Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 52 страниц)

– Мне самой здесь все нестерпимо надоело.

– Ты мне не надоела, но эта обстановка… обстановка!.. ах, как скучно!.. точно змея сосет мою грудь.

– Эта змея – вино и коварные товарищи.

– К этой скуке теперь еще примешался ужас за наше общее будущее. Предводитель требует, чтоб я тебя ему показал, а потом отдал, если ты ему понравишься… ужас!.. ужас!.. мертвая голова… дикий взгляд…

– Мертвая голова, – повторила Люцилла, – живой человек не должен бояться никакой мертвой головы. Погоди… в Риме или здесь… однажды… кто это говорил?.. не припомню. Семпрония? Марция или здесь?.. Мертвая Голова… ундины, не помните ли вы, от кого я слышала про человека, которого зовут Мертвой Головой?

– Это страшилище старого Вариния, госпожа, – отозвалась одна из рабынь.

– Так, Архелая. Я теперь припомнила. Мертвая Голова везде мерещится старому сплетнику. Фламиний, неужели и ты похож на этого глупого болтуна? Я этого не жду от тебя. Еще мне кто-то в Риме о нем говорил… бледный, сверкающие глаза…

– Так, так… молчи! – вскричал Фламиний.

– Люций Катилина, неужели ты один из его партизанов?

– Ах! я тебе говорил, что я – приближенный злодея, палача… говорил, что нам не надо сближаться.

– Я рада, что мы объяснились.

– Это ужасный человек.

– Я его не боюсь.

– Но если мне велят тебя убить?

– Он?

– Да, – тихо выговорил юноша со вздохом полного отчаяния.

– У меня есть друзья, которые защитят меня даже от тебя. У меня есть друг сильнее Катилины!

– Кто он?

– Он могуществен; он, как Протей, принимает всякие образы…

– Волшебник?

– Да, – ответила Люцилла с иронией, – а ты веришь в волшебство?

– Верю.

– Верь, друг мой; есть чародеи-лгуны, но есть и настоящие. Настоящий чародей – тот, кто обладает светлым умом и сильной волей. Я тоже волшебница.

– Люцилла, ты смеешься надо мной?

– Твоя наивность забавна!.. итак, ты убьешь меня по приказанию Катилины!

– Перестань… ужас… моя клятва… ужасная клятва… клятва тенями родителей и подземными богами…

– Смеются тени родителей и подземные боги горьким, скорбным смехом, слыша, как вы здесь, на земле, искажаете благие уставы божества и природы. Верь мне, мой милый, что охотнее боги и родители простят нарушение клятвы, данной на погибель государства и честных людей, чем похвалят за ее соблюдение. Когда ты клялся Катилине, ты, вероятно, не знал, как низки цели этого человека, стремящегося к водворению анархии и всяких бедствий; он увлек тебя своими громкими фразами о свободе и равенстве, как увлек массу народа Марий в бездну погибели.

– Он ничем меня не увлекал. Отец велел мне дать эту клятву.

– О, несчастный!

– Мой отец был его другом.

– Слушай: да разверзнется адская бездна, Стикс и Оркус слышат…

– Ах!.. ты знаешь…

– Я знаю все, Фламиний.

– Так начинается формула клятвы союза.

– Хочешь слышать дальше?

– Молчи!.. это может свести меня с ума. Ты из наших?

– Я – твой друг.

– Из наших?.. ответь, ответь прямо!.. к чему таить это?!

– А ты этого хотел бы? ты желал бы видеть меня в обществе злодеев, помощницей выполнения проскрипций?

– Я не знаю, как глядеть на тебя… наши говорят, что тебя…

– Убить надо, так?

– А твои слова как будто показывают иное… кто и какую игру играет со мною? они ли испытывают мою верность, ты ли выведала это через изменника?

– Нет тебе надобности знать это!

– Мучительница!.. тебя и твоего отца занесли в проскрипции, но в самом деле или только в шутку? о, как они хитры!..

– А ты очень смешен твоим наивным недоумением. Нет. я не из ваших. К чему мне сбивать тебя с толка? ты и так достаточно бестолков, чтоб быть жертвой плутов и злодеев, если хорошие люди не защитят тебя. Волшебник открыл мне все формулы общества расточителей, величающих себя членами союза кровавой клятвы; я знаю все пароли и лозунги. Если вы их завтра перемените, я также узнаю. Я опасна вам; убей меня, Фламиний, если ты сочувствуешь искренно делу Катилины!

