Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 52 страниц)

Глава VIII
Певец-волшебник. – Раб делается другом

Нарцисс робко следовал за своим ужасным господином. Бродяга внушал ему ужас, но в то же время час от часу сильнее возбуждал его любопытство своею личностью. Правда ли это, что он действительно Бербикс, или у Катуальды был еще другой брат? правда ли, что Люцилла была с ним знакома, или он приобрел ее кольцо от рыбаков, вытащивших тело, и только хвастал своим знакомством со знаменитою красавицей? – все это очень занимало невольника. Лицо бродяги похоже на кого-то знакомого, но в то же время совсем не знакомо. Странное, изменчивое лицо!

Нарцисс вспомнил все выдумки провинциальных болтунов о Мертвой Голове. Не певец ли этот самый волшебник? но его голову никак нельзя было назвать мертвой; это была живейшая из живых голов по выразительности на лице всех внутренних чувств души; зато могущество взора, руки и голоса совершенно подобно сказаниям о том волшебнике. Его рука своим прикосновением дает отраду сердцу невольника; его голос покоряет его, а взор… Нарцисс под влиянием этих очаровательных черных глаз стал рабом своего таинственного повелителя не только в силу его прав, но и добровольно, еще прежде, на лестнице дома Орестиллы; он сознался, что не может его ослушаться, и сделает все, что он прикажет ему. Только ночь прошла с тех пор, как он попал в неволю, а господин уже оказал ему много благодеяний: он сыт, хорошо выспался, тепло одет и получил вещь, самую дорогую его сердцу, – кольцо своей обожаемой жены.

Мысль о возможности спасения Люциллы засела в его голову. Он готов сделать все, чтоб только найти доступ к каменному сердцу певца, разжалобит его, упросит, спасет вместе с ним Люциллу, найдет ее при помощи волшебства, заслужит прощение ее отца.

Певец остановился и стал ломать хворост для костра.

– Не помогай мне, – сказал он невольнику, – не смей ничего работать! твоя работа впереди. Сиди и отдыхай, пока я варю похлебку.

Разведя костер, певец приладил над огнем три толстых, сырых ветви, очистив их ножом от легковоспламеняющейся древесины, связал и повесил на этот конус котелок на крючке.

Доставши из своей сумки несколько пригоршней гороха, бобов, луку и других кореньев, он положил все это в котелок, подлив воды из ручья.

Похлебка стала вариться. Бродяги сидели у огня и грелись один подле другого.

– Нарцисс, – сказал певец, – ложка-то у меня одна; я забыл взять у Аминандра другую. Ты хочешь, чтоб я его позвал, или будем есть с одной ложки?

– Не зови, не зови его!

– Почему ты его так сильно боишься?

– Без него ты добрый, а при нем – разбойник… говоришь ужасные слова, будем есть с одной ложки…

Похлебка сварилась. Бродяги съели ее одной ложкой.

– Будем теперь кальду варить, – сказал певец, – только это вино будет пахнуть луком, потому что у меня нет другого котла.

– Я больше года не пил никакой кальды, – ответил Нарцисс, – что за беда, если она сварится не в серебряном кальдарие!

Певец вымыл в ручье котелок, налил в него вина из фляжки, висевшей у него через плечо вместе с сумкой и лютней, прибавил воды и повесил над костром.

– Когда я был богат, – сказал он, – у меня был серебряный кальдарий.

– А у меня, Электрон, был тот самый кальдарий, который был подарен царем Нином Вавилонским его жене, Семирамиде, в день свадьбы.

– Диковинный кальдарий! – усмехнулся певец, – да во времена царей вавилонских и кальды-то никто не пил.

– Это, может быть, и подлог, но этот самый кальдарий, это я уж достоверно знаю, перешел потом к Александру Македонскому; его из Греции вывез…

– Кто? что ж ты не договариваешь?

