Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 52 страниц)

Оставив письмо, он ушел из дома.

– Зачем он ему понадобился? – спросил Афраний с недоумением.

– Ему всегда поручают самые выгодные дела, – заметил ревнивый Курий.

– А я очень рад, что ни выгодных, ни невыгодных дел мне тут уж больше не поручат. Кончено!

Скоро был подан ужин; Орестилла не досчиталась одного гостя.

– Где же Квинкций Фламиний? – спросила она.

– В самом деле, где же мой племянник? – спросила Фламма.

Ланасса надулась: ее мечты разлетелись от такого поступка юноши, весь вечер относившегося к ней очень любезно.

– Фламиний извиняется пред хозяином, – сказал Курий, – важное дело заставило его покинуть твой гостеприимный дом, Афрания.

Он подал старику письмо.

Прочитав, Афраний отдал равнодушно своей жене.

Орестилла передала письмо Фламме, тот – Диону; дощечки ходили вокруг стола, пока не очутились в руках Семпронии.

Красавица пристально вгляделась в краткое послание и осмотрела печать.

– Это подлог, – сказала она.

– Подлог! – воскликнули все, – ради чего и кто может фальшивить в этом случае, шутка?

– Не знаю, – ответила Семпрония, – но это письмо писала рука не того, чье имя тут стоит, и печать не его. Я слишком хорошо знаю эту руку, чтоб ошибиться хоть в одной букве!.. Лентул, вороти Фламиния!

– Не полакомившись чудными барбунами? – возразил он.

– Ворота! – повторила она гневно.

Испуганный сверканием ее больших черных глаз, Лентул убежал, но, дойдя до последней ступеньки крыльца, остановился; до его обоняния дошел манящий запах кухни. Ужин только что начался; он не успел проглотить даже страусового яйца, поданного под соусом; его, голодного, точно за вину, выгнали, приказав бежать вдогонку за ненавистным ему Фламинием, как няньку за убежавшим ребенком. Нет, нянькой Лентул не будет! пусть сердятся Семпрония, Орестилла, Цетег, кто бы ни было, хоть сам Катилина, а он барбунов, страусовых яиц, артишоков и других Прелестей отведает.

Позвенев выигранными деньгами, Лентул отправился в кухню и при помощи гонорара славно отужинал в обществе поваров. В самом приятном настроении вышел он через черное крыльцо на улицу и, напевая, поплелся на свою квартиру, забыв все на свете, кроме своего ужина.

Долго ждали его возвращения в доме Афрания, но не дождались.

Два простака недоумевали, кто одурачил третьего; их недоумению вторили все, высказывая разные предположения, но никто не угадал истины.

Глава XLVIII
Отравленный букет

Пируя чуть не до рассвета в гостях, старый Афраний старался, как можно раньше, выпроводить от себя пирующих, чтоб не понести лишних расходов на вино, фрукты и освещение, тем более, что тогда уже, кроме ламп, стали входить в употребление свечи, сделанные с прибавкой ароматов, что было довольно дорого.

Гости, зная эту слабую струну своего амфитриона, не сидели долго после ужина; еще полночь не наступила, когда они стали расходиться с этой пирушки, далеко не веселой по своей натянутости, втихомолку рассуждая между собою, как потешно бывает пение старика Диона и какие штуки можно бы выкинуть над ним во время его сна в другом доме, особенно у Росции.

Все чувствовали, что чего-то недостает для общего веселья.

Семпрония была смущена и встревожена странным подложным письмом, написанным под руку Катилины с поддельной печатью, письмом, которое только глаза трех одураченных простаков могли принять за настоящее, да люди, подобные Афранию, мало имевшие дел со знаменитым злодеем, или, как влюбленная в него Орестилла, легкомысленно относившиеся к этому.

Проницательный ум красавицы почти угадал тайну; не было ничего легче для ловкого плута, как добыть письмо Катилины, адресованное Орестилле или Лентулу, потому что ни та, ни другой не имели привычки непременно запирать, сжигать полученные рукописи или изглаживать написанное на воске, не часто осматривая и замки своих ящиков, запирая их второпях мимо пробоя.

Это было причиной того, что приближенные рабы Лентула быстро богатели и откупались на волю, а Орестилла часто бывала бита своим мужем за найденные улики ее измены.