– Убить тебя!.. убить единственное существо, которое мне дорого, затмить единственную звезду, сияющую мне во мраке моей безотрадной жизни?! о, Люцилла!.. не говори этого!

– Ты будешь спасен мною.

– Но он велит… ах!.. гибель, гибель!.. прощай, моя звезда, на веки!.. я покину тебя; я должен отвернуться от тебя, добрый гений моей жизни, чтоб не видеть твоей гибели. Если твои друзья одержат победу, тогда… но это невозможно, потому что злодей слишком силен. Расстанемся!

– А мне ты прикажешь идти замуж за Котту?

– Иди за него! Сцилла или Харибда… брак с Коттою или гибель со мною… другого выбора нет.

– Не прикажешь ли, госпожа, открыть окошки? – спросила Амиза, – гроза миновала; ветер утих, звезды сияют великолепно.

– Открой, – приказала Люцилла.

Налив кальды, она протянула кубок Фламинию, сказав:

– Выпьем из одного кубка, мой друг!

– Теперь последнее прости! – сказал Фламиний.

Они распили вино с водой из одной чаши.

– Теперь… мой первый поцелуй, – сказала Люцилла, – возьми от меня это кольцо в знак моей любви и верности, мой жених!

– А ты от меня это.

– Мы обменяемся этими кольцами еще раз пред отцом моим, скоро, скоро.

Влюбленный юноша забыл в эту минуту весь мир в блаженстве неожиданного счастья. Люцилла склонилась к нему со своего кресла. Первый поцелуй скрепил любовь.

– Подруги моего одиночества, милые ундины, – сказала Люцилла, – радуйтесь счастью вашей госпожи!

Рабыни сошлись вокруг своей повелительницы, приветствуя ее с пожеланием счастья.

Их речи были прерваны диким хохотом, похожим на хохот безумного, раздавшимся с дерева, того самого, на которое сутки тому назад Катуальда закинула подушку.

– Лентул Сура! – вскричал Фламиний, отскочив прочь от своей невесты.

– Проклятье! – вскричала Люцилла.

За ее словами последовал тихий, болезненный стон из сада.

– Я убью его! – воскликнул Фламиний и в гневе убежал в сад, но Лентула уже не было там.

За Фламинием тихо поплелся старый Клеоним и, после общих поисков за шпионом, сказал:

– Катуальде не пришлось жаловаться на свою рану, господин, потому что Кай Сервилий очень крепко спит сегодня; весь день он провел как-то странно… рассеянно… вернувшись домой из Нолы, он сказал Рамесу, своему кубикуларию[23]23
  Камердинер.


[Закрыть], что-то очень удивительное.

Старик потряхивал десятью полученными динариями.

– Что он сказал? – спросил Фламиний.

– Как будто выходит, что у него с невестою дело на разлад пошло… господин, ты ведь мне прежде обещал по сто сестерций давать, да пошлет тебе Гигея доброе здоровье!

– Разве я мало плачу тебе?

– Не мало, господин, да только… обещал, да не даешь по сотне-то… прибавь хоть монетку!.. ведь я – изменник… знаешь… грех… страх… сотню не сотню, а все-таки…

Старик мялся на одном месте, удерживая Фламиния за край одежды.

– Вот тебе еще, – сказал Фламиний, подав ему три сестерции.

– Благодарствую. Как бы теперь, господин, дело-то наше не пошло на других колесах?! ты торопись, господин, коли задумал жениться, да только… ты обещал тогда…

– Тысячу? Помню и дам.

– Дал бы хоть малость в задаток… и торопись, торопись, господин… Рамес вот что сказал: наш-то стал раздеваться да и говорит ему: нет на свете никого, несчастнее меня!.. тот его начал утешать… господин ахает, охает: чуть не плачет, горько вздыхает, нет, говорит, мне счастья на свете.

Рамес ничего больше не узнал, а только догадался, что господин поссорился или со стариком, или с невестой.

Я спросил Катуальду, что между ними было в городе. Она сказала, что дорогой сначала оба поспорили о том, кто был лучше – Марий или Сулла и строго или милостиво надо обходиться с рабами… потом наш-то и сказал: не надо старикам жениться на молодых, особенно тебе, т. е. Котте-то. Выходит из этого, как будто его мысли переменились и он хочет жениться не на Аврелии, а на своей воспитаннице. Катуальда говорила еще, что в городе он советовал старику взять с собою дочь в Рим на похороны и оставить ее там на зиму у родных.