– Забыл, – сказал невольник, сильно смутившись, потому что чуть не проговорился, будто диковина принадлежала его предку Титу-Фламинию, что было, конечно, вздором, как и все россказни о диковинах, купленных им у Лентула и других соблазнителей.

– Пили мы, друг, из серебра; попьем и из чугуна, – сказал певец, – из чугуна-то питье иногда вкуснее бывает, если пьется со спокойным сердцем, без забот, без кручины.

– Твоя правда.

– Помирись с твоею судьбою, Нарцисс; помирись с мыслью о том, что я бандит, и не отвергай мою дружбу.

Вино сварилось.

– У меня и кружка-то одна; другую я не возьму, потому что и без лишних вещей таскаю порядочный груз: лютню, фляжку и сумку с котлом, провизией и всякою мелочью. Будем пить из одной кружки.

Они распили кружку, и оба повеселели.

– Хорошо ты себя чувствуешь, Нарцисс?

– Очень хорошо.

– А что хорошо?

– Все. Сам не знаю, что хорошо, а точно я богачом стал, счастливцем. Ты со мною добр, погода тепла, солнышко светят, птицы поют… ах, как хорошо!.. если б было можно, нарисовал бы я все это на картине.

– Ты умеешь рисовать?

– Умею. Выучила меня рука милой женщины, беломраморная рука, которую я век не забуду!..

– Когда мы поселимся где-нибудь, ты будешь рисовать. Хочешь, разопьем еще кружку?

– Давай.

Они распили вторую кружку.

– Друг я тебе или господин? – спросил певец.

– Как тебе угодно.

– А тебе?

– Друг.

– Если так, давай руку и пойдем дальше.

Солнце стало садиться. Бродяги все шли дальше и дальше от Рима на юг, избегая проезжей дороги, пробираясь по лесам и горам.

– Нарцисс, – сказал певец, – что с тобой? ты весь дрожишь.

– Это припадок моей лихорадки.

– Давно она тебя мучит?

– Больше года. Ночлеги на каменных ступенях лестницы и почти постоянный голод вместе с горем причинили мне эту болезнь.

– Я не стану лечить тебя ничем; спокойствие излечит тебя лучше лекарства. В тебе я еще не вижу опасной болезни. Не думай на грустный лад; будь веселее; ты молод; надейся; я не брошу тебя, мой друг.

– Эта лихорадка мучила меня прежде изредка, но потом я стал чувствовать ее почти ежедневно.

– Когда мы выйдем из этих мест, зараженных близостью болотистых маремм, ты выздоровеешь. Нам надо догнать бандитов; они приютились на ночлег здесь недалеко в одной пещере; нам нельзя оставаться на ночь без кровли.

Нарцисс едва передвигал ноги, следуя за певцом; когда они начали взбираться на гору, силы совсем оставили его.

– Друг, – сказал он печально, – я не могу идти.

– Я ниже тебя ростом – сказал певец, – обопрись на мое плечо.

– Я скоро надоем тебе; ты раскаешься, что взял меня и заплатил деньги; я долго не выздоровлю и ничего не заработаю.

– Разве ты виноват, несчастный, что злые люди мучили тебя? я уверен, что ни я не раскаюсь, ни ты не пожалеешь, что попал в мою власть. Иди же, иди!.. тут нельзя оставаться; скоро стемнеет. Днем было тепло, а теперь уже холодно; скоро поднимется такой же резкий ветер, как вчера. Сделай усилие, Нарцисс, иди!

– Друг, я задыхаюсь; моя грудь болит, голова кружится, я ничего не вижу.

– Еще несколько шагов, и дорога пойдет под гору. Не оступись!.. ты можешь свалиться с этой крутизны.

Он крепко обхватил стан невольника и повлек его за собой. Они с трудом достигли вершины горы.

– Нарцисс, – сказал певец, – стоит сойти к морю, и мы дойдем до пещеры; там ждет тебя удобная постель, спокойствие; мы тут три дня проживем.