Семпронию тревожил только вопрос, кто и зачем сделал этот странный подлог, и то, почему Лентул не воротил Фламиния, не могшего еще выехать из Рима, когда она его отправила в погоню? ей запало в голову подозрение, что это штуки самого Лентула, умевшего ловко писать под чью угодно руку; но что ему понадобилось? – она узнает завтра же, но, тем не менее, не уснет всю ночь.

Ланасса была не в духе от того, что ее предполагаемый будущий жених убежал, не простившись с ней. Его ужаса пред Катилиной она не понимала по своей глупости: ее, как выражалась о ней Семпрония, нельзя было запугать ничем на свете, кроме денежного разорения.

Курий чуть не плакал о том, что его друг, Марк Афраний, внезапно уезжает. Фламиния он тоже любил, но завидовал ему, не умея попасть в милость своего quasi-диктатора; но между ним и Марком не было ничего, могшего охладить взаимную дружбу.

– Марк, – сказал он ему в сенях, – проводи меня домой; поговорим еще перед разлукой во время дороги и разопьем по кубку на прощанье у меня на квартире.

Афраний согласился и они пошли, крепко обнявшись, оба грустные и расстроенные.

Дионисия старалась идти рядом со своим милым, но ее проспавшийся дед сердито ворчал, приговаривая:

– Ты оцарапаешь себе лицо, наткнувшись на что-нибудь в темноте: иди со мною: не убегай вперед, вертушка! помни, что все твое состояние в твоей красоте; куда я тебя дену, если ты окривеешь?!

Все гости довольно долго шли одною дорогой, но мало-помалу разошлись в разные стороны.

Курий, Афраний и Фульвия остались одни.

Внезапно из-за угла одного переулка вышел высокий худощавый человек, очевидно, кого-то поджидавший, и густым басом проговорил:

– Вот неожиданность! я ждал здесь одного человека, а вижу других, встреча с которыми еще приятней для меня. Пусть он, изменник, сам будет виноват, что не пришел в назначенное время!

– Кай Цетег! – сказал Курий, нисколько не удивляясь встрече, потому что палач часто ждал так по ночам на улице какого-нибудь бандита для найма или выбранную жертву для заманиванья в ловушку.

– Я иззяб и ужасно соскучился! – жаловался убийца.

– Пойдем ко мне греться, – предложил Курий.

– К тебе очень далеко; лучше ты поди со мной в одно очень веселое место.

– Куда?

– К Демофиле или Росции: еще очень рано; они обе, конечно, не спят.

– Я очень устала, – вмешалась Фульвия.

– Прекрасную Фульвию можно отпустить домой; со мной есть носилки.

– Но Кай… ты весь вечер играл… пойдем домой, – сказала Фульвия, обращаясь к Курию.

Молодой человек был в нерешительности.

– Ты совершенно похожа на мою жену, – сказал Цетег. – Прения, как ты, постоянно убеждена, что я устал, или голоден, или не выспался; молодость не должна знать ни усталости, ни голода!.. эх, молодые силы!.. не на то даны они нам богами, чтобы, валяясь или сидя, беречь их, как скряги золото. Фульвия, разве твой Курий весело провел нынешний вечер? я убежден, что он проскучал!

– Да, Цетег; у меня есть, кроме скуки в доме Афрания, повод к грусти.

– Тс! – сказал Марк, дернув друга за рукав.

– Вероятно, предчувствие, как у-моей Прении, ха, ха, ха!..

– Курий, – сказал Марк, – если ты пойдешь к актрисам, то и я пойду; я сам хотел бы эту ночь провести с тобой вместе… не разлучаясь… всю ночь до зари.

– Кай Курий, – жалобно возразила Фульвия, – не покидай меня!

– Сцилла и Харибда! – вскричал Курий, ударив себя по лбу, – Марк, пойдем лучше ко мне!

– Друзья, не пойти ли нам под окна Дионисии? – предложил Цетег, – ты, Афраний, очень любишь дразнить ее деда; мы спели бы втроем уморительную пародию на гимн Венере, сочиненный стариком: это его страшно рассердит и забавит его внучку; их дом в двух шагах отсюда. Окно отворится, ты знаешь, как всегда… она появится и скажет своим тонким голоском: – тише, тише! дедушка рассердится. А сама, плутовка, захохочет.

– Цетег, я иду с тобой, – сказал Марк.

– А Курий?

– И я, – сказал молодой человек, не желавший оставлять друга перед разлукой.

– Кай! – простонала Фульвия, – мое сердце говорит мне…

– Мои рабы к твоим услугам и носилки, – сказал Цетег.