– Благодарю тебя, Клеоним, за это известие.

– Сухой благодарностью, господин… ведь это известие – золотая сказка! гм… гм…

Старик перекинул деньги из руки в руку, зазвенев ими.

– Ах, ты плут, у меня теперь больше нет денег с собой.

– Ну, делать нечего, господин, после сочтемся.

Они расстались.

Глава XXII
Новая жертва безрассудства

Не успел старик отойти на десять шагов, как в темноте кто-то дернул его за рукав.

– Барилл, ты как сюда попал? – воскликнул он.

– Я не Барилл, – ответил молодой человек.

– Кто же ты? Твоя фигура похожа на невольника Тита Аврелия Котты.

– Тем лучше, что я на него похож.

– И голос похож.

– Еще лучше!.. а вот это на него не похоже?

Молодой человек вынул одной рукой из-за пояса кошелек, полный денег, а другой кинжал.

– Это… – повторил изумленный Клеоним, – что это такое?

– Это на моем языке называется – смерть или деньги.

– На выбор?

– Разумеется… и без отсрочек.

– За что деньги, господин… иной раз и смерть приятней их.

– Ты, вижу, шутник, старичина!

– Коли видел, с кем я тут был, да слышал, о чем я переговаривался, – знаешь, кто я.

– Значит, деньги? по рукам что ль?

– За какое дело, господин.

– За того, с кем ты говорил.

– То есть помогать что ль ему?

– Продать его мне, как ты продал ему твоего господина.

– Одного продал, отчего же не продать и другого… все едино… грех велик, да одинаков.

Клеоним взял кошелек, с лукавой усмешкой высыпал деньги в подол своего платья и счел.

– Тысяча сестерций! – воскликнул он, засмеявшись, – нынешний дождь – золотой дождь. Сперва один неожиданно дал; потом другой дал тоже неожиданно… золотая погода! верно, вихорь вас обоих сюда примчал. Чего же тебе от меня надо, господин?

– Не многого, старичина. Не можешь ли ты подслушать или от рабынь узнать, что ваша молодая парочка говорит между собой… скоро ли они порешили, знаешь…

– Улизнуть?

– Это… и другое все… целуются ли, обнимаются ли, шепчут ли что-нибудь… дарят ли подарки… не пишет ли Люцилла отцу или кому-нибудь из родных? А что за человек Барилл?

– Человек он, как следует, господин… невольник Котты, я сказал.

– Разве он сюда ходит?

– Иногда ходит, только редко.

– К кому, к какой-нибудь рабыне?

– О, нет, господин; это человек не такой; он ужасно боится своего старого господина.

– Жаль.

– Чего?

– Что Барилл тут никого не любит.

– Гм… вот что, господин, он-то любит, да его не любят… а где его любят, там он не любит. Он приглянулся Амизе и терпеть ее не может, потому что без ума от Катуальды…

– Которая его терпеть не может?

– Это самое…

– Рассказывай, рассказывай, старина, у меня денежки всегда водятся в изобилии… я – не Фламиний.

– Вижу, что они водятся, эти милые золотые и серебряные рыбки, в твоих сажалках… а на что тебе все это?

– Мое дело – твои деньги.

– И не сказывай, господин; сам я догадываюсь; ты, верно, нашу-то красавицу… приглянулась она тебе?

– Не твое дело.

– Греховодники!

Лентул и старик проговорили в саду чуть не до рассвета.

– Филистимлянин-прокаженный! – воскликнула Мелхола, отперев на заре дверь для стучавшего Лентула, – друг и наперсник Вельзевула! Из какой трущобы ты притащился?!

– Лентул! – вскричал Фламиний, прибежав из другой комнаты в кухню, – где ты пропадал всю ночь?!

– Ох, не спрашивайте! – возразил молодой человек, сбрасывая с себя платье, чтоб переодеться, – Мелхола, ступай за моим платьем!

– Отверженные! – проворчала она уходя, – как завестись деньгам у этих проказников!.. оба купили себе порфировые туники с узорами, заплатили по 500 динариев, проносили их три дня, да и выпачкали в грязи!