Нарцисс не ответил, только застонал, беспомощно прижавшись головой к плечу бродяги.

– Высшие силы! – взмолился певец, – что мне с ним делать? он не может идти. Я понесу его.

Он поднял больного и понес, но, сделав несколько шагов, тихо опустил его на землю и сел подле него, не зная, на что решиться.

– О, Природа! – шептал он уныло, – зачем, наделив одних из твоих детей силой, лишила ты ее других? если б болезнь сразила меня, он донес бы меня без труда, а я не могу нести его. Ты все дала мне, Природа: ум, силу воли, мужество сердца, но силы рук не дала.

Нарцисс очнулся в объятьях своего друга, старавшегося согреть его и защитить плащами от холодного ветра.

– Друг, – сказал он, – ты не Бербикс, потому что он поднял бы меня, как щепку; прости меня за то, что я называл тебя именем этого злодея.

– Кто ж я?

– Не знаю. Теперь мне думается, что ты не разбойник и не волшебник, а простой добрый человек, которому меня жаль. Мой ум не может сопоставить всех противоречий, которые я в тебе вижу на каждом шагу.

– А тебе любопытно узнать, кто я и каково мое прошлое?

– Очень любопытно.

– Очень любопытно! – сказал голос Аминандра, и его фигура выступила из-за деревьев, – любопытство – самая пагубная страсть; оно меня погубило.

– Зачем ты пришел? я не звал тебя, – сказал певец.

– Я ждал, ждал тебя и подумал, что вас тут волки съели.

– Мой товарищ не может идти; его мучит лихорадка.

– Я его взвалю на свои плечи.

– Не смей до него касаться твоими грубыми лапами!

– Твои-то очень нежны!.. на них кора наросла от мозолей и загара.

Усмехнувшись, силач ушел под гору.

– Друг, – сказал Нарцисс, – слеза упала на мое лицо… ты плачешь?

Поцелуй был ответом.

– Пойдем, мой таинственный благодетель; мне теперь легче.

Певец и тут ничего не ответил; он безмолвно приложил свою фляжку к губам больного и дал ему выпить весь небольшой остаток вина. Потом он тихо довел его до подножия горы к маленькой пещере, очевидно, вырытой когда-то корсарами или бродягами для пристанища. Там уже ярко пылал костер и была постель из соломы. Певец начал варить свой ужин, но при первом же стоне больного бросил все и сидел подле него, пока тот не успокоился.

Напрасно упрашивал он певца взять от него один из плащей; при этих просьбах певец только плотнее завертывал его от холода, дрожа сам.

– Ты хочешь, чтоб я взял один из этих плащей, – сказал он, – но я ничего лучшего не могу тебе дать, потом что час моей власти и славы еще не наступил. Я не захвораю. Я волшебник; мои чары меня берегут.

Нарцисс вполне этому верил. Он очень дурно себя чувствовал.

– Когда ты так сидишь подле меня, положив руку на мое плечо, мне легче, – сказал он, – твоя рука и взор имеют магическую силу.

– Я не отойду от тебя, – ответил певец.

– Но ты не ужинал.

– Поужинаю, когда ты успокоишься.

– Теперь ты такой ласковый; ты, может быть, надеешься, что я, когда окрепну, заработаю много, а если я не окрепну никогда? если я останусь больным?.. ты отдашь меня твоему Аминандру.

– Перестань!.. этого никогда не будет. Скоро настанет день, Нарцисс, когда ты сам назовешь Аминандра другом.

– За что?

– Я теперь этого не скажу. Он не разбойник; он бросил это занятие.

– Кто же он?

– Мститель.

– Чей?

– Тех, кто его нанял, – уклончиво ответил певец, не желая продолжать такой разговор, – тебе тепло? пещера нагрелась от костра.

– Да, мне тепло. Если б мне пришлось всю жизнь прожить в такой пещере с тобой… ты был бы ко мне добр, как теперь… если б никогда это не изменилось…

– Ты был бы счастлив?

– Вполне.

– Не верю. Если б тебе вдруг представилась возможность разбогатеть, – ты бросил бы и меня и пещеру, оделся бы в золото, добыл бы не тот кальдарий, из которого пили Нин с Семирамидой, а который Девкалион и Пирра во время всемирного потопа на своем корабле возили. У зятя Семпрония, говорят, была такая диковина.

– Нет, я не хотел бы разбогатеть. В чертогах бывают горести и дорогое вино смешивается со слезами; сладость любви отравляется изменой или разрушается врагом; верная дружба прочнее любви. Но я никогда не разбогатею.

– А если бы это случилось? если бы мы спасли Семпронию жизнь и старик взял меня вместо сына?

– Я не хотел бы этого. Богатство, соблазн, коварство друзей, угрозы, долги… Катилина… ах, не хочу, не хочу!.. друг, не покидай меня!

Он начал бредить и скоро уснул.

– Нарцисс, друг, ты зарю проспал; уже солнце высоко, – сказал певец утром.

Невольник открыл глаза и увидел певца, сидевшего подле пето. На полу около постели стояла кружка с молоком и лежал кусок хлеба.

– Я уж позавтракал, – продолжал певец, – мне было жаль будить тебя. Тебе легче?

– Припадок кончился. Как ты добр, мой господин и друг! я очень люблю молоко, но уж давно не пил его… я пил только мутную воду.

– Позавтракай, и пойдем вон отсюда; морской ветерок укрепит тебя, солнце пригреет. Мои слуги уже устроил и. тебе такое же ложе на берегу.

– Твои слуги невидимы, как духи.

– Ты сам не хочешь их видеть. Их много; вдвоем я не решился бы скитаться.

Они жили несколько времени, ночуя в этой пещере, а дни проводя на берегу моря, пока силы больного восстановились. Потом они ушли дальше, как давние друзья. Нарцисс побрел рука об руку с певцом, охотно вторя его тихому пению гимнов в честь красот природы, надежды и дружбы.

Три дня провели они благополучно, ночуя под открытым небом, но на четвертый невольник снова захворал.

Певец помогал другу, чем мог: – смачивал водой его голову, когда его мучил жар; старался его согреть, когда он страдал от озноба; растирал его больную грудь; перевязывал его руку.

С каждым днем певец замечал, как улучшалось здоровье его спутника, который мог и дальше пройти без усталости, и взойти на гору без одышки; видел, как улучшался цвет его лица, на котором бледность постепенно заменялась загаром и румянцем здоровья.

Он доставал для него все, что мог, чтоб его развлечь или угостить: отыскивал вкусные травы и коренья для похлебки, ловил устриц, выброшенных морем во время отлива. Его анекдоты и песни были неистощимы. Нарцисс нередко смеялся вместо того, чтобы грустить.

Глава IX
Свободные люди в свободном лесу. – Оценка головы. – Гладиатор-игрок

По мере того, как бродяги подвигались к югу, становилось теплее. Они тихо шли, часто живя на одном месте по три дня я больше, если находили удобную пещеру. От непогоды иногда они устраивали себе шалаш из ветвей тех деревьев, что не лишаются листьев на зиму в Италии; потом все это, шалаши и пещеры, стало ненужным, и путники спали под открытым небом.

Певец сплел из соломы шляпу и надел на свою голову для зашиты глаз от лучей солнца, потом начал плести другую.

Мечтательная, меланхолическая натура Нарцисса нашла себе удовлетворение в этой скитальческой жизни, полной лишений, вознаграждаемых взаимной дружбой. Он больше не говорил с певцом о Люцилле, не думал больше ни о прошлом, ни о будущем, потому что его настоящее было очень хорошо.

– Друг, – сказал он однажды певцу, завтракая с ним на берегу горной речки, – я теперь совершенно здоров. Позволь помогать тебе; я хотел бы чем-нибудь выразить тебе мою благодарность.

– Рисовать тебе здесь еще нельзя, ответил певец, – сплети мне новую сумку.

– Я не умею.

– Ухитрись!

Нарцисс несколько раз принимался плести сумку из тонкой древесины, но ничего у него не выходило, пока певец не научил его. Весна наступила; по лесам зрели ягоды, росла свежая зелень. Аминандр приносил рыбу, пойманную его невидимыми слугами, доставлял дичь, горох, бобы и др.; бродяги не терпели голода; они, подходя к Байям, расположились ночевать в лесу, устроив себе постели из травы и мха, на что разостлали свои ветхие плащи.

– Я кончил мою сумку, – сказал Нарцисс.

– Грубовата, – ответил певец, – привыкнешь работать, тогда будет выходить лучше. Надень ее на меня сам; это твой первый подарок мне.

Нарцисс надел сумку на плечи своего друга; тот поцеловал его за подарок.

– Я также сейчас окончу мою шляпу, – сказал он, – эту шляпу я сплел для тебя.

– Но раб не имеет права накрывать голову шляпой, – возразил Нарцисс, – рабу нужен колпак.

– Пустяки!.. мы свободны и веселы среди этих гор и лесов; не боимся мы тут никого. Друг мой, ничто не может быть приятнее свободы.

– Для меня есть нечто дороже ее: твоя доброта. Ты носишь вместо меня пожитки; остерегаешь меня, чтоб я не упал; варишь пищу, чтоб я не обжегся; ты делаешь все, а я ничего, как будто не я, а ты стал слугой; мне совестно, мой друг и господин.

– Твоя работа впереди, Нарцисс. Не правда ли, что на постели из мха люди иногда спят покойнее, чем на перинах?

– Да.

– Скажи, хочешь ли ты, чтоб я тебя продал богатому человеку? ты теперь здоров, годишься в управляющие; за тебя дорого дадут.

– Это в твоей власти, господин, – ответил Нарцисс, побледнев.

– А ты будешь ли рад этому?

Нарцисс молчал.

– Разве тебе не надоело скитаться с нищим? – продолжал певец, ласково взяв друга за руку, – у доброго, богатого господина ты получишь хорошую квартиру, женишься, получишь скоро волю, разбогатеешь. Я не могу дать тебе ничего этого, потому что я не больше, как слуга человека, нанявшего меня отмстить вместе с Аминандром корсарам и всем, кто ведет с ними дружбу.

– Электрон, – тихо ответил Нарцисс, – если б от меня зависела моя судьба, я всю жизнь хотел бы бродить с тобой.

– А как ты думаешь, сколько я могу взять за тебя?

– Теперь я здоров; за меня дадут тысячу, как просил Курий.

– Не возьму.

– Неужели три дадут, как предлагал старик?

– Не возьму.

– Ты выучил меня хорошо играть и петь. Я гожусь в хористы. Но за меня десяти тысяч не получишь.

– И десяти не возьму.

– Сколько же ты запросишь?

– Ничего. Я не продам тебя ни за какие миллионы.

– О, счастье!

– Ты веришь, что я честен?

– Вполне.

– Я купил тебя без свидетелей; теперь я освобождаю тебя также без свидетелей; к чему формальности для честных людей?!.. эти яркие звезды да будут нашими свидетелями и Бог, царящий выше их, выше Олимпа, Эмпирей и всего, что, говорят, нагорожено над землею! – Я хочу видеть этого человека свободным!.. вот, я сказал формулу дарования воли. Теперь ты не раб.

– Электрон!.. мой добрый друг!.. позволь мне поцеловать руку твою.

– Этого не позволю. Друзья должны быть равны в своих правах. Дай мне дружеский поцелуй.

Они поцеловались, оба заплакав слезами радости, и уселись ужинать.

– Мой милый страдалец, – сказал певец, – теперь кончены все твои бедствия. Будь счастлив под охраной твоей путеводной звезды!

– Эта звезда моя – ты, Электрон.

– А моя – ты.

Бродяги поужинали и легли спать, но их скоро разбудили громкие голоса при ярком свете факелов. Резкий хохот испугал дремавшего Нарцисса; он схватил певца за руку и в ужасе прошептал:

– Электрон, мой единственный друг!.. бежим!.. это Лентул-Сура; я узнал его голос.

– Он здесь по моему зову, – ответил певец.

– Он меня убьет.

Простак!.. ты забыл Аминандра и твой парик. Я сейчас на тебя все опять надену: не беда, что твои волосы уж отросли. Не трусь!

– Аминандр один.

– Не один. Старайся, чтоб ни парик не съехал набок, ни борода на сторону!.. не трусь!.. все обойдется благополучно… вот ты и готов.

– И я готов, – послышался шепот за кустами.

– Аминандр, с тобой все? – спросил певец.

– Нас десятеро. Другие остались на привале.

Свет факелов приближался.

– Прикажешь? – спросил гладиатор, выдернув огромный нож.

– Не отнимай работу у палачей, – возразил певец, – не от нас им должна быть оказана эта услуга.

Из-за кустов вышла компания веселых, богатых людей. Кто-то наткнулся на колышки, на которых висел котелок, и упал.

– Ай, ай, ай!.. проклятье!.. тут уголья! – застонал упавший.

– Что с тобою. Лентул? – спросила Преция.

– Мой добрый, благородный друг, встань и выпьем еще! – сказал Фламма, едва держась на ногах.

– Тьфу!.. колено обжег! – сказал Лентул. – Экая трущоба!

– Куда ты нас завел?! – жаловалась Семпрония, – весь лес мы исходили, а твоих бандитов все не видать.

– Надо было вам забираться с нами в этакую глушь! – проворчал сердито Цетег.

– Я никогда не видела разбойников на свободе в их притоне, – сказала Семпрония, – это интересно.

– Вы все храбрились, а теперь трусите!.. сами виноваты! – сказал Габиний.

– Я нисколько не трушу, только устала, – возразила Семпрония.

– Во всем этом виноват ты, Лентул, – укоризненно проговорила Преция, – ты нас завел в эту глушь.

– Если разбойников нет, – сказал Фламма, – то сядем, мой добрый благородный друг, и выпьем еще.

– Меткая Рука к услугам господ, заблудившихся в лесу, – сказал Аминандр.

– Ты певец? – спросил Лентул, – я вижу на дереве лютню:

– Есть у меня и певец, который поет, гадает, фокусы показывает, пляшет, может благородных матрон позабавить во время отдыха, а я не певец; я заставляю только других петь.

– Дорогу показать можешь? – спросил Лентул.

– В самый Тартар, если тебе угодно туда отправиться.

– Забавник!..

– Мой добрый, благородный друг, – сказал Фламма, – оставь бандита говорить с Цетегом, сядем и выпьем еще!

Все общество уселось. Певец развел яркий огонь и стал всех забавлять. Все развеселились и не думали сердиться на бандитов за обжоги Лентула, с удовольствием потешаясь фокусами вроде соединяющихся колец, исчезающих монет, бесконечной ленты, вытягиваемой изо рта или носа, и т. п.

– С тобою Нарцисс? – спросил Курий.

– Со мной гиацинт, – ответил Аминандр.

– Отчего же не тюльпан? – спросил со смехом Лентул.

– Да потому же, почему и не ландыш, ха, ха, ха!.. купил я Нарцисса за 200 сестерций, а продал за 2000… так-то, господин плебей!

– Продал? – спросил Курий.

– Чему ж ты дивишься? я тебе еще тогда говорил, что вылечу и продам его. На что мне невольник? у меня свободных слуг не мало. Эй!

Из-за кустