Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 52 страниц)

Глава VII
Кумир красоты и кумир силы

Возвратившись домой, Люцилла позвала к себе Рамеса и стала его упрашивать, чтоб он сходил к Аминандру и уговорил его еще раз прийти побеседовать с нею. Личность философа-гладиатора, интересная для нее и прежде, заинтересовала ее еще больше после этого случайного свидания.

– Я охотно тебе повинуюсь, госпожа, – ответил Рамес, – потому что ты больше просишь меня, нежели приказываешь, но этого твоего желания не могу исполнить, потому что я – любимец моего господина и хочу всегда быть его любимцем: мне это выгодно. Кай Сервилий не будет доволен мной, если я приведу к тебе гладиатора или даже пойду только, чтоб повидаться с другом. С тех пор, как Аминандр убил своего господина, Кай Сервилий стал презирать его, он и прежде его не любил за насмешливость. Я могу тебе указать на одну плутовку, которая может это выполнить.

– Кто она?

– Это Катуальда-галлиянка, рабыня Котты. Обучаясь тайком от господина грамоте у Аминандра, она выучилась у него и всей его хитрости.

– Приведи, приведи ее скорее!

– Я не могу сделать и этого. Господин бранит и даже бьет меня за каждую услугу, оказанную тебе, говоря, что я развращаюсь, перенимая столичные привычки у твоих рабынь.

– Как же это сделать?

– Если мой совет будет благосклонно выслушан, то…

– Говори скорее!

– Глупый совет, госпожа, но…

– Болтун! – гневно вскричала Люцилла, в нетерпении топнув ногой. Ее любопытство было сильно задето.

Юноша сконфузился, покраснел и запинаясь ответил:

– Старик-то от тебя без ума…

– Знаю… ну!

– Ты бы его приласкала.

– Это зачем?

– А затем, чтоб…

– Ласкать старого филина, гадкого, злого, скупого!.. фи!.. Рамес, ты с ума сошел!

– Ласкать не руками, госпожа, то есть не объятьями или поцелуями, а словами… ты послала бы что-нибудь старику – вышиванье или…

– Тратить мое рукоделье на Аврелия Котту!.. ха, ха, ха!.. да и какой предлог можно придумать для этого?

– Предлог прост, госпожа: пошли ему что-нибудь в знак уважения. Катуальда – рассыльная невольница. Если ты при посылке присоединишь просьбу, например прислать рыбу барбуна или раков, то принесет непременно она.

– Плут!

– К твоим услугам Рамес всегда готов, госпожа, но только тайно от Кая Сервилия.

Вышитое полотенце послано старому Котте при письме, в котором, среди самых изысканных фраз об уважении, Люцилла просила прислать маленького барбуна, жалуясь, что у ее патрона рыба хороша, да не так, как у его соседа. Лиде приказано было нарочно, отдав письмо, уйти, не дожидаясь ответа. Не дольше как через час в комнату Люциллы явилась корзина с целым десятком барбунов, принесенных хитрой Катуальдой.

Между Люциллой и галлиянкой произошел разговор, после которого обе поняли друг друга.

Солнце склонялось к закату, когда Люцилла с Лидой сидели снова у пограничного ручья.

– Вот он идет сюда! – воскликнула красавица, указывая рабыне на статную, высокую фигуру богатыря-гладиатора, пробиравшегося вдали между деревьями соседского парка.

Аминандр вышел на поляну. Заходящее солнце освещало его лицо прямо так ярко, что хороший, зоркий глаз мог видеть все его черты. Гладиатор шел, скрестив руки и понурив свою прекрасную голову на грудь в глубоком раздумье. Перейдя ручей, он прислонился, не переменяя своей позы, к дереву и молча стал вопросительно глядеть на Люциллу. Она взглянула на него. Их взоры встретились. В этом взгляде выразился странный обмен мыслей, разговор без слов, красноречивее всяких речей. И мольбу, и тоску прочел молодой гладиатор в глазах Люциллы, но мольбу и тоску сильной души, изнывающей в странных обстоятельствах жизни, а не каприз скучливой, избалованной, слабой женщины.