Она нашла все нужное для переодеванья, кинула в дверь кухни и ушла другим ходом из дома в кладовую за вином, которое, она знала, непременно потребуют.

– Что такое с тобой произошло, Лентул? – допытывался Фламиний, – отчего ты до такой степени перемарался в грязи?.. даже все лицо-то в грязи!..

– Попадал я, друг милый, всю ночь из беды в беду… ах, дай прежде переодеться да умыться!.. не стану больше за тобой подсматривать.

Он умылся, оделся и сел к столу рядом с товарищем.

– Как и зачем попал ты в Риноцеру?

– Как и зачем! – повторил Лентул, – я удивляюсь, как. и зачем ты меня об этом спрашиваешь. Ты помнишь, что вчера здесь было?

– Конечно помню.

– А я почти ничего не помню. Приехали мы из Нолы втроем: он, я и ты… сели ужинать… выпили изрядно… это я помню, а что было дальше – один туман.

– Заседание… проскрипции… я называл месяцы, а ты писал.

– Это не во сне, значит, было… ах, какой ужас!.. если я написал-то ерунду.

– Перепиши.

– Он всегда прячет проскрипции в какой-то тайник и увозит ключ от подвала. Помню, что я вписал туда чуть не весь Рим.

– Скажи мне, что такое говорил ты вчера про месяц мерцедоний?

– Хоть убей – не помню. После заседания я пил, пока не потерял чувств. Долго ли я спал – не знаю, но очнулся, почувствовав, что меня держат сторожа и обливают холодной водой. Тебя не было в доме. Сам не зная, что делаю, я побрел к Риноцере Нобильора. Переходя пограничный ручей, я поскользнулся и выкупался в нем, потом в темноте наткнулся три раза лбом на дерево и несколько раз падал… кусты ли это были, или колючий бурьян, – не видал, только исколол я все колени и руки… Гроза уже кончилась, когда я пришел к дому Нобильора; в окнах было темно; я бродил, уверенный, что ты непременно там. Вдруг отворилось окошко и высунулась прехорошенькая белокурая головка.

– Это Амиза.

– Тут я взлез на дерево… очутился на нем, точно по слову волшебника…

– Ну!

– Увидел я за окошком роскошную комнату, сущий лазурный грот на Капри; на столе шипел серебряный кальдарий, лежали всякие сласти на тарелках… мне ужасно есть хотелось тогда. По комнате, точно мотыльки, порхали девушки, одна другой красивее… это, думаю, настоящий Олимп. Эмпиреи!.. на кресле из слоновой кости сидела Венера, а у ее ног ты, счастливец… а я сидел на дереве голодный, иззябший, мокрый… злость и зависть вспыхнули в моем сердце… я и клялся, и бранился, и хохотал… вдруг мой ум помутился, мне отчего-то показалось, что дерево очень близко от окна… я захохотал и прыгнул…

– Ушибся?

– Моя туника, к счастью, зацепилась за сучок; это ослабило силу удара об землю, но я все-таки упал… под деревом была клумба… земля на ней была рыхлая, унавоженная… я с трудом оттуда вылез…

Мелхола принесла вино, молоко, сыр, хлеб и устриц.

– Ешьте, язычники, – сказала она и начала разводить огонь на очаге для приготовления поленты – каши из ячной крупы, для себя и своих рабов.

– Я увидел, как ты вышел в сад со стариком, – продолжал Лентул.

– Выпей за мой успех! – сказал Фламиний.

– А ты за мой… Амиза – прелесть!

Они выпили; потом еще и еще… дело пошло обычным порядком, – без счета кратер и циатов.

– Славный старик, – бормотал Лентул. – он мне даже вина в сад принес… тысяча сестерций… моя… Амиза… я теперь – Барилл… я – невольник… я – диктатор… я обману Катилину… обману Фламиния… знать никого не хочу… славный старик… славный Барилл… Катуальда моя… Амиза моя… все мои… и деньги мои… и подвал с товарами… Люциллу продам… всех продам на корабли…

– Мелхола! – тихо позвал Фламиний, – что такое он бормочет?

– Пусть говорит; мы будем слушать, – отозвалась также тихо еврейка.

– У меня самого голова отяжелела.

– Уйди от него!.. помни, что беда грозит твоей невесте… не болтай с ним о ней. Что-то случилось новое, ужасное.

