что-то такое очаровательное, вместе веселое и грустное, что не выразишь никакими словами. Если она стоит в раздумье, опустивши взоры, то ее длинные ресницы придают ее лицу выражение идеальной меланхолии, как на статуях Калипсо или покинутой Психеи. Когда она засмеется и взглянет прямо на того, с кем говорит, то сообщает чувство восторга. Если она, как ты уверяешь, напоминает тебе умершую Рубеллию, то я понимаю, за что любил ты эту несчастную женщину.

– Странная случайность!.. ее сходство с этим идеалом моей юности поразительно. Погляди, Аврелия… Публий догнал девушек… зачем?.. чего ему надо?.. шалуны все эти мальчишки!

Девушки и догнавший их молодой человек быстро скрылись из вида пожилой счастливой четы, продолжавшей с недоумением рассуждать о странном поступке племянника.

– Здравствуйте, милые подруги моего детства! – окликнул девушек молодой воин.

– Здравствуй, господин!.. доброе утро! – ответили рыбачки.

– Амарилла, я не забыт тобой? – спросил он.

– Нет, господин, – ответила рыбачка, смутившись, – а тебе меня помнить, я уверена, некогда было.

– Амарилла, помнишь ли, как мы вместе читали стихи? помнишь, как ты мне плащ чинила?

– Помню, господин; я-то, пожалуй, и забыла бы все это, да только…

– Не можешь?

– Матушка-хозяйка про тебя напоминает, – ответила простодушная девушка.

– Матушка… а ты сама?

– Я стараюсь забыть тебя, господин… хозяин не велит о тебе говорить.

– Дай я тебе ведра понесу.

– Иди, господин, твоей дорогой… каждый день я эти ведра таскаю; к чему тебе их в руки брать?

– Понеси, господин, мои; я не спесивая, – сказала Гиацинта, – мне часто Никифор помогает мешки да горшки таскать дома, хоть батюшка и колотит его каждый раз за это, потому что решил отдать за него Амариллу, а не меня.

– У тебя жених есть, Амарилла? – спросил Аврелий, взяв с усмешкой от Гиацинты ведра.

– Есть, господин… матушка хочет Гиацинту за него отдать, а батюшка – меня.

– А ты сама хочешь выйти за него?

– Велит батюшка-хозяин, – выйду.

– А если хозяйка не велит?

– Ох, господин!.. будет у них, знаю, из-за меня ссора великая!.. я вышла бы даже за камень или дерево, если б мне приказали, чтоб только хозяева помирились. С самого моего детства они из-за меня бранятся чуть не каждый день.

– И ты страдаешь от этого?

– Ужасно!.. когда меня не будет в доме, не будет и ссор.

– А если б я посватался?

– Ни, ни, ни!.. господин, не смейся хоть ты один надо мной!.. певец про тебя прежде мне беспрестанно говорил… хозяйка беспрестанно говорит… хозяин смеется и бранится… оставь ты меня в покое!

– Ты – не зять рыбацкой семье, – сказала Гиацинта, – сестра не дальше, как вчера, говорила мне, что ты ей больше всех нравишься, да что ж из этого?.. и я нравлюсь Никифору больше всех, а батюшка меня не отдаст за него… да и сама я не пойду… он не купец. За тебя тоже сестру не отдадут, потому что ты не раб и не рыбак.

– А правду ли говорила твоя названная сестра, что я тебе нравлюсь, Амарилла? – спросил Аврелий.

– Уйди, господин! – ответила она.

– Отвечай, Амарилла!.. я люб тебе?

– Люб, да неровня… ни твой родитель, ни мой хозяин на твое сватовство не согласятся… отвяжись, господин!

Амарилла побежала к стаду.

– Гиацинта! – крикнул Аврелий убегавшей за сестрой девушке, – ведра-то твои у меня остались.

Гиацинта вернулась за ведрами.

– Точно ты с нашей матушкой сговорился! – с укором сказала она, – матушка давно твердит, что отдаст Амариллу за благородного наперекор батюшке.