– Меткая Рука! – начала Люцилла, прервав молчание.

– Кто может выдержать взор Аминандра, у того рука также не из слабых, – ответил гладиатор.

– Ты страдаешь? – спросила Люцилла нежно.

– Сердце Аминандра страдает, потому что еще не настал час его счастья, а меткая рука непобедимого любимца Рима дрожит, потому что еще не может освободить от неволи ту, которую любит.

Подойдя к силачу, Люцилла положила на его плечо свою руку и сказала:

– Я ее выкуплю, если ты хочешь.

– Не надо. Никому не хочет быть обязан счастьем тот, кто может все добыть сам.

Голос гладиатора звучал грубо, но грустно; он не снял с своего плеча руку Люциллы, но и не взглянул на нее, глядя вдаль прямо перед собою, как будто какие-то неясные образы будущего виделись взору его души в этой дали, уже начавшей застилаться росою.

– Аминандр! – нежно шепнула красавица, – я уверена в том, что кто обопрется на твою меткую руку, тот может смело идти по пути жизни. Опираясь на твое плечо, я прошу тебя о помощи…

– В чем нужна помощь дочери гордого, могущественного Семпрония? О чем просит благородная Люцилла, умеющая только повелевать?

В этих последних словах мелькнул прежний оттенок сарказма.

– Люцилла повелевает слабым, но просит тех, кто сильнее ее, – ответила красавица.

– Ты – кумир Рима красотой; Аминандр – такой же кумир силой. Мы равны, ха, ха, ха!.. гений равняет людей. Ты видела меня на арене?

– Нет. Ты прославился, когда меня уже увезли сюда.

Гладиатор думал несколько минут, потом сказал;

– Я не вижу в тебе гордости, свойственной дочерям богачей.

– Я горда с теми, кто льстит мне.

– Ты не брезгуешь тем, что твоя нежная рука покоится на плече бойца арены; ты не брезгуешь тем, что складки твоей белоснежной одежды касаются моей грубой туники; твой голос не звучит надменностью. Слушай меня, Люцилла: я равен тебе теперь тем, что я – такой же кумир столицы, как ты, но было время другое… было время, когда Аминандр мог рядом сесть за стол с тобой, могущественная патрицианка… было время, когда он мог быть твоим почетным гостем… было время, когда льстецы, клиенты и паразиты пресмыкались у ног Аминандра, как они пресмыкаются пред твоим отцом.

– Ты сын вельможи?

– Я – потомок царей. В меткой руке Аминандра кровь Леонида, что храбро дрался с персами несколько веков тому назад.

Престол давно перестал быть наследием моего рода, потому что власть перешла к другим, но храбрость потомков не посрамила до сих пор имени предков.

– И хитрость также?

– Грубые римляне презирают хитрость, но в Спарте мнение не таково.

– Знаю.

– Слушай дальше. На арене Рима струится кровь в угоду публике, смеющейся над страданиями несчастных, вынужденных убивать товарищей. Взгляни туда, Люцилла!.. там вдали ты видишь только вечерний туман, застилающий ущелье гор, поднимаясь от моря, но душа Аминандра видит другое… я вижу в этом ущелье громадную арену, на которой льется кровь жестокосердых мучителей, я слышу их стоны о пощаде… я вижу твою душу – она не похожа на души других и поэтому стоит лучшей участи. Тебе не место на алтаре Беллоны.

– Я не понимаю твоих загадочных речей.

– А я не могу разъяснить моих загадок.

– Почему?

– Клятва связывает меня. Я могу сказать тебе только одно: беги отсюда!:

– Бежать я не могу, потому что поручена моим отцом Каю Сервилию и должна жить в его доме, пока мой отец не возвратится из Испании.

– А он скоро вернется?

– Через два года.

– Жаль мне тебя, красавица!.. но ты просишь моей помощи… чего тебе надо?

– Да, я прошу… научи меня добыть самой все, чего мне хочется.