– Ужас и гибель кругом! – вскричал юноша в отчаянии, – прочь вино!

Он убежал из дома и просидел до полудня на морском берегу в самых горестных думах.

Мелхола подсела к Лентулу и мало-помалу выпытала у него все тайны этой ночи.

«Адская штука! – думала она, продолжая стряпню, – не будь у него этой счастливой для нас слабости – страсти выбалтывать после выпивки все, что только накопилось в этой глупой голове, – быть бы беде неминучей! у всякого Ахиллеса есть, однако, своя уязвимая пятка!.. отлично!.. я устрою так, что все для него выйдет навыворот, и даже мне не придется истратить ни одной денежки».

К полудню Лентул выспался и сел обедать.

Дверь отворилась, и вошел Фламиний.

– Решено! – воскликнул он, почти упав на стул.

– Что решено? – спросили Лентул и Мелхола.

– Новый план.

– Какая новая глупость? – спросила Мелхола.

– Не глупость, а… а план, достойный строителя лабиринта! но при тебе, Мелхола, я не скажу.

– Да и не любопытно мне это знать.

– А мне скажешь? – спросил Лентул.

– Пойдем на берег.

Они ушли.

– Что у тебя за план?

– Ты помнишь, Лентул, что вчера я предложил одного проскрипта?

– Ничего не помню.

– Может быть, ты и не вписал его?

– Может быть, я даже записал туда самого себя на первое место… эти вчерашние проскрипции не дают мне покоя.

– Слушай же. Я предложил Катилине убить Нобильора… он холодно отнесся к этому, но не отказал… убить его нелегко: никакое золото до сих нор не могло подкупить в его доме никого, кроме одного старика, жадного до денег. Кроме этого, он очень сильный, мужественный человек и опытный воин, он участвовал в молодости в нескольких походах; он сладит с троими такими молодцами, как мы с тобой, несмотря на свои 50 лет. Какой это возраст, разве это старость?

– В чем же твой план?

– Похитить его невесту вместо Люциллы.

– Это что за новость?!

– Очень просто: Катилина сказал, чтоб я ее отдал ему. Ты также много раз говорил, что она тебе нравится… берите вы ее себе, продавайте, убивайте… мне теперь все равно…

– Да это были только шутки, чтоб тебя подразнить?

– Шутки ли, правда ли, – все одно и то же… да она мне уж и надоела в эти два года…

– Этого я вчера с дерева не заметил, ха, ха, ха!

– Хорошо бы приобрести Люциллу – первую красавицу Рима, но добыть Аврелию – пикантнее. Понимаешь?! Она – невеста Сервилия Нобильора, моего личного врага, и богата не меньше Люциллы… ты послушай, что говорят и в Риме и здесь о ее отце!..

– Я слышал о его богатстве.

– Сын его отделен и награжден законным порядком… Аврелия – единственная наследница всего, кроме земли. Разве это не подвиг? я вместе пронзаю тут одною стрелою четырех птиц!.. пойми, мой друг: 1) огорчаю моего врага самым жестоким образом, 2) приобретаю богатство, 3) унижаю гордую красавицу, холодную ко всем моим мольбам, 4) отдаю ее вам без возражения.

– Отлично! – вскричал Лентул, – но я тебе не советую отказываться и от Люциллы… женись на обеих.

– Каким образом?

– Для одной ты – Фламиний; для другой ты – Фабий или Флавий… она тебя не видала?

– И я ее не видал.

– Ни слова Мелхоле!

– Не проболтайся сам прежде меня.

– Не 200, а 400 миллионов! – вскричал Лентул, всплеснув руками и зажав глаза, точно их жег блеск этой массы золота, принадлежащей Фламинию покуда только в области фантазии.

– Как же это устроить-то?

– Я даже вино брошу, чтоб не проболтаться и иметь время обдумать все… когда моя голова в порядке, я могу дела обделывать лучше Катилины.

– О, Лентул, помоги мне!

