Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 52 страниц)

– Это очень приятно слышать, – ответил Фабий, – в какой же брак вы намерены вступить?

– Я признаю одну только форму брака… – сказал жених.

– Нерасторжимый! – договорила невеста и лицо ее мгновенно омрачилось, – но дядя, может быть, не…

– Не согласится назвать своим зятем богатейшего и добрейшего из римских всадников? – спросила Клелия, – он рад был сватовству небогатого Октавия, человека почти без предков, чтоб только с рук-то тебя сбыть, моя милая кузина! может ли он не принять участия в нашей общей радости?!

– Мой брак с милой Клелией также нерасторжимый, – заметил Фабий, глядя с любовью на свою жену, – желаю и вам, такого же счастья, какого достигли мы! я уверен, что мы в этом не раскаемся; не раскаетесь и вы.

– Надо все кончить, как можно скорее, – сказала Клелия, – не то кузина, пожалуй, снова заблудится в столичном лабиринте. Отправляйтесь скорее отсюда в провинцию.

– Кай Сервилий хотел плыть завтра на корабле Аристоника за море, – вмешалась Росция.

– Ах! – воскликнула Аврелия, – это значит, что свадьбе нашей не бывать! он не вернется!.. не вернется!

Ей теперь казалось, что если ее Сервилий даже в другую комнату уйдет от нее, то уже не вернется.

– Да, – сказал Нобильор, – я решился плыть с Аристоником в Александрию и уплыву, но не завтра и не купцом, а простым путешественником после свадьбы, вместе с женой, если Аврелия не побоится бурь и решится…

– Делить с тобой все опасности? – спросила счастливая девушка, – с тобой я ничего никогда не испугаюсь, только не покидай меня.

– Мы никогда больше не расстанемся. Тебе надо видеть свет, Аврелия. Бояться нам нечего: теперь лето, бурь не бывает, а корсары не решатся напасть на наш флот, потому что мы берем несколько сот человек прислуги. Мы перезимуем в Египте, а потом возвратимся в нашу Риноцеру, где к тому времени будет все готово для тебя. Богиня моей любви должна быть окружена только розами счастья.

– Богиня твоей любви! – сказала Аврелия с испугом, – ведь ты клялся… клялся великим Гелиосом!..

– Ах, я проговорился!

– Не беда, – сказала Клелия, – теперь ночью Гелиос спит давно крепким сном; вот мы, так наверно не уснем всю эту счастливую ночь.

– Все-таки клятва… – сказала Аврелия, – клятва нарушена!..

– Не нарушена, – возразил жених, – я это сказал не тебе, а всем присутствующим.

– О, наивные люди! – заметила Клелия, – теперь вы, благодаря какой-то дикой клятве, данной в минуту недоразумения или с досады, будете о любви говорить через переводчика.

– И все-таки останемся и при наших клятвах, которые не нарушим, и при наших воззрениях, к которым привыкли, – ответил Нобильор.

– И при нашем образе жизни, – договорила Аврелия, – Сервилий, – обратилась она к жениху, – если наше счастье состоится, то я буду тебя просить только об одном…

– О чем же, моя несравненная?

– Не окружай меня никогда никакой роскошью; позволь мне жить, как я жила у батюшки в деревне; позволь мне носить простые платья, самой прясть, шить, поливать цветы и стряпать или хоть присматривать лично за всем этим.

– Ты желаешь именно того, чего я хотел бы от тебя, но боялся…

– Боялся, что я полюбила столичную обстановку жизни? о, как ты ошибся! роскошь мне будет только напоминать столицу, где я так много страдала.

– Улитка только и спокойна в своей раковине, иначе ее непременно проглотит акула, – заметила Клелия, – замкнитесь же плотнее в ваши раковины, мои милые улитки, и заберитесь в самый густой тростник, чтоб никакая акула вас не нашла там.

– Мы возьмем с собой и Катуальду, – сказал Нобильор, – если она захочет ехать с нами.