– Гиацинта, – сказал Аврелий, – скажи мне правду: Амарилла не любит никого? никто ей не нравится, кроме меня?

– Никто. Эх, господин!.. нравится звезда небесная, да ее не достанешь!

Сказав это, Гиацинта убежала за Амариллой к стаду, шибко размахивая пустыми ведрами.

Подоивши коров, девушки возвращались домой другой дорогой по берегу моря, проговорив все время об Аврелии и его сватовстве.

Все было, по их мнению, складно и ладно, только отец сказал уж давно, что этому не бывать. Это огорчало обеих.

– Матушка перехитрит его, – утешала подругу Гиацинта, – перехитрит его и Никифор; теперь, вдобавок, певец воротился… все трое начнут вертеть дело по-своему… куда отцу тягаться с ними!

– Спесивая, ты что-то про меня говоришь, – сказал молодой рыбак, неожиданно появившись из-за дерева сзади Гиацинты.

– Ты что ж не на работе? – удивилась она.

– Улов хорош был; я поторопился домой; гостям рыбы привез. Что про меня говорила? сказывай!

– Говорила я про тебя, что твои уши очень длинны.

– Будто?.. не другое ли что?

– Может быть, и другое.

– Гиацинта!

– Отвяжись!.. молоко расплещется!..

– Певец меня в лодке догнал.

– Ну!

– Он обещал мне выкупить меня у твоего отца и в купцы вывести.

– У самого у него нет ни монетки… на какие деньги он это сделает?.. врет, как всегда, а ты уши подставляешь… длинноухий!.. глупый!.. дуралей!

– Он говорит, что в Риме в солдатах разбогател; сделаю, говорит, тебя купцом, только не сватайся за Амариллу.

– Что ему за дело до Амариллы?

– Она нравится молодому Аврелию, а тот сулил награду певцу, если сватовство уладит… Гиацинта, спесивая!.. если я буду купцом…

– Когда будешь, тогда и разговор другой будет. Плыви на работу опять!..

– Поплывем вместе!.. вези лепешки на отмель!

– Амарилла всегда их возит, а не я.

– Гиацинта, все теперь заняты гостями дома… им не до нас…

– Что ж ты затеял?

– Позабавимся!.. один разок позабавимся!.. свези ты лепешки с Амариллой; ты дома никому не нужна. Потягаемся, кто кого на лодке обгонит.

– Выдумщик!

– Если обгонишь, серьги подарю стеклянные дорогие, синие.

– Вдвоем с сестрой, уж конечно, обгоню.

– Не обогнать!

– А вот увидишь.

– Тебя матушка не пустит, – сказала Амарилла подруге.

– Матушка-то пустит, – ответила Гиацинта в раздумье, – да только… экая радость!.. стеклянные серьги он мне подарит… Люциане, я думаю, теперь привезли целый ларец всяких материй, – и полосатую, и со звездочками этрусскую, и ундулату, и парчу…

Гиацинта поставила ведра с молоком на землю и расплакалась.

– Эх, горе! – воскликнул Никифор, почесывая свой затылок, – были б у меня деньги, купил бы я тебе тирской порфиры… самой яркой, красной!

Положив руку на плечо плачущей рыбачки, он шепнул:

– Гиацинта, раковина ты моя перламутровая!.. каракатица розовая!.. черепаха ты моя дорогая!

– Женят тебя на Амарилле!

– Да ведь это еще не скоро.

– Как не скоро? батюшка сказал, что только до зимы подождет, а потом…

– Эх, доля рабская, горькая!.. в море кинусь!.. но, все равно, если и не женят, ты не пойдешь за меня; я не купец, не богатый. Рыбка ты моя золотая!.. сплел бы я невод шелковый, чтобы поймать тебя!

Рыбак и рыбачка оба горько плакали.

– Никифор! – вскричала Амарилла, – я в море кинусь, чтоб не сделаться разлучницей вашего счастья.

Утешая друзей детства, Амарилла сама заплакала.

– Если ты и кинешься в море, Амарилла, – сказал Никифор, – счастью моему не бывать!.. я не богатый. Гиацинта!.. как бы я любил тебя, спесивая каракатица!.. эх!.. вот как любил бы!..

Звонкий поцелуй влюбленного рыбака был сопровожден еще более звонким хохотом из-за кустов. Все обернулись и увидели певца, высунувшего голову из своей засады.

– Ах! – вскрикнули обе девушки.

– Везде поспеет греховодник! – вскричал Никифор, шутя пригрозив кулаком певцу.

– Без меня не обойдетесь! – сказал певец, смеясь, – я один знаю средство помочь вашему горю. Хочешь, Никифор, быть купцом?

– Об этом ты уж меня спрашивал.

– Положись на меня!.. знаю верное средство.

– Какое?

– Пойдем со мной к рыжему колдуну. Рыжий дед все знает.

– Что ж ты от него не разбогател, а на войну за деньгами-то ездил?

– Он-то и послал меня на войну.

– Ах, певец! – вскричала Гиацинта, – если он Никифора на войну ушлет, то батюшка отдаст меня за другого и Амариллу тоже за другого. Ты был больше целого года на войне или в Риме… и Никифор может пробыть столько же. Лучше пусть идет за него Амарилла!.. тогда он мне хоть другом будет; видаться-то с ним я буду!.. ты, певец, только всех нас с толку собьешь, а ничего хорошего не сделаешь.

– Все обделаю, как нельзя лучше, приходите гадать будущей ночью.

– Ночью-то страшно, – возразила Гиацинта.

– Отчего?

– Да как же мы вдвоем-то из дома уйдем? ведь батюшка до полусмерти отколотит.

– Ладно. Я уговорю колдуна сюда придти на берег. Не говорите ни слова никому об этом; выходите к утесу Носорога, когда все лягут спать. Колдун знает, где клады зарыты.

Певец пошел рядом с Амариллой, пропустив Никифора и Гиацинту вперед.

– Амарилла, – начал он шептать смущенной девушке, – Публий-Аврелий любит тебя; он желает взять тебя замуж; он велел мне отдать тебе его подарок.

Сказавши это, певец вложил за пояс Амариллы что-то завернутое в тряпку.

– Не надо мне его подарков, – возразила рыбачка, – он мне неровня… не хочу… возьми назад!

Но певец увернулся от нее и убежал.

– Негодная девчонка! – закричал Барилл на Амариллу, выглянув из окна хижины, – если еще раз я тебя увижу вместе с тем мошенником, вырву тебе всю косу.

Когда девушки принесли молоко, в хижине шел настоящий пир. Люциана, одетая в праздничное платье из клетчатой бомбицины, сидела рядом с женихом, любуясь его подарками с улыбкой счастья.

Аристоник и Барилл, оба несколько выпившие, толковали о последних условиях приданого.

Катуальда и Церинт суетились у печки, подавая утешение и не забыв месить лепешки для полуденной закуски работников.

Ребятишек всех выгнали из хижины; даже сосуна из люльки отдали одной из рыбачек.

Гиацинта кинула завистливый взгляд на материю и бусы, лежавшие перед ее сестрой, и принялась месить тесто, заменив усталую мать. Амарилла торопливо ушла в свою комнату.

Глава XXXVI
Ожерелья Люциллы. – Певец-вор

– Ах, какой веселый день был сегодня! – сказала Гиацинта Амарилле, укладываясь спать, – правду говорила я тебе, что будет весело, лишь только певец воротится.

– Да, сестра; ты давно так не дурачилась, – ответила Амарилла.

– Как весело было в лодке!.. ах, как весело!.. плут опять подстерег нас и помешал друг друга обгонять… чего не выдумает певец!.. связал все три лодки, и свою и наши, вместе… шуток-то и смеха сколько было!

– И поцелуев!