Спасая Люциллу, Фламиний решился начать атаку по всем правилам стратегии поклонников Венеры на новую жертву своего безрассудства и до того увлекся, со свойственною ему бесхарактерностью, этим планом, что сразу охладел к Люцилле и начал с жаром мечтать об Аврелии, которую никогда не видал. Новизна тянула к себе его ветреное сердце, а вино и беседа с Лентулом разожгли его воображение до состояния экзальтации. Он уже, точно в бреду, считал свои 400 миллионов, купил скипетр царя Пирра, весло аргонавтов и т. п. древности у своего друга; купил четверню нумидийских коней с золоченой колесницей, серебряный столовый сервиз с бирюзой и эмалью, о котором ему Лентул сказал, что он хранится у Катилины в подвале. Все это он купил за 2 миллиона, имея только 10 сестерций в кошельке, и, не задумываясь, дал на уплату за это письменные обязательства.

Мелхола чрезвычайно удивлялась, видя, что ее язычник повеселел и сделался бодрым, каким она его уже давно не видела.

Возможность в скором времени снова обобрать Фламиния пересилила у Лентула страсть к вину и болтовне; он не проболтался еврейке о новом плане своего друга и пил меньше обыкновенного.

Через три дня Фламиний и Лентул, облачившись в длинные траурные одежды темно-коричневого цвета, уехали из Риноцеры в Рим на похороны Суллы.

Глава XXIII
Мертвая Голова

Напрасно прождав до полуночи отца, Аврелия сильно встревожилась о его долгом отсутствии. Кончив все свои хозяйственные занятия, она боялась лечь спать, потому что отец мог сделать ей строгий выговор за то, что она его не ждала, чтоб накормить ужином.

После грозы она долго ходила по саду, потом пряла вместе с рабынями в кухне при свете лучины, боясь засветить лампу, чтоб не истратить лишнее масло. Отец все не ехал из Нолы.

– Не случилось ли несчастие? – думала Аврелия.

Люди, живущие одиноко, скорее склонны все истолковать в дурную, нежели в хорошую сторону.

Отец поехал не один; с ним Сервилий и Барилл; если б что-нибудь случилось, сосед дал бы ей знать об этом. Но, может быть, с ними со всеми что-нибудь произошло?.. что такое?.. около берега случаются набеги корсаров, но по дороге в Нолу все спокойно: лет десять не слышно ни об одном случае грабежа в этих местах.

Отпустив рабынь спать, Аврелия одиноко сидела в своей комнате у открытого окна впотьмах. Каждый шорох, каждый стук, каждый случайный лай собак на дворе она принимала за признак возвращения отца, но все было напрасно, отец не ехал домой.

Ее мысли, как и следовало ожидать, постепенно перенеслись к Сервилию и его разрыву с нею. Что ей сказать ему, как ей его встретить после того, что между ними произошло? она, без сомнения, скоро с ним опять увидится; ей совестно на него взглянуть после нанесенной тяжкой обиды. Не поссорился ли он с ее отцом под каким-нибудь пустым предлогом, чтоб прекратить свидания с ней? Это было бы теперь для нее самым ужасным горем!.. она позвала бы к себе Катуальду; веселая галлиянка развлекла бы ее, даже помогла бы своим советом, чтоб как-нибудь заслужить прощение обиженного жениха; теперь Катуальды нет и неизвестно, будет ли новый господин отпускать ее к Аврелии. Люцилла ей завладеет, как завладела бесконтрольно всей дворней и всем домом своего доброго патрона.

Люцилла!.. образ этой обаятельно-прекрасной для других девушки носился в мыслях Аврелии, соединенный с чувством непреодолимого отвращения. Она в ней видела как будто свою соперницу. Отец, не верящий в плутни Люциллы, глухой и слепой, а все, что до нее касалось, постоянно ставил ее в пример Аврелии при малейшем ее проступке. Сервилий, отвергнутый ей, теперь, пожалуй, полюбит Люциллу – везде Люцилла стоит ей камнем преткновения.

Предчувствие чего-то недоброго, какого-то несчастия, грозящему в близком будущем, томило душу Аврелии. Бессознательно переносясь мыслями поочередно от одного к другому из этих четверых, единственных В настоящее время близких ей людей, Аврелия просидела у окна всю ночь, прилегши ненадолго только на рассвете. Но и сон не разогнал ее мрачных дум. Ей приснился Сервилий, ласково глядящий на нее, как бы помирившись с ней; он называет ее опять своею невестой, говорит, что никогда больше они не расстанутся, угощает ее сластями и фруктами… и исчезает на месте с ее дремотою.