– Но ты, Кай, ты не уходи; я не отправлюсь с рабами одна.

– Друзья, – сказал Курий, – я ее провожу и вернусь к вам.

– О, женщины! – комическим тоном воскликнул Цетег, – нечего делать; пойдемте все вместе до дома Курия.

Они пошли, усадивши усталую Фульвию на носилки.

Цетег, рассказывая о разных шалостях, которые можно учинить перед домом Диона, совершенно завладел обоими юношами, сумевши воспользоваться неожиданным для него присутствием Марка Афрания до такой степени, что этот последний оказался для его плана самым лучшим помощником, облегчив ему исполнение его намерения.

Проводив Фульвию до двери квартиры, Курий ушел, не захотев слушать никаких ее увещаний.

Шалунам удалось спеть комическое трио под окнами старого певца и рассердить его этой пародией на его сочинение, исказив смысл стихов перестановкою слов; им удалось вызвать танцовщицу к окошку и вести длинные разговоры с ней посредством мимики.

Афраний был в восторге, простившись еще раз со своею милой; Курий был в восторге, проведя ночь до зари со своим другом, которого он теперь неизвестно когда увидит.

Оба благодарили судьбу за неожиданную встречу с Цетегом, а Цетега – за его любезное предложение и остроумные выдумки.

Цетег был в восторге, исполнив предписание своего повелителя, не прибегнув к угрозам, не запугав, а одурачив простака.

Фульвия несколько минут стояла на лестнице, слушая звуки удалявшихся шагов Курия: когда они замолкли, она постучала в дверь своей квартиры.

Ей отворила ее няня, старая Амикла.

– Ты одна, дитя мое? – спросила она.

Тяжелый вздох был ей ответом.

Фульвия сбросила с себя теплый плащ и пошла из передней в комнаты.

– Няня, ты проветрила мою спальню? – спросила она.

– Твое приказание, дитя мое, исполнено: окна были все время открыты.

– А печку затопила?

– Час тому назад я затворила окна и наложила угольев.

– Хорошо. Никто не приходил без меня?

– Приходил ли кто-нибудь, ты это сама узнаешь, милая, войдя в свою комнату, – сказала старуха улыбаясь.

Фульвия вошла и ахнула от восторга, увидев на столе шелковую подушку, на которой лежали бирюзовые серьги, ожерелье, браслеты и диадема, сделанные в виде незабудок, прибор, который ей очень хотелось иметь, но Курий не купил, ссылаясь на плохие средства.

– Я поняла его уловку! – вскричала Фульвия, всплеснув руками, – он схитрил; он захотел неожиданно поразить меня этим новым знаком своей любви… кто принес это, няня? он сам?

– Приказчик от Эврилоха, дитя мое: он сказал, что госпожа пусть сама догадается, кто купил это для нее, а ему запрещено сказывать.

– Милый!.. очаровательный!.. предупредительный!..

– Ты это примеришь, Фульвия?

– О, да, непременно. Няня, я это все надену и буду его ждать в этих украшениях; подай мое большое зеркало!

Старуха принесла серебряное зеркало величиною не меньше солдатского щита и поставила на стол.

Фульвия сняла весь свой жемчуг и начала, прыгая, как ребенок, от радости, украшать себя незабудками из бирюзы, посыпав волосы новым слоем желтой пудры, чтоб они казались еще более белокурыми.

– Чудо, восторг! – восклицала она.

– А этого ты не видишь? – спросила Амикла.

– Это что такое?.. ах!.. вуаль из золотой кисеи!.. няня!.. это настоящая пергамская работа!.. приколи мне ее скорее!.. Дивная вещь! ах, как я счастлива!.. а это что?.. букет!.. белые гиацинты!.. мои любимые!.. откуда он их достал зимой?!.. ах, какая любовь!..

Ни украшения ни цветы не навели Фульвию на вопрос, сколько они стоят; бабочка летала над бездной нищеты, видя только скрывающую ее роскошь своего настоящего, не заглядывая в будущее…

– Няня, – сказала она, – как странно пахнут эти гиацинты!.. их запах похож на ту микстуру, что врач давал мне от бессонницы. Понюхай!

– Да, – сказала старуха, усердно приложив к носу огромный букет, – но я ничего не смыслю в цветах, дитя мое.

– Няня, согрей кальдарий, но не с вином, а влей одного молока; я выпью теплого молока с медом.

Старуха пошла вон из комнаты, но, пошатнувшись, как пьяная, ухватилась за портьеру двери и оборвала ее.

– Ах! – застонала она, – старость!..

– Ты устала? тебе хочется спать, няня? не надо кальдария!.. ступай, ложись!

– Тс, дитя!.. огромный зеленый скорпион сидит на стене… я его… убью… палкой…

– Где он?

– У тебя волосы… зеленые… платье зеленое… ах!.. я отравл…

Не договорив фразы, старуха упала на пол.

– Отравлена! – вскричала Фульвия, схватив старуху в свои объятья, – чем? кем? букетом? и я отравлена!.. няня!.. няня!.. рабы!.. эй!.. Церинт!.. Дав!.. сюда!..

– Они далеко! – сказал звучный мужской голос сзади Фульвии.

Она обернулась и увидела Катилину.

Заря показалась, когда Курий, весело напевая, вернулся на свою квартиру.

Дверь была отворена; все было тихо в комнатах. В спальне Фульвии на полу лежала Амикла, спавшая крепким сном, усыпленная запахом букета, смоченного эссенцией.

Фульвии не было.

Курий стал толкать старуху, но она только зевала, стонала, и бредила, действие яда еще не прошло.

Ошеломленный юноша дико озирался, ничего не понимая, и напрасно звал своих рабов.

– Похищена! – простонал он, упав на широкий диван и схватив себя за волосы, – кем? для чего? или изменила? бежала?.. неверная!

Он убежал на улицу, намереваясь отправиться к Мелхоле, отец которой занимался похищением и тайной продажей людей, и дать ей хоть последние деньги, чтоб выручить Фульвию, если еврейка найдет ее.

Могучая рука остановила за плечо бегущего; он увидел Аминандра.

– Гладиатор! – вскричал он, озадаченный, – чего тебе надо?

– Денег, – хладнокровно ответил спартанец, – ты, господин плебей, теперь все в мире отдашь за одну тайну, а эту тайну знает только Аминандр, потому что Совиный Глаз видел ночью то, чего не видел ты, господин плебей, ха, ха, ха!

– Ты знаешь!.. говори!.. где Фульвия?!

– Мм… знаю… только… не скажу.

– Бери тысячу… две… три…

– Денег-то ты мне дашь не три, а десять тысяч, да что деньги!.. у Аминандра их теперь много!.. Аминандр служит трем господам и все ему платят: у римского ланисты Аминандр – гладиатор; у сторукого Бриарея – воин; а у Венеры – старший брат.

– Не болтай попусту!.. время дорого!.. какой Бриарей? какая Венера? где моя Фульвия? говори!

– Далеко.

– Говори!.. говори!..

– Если и до вечера не скажу, будет одно и то же, потому что торопливостью ничего не возьмешь, господин плебей.

– Мучитель! пойдем! получи плату и спаси Фульвию, если можешь!

Они молча дошли до квартиры Курия.

Старая Амикла уже очнулась от своей летаргии и, выпустив троих рабов, запертых в кухне, рыдала, догадавшись, в чем дело.

– Увезли! увезли! – стонала она, – мое дитя! мое сокровище!

Выслушав рассказ старухи, Курий отсчитал, не торгуясь, деньги гладиатору и спросил:

– Где же Фульвия?

– Далеко, – прежним хладнокровным тоном ответил Аминандр, – не достать тебе ее, господин плебей, но я теперь твой верный мститель, если угодно.

– Только?.. негодяй!.. ты обманул меня!

– Аминандр еще никого не обманывал, кроме своего ланисты, – мучителя, заставляющего лить кровь своих друзей на арене. Аминандр умел заколоть при всей публике трех своих друзей так, что они потом опять оказались живыми. Вот так меткие удары, господин плебей! а есть другие меткие удары, после которых сам Ахиллес не встанет.

– Болтун!.. разбойник!.. вон!.. отдай назад мои деньги, обманщик!

– Так-то и рыба всегда на удочку попадается, потому что не рассмотрит приманки. Эх, ветер у тебя в голове, господин плебей!.. где твоя Фульвия, я не знаю, а знаю только, кто и как ее увез. Увез ее сонную Мертвая Голова на мышиную лодку корсаров…

– Катилина?!

– Мертвое лицо, мертвое и сердце!.. быть твоей Фульвии в гареме деспота африканского.