– Проказ, ники оба, он и Никифор! когда они перелезли в нашу лодку, я думала, что она опрокинется. Я их гоню вон, а они нейдут… Пустые-то лодки прыгают с волны на волну, плещут… лепешки в корзинке все намокли… а мы трое чуть-чуть не подрались. Одну тебя оставили у весел в покое.

– Гадать-то пойдешь с Никифором?

– Не пойду. Боюсь.

– Чего?

– Да того, что это обман один. Никифор будет опять приставать ко мне, а певец – хохотать да плясовую наигрывать; больше ничего не будет. Я уж им это сказала. Не пойду.

– Гиацинта, певец подарил мне сегодня одну вещь… это было, когда ты с Никифором от нас вперед ушла утром… вещь не его… он сказал, что Аврелий меня любит, сватается, и прислал это. Я не взяла бы, да так вышло, что это у меня осталось.

– Не взяла бы? верно, что-нибудь плохое?

– О, нег!.. не плохое.

Амарилла вытащила из-под кровати свой сундук, открыла и вынула ожерелье из разноцветных драгоценных камней и жемчуга.

– Ах! – громко вскрикнула Гиацинта, всплеснув руками, – ах, как это сияет при ночнике!.. как это должно сиять при солнце!.. Евмен никогда не подарит Люциане такого подарка.

– Сестра, что же мне делать с этим ожерельем?

– Матушке покажи.

– Ни за что!.. она опять станет про Аврелия говорить, сватать, а хозяин-батюшка нас обеих прибьет и отнимет подарок, за окно выбросит.

– Ну, любуйся тайком.

– Нехорошо оставлять у себя чужую вещь. Я не согласна идти за Аврелия, за неровню, против воли хозяев, если б меня и выкупили от вас.

– Отдай назад певцу.

– Не возьмет. Я его знаю.

– Вот что, сестра: ступай к господину и попроси его совета. Кай-Сервилий все знает: каждую звездочку как зовут, знает; и цветы все по названиям и свойствам знает; и всякие целебные травы, мази и наговоры знает; все знает лучше дедушки-колдуна. Ты покажи ему это ожерелье и спроси, как тебе поступить.

– Батюшка запретил мне ходить в господский дом.

– А ты поди туда тайком, когда мы завтра пойдем коров доить… я, так и быть, одна всех четырех без тебя подою.

– Хорошо.

– Я всю ночь не усну, Амарилла!.. счастливица!.. мне все будет думаться об этом ожерелье… если б Аврелий меня полюбил… ах!.. вытерпела бы я все побои за такие дары!.. прощай тогда Никифор со всеми платками и поцелуями!.. и глядеть-то я на него не стала бы!

Амарилла уже давно спала крепким сном, а ее подруга все еще продолжала высказывать вслух свои мечты, не смыкая глаз почти до самой зари.

– Амарилла!.. милая!.. как давно ты не была у нас! – вскричала Аврелия, поцеловав свою любимицу.

– Хозяин не пускает ни меня, ни Гиацинту к вам, – застенчиво ответила рыбачка, – он говорит, что мы тут балуемся. Я и сегодня пришла украдкой на минутку.

– Против воли господина, дитя мое, ничего нельзя делать, – сказал Сервилий, – твой господин не прав относительно тебя, потому что не берет выкупа, но он господин… ему надо повиноваться. Я его уговаривал, даже ссорился с ним из-за вас, но не могу же я насильно отнять у него вас. Угождай ему, милая.

– Господин, – сказала Амарилла, теребя свое платье в сильном смущении, – со мной случилось…

– Несчастие! – вскричала Аврелия.

– Нет, госпожа… тут певец напроказил… виноват и твой племянник; он прислал мне через певца подарок, а я не хочу его брать. Назад его не возьмут… добрые господа, посоветуйте мне, что делать!

Рассказавши подробно все, что случилось, Амарилла подала ожерелье. Внимательно осмотрев его, Сервилий подал жене.

– Тебе знакома эта вещь? – спросил он.

– Странно, что это попало к Публию! – заметила она.

– Верно, Семпроний это продал.

– Не может быть! он до сих пор тоскует о дочери и не продает ни за какую цену ее вещей. Мне нравился ее туалетный ларчик пренестинской работы; он не продал и не подарил даже таких пустяков.

– Верно, певец украл это. Я видел на Росции ожерелье Люциллы; она сказала, что это ей подарено одним из ее поклонников. Крадет этот актер у старика!.. ясное дело, крадет!.. у Публия таких вещей не может оказаться, потому что отец не балует его деньгами. Он, может быть, упросил этого негодяя достать ему что-нибудь для подарка, а сицилиец стащил первое, что попалось, у господина. Жаль, что этим пройдохам нельзя запретить болтаться по деревням!.. я раз навсегда приказал моим людям гнать этот народ от моего дома; они к нам не показываются; у Барилла же – другое дело; рыбаки жить не могут без разных колдунов да гистрионов; в кривляньях этих плутов все их развлечение.

Амарилла, дай мне это, дитя мое. Я должен возвратить вещь ее обладателю.

– Аврелию?

– Нет, дитя, – Семпронию; это его вещь.

– Этот певец постоянно делает у нас смуту, господин; хозяин его терпеть не может, гонит…

– Зачем вы его к себе пускаете?

– Матушка пускает.

– Осталась твоя матушка, дитя мое, и сорока лет такой же, как была семнадцати!.. бедный Барилл!

– Батюшка-хозяин много раз хотел прибить певца, а матушка и сестры и работники – все за него; не дают его бить, хохочут.

– А ты, Амарилла? – спросила Аврелия.

– Мне грустно, госпожа, видеть, как хозяин бьет бедную матушку и за певца, и за меня, и за Гиацинту… за всех он бьет ее… а матушка хохочет и сама дерется… Как у вас хорошо, господа, тихо!.. у нас постоянный шум… прощайте!

Амарилла грациозно пошла вверх по тропинке через пригорок.

– Сзади она не похожа на Рубеллию, – заметил Сервилий, – ее стан горделиво выпрямляется, когда она так идет по горам; в ней заметна твердость характера и величественность. Когда я на нее гляжу сзади, то не могу припомнить, на какую статую она похожа. Точно Росция в роли Медеи или Антигоны… точно весталка у огня богини… жаль отдать ее за рыбака!

– Ее положение напоминает мне мою молодость, друг мой. Она страдает от прихоти Барилла под защитою Катуальды, как я, пока не скончалась матушка. Но Амарилле легче, нежели было мне: у нее есть подруга, любящая ее, как сестра, мы ее любим, да и Катуальда не стара, не умрет скоро. Милая Амарилла!.. как жаль, что ее нам не отдали в дочери!.. как любила бы я ее тогда!.. я люблю наших сыновей, но мальчики не заменят женщине дочь.

– Дорого давал Семпроний Бариллу за нее, да упрямец не взял. Если он скажет, – не хочу, – ничего с ним не сделаешь.

– Ничего не сделаешь, если и Катуальда это скажет. Эта чета живет не по-нашему. Там точно скалы Симплегадские, – то сшибутся, то разойдутся!.. чуть не каждый день ссора.

Сервилий-Нобильор поехал на виллу Пальмата к Семпронию.

– Старый друг! – ласково встретил его бывший претор, лежавший на мягком ложе на террасе. У ног его на скамеечке сидел Электрон с золотой лирой Люциллы в руках и лениво перебирал струны, болтая без умолку со своим патроном.

Черный, длиннокудрый парик певца был так искусно сделан, что многие считали его за природные волосы.

Певец был одет в длинную домашнюю тунику греческого покроя из ярко-желтой шелковой материи с синими узорами. Ноги его нежились в мягких туфлях, похожих на женские; обнаженные по локоть руки были украшены браслетами и кольцами.

Старик встал, поцеловался с гостем и усадил его рядом с собой.