После сладостного сновидения действительность представилась Аврелии еще ужаснее, чем вчера. Она вчера уже наплакалась до я ого, что больше не могла плакать, и горе томило ее сердце без лез все тяжелее и невыносимее. Она встала с постели, пошла в кухню, где уже шла обычная утренняя возня, и узнала от кухарки, что ни господин, ни Барилл не возвращались, ни сосед Сервилий и никто другой из соседей не присылали никаких извещений. Она, не зная, что ей теперь делать, растерявшись, стояла в кухне около печки.

– Госпожа, да ты послала бы кого-нибудь к господину Каю Сервилию спросить, что такое случилось, – посоветовала кухарка.

– Кого послать-то, Эвноя?

– Да Бербикса пошли, госпожа.

– Он рад, что батюшка не возвратился, и, верно, забрался опять спать на сеновал; мы даже не разбудим его, а если и разбудим, то не растолкуем, в чем дело, потому что он, конечно, пьян и все переврет, если, к довершению бед, не заснет дорогой.

– А Дабар?

– Он еще глупее. Да и как отрывать-то их от дела!.. батюшка может вернуться… узнает… разгневается.

– Вот что, госпожа: ты сходила бы сама к твоему жениху.

Аврелия вздрогнула и вздохнула; ей вместе и понравилась эта мысль и испугала ее.

– Сама? – повторила она в раздумьи.

– Если не считаешь приличным идти к нему без приглашения, – сказала кухарка, – то напиши письмо и пошли Дабара… Авось, родитель-то твой не прогневается на твое беспокойство о его же здоровье… писанного не переврет и Дабар.

– А если и Кай Сервилий, как батюшка, не возвратился?.. Ах, Эвноя, что нам делать?!

– Ну, уж тут-то я, госпожа, именно не знаю, что тебе посоветовать! – воскликнула кухарка, разводя руками в недоумении, – мой глупый ум только один совет придумал, да и тот не пригодился!.. что за напасть божья на нас грешных!

– Но я благодарна тебе, Эвноя, и за это, – сказала Аврелия, – ты меня навела на удачную мысль. Я пойду к воспитаннице Кая Сервилия – к Люцилле, и от нее узнаю все, что можно узнать. К ней-то можно пойти и без приглашения.

Аврелия накинула холщовое покрывало для защиты головы от солнца и ушла. В ящиках Люциллы валялось больше десяти зонтиков разной величины и формы; – зонтик был тогда, как и веер, самой щегольской принадлежностью костюма богатой особы. У Аврелии же не было ничего подобного. Весь ее гардероб составляли два будничных платья из белой холстины домашнего тканья да одно праздничное из дешевой шелковой бомбицины. Было у нее еще одно зимнее шерстяное, теплое платье и одно покрывало для зимы и лета. Ноги ее не знали щегольских туфель, вышитых золотом; летом они довольствовались толстыми сандалиями с ремнями, зимою к этому прибавлялись фасции – нечто вроде русских онуч, которыми обвертывали ноги до колен.

Аврелия тихо шла через пригорок к поместью соседа, волнуясь своими безнадежными думами. Вдруг кто-то назвал ее по имени.

– Здравствуй, Аврелия!

Она, немножко испугавшись, обернулась. Пред нею стоял, почтительно кланяясь, низенький старичок, одетый, как и все тамошние помещики, в длинную тунику со шляпой-petasus на голове.

– Здравствуй, Вариний! – ответила Аврелия, ласково улыбнувшись.

– Ты куда идешь, моя белая лилия? – спросил старичок, глядя на нее нежно.

– К соседу иду. Как здоровье Флорианы?

– Что наше стариковское здоровье!.. всегда ноем!.. хи, хи, хи! а ты, белая лилия, не ходи так одна-то.

– Я всегда туда одна хожу, Вариний; ведь, это очень близко от нас.

– Знаю, что близко, да в наших местах-то не совсем стало ладно.

– А что?

– Пугать-то тебя мне не хочется, дитятко… не ходи одна. Я сам к соседу Сервилию иду кое о чем посоветоваться; я тебя провожу туда, провожу и обратно.

– Вариний, добрый дедушка Вариний!.. – вскричала Аврелия в ужасе, – скажи мне все, что ты знаешь! а… а… ах!

Она заплакала.

– Дитя милое, белая лилия, о чем ты плачешь?..

– Дедушка… батюшка-то дома не ночевал.

– Так что же, дитя? он куда же поехал?

– В Нолу, чтоб продать невольницу соседу, и не вернулся… я иду спросить о нем.

– Успокойся, дитятко… он приедет… верно, друзья обедать пригласили или на свадьбу… вот он и остался ночевать.

– А ты говоришь, что опасно…

– Не там, милая, и не батюшке твоему. Да ты не пугайся!.. я только говорю, – одна не ходи из дома никуда… никуда не ходи, Аврелия!

Они тихонько пошли рядом.

– Что же, Вариний, разбойники здесь? – спросила Аврелия, – у нас на этих днях собака пропала; славная была собака!..

– Которая?

– Что у ворот привязывали – Нот.

– Экая жалость!.. Нот любил меня, хоть и злой был.

– В кухне болтают, будто наши его пропили.

– Жаль, дитя, эту собаку! – как-то странно, тихо произнес Вариний, как будто думая о другом.

Через минуту он сказал:

– А моя пропажа хуже вашей!.. вот и иду теперь к Каю Сервилию посоветоваться об этом.

– Что у тебя пропало, Вариний?

– Прачка пропала… заплатил я за нее твоему отцу три тысячи; славная оказалась прачка… прилежная и характером добрая была ваша Хризида… недолго она мне служила. Послал я ее к морю, после отлива, вместо невольника, за устрицами и раками; ждали, ждали – нейдет она назад; послали за ней ее сына, шестилетнего мальчишку, – пропал и он; вот уж пять дней этому; нет о них обоих ни слуху, ни духу. Убежали ли они от нас, увезли ли их, – ничего не знаю.

– Ах, какой ужас!.. может быть, это корсары их похитили.

– Слухи еще хуже, дитя мое.

– А что?

– Слышал я в прошлые нундины, что в наших местах видели Мертвую Голову.

– Мертвую Голову!

– Это, моя милая, прозвище одного ужасного человека, он хуже, чем разбойник. Разбойник ограбит или продержит в плену до выкупа и отпустит; в крайнем случае – продаст в рабство.

– А Мертвая Голова?

– Он убивает людей для одной потехи.

– Ужасно!.. кто ж он? ты часто о нем говоришь.

– Мало о нем здесь знают. Говорят, что без него Сулла не мог изгнать партию Мария; злодей помог диктатору, и диктатор платил ему по 12 000 динариев за каждого убитого, а потом сделал его патрицием и сенатором. Кроме этого, говорят, что он не делает никогда промахов ни кинжалом, ни копьем, ни стрелой, потому что он – колдун.

– И у него в самом деле голова мертвая?

– Мертвая, потому что в ней умерли все добрые помыслы… вышла из нее душа…

– Да как же он живет-то без души?

– Так и живет… вместо души человеческой в его теле обитает тот самый таинственный дух тьмы, о котором есть много сказаний на Востоке… Когда Марий грабил Рим, то Сулла обращался ко всем богам с просьбой о победе, но никакой бог не внял ему, потому что Мария охраняла сирийская пророчица Марта; она обо всем Мария предупреждала; что бы Сулла ни затеял сделать, – Марий обо всем узнавал вовремя. Тогда к Сулле явился какой-то неизвестный заклинатель духов… был ли он еврей, скиф, парфянин, – неизвестно, и предложил свои услуги, уверив, что ему поможет тот человек, кого он сам выберет, но с условием, чтоб можно было сделать над этим человеком заклинание, а потом дать ему власть безграничную, вторую после диктаторской. Так и сделали. С тех пор у этого человека мертвая голова на живом теле.

– А ты сам-то его видел?

– Нет. Говорят, что его взгляд обладает могуществом выводить из человека душу и поселять на ее место духа тьмы… оттого, кто ни взглянет на него, непременно сделается таким же злодеем; его речь, говорят, до того увлекательна, что кто бы ее ни услышал, непременно полюбит его, будет его другом и помощником во всех злодеяниях. Его клевреты – все духи тьмы в образе живых людей.

– Где же его тут видели?

– Видели его в усадьбе Фламиния.

– Так близко… так близко к нам!

Аврелия дрожала от ужаса.

– От моего дома это еще ближе, – сказал Вариний.

– А можно погубить Мертвую Голову?

– Говорят, что о нем было пророчество: погубит его женщина, добродетель которой устоит от всех искушений. Но такую женщину очень трудно найти. Это сказала мне Архелая, рабыня Люциллы.