– Ах!.. Мелхола ее спасет, если она теперь в Риме… я ей заплачу… Мелхола…

– Не одна возится с корсарами. Рим велик, много в нем притонов, господин плебей.

Курий издал стон отчаяния.

– Фламиний отозван, – продолжал гладиатор.

– Ты и это знаешь? это был подлог… кто это сделал?:

– Кому было нужно, тот и сделал.

– Зачем?

– Чтобы попировать на свадьбе.

– Что-о?

– Пойдем, господин плебей, пировать; я на радостях, а ты – горе топить. Свату первое место, а другу – второе после родителя.

– На чью свадьбу?

– Фламиния и Люциллы.

– Аминандр!

– В сваты попал, ха, ха, ха!.. попал в сваты, попаду и в мстители. Поедем!

– Мне теперь все равно!.. свет меркнет!.. горе!.. горе!..

И легкомысленный простак, поддавшись влиянию гладиатора, как ночью Цетегу, не рассуждая, уехал с ним в Неаполь.

Спасать ли Фульвию от рабства? мстить ли за нее похитителю? утопить ли свое отчаяние в кутеже? – о выборе Курий не думал. Вся жизнь для него шла как-то изо дня в день, подчиняясь сто раз в сутки чужой воле то одного, то другого человека. Он даже не рассудил и о том, не даром ли бросил десять тысяч человеку, сообщившему весть, которую он узнал бы и без него.

Глава XLIX
Замечательное qui pro quo. – Гладиатор-сват

В лучшей гостинице Неаполя, на рассвете после дождливой, темной ночи, накануне календ февраля, сидел, греясь у очага общей залы, пожилой человек воинственного вида. Он читал афишу[36]36
  Qui pro quo – слово, означающее недоумение, путаницу.


[Закрыть] о предстоящем блестящем представлении в цирке в день праздника Марса; это была писаная афиша, одна из тех, что тогда рассылались антрепренерами труппы по гостиницам и вывешивались на площадях.

Но мысли старика были далеко от того; что видели его глаза.

Его чело, украшенное густыми, белокурыми волосами, коротко стриженными, завитыми и слегка подкрашенными среди проседи в цвет, свойственный им прежде, – его чело было нахмурено. Жгучие черные глаза искрились из-под сдвинутых бровей. Он кутался, накинув не только на плечи, но и на голову свой военный плащ, не столько от холода, как от нервной дрожи после бессонной ночи и внутреннего волнения.

– Который час? – спросил он служителя, стоявшего в почтительной позе около него.

– Одиннадцатый по закате, почтенный претор, – ответил слуга.

– Скоро взойдет солнце, а ее еще нет, – прошептал старик сам с собой и принялся за афишу.

Несколько минут прошло.

– Слуга, никто вчера не приезжал сюда? – спросил претор.

– Я доложил тебе обо всех приезжих, почтенный претор.

– Ее нет; ее все нет. Что за таинственность?!

Отдав афишу, старик походил по обширной зале, нервно потирая руки; потом снова сел к огню и, потребовав кубок вина, стал его медленно пить.

В гостиницу торопливо вбежал молодой человек, закрыв голову капюшоном настолько, что можно было видеть только его нос и усы.

– Кто это? – спросил он слугу, указывая на старика.

– Не могу сказать твоей милости, – был ответ.

– Тайна?

– Мм… один приезжий.

– Он кого-нибудь ждет?

– Ждет.

– Он меня ждет.

И, не сказав больше ни слова, приехавший подсел к очагу, находившемуся среди комнаты, против старика.

Они переглянулись, но не узнали друг друга.

– Я зван, – сказал юноша кратко и таинственно.

– И я зван, – ответил старик таким же тоном.

– Письмом издалека?

– Да.

– Твердой рукой с неукротимой волей?

– С неукротимой волей… ты слуга этой руки?

– Самый верный.

– Что она велела тебе передать? она не будет здесь?

– Рука? – нет[36]36
  Qui pro quo – слово, означающее недоумение, путаницу.


[Закрыть]. Рука его велела мне… [37]37
  Рука – manus по-латыни, как по-русски, женского рода.


[Закрыть]

– Его рука?

– Да.

– Какого его?..

– Того, кому мы оба служим. Я получил дощечки… советую тебе быть в календы февраля в Неаполе и ждать особу, присланную мной… так он писал.

– Опять он!.. юноша, я жду девушку.

– А я жду, сам не знаю кого. Извини, почтенный сенатор; я ошибся.

– Ты ждешь, сам не зная, кого?!.. что за история!

– Не понятное тебе может быть понятно мне.

– Так. Но это странная загадка.

– Мне не до загадок, почтеннейший.

– Ты тоже сенатор по одежде. Ты римлянин?

– Да. На тебе я вижу преторский плащ, но преторы Неаполя, Помпеи и Нолы мне знакомы, а твое лицо я забыл, на кого похоже.

– Люций Семпроний, претор дальней Испании, к твоим услугам.

– Семпроний!

– Что ты так вскрикнул?.. зачем ты так дико глядишь на меня? я три года не был в Риме, срок моей службы еще не кончен, но непредвиденные обстоятельства заставили меня вернуться раньше на полгода до срока.

– Семпроний!.. Семпроний!..

– Ты меня, конечно, знаешь, кто бы ты ни был, юный сенатор, но почему мое имя так взволновало тебя?

– Спаси твою дочь!

– Ты знаешь ее тайну?

– Я не знаю всех ее тайн, потому что ее душа сокровенна, как глубь морская, но… любовь ее губит… любовь к человеку, не стоящему ее… к негодяю, убийце…

– Это Фламиний.

– Да. Он перед тобой.

Юноша отбросил свой капюшон. Семпроний с недоумением взглянул на него.

– Я с ней опять повстречался в деревне, совершенно случайно, – продолжал Фламиний, – она ласкала меня, умоляя спасти от скуки в деревенской глуши; она меня увлекла… я забыл мой долг и стал ее женихом… кто же может устоять против чар взора Люциллы?!.. но я одумался… я не посмел губить существо, некогда спасенное мною; я ее покинул, пока еще было можно покинуть ее не погубивши; письмо за письмом присылала она: я не отвечал.

Спаси ее, отец, пока не поздно, спаси ее от меня, от моих друзей, они… я не могу тебе всего сказать, но…

– Ты меня просишь, как будто тебе она дороже, нежели ее отцу.

– Люцилла мне дороже всего на свете, но… она…

– Она заманила тебя сюда, чтоб быть твоей женой!

Этот голос, раздавшийся с другого конца залы, от входных дверей, заставил Фламиния оборвать речь на полуслове. Люцилла стояла, одетая в простое белое платье, то самое, в котором месяц тому назад бежала с гладиатором из Риноцеры.

– Жди там лицо, присланное мной, – насмешливо повторила она фразу из подложного письма Катилины, – лицо явилось; это – я.

Она подбежала к Семпронию и бросилась в его объятия, воскликнув:

– Батюшка!.. дорогой, милый мой!.. я осталась такой же неукротимой; это – Квинкций Фламиний, мой жених.

– Люцилла! дорогое мое дитя! – восклицал претор, целуя дочь.

– Квинкций спас меня от Цезаря в храме Изиды, он меня спас вторично, – от брака против моей воли со стариком, за которого меня просватал Кай Сервилий. Я писала в Рим к Цецилии, жене Марка Аврелия; советовалась с ней; она одобрила мой выбор. Батюшка, нечего медлить!.. на что нам гости? на что нам пиры? на что нам огласка? напируемся после. Идем скорее к понтификам Неаполя и нынче же совершим брачный обряд.

– Дочь, одумайся!

– Люцилла, – сказал Фламиний, – я не могу.

– Это воля того, кто сильнее тебя, – ответила Люцилла.

– Он…

– Он, он… я тебе скажу, мой милый, нечто неожиданное, но только после; теперь некогда. Я сделала все для нашего счастья, устранила всякую опасность.

– Чем приобрела ты…

– Ничем дурным; успокойся; я все тебе открою, пойдем, Квинкций!.. пойдем, отец!

Отец и жених, оба были до того ошеломлены потоком речей неукротимой, что ничего не придумали для возражения.

Брак совершился в гостинице, по религиозному обряду нерасторгаемой конфаранции.

Жрецы и свидетели уселись с новобрачными за пиршественный стол, как вдруг по коридору раздались тяжеловесные шаги сапог на толстой подошве с гвоздями и в залу вступила могучая фигура Аминандра; за ним робко и потерянно плелся Курий, переступая, как женщина, мелкими шажками в своих мягких, шитых золотом полусапожках, которые он в горести позабыл снять с самого времени злополучного пира.

– Гладиатор! – с удивлением воскликнул Семпроний.

– Пришел выпить заздравную чашу, почтенный претор, чашу из рук новобрачной.

– Как ты смеешь, презренный…

– Я очень рада тебе, знаменитый боец, – сказала Люцилла, подав вино прежде, чем ее успели остановить, – я не презираю тебя, а уважаю.

– Дочь! – строго сказал Семпроний.

– А я тебя уважаю, матрона, – сказал Аминандр и быстро ушел, осушив заздравную чашу, – прежде родителя сват-то выпил, господин плебей горемычный! – шепнул он Курию насмешливо.

Всеобщее внимание перенеслось теперь на юношу, стоявшею у стены. Курий не знал, что ему делать; уйти ли за покинувшим его спартанцем, или незванно-непрошенно усесться пировать?

«Разбойник! – думал он об ушедшем бойце, – из ловушки в ловушку и из беды в беду завлекал он меня все эти дни!.. выпросил десять тысяч; ничего не сказал; ничем не помог; наговорил тьму всяких дерзостей; заставил плыть сюда из Рима во время бури на плохом рыбачьем челноке, потешаясь моим страхом и морской болезнью, наконец, провалиться ему, завел меня сюда на пир, одетого в платье, превратившееся в грязные лохмотья. Он, может быть, как и Цетег, был подослан, чтоб увезти меня из Рима подальше… Фульвия… она уж, может быть, дома… а я здесь… домой, домой!»

Он стремительно побежал к выходу, как и всегда, не отдавая себе отчета в своих поступках.

– Курий! – окликнул Фламиний, догнав его.

– Ты меня не звал на твою свадьбу, – обидчиво ответил юноша.

– Милый друг, разве я знал, что диктатору придет такая фантазия?.. разве я знал, что он из-за пустой размолвки с Клеовулом вздумает так внезапно досадить Ланассе, сделав меня счастливейшим из счастливцев мира?! ради этого я готов простить ему все его злодейства!.. Катилина – мой благодетель!..

– Фламиний, опомнись! – мрачно проговорил Курий.

– Он согласился, чтобы Люцилла стала моей женой; он, чтоб Ланасса не проведала, прислал мне такое таинственное письмо…

– Письмо подложное!

– Как?

– Это письмо писано не Катилиной.

– Ложь!

– Разберешь ты все это после, мой несчастный друг!.. достанется тебе за твое счастье по подложному разрешению!.. гладиатор разрешил тебе жениться, а не Катилина.

– Ах!

– Теперь поздно.

– Что же мне делать?

– Ты лучше скажи, что мне-то делать, – моя Фульвия похищена или изменила мне.

– Гроза над нашими головами, Курий; бездна под ногами, гибель кругом!.. будь, что будет!.. я теперь муж Люциллы; я буду счастлив хоть один день!

– Я не понимаю, Фламиний, роли гладиатора в нашей судьбе; он обещал мне спасти Фульвию, уверив, что знает, куда ее увезли, но ничего не сказал; он назвал себя твоим сватом; ничего не понимаю!..

– И я также не понимаю.

– Я подозреваю, что ему велено нарочно написать подложное письмо и уверить твою бедную жену во всяких нелепостях, чтобы потом Катилине можно было от всего отречься, сказать, – я-де ничего не знаю, потому что письмо подложное, меня велено заманить сюда подальше от моего дома.

– Может и это быть.

Два простака говорили, сбитые с толка проделками Меткой Руки, и договорились бы неведомо до каких абсурдов, если б раб не напомнил новобрачному, что пир остановился без его присутствия.

Фламиний сел опять подле жены, но его счастье было омрачено; он насильно ел, насильно улыбался. Гости недоумевали, что такое сделалось с сиявшим от восторга юношей, точно его прибили. Никто не знал Курия; его сочли за управляющего, не вовремя принесшего господину дурное известие.

Курий не стал пировать; он опрометью убежал из гостиницы, нанял четверню лошадей и уехал в Рим отыскивать Фульвию или мстить за нее.

Люцилла молчала, как мертвая, на все вопросы; ни отец, ни муж не могли ничем вынудить у нее объяснения.

– Замечательная путаница, любезный зять! – воскликнул Семпроний, когда Фламиний откровенно все ему рассказал, утаив только самые тайные пункты своей клятвы союзу расточителей.

– Замечательная путаница, мой почтеннейший тесть! – ответил молодой человек.

Люцилла лукаво улыбалась, слушая, как они оба толкуют, ничего не понимая.