– Пусть научит этому тебя твоя душа, если она равна душе Аминандра!.. труса не сделаешь воином, а воина не заставишь носить цепи. Настанет день, Аминандр сбросит иго своего рабства и будет не гладиатором, а воином, слугой могущественного предводителя.

Люцилла слушала вдохновенные речи богатыря, чувствуя к нему уважение, возраставшее с каждой минутой.

Долго говорил Аминандр, стоя под деревом; говорил он о горькой доле рабов и о близости свободы. Не все в его речах было понятно Люцилле, но она поняла, что какая-то страшная опасность грозит ей, если она останется в этих местах. Когда гладиатор кончил, она сказал:

– Ты знаешь Фламиния?

– Фламму?

– Нет, молодого.

– Его знает весь Рим, как тебя и Аминандра, ха, ха, ха!..

– Чему ты смеешься? я готова была уважать тебя, как философа и героя, а этот смех…

– Этот смех открыл тебе, что Аминандр не больше как насмешник, умеющий хохотать даже в те минуты, когда ему горько?

– Этот смех унижает тебя.

– Не таким смехом захохочет гладиатор, когда намотает на свою руку косу патрицианки и повлечет ее за собою на кровавую арену!..

– Опять загадки!.. брось их, Меткая Рука!.. ты сказал, что весь Рим знает молодого Фламиния, а я его не знаю.

– Любопытство.

– Да.

– Пагубная страсть любопытство!.. эх, госпожа… никогда не разведывай того, чего нельзя легко разведать.

– Но ты уклоняешься от ответа на мой вопрос.

– Потому что нечего на него ответить. Ты не можешь не знать человека, которого знают все.

– И презирают.

– Да.

– А ты?

– Аминандр презирает мужчину, который плачет и стонет вместо того, чтобы действовать ясным умом и храброй рукой. Аминандр презирает мужчину, который рабствует перед женщиной только потому, что сильно задолжал ее отцу.

– Фламиний плачет и рабствует… пред кем?

– Пред дочерью грека, которая хочет быть женою патриция и преследует его везде, унижая его честь и доброе имя, оскорбляет и мучит… эх, госпожа!.. будь я на месте Фламиния, я бы ее бац! – и кончено.

– А он?

– Тень жены, которую он убил по наущению других, не дает ему покоя. Аминандр убил своего господина за его жестокость, но спит спокойно и ни один призрак не тревожит сон человека, убившего злодея.

– Это показывает, что его душа…

– Робкая душа лани, трепещущей охотника.

– Он бывает здесь в своем поместье?

– Берегись, госпожа, дома, стоящего на берегу морском!.. солнце зашло… дует попутный ветер… Аминандра отпустил его ланиста на честное слово, потому что уверен, что любимец публики сдержит обещанье… кормчий уже ставит паруса… прощай!

– Дай мне твою руку, храбрый спартанец!

– Ты не презираешь меня, патрицианка… когда эта равнина в горном ущелье превратится в арену, гладиатор не намотает твоей косы на свою руку, потому что твою руку пожала меткая рука Аминандра.

Они соединили свои правые руки.

В эту минуту вдали раздался шорох.

– Беги, Аминандр! – сказала Люцилла, – это идет Сервилий; я его вижу.

– Меткая Рука никого не боится, но я не хочу заставить трепетать твое сердце. Аминандр будет другом Люциллы, если гордая дочь Семпрония не отвергнет его.

– О, нет, нет!.. я не могу гордиться… я теперь не больше как раба Сервилия… друг!

– Навсегда!

Они расстались.

Глава VIII
Наперекор всему

Уже больше года прожила Люцилла в Риноцере, но ничего не узнала о своем избавителе, кроме того, что сказал, ей гладиатор. Его слова, краткие и загадочные, не вышли из ее памяти, затронув ее любопытство в высшей степени. От Катуальды Люцилла узнала только то, что молодой сосед наезжает в свою разоренную усадьбу редко, чтобы прятаться под защиту Натана от других кредиторов, преимущественно от Клеовула, отца Ланассы.

Препятствие подействовало на холодное воображение красавицы, окружив образ юноши ореолом, которого ему никогда не удалось бы добыть никакими ухаживаньями. Ей невольно думалось о том, какие уловки употребляет гречанка, чтобы поймать в свои сети знатного жениха, и как Фламиний страдает от пятна, наложенного на его имя убийством, совершенным в минуту гнева, под влиянием речей искусителя. Все хорошие люди от него отвернулись, он поневоле пристал к дурным; не идти же ему в отшельники, такому юному и прекрасному.

Люцилла без отвращения протянула руку бойцу из цирка, поняв его душу. Отчего же ей не протянуть руку и Фламинию? О, с какой радостью взглянула бы она еще раз в эти грустные взоры и пожала бы руку, вырвавшую ее из рук Цезаря!.. Но Фламиния не было.

Люцилла по-прежнему ходила к ручью, но, после предостережений Аминандра, всегда брала с собой всех рабынь и приказывала им вооружаться.

Сидя там в жаркий полдень летнего дня, она занималась ловлей рыбы или плетением корзин из ивовых прутьев.

– Лида, кто это поет? – спросила она однажды.

– Прикажешь узнать, госпожа?

– Это не похоже ни на песню, ни на гимны богам… тс!.. слушайте!

Все они долго прислушивались к неизвестному им мотиву, сопровождаемому звуками гусель.

Пение смолкло; раздался шелест женского платья и шаги толстой обуви. По ту сторону ручья показалась стройная, молодая и прекрасная девушка, одетая в богатый еврейский костюм; она тихо, величаво шла по берегу, держа в одной руке гусли, а в другой букет цветов.

– Вы не знаете, кто это? – спросила Люцилла.

– Это – Мелхола, дочь ростовщика; она живет иногда в этом имении, заложенном ее отцу, – ответила Лида.

Еврейка в эту минуту увидела красавицу с ее рабынями и, в недоумении покосившись на них, хотела пройти мимо.

– Добрая девушка, – бесцеремонно окликнула ее Люцилла, – это ты пела сейчас такую странную песню?

– Я, – ответила еврейка, удивленная этим вопросом, – но это не песня.

– Молитва еврейская?

– И не молитва: это псалом. На что тебе, госпожа, это знать?

– Добрая Мелхола, поди ко мне сюда!.. или нет, не ходи… у тебя такие огромные суконные башмаки, что измокнут в ручье, а платье такое пышное и длинное, что непременно замарается… я сама к тебе приду.

И, не дожидаясь ни приглашения, ни отказа, Люцилла, в своих тонких сандалиях и легком прозрачном платье, спрыгнула в воду, не боясь водившихся там пиявок, и перешла на тот берег.

– Послушай, – обратилась она к еврейке, – мне ужасно скучно, а я не люблю скучать, не привыкла…

– Я не актриса и не могу забавлять тебя, – гордо возразила Мелхола.

– О, да ты гордая!.. мне надоели льстецы, надоели и здешние грубые жители… не с кем говорить. Я сама горда, но лесть ненавижу.

– Это редкое качество в дочерях римлян.

– Садись!

– У твоих ног я не сяду; я не раба.

– Зачем у моих ног? Я этого терпеть не могу. Сядем и поговорим. Мне ужасно скучно!..

– Чего же тебе от меня надо?

– Ты дочь купца? Да, я это знаю. Скажи, можешь ли ты доставить от меня письмо Аристонику в Рим? Мне хотелось бы кое-чего купить, но так, чтоб сам купец не знал, что это я покупаю. Я живу тут у Кая Сервилия, точно в плену; за каждый лишний динарий получаю от него выговоры; я и заплатить-то могу не деньгами, потому что их у меня мало, а кое-чем другим – серьгами, кольцами. Можешь?

Почуяв барыш, дочь ростовщика села, любезно улыбнулась и почтительно сказала:

– Тебе не надо платить, госпожа. Зачем платить? Твой отец заплатит, когда возвратится. Ты дай расписку, а я дам тебе деньги.

– Без поруки моего опекуна?

– Честь дочери Семпрония не нуждается в поручительстве.

– Много дашь?

– Сколько угодно.

– Дай, Мелхола. Я живу, точно нищая. Кай Сервилий ничего не дает, выпросить у него нельзя, а требование ведет только к раздору; мы и без этого не большие друзья.

– Гм… я это все знаю.

– Как?

– Через Вариния и Флориану.

– Эти сплетники, верно, насказали всяких нелепостей обо мне.

– Вариний говорит, что ты волшебница, а его жена отрицает.

– Я их терпеть не могу!.. сплетники, бездельники, лгуны!.. а ты им веришь?

– Я не деревенщина.

– Ты давно сюда приехала?

– Сегодня утром.

– Оттого я тебя и не видела. Приятно поговорить с городским человеком.

– Даже с презренным ростовщиком?

– Я не разделяю этого узкого взгляда гордецов. Кто не запутывается в долгах, тому что ж до ростовщика? Кто же может заплатить в срок и обращается к банкиру только во временной нужде, тому банкир скорее помощник, нежели враг.

– О, госпожа!.. такие слова я в первый раз слышу.

– И тебе приятно?

– Очень. А если твой патрон нас застанет?.. твоя честь…

– Он застал меня однажды тут с гладиатором… затопал ногами, закричал, потом стал вздыхать и плакать… он не узнал Аминандра; видел только, что я жала руку мужчине… ах, какая была потеха!.. не беда… хуже не будет, если он меня застанет с тобою.

Скажи мне Мелхола, что такое псалом, если это не песня и не молитва?

– Это вдохновенное произведение царя Давида, беседовавшего с Богом?

– С каким?

– У нас один Бог, создатель мира.

– Ах, как это интересно!.. я много слышала о вашей вере и хорошего и дурного… есть многие знатные римляне, соблюдающие субботу, поклоняясь Юпитеру; это по-нашему нелепо?

– Они это делают, сами не зная зачем; но я не смею при дочери сенатора много говорить о римлянах.

– Говори, говори, Мелхола!.. я люблю слушать правдивые речи.

Еврейка, начав разговор в надежде получить барыш, незаметно увлеклась, она резко порицала нравы и религию римлян, рассказывая Люцилле о величии, всемогуществе и милосердии Создателя.

Люцилла слушала, притаив дыхание, сидя неподвижно, чтоб не прервать этой беседы о новой для нее вере и философии. До самого вечера просидела она с еврейкой у ручья. У нее завязалось с Мелхолой знакомство, скрепленное денежным делом. Люцилла не могла уяснить себе только одного: как уживалась продажная душа ростовщицы с мрачной, торжественной философией Библии? У Мелхолы шли как-то странно рядом барыши с молитвой, одно не изгоняя другое. Беседа ее нравилась Люцилле, но к ней она не могла чувствовать уважения и часто спорила с ней. Еврейка не льстила своей должнице, зная, что лесть ей неприятна, но Люцилла еще не была настолько опытна, чтобы знать, что и в резких словах может скрываться тайная лесть; она поверила тому, что Мелхола часто ходит говорить с ней, потому что ей также скучно в деревне, и тому, что она осталась тут надолго единственно ради своего здоровья, расстроенного лихорадкой в Риме.

Почти каждый день сходились обе девушки к ручью; иногда к ним приносил невольник Мелхолы огромный тюк с товарами, и Люцилла рылась, выбирая, что ей нравилось. Обе собеседницы ловили друг друга, не подозревая взаимно расставленных сетей. Мелхола была вполне уверена, что красавица чрезвычайно любит модные обновы и платит за все, не торгуясь, по неопытности; ей в голову не могло прийти, что Люцилла, покупая у нее всякое тряпье, покупала и ее самое.

Люцилла завела однажды речь о Фламинии.

– Что он за человек? – спросила она.

– Язычник, как все, – уклончиво ответила ростовщица.

– А я слышала, что он не такой, как все. Я слышала, что он несчастен.

– Раб Вельзевула не может быть счастлив. Ты знаешь Вельзевула?

– Боги хранили меня от знакомства с духом тьмы.

– И не знаешь того, в чьем теле обитает злой дух вместо души?

– Я знаю многих злых людей, но обитают ли в них духи, этого не знаю.

– Ты знаешь человека, которого я так зову?

– Нет. Кто он?

– Бели ты не знаешь, то и я его не знаю. И Филистимлянин тебе не знаком?

– Нет.

– И не знаешь, что значит пораненная рука?

– Ты говоришь загадками, Мелхола.

– Это не было бы загадками, если б ты была из наших.

– Из евреек?

– Нет… но… я думала, что двоюродная сестра Семпронии знает многое, чего не знают другие девушки.

– Я ничего не знаю, Мелхола. Скажи скажи!.. это интересно… какая-то тайна… Фламиния качается это?

– Очень близко, но я ничего больше не скажу ни за какие миллионы.

И она не сказала.

Любопытство Люциллы разгоралось с каждым днем; она не могла жить без еврейки; эти свидания в парке и утешали и мучили ее сердце. Мелхола постоянно о чем-то недоговаривала.

– Это он!.. ты видишь?.. вон он идет… молодой человек в пурпуре и золоте, – сказала Люцилла, указывая вдаль.

– Это должник моего отца, Квинкций-Фламиний, о котором ты много раз спрашивала меня, – ответила Мелхола.

– Позови его!

Еврейка исполнила поручение.

Фламиний нехотя подошел и, взглянув на Люциллу, смутился.

– Здравствуй, прекрасная и благородная Семпрония Люцилла, – тихо проговорил он, почтительно поклонившись, – зачем я тебе нужен?

Молодая девушка в восторге крепко схватила его за руку.

– Ты мне нужен, – сказала она, – чтоб еще раз пожать руку, спасшую меня, чтоб еще раз взглянуть в глаза, что когда-то с восторгом глядели на меня, и чтоб услышать правдивую, честную речь человека, могшего, но не оскорбившего меня. Я узнала твое имя, Фламиний, уже давно, а теперь наконец вижу тебя… о, радость!.. ты хотел расстаться со мною навсегда, но от меня не легко скрыться, не теперь, так после, я нашла бы тебя. Я спрашивала о тебе всех, кого могла.

– Напрасно тратила ты на меня твои мечты!.. я – погибший человек; я не могу любить тебя, как любят честные люди.

– В таком случае, люби меня, как великодушный разбойник… я знаю одного великодушного, честного человека, которого все презирают за то, что он невольно сделался разбойником, и протянула ему мою руку, назвала его своим другом. А ты хочешь быть другом Люциллы?

– Я этого недостоин.

– Спаси меня во второй раз: от скуки здешнего захолустья. Чуть не с колыбели меня окружают люди только двух категорий: старики и льстецы. Отец мой старик, мать умерла давно, нянька и учитель были тоже стары и уже умерли; я оставлена здесь отцом на попечение Сервилию, старому чудаку-стихоплету, который сосватал мне своего соседа. Моему жениху 70 лет!.. ха, ха, ха!.. но я не знаю, кто противнее: Аврелий Котта или льстивая римская молодежь, готовая целовать подошвы моих сброшенных башмаков, чтоб заслужить улыбку. Ах, какие улыбки я им дарила – самые ядовитые улыбки презренья.

– И никого не любила ты?

– До нашей роковой встречи – никого. Все меня любили, все мне льстили, предлагали дары и сватались за меня.

– А встретив меня?

– Я решила узнать, что ты за человек.

– Люцилла! – воскликнул Фламиний, стараясь отнять свою руку, которую девушка крепко держала, – если я останусь с тобою… я погублю тебя и погибну сам, потому что тайное общество, к которому я принадлежу, оно… пусти меня! нам не должно встречаться.

– Язык острее меча, – мрачно сказала Мелхола.

– Знаю. Отвяжись! – презрительно возразил Фламиний.

– Самсон погиб от Далилы… помни это, Каин Бездонная Бочка!

Сказав это, еврейка удалилась тихим шагом.

– Я не боюсь твоего тайного общества, – сказала Люцилла, – оно не опаснее храма Изиды; там судьба спасла меня, послав тебя на помощь… так и теперь.

– От них я не спасу. Расстанемся.