– Нет, господин, – возразила галлиянка, – Барилл пусть отправляется, но меня оставьте здесь. Я не такая, как ты: – я сто клятв давала не плутовать больше, и ни одной не сдержала. Я непременно наплутую так или иначе у вас, потому что плутни – моя сфера, как для рыбы вода. Мои плутни, ты знаешь, не для всех кончаются счастливо. Я виновата в ужасном браке Люциллы с Фламинием, хоть у меня и было целью ваше общее спокойствие, чтоб удалить «неукротимую» из наших мест. Я не предполагала, что старый господин умрет от этого. Да я и не нужна вам: вы счастливы. Я нужна несчастным и обязана исправить мою роковую ошибку, если могу это сделать.

– Ты будешь служить Люцилле? – ревниво спросила Аврелия, косясь на подругу.

– Я не любила ее, госпожа, и не буду любить, но… плутни – моя сфера, я уже это сказала, а Рим – столица плутней и Люцилла – царица хитрости; поэтому я могу жить весело только здесь.

Глава LXIII
Люцилла в тюрьме

Веселое общество друзей в доме Фабия продолжало свой разговор, забавляясь и наивностью Аврелии, и Бариллом, уморительно сидевшим на полу в углу, где он едва дотрагивался до блюд, и откровенностью Катуальды, не намереваясь выйти из-за стола до самого утра, чтоб идти всем вместе к Марку Аврелию просить его согласия на брак племянницы.

В это самое время Люцилла лежала на гнилой соломе в тюрьме, арестованная за убийство. Ее процесс нельзя было вести тайно, как процесс ее мужа и Лентула, потому что там и преступление было совершено только лишь при нескольких знакомых Семпрония, и народу, в сущности, было мало интереса в том, что два патриция обидели двух патрицианок и Великого Понтифекса, защитника религиозных обрядов.

Тут же все случилось иначе: известная всему городу своим богатством и дурным поведением, дочь ростовщика, Ланасса, убита в присутствии около пятисот человек гостей и зрителей из низшего слоя римлян женщиною сенаторского звания. Замять это дело или вести его тайно не было возможности. Гости Клеовула, забыв утешать огорченного отца, почти подрались у его дома и протолковали, не расходясь, всю ночь. Одни из них утверждали, что Ланассу не только стоило убить, но даже разорвать на части, как разрывал ее безжалостный отец горем сердца и души вдов, сирот и отцов семейств, требуя уплаты без снисхождения от несчастных должников.

Другие, пользовавшиеся более широким кредитом у грека, возражали, что Клеовул очень честный и снисходительный банкир, а его дочь была щедрою девушкой, не более порочною, чем многие из знатных дам.

– Какая из богатых женщин непорочна в наши времена?! – восклицали они.

Некоторые, примиряя тех и других, заявляли, что каковы бы ни были Клеовул и все его дочери, нельзя безнаказанно давать патрициям убивать простой народ; что в лице Клеовула оскорблены все иностранцы, принявшие подданство Рима, все купцы, весь простой народ, не имеющий права нашивать на платье пурпурные полосы.

– Надо добиться, чтобы палач нашил пурпурную полосу на шею гордой патрицианке! – кричали эти люди.

Дверь тюрьмы с громким скрипом отворилась и в камеру преступницы вошел Люций Семпроний.

– «Неукротимая!!» – вскричал он в ужасе, – что ты сделала?!

– Спасла моего мужа от сетей ужасной женщины, как он меня спас от похищения, – ответила Люцилла хладнокровно.

– Да тебя-то теперь мудрено спасти от ярости черни. Народ до сих пор толпится у дома Клеовула, крича, что ты достойна казни.

– Да, батюшка; я должна умереть.

– Я этого не могу допустить! мою дочь, честную, замужнюю женщину, казнят за Ланассу, известную своими пороками всему городу? никогда!

– Если три господина ночного дела[42]42
  Triumviri noctumi – палачи и вместе пожарные и начальники ночной стражи.