– Дорогой друг-сосед, – сказал Сервилий после обычных расспросов о здоровье, – я приехал сегодня по важному делу. Вели клиенту удалиться.

– У меня нет от него тайн, – возразил Семпроний.

– Кроме этой.

– Уйди, дитя мое!

Певец вышел, состроив гостю издали гримасу.

– Не пропало ли у тебя, друг, что-нибудь из драгоценностей? – спросил Сервилий.

– Нет.

– Наверно?

– Я не заметил пропажи. У меня в доме нет воров; нет и плутов вроде твоего Рамеса.

Сервилий вынул привезенное ожерелье и рассказал его историю.

Семпроний расхохотался.

– Чему ты смеешься, друг? – спросил Сервилий.

– Забавник утащил, да концов не спрятал!

– И тебе это ничего?!.. ведь это ожерелье покойной Люциллы!

– А что за беда!.. певец хотел это подарить девочке, которую и я люблю. Стоит ли делать шум из таких пустяков!

– Он тебя совсем обворует!

– Пусть!

– Если он любит Амариллу, то посватай их, друг, если только он не отец ее; певец пригоднее для Амариллы, чем сенатор.

– Амариллу отдать за певца!.. ха, ха, ха!

– Отчего же нельзя?

– Ха, ха, ха!.. за певца ее отдать!

– Не за Публия же!

– Отчего же не за него?

– Этого нельзя.

– Скажу слово, – и будет можно. Ты сам хотел в молодые годы жениться на актрисе… забыл ты твое увлечение!.. эх, друг милый!.. не тебе осуждать племянника!

– Квинт-Аврелий несчастнейший человек; всю жизнь он страдал от злодейки-жены и страха за нравственность сына. От такого горя он с ума сойдет!

– Не сойдет; не бойся!.. я сам дал ожерелье певцу. Публий любит Амариллу.

– Не равняй меня с ним, Семпроний!.. я был сиротой, когда любил Росцию, а у Публия есть родитель.

– Помирится.

– Ах, какие интриги!.. этот певец совсем одурачил и тебя и Публия; смущает он и бедную девушку. Ради общего спокойствия, прогнал бы ты его, друг!.. мало ли есть у тебя других певцов и болтунов!

– Не твое это дело, друг.

– Даю тебе добрый совет.

– А я тебе даю мой добрый совет, – не тронь моего клиента.

– Если он мешает спокойствию моих клиентов, я обязан их защитить. Барилл и Катуальда ежедневно ссорятся, благодаря интригам твоего Электрона.

– Когда-нибудь помирятся.

– Но ты ведь не станешь из-за него ссориться со мной?

– Из-за Амариллы готов. Певец нашел ей хорошего жениха; узнал, что она и Публий нравятся друг другу; какое нам дело до рыбака!

– Он ее господин.

– Отец или господин, это все равно; захочу, – Амарилла выйдет за Публия. После его отца не ты, а я над ним старший; тебе он племянник, а мне он по матери внук.

– Семпроний!.. против воли родительской!.. твоя дочь вышла против твоей воли… вспомни, что случилось!

– Было бы то же самое, если б она и по моему желанию вышла за Цезаря. Что было, то прошло; что будет – неизвестно.

– Клиент командует тобой.

– Да, он командует. Привык я с малолетства к команде. Командовал мною мой отец, потом военачальники, потом жена и дочь; теперь командует мною певец, ха, ха, ха!.. привык я к нему и его команде.

– А мы-то не привыкли. Что за безобразие!.. он влезает в окна, становится на стол во время трапезы, надевает, кому хочет, горшки на голову, обливает Барилла рыбным рассолом, целует при всех его жену. Я не могу этого допустить среди людей, живущих под моею защитой. В былые годы он вел себя гораздо смирнее, но теперь его шалости стали нестерпимы. Только три дня прошло после его возвращения, а что он успел набедокурить!.. Барилл теперь не раб; он может подать жалобу в суд; выйдет скандал для тебя.