– Я знаю, что тебе не чуждо великодушие; этого для меня довольно. Я знаю, что ты страдаешь… прими мою руку на дружбу и помощь, мой избавитель!.. я хочу заплатить тебе спасеньем за спасенье. Я разрушу ваше тайное общество. Садись подле меня вот сюда на берег.

Они сели рядом.

– Что же ты молчишь? – продолжала Люцилла, – слышишь ли ты, как шелестит зефир в ветвях этой мирты и растущего рядом с ней бука? При этом шелесте бук и мирта говорят между собою… о чем они говорят, Фламиний?

– О чем бы они не говорили, Люцилла, они не могут говорить о том, что должен сказать я: расстанемся! бук и мирта, однако, также могут опасаться разлуки, если секира подсечет одного из них.

– А я полагаю, что они говорят о чем-нибудь, более приятном: о дружбе, о надежде…

– И о любви?

– Может быть.

– Не о такой, какая может возникнуть между нами.

– Твой взор мрачен, а голос звучит грустью.

– Ты слишком богата и прекрасна, чтобы так неосторожно, одиноко сидеть в этом глухом месте. Я не защищу тебя, если ты продана Мелхолой.

– Кому?

– Язык острее меча, – сказала она, – ты это слышала.

– Тайна?

– Да.

– Я не могу быть продана, потому что сама купила Мелхолу.

– Ловко!.. но все-таки не ходи сюда.

– Я не одна. Не далеко отсюда сидят мои рабыни: их десятеро; они смелы и отлично владеют кинжалом; три из них из воинственного племени Германии и две испанки; остальные не хуже этих; они защитят меня от разбойников или умрут за меня. Ты помнишь тот миг, когда я очнулась на твоих руках в колеснице?

– Я стараюсь это забыть.

– А я не стараюсь. Тогда я прочла любовь в твоем взоре.

– Любовь безнадежную…

– Взгляни на меня опять, как ты тогда глядел.

Они взглянули друг на друга, как в первый раз, с восторгом.

– Ты и теперь меня любишь, Фламиний, – сказала Люцилла, – хочешь моей дружбы?

– Я твой враг.

– Нет, настоящий злодей не сказал бы этого.

– Теперь я люблю тебя, но моя любовь может уступить дурным внушениям моих товарищей или приказанию человека, которому я поклялся в верности ужасною клятвой.

– Приказанию человека, которого Мелхола зовет Вельзевулом?

– Да.

– Она не открыла мне его настоящего имени. Не открывай и ты. Я все узнаю, не заставляя тебя нарушать клятвы. Скажи мне только то, что можешь. Он корсар?

– Нет.

– Странно. Все меня остерегают от корсаров; я думала поэтому…

– Он помощник корсаров.

– А ты его друг?

– Я его ненавижу, но не могу избавиться от моей клятвы.

– А Ланассу?

– Тоже ненавижу; она хочет быть моею женою, не взирая ни на какие препятствия для брака патриция с иностранкой-ростовщицей.

– Мелхола также имеет продажную совесть…

– Нет, не говори этого, Люцилла. В груди этой еврейки доброе сердце, иногда заставляющее ее забывать барыш; много раз просила она своего отца о снисхождении ко мне и другим несчастным должникам; просила не без успеха. Я знаю бедных, обязанных ей своим спасением от тюрьмы или рабства, благодаря ее ходатайству. Ланасса этого не сделает, она снисходительно относится только к молодым людям, в которых видит выгодную партию для замужества. Эта глупая, чванная и злая девушка решила, что для ее полного благополучия недостает только знатности, и поклялась добиться своей цели. Не одного меня она преследует таким образом.

Долго сидела влюбленная чета, разговаривая между собою, пока рабыни не предупредили Люциллу, что идет Кай Сервилий.

Молодые люди стали часто видеться. Их свидания долго были под покровом тайны, но наконец чары этой гармонии были разрушены резким, грубым диссонансом. В кустах раздался громкий хохот, курчавая мужская голова показалась взору влюбленных с отвратительными, насмешливыми гримасами и тотчас скрылась опять.

Это был Лентул Сура.