[Закрыть] не окажут мне этой любезности, я могу обойтись и без их услуг. Ха, ха, ха!.. у меня есть помощник… не голубь… нет… уж он не воркует больше со мною. Орел унесет меня отсюда на высокую скалу; там будет казнь твоей дочери.

– О, боги! – тяжело вздохнув, произнес Семпроний, – до чего ты дошла, Люцилла!.. я отдал мою дочь под надзор хорошему человеку и спокойно служил в Испании; вдруг три письма летят ко мне: моя дочь в опасности. Я плыву на всех парусах в отечество; что меня ждет? – моя дочь вскружила голову несчастному старику, убила его своею изменою, бежала с мотом, с негодяем. Я назвал негодяя зятем, помирился с ним ради моей «неукротимой», но предчувствия мои оправдались: ничего хорошего не вышло. Боги развязали эти тяжкие узы: негодяй совершил преступление, в силу которого жрецы расторгли нерасторжимый брак…

– Жрецы расторгли! – повторила Люцилла мрачно, – спросил ли ты меня, спросили ли меня твои понтифики о согласии на это? спросили ли вы меня о том, расторгло ли этот брак мое сердце? считаю ли я себя свободной, разведенной женщиной или нет? отец… ты любил меня… зачем же ты теперь сделался таким неумолимым?.. ах!.. я знаю… я знаю врага, который ходит к тебе по ночам и шепчет тебе… это огненный змей, страшный…

– Люцилла, ты опять говоришь странные речи, которых I последнее время я от тебя не слыхал, – о птицах; теперь еще о змее. Бедная, милая дочь!.. ты не умрешь, или я – не патриций! пойдем домой; я взял тебя на поруки; здесь не место для ночлега моей дочери.

– Я не пойду…

– Это что за новая причуда?

– Мне не велит… вестник надежды.

– Люцилла!

– Ласточка взвилась над моею головою, полетела высоко, высоко, к орлу могучему… сказала все… орел дал ей свои крылья, чтоб отдать мне.

Она сидела на соломе, тихо раскачиваясь, обняв крепко свои колени руками.

– Я велю перевести тебя после опять в тюрьму, но снабдив камеру всеми удобствами.

– Я все это выброшу или переломаю! – вскричала Люцилла гневно, – если вы меня переведете в другую камеру, я себе расшибу голову об стену. Когда меня привели, я сама просила тюремщика засадить меня именно в эту нору, удобную больше для жабы или крысы, чем для человека. Это самая худшая комната. Здесь томился мой несчастный муж, здесь буду томиться и я.

– Милая!.. у тебя скоро будет дитя. Неужели мой внук увидит свет в этом мрачном подземелье?

– Мое дитя не будет похоже на своих несчастных родителей, увидевших впервые свет в раззолоченных палатах. Я дам ему мои крылья… оно улетит далеко… далеко… в хижину… в пещеру… я его спрячу от Катилины… спрячу и от тебя, жестокосердый отец!.. я зарою мое дитя в землю от вас. Катилина и Лентул не развратят его, а ты ему не скажешь, что его отец и мать – преступники.

– Ты, несчастная, захвораешь тут от сырости.

– Я захворала в твоем дворце от того, что ты не хотел исполнить моей просьбы.

– Успокойся!.. если б я знал, что с тобой будет, я не тронул бы твоего мужа, не отдал бы его под суд…

– Клянись, отец, не преследовать Фламиния, если не хочешь, чтоб я умерла сейчас.

– Не буду я его преследовать.

– Поклянись! я тебе не верю. Клянись мне подземными богами и громом Юпитера!

– Клянусь, если тебе хочется. Да накажут его боги вместо меня.

– Помни твою клятву!..

Она опять стала тихо раскачиваться и шептать бессвязные фразы:

– Боги, в которых я не верю, не тронут его… Бог, которому я молюсь, спасет его… спасет мое дитя… суд правый найду я на небе… унесусь… улечу… буревестником буду… я пошлю ласточку сказать моему милому: я буду спать на той самой соломе, на которой спал ты, милый мой муж… я буду пить болотную воду… буду есть заплесневелый хлеб… я скажу его мучителям: вы его мучили; терзайте и меня!

Семпроний сел рядом с дочерью и обнял ее. Люцилла перестала раскачиваться, улыбнулась и сказала спокойно:

– Батюшка, если ты пришлешь мне хорошее кушанье, я его не стану есть и умру с голода. Если ты хочешь сделать мне удовольствие, то пришли навестить меня…

– Все патриции Рима с утра до ночи будут развлекать…

– Отец! – вскричала Люцилла, встала с постели и затопала своими хорошенькими ножками о грязный пол, – не хочу! не хочу! я их выгоню отсюда! пришли ко мне только трех особ, любимых мною: Росцию, Катуальду, живущих у Аристоника, и еврейку Мелхолу – дочь ростовщика.

– На что они тебе? разве это твое общество?

– Росция и Катуальда будут меня забавлять. Скажи Росции, чтоб она притащила сюда как можно больше всякого театрального хлама: париков, масок, красок, оружия и т. п. скажи, чтоб между этим был непременно тот самый костюм, в котором я видела в последний раз в театре Электрона-сицилийца.

– Это что еще за птица?

– Молодой хорист; он мне очень понравился. В последнее время я до того им интересовалась, что день и ночь мечтала о нем одном, забыв все на свете. Я его посылала в ночь после произнесения приговора над моим мужем сюда уговаривать его бежать. Электрон ни в чем не успел, но стал с этого времени очень дорог мне.

– То хочешь ты валяться на гнилой соломе, потому что твой муж спал на ней, то мечтаешь о каком-то дрянном хористе… кто поймет тебя, Люцилла?

– Есть люди на свете, которые поймут меня, батюшка; например Катуальда.

– А это что за птица?

– Это птица, носившая мою переписку с Фламинием.

– А теперь будет летать к хористу?

– К сожалению, он сам улетел отсюда далеко; я его выкупила у старого Росция и освободила; его нет в Риме, успокойся.

– Зачем тебе его костюм?

– Вспоминать и мечтать о нем.

– В тюрьме твоего мужа?

– Да. Я буду мечтать о них попеременно и забавляться перед казнью. Это меня развлечет.

– А еврейка-то зачем тебе понадобилась?

– Еврейка? – повторила Люцилла несколько тише, – батюшка, Мелхола будет говорить мне о своем Боге… о Боге вечном, едином, всемогущем!..

Сказав это, Люцилла обняла отца и с нежностью посмотрела пристально в глаза, – она мне будет передавать сказания своей веры… сказания чистые… не похожие на наши мифы… это укрепит мой дух.

– Дочь моя! ты хочешь поклоняться Богу евреев? неужели тебе не нравится ни один из культов Рима, кроме этого культа ростовщиков?

– Батюшка, веру евреев я никогда не приму; это вера эгоистов, полагающих только себя избранниками из всех народов земли; они говорят, что сокрушат самый Рим… это противно моей душе. Но Бог, если он есть во вселенной, должен быть именно таким, как они его понимают. Я создала себе свой особенный культ…

– С Богом евреев при главенстве римлян.

– Нет. Я еще сама не могу объяснить, что такое возникло в моей душе, какая мысль меня тревожит давно, давно… мой Бог такой, как у евреев, но вместе и не такой…

– Какой же он?

– Я еще сама не знаю… только он добрее… Он услышит и мои мольбы, хотя я и не еврейка… Он меня укрепит перед казнью… – Он один совершит чудеса надо мною.

– Хорошо бы, если б хоть этот бог покорил тебя моей власти, если весь Олимп над тобою бессилен. Только плоха твоя вера, дочь моя, если она побудила тебя на преступление.

– Слушай отец: евреи говорят, что у их Бога есть противник – дух тьмы, который с ним борется, стараясь испортить все доброе… они борются, как борются во мне добрые наклонности с неукротимостью тигрицы. Я припасла кинжал для моей защиты от пьяных; я хотела только проклясть Ланассу, но в минуту безумия убила ее… она Фламиния не любила, любила только его происхождение из знатной семьи, а он взял ее за деньги, за ничтожную сумму по приказу Катилины; эта мысль была причиною моего преступления, была моим духом тьмы… но я отгоню этого духа… Бог восторжествует.

– Я вижу теперь в тебе странную перемену, хоть и не могу понять, к лучшему ли она… но что всего загадочнее теперь в тебе для меня, – это несовместимость мрачной, торжественной философии Востока с твоим желанием кривляться тут в масках с актрисой и какой-то отпущенницей.

– Тебе рано понять меня, батюшка; после моей смерти ты все поймешь. Днем я буду развлекаться веселой беседой, а вечером укреплять мой дух молитвой для трудного подвига.

– Для какого подвига? ведь ты решилась умереть, дитя мое.

– Ах!.. надо мне умереть… но у меня есть брат… старший брат… у него есть другой брат… я не сирота, жестокосердый отец!

– Ох, дитя, дитя! – вскричал Семпроний, отирая слезы, покатившиеся по его щекам, – одно горе за другим наносишь ты мне в мои старые годы… тяжко мне будет лишиться тебя!

– Милый батюшка, обещай мне спокойно вынести мою смерть! обещай не умирать от горя!..

– Делай что хочешь; ты властна над твоей жизнью и смертью.

– Евреи говорят, что только Бог властен над этим.

– Пусть будет так, если тебе полюбилась еврейская вера… но я не пойму твоих странных противоречий.

Люцилла склонилась головой на плечо отца, сидевшего рядом с ней, и грустно сказала:

– Стоит мне захотеть, упорхну я, как птичка.

– Когда же ты этого захочешь-то, глупенькая?

– Когда орел взовьется надо мной. Ты знаешь миф о Левкотее – жестокий отец зарыл ее живую в землю за то, что она любила Гелиоса, а светлый Гелиос проник своими лучами в безотрадную могилу казненной и превратил Левкотею в цветок левкой. Но левкой сидит на одном месте, а я хочу свободы. Упорхну я на синее море с высокой скалы и превращусь в буревестника, как Альциона; буду я летать над кораблями моих врагов и накликать на них бури; буду звать моего Кейкса, мой Кейкс услышит мои призывные крики и прилетит ко мне; мы вместе взовьемся высоко, высоко над волнами житейского моря и тогда… горе Лентулу и Катилине!

Семпроний оставил дочь в тюрьме, вполне уверенный, что она помешалась.

Клелия и Марция вскоре посетили Люциллу; они сообщили ей весть, что Аврелия вышла за Сервилия и отправилась с ним в Египет; сообщили и слух, что Фламиний опять сильно задолжал и находится в безвыходном положении; после трагической смерти Ланассы все ростовщики, пролетарии и иностранцы отвернулись от него, боясь попасть в беду, как Клеовул. Никто не решился ссудить ему денег ни за какие проценты.

Он занял у своих искусителей, не заплатил в срок и сделался из друга слугою.

– Дом его продан за бесценок; продана и западная Риноцера, – сказала Марция, – все конфисковано сенатом и продано. Дом купил Лентул, а Риноцеру – Нобильор. Деньги розданы по храмам для умилостивления разгневанных богов.

– И жрецов также! – договорила Люцилла с усмешкой, – скажи, Марция: сколько раз погасал огонь Весты в ночи твоего дежурства?

– Я еще жива, – гордо возразила весталка, – жрица, недосмотревшая за огнем, повинна смерти.

– Полно, милая; разве я не знаю ваших порядков? потрешь принесенный тайком серный сицилийский фитиль об пол и Зажжешь дрова снова, как ни в чем не бывало.

– Наши торжественные обеты…

– Обеты? – прервала Люцилла, – кому вы их даете, Марция?

– Кому? – великой богине Весте мы даем наши обеты усердия и…

– И целомудрия? зачем же молодежь-то вы к себе пускаете? зачем ты носишь такие дорогие белые платья с золотыми блестками и жемчужными поясами? зачем взбиваешь твои волосы наподобие целой горы из локонов? разве это нужно твоей Весте? что за беда, если ты и нарушишь обеты? никто из смертных об этом не узнает, а боги все в ссоре между собой. Это очень удобно! ха! ха! ха!.. От гнева Весты всегда найдешь защитницу в Венере… Венера очень хитра!.. ха! ха! ха!.. от Юпитера защитит Юнона, от Марса – Вулкан. Это очень удобно!.. вот, если б был один Бог на небе, то от его гнева никто бы не защитил.

– Слава богам за то, что их много, – уклончиво ответила Марция.

– И за то, прибавь, что они не живут между собою мирно. Что было бы, Марция, если б наши партизаны вдруг все помирились между собою? куда делись бы все воры и мошенники? боги враждуют на Олимпе, наши сенаторы – в Риме. Не понравится человек Кнею Помпею, найдет друга в Кае Цезаре, не полюбится обоим – пристанет к клиентам Цицерона; а если никому не полюбится, никуда не ходится, – примет его Катилина. Что было бы, если б вдруг все боги заменились одним Богом, который все видел бы и слышал бы, что здесь делается, а вся власть над Римом перешла бы в руки одного человека, – консула, диктатора, царя, – назови его как угодно, – человека мудрого, справедливого, неусыпно деятельного?

– Что нам с тобой за дело, Люцилла, до того, чего еще нет?! – сказала Клелия.

– Клелия, ты знаешь, что, по сказаниям мифологии, прежде был один бог Уран; его изгнал Кронос или Сатурн; а Сатурна свергнул в преисподнюю Юпитер и расплодил целый Олимп… ты знаешь, что над Олимпом живут другие боги, чужие… Например, Трибалл в комедии Аристофана Птицы? Аристофан говорит, что слово «провались»! будто бы произошло оттого, что боги проваливаются иногда случайно одни к другим. А над ними, выше всех, обитает тот Неведомый, которому поклоняются афиняне.

Евреи говорят, что этот Неведомый есть не кто иной, как их Бог, но он никому неведом, потому что любит будто бы одних евреев и им одним открывает свои тайны.

– Я об этом слышала, – равнодушно ответила Клелия.

– Много культов и философских учений я изучала, – продолжала Люцилла, – чтобы найти настоящего Бога.

– На что он тебе?

– На что мне все, что я люблю?

– Твои похождения из одной веры в другую и от одних жрецов и философов к другим нам очень хорошо известны, – заметила Марция, – ты ломаешь себе голову среди разных утопий чуть не с детства.

– Я люблю все, что трудно добыть; презираю, что далось мне легко. То, что я беру у моей судьбы с боя, того я никогда не разлюблю. После долгих исканий я постигла сущность истинного Бога и буду ему поклоняться. Ответьте мне: если Неведомому наскучат олимпийцы с их ссорами и он их ниспровергнет в ад, кому вы будете поклоняться?

– Тогда и поклонимся победителю, – ответила Марция.

– А если он их уже давно свергнул? если богов уже нет на Олимпе?

– Как же их нет, Люцилла? – спросила Клелия.

– А ты почему же знаешь, что они есть? жрецы тебе говорят об этом.

– А тебе евреи.

– Нет, не евреи; моя душа постигла Бога и говорит мне это. Моя душа постигла, что дух тьмы владеет вами и уверяет вас в том, чего нет.

– А мне и Марции все равно, есть олимпийцы или нет их; что нам за беда, если нет богов? все честные, добрые люди приятные Высшим Силам, все равно, – один ли Бог на небе или их много. Мы никогда не будем решать такие вопросы, довольствуясь верой наших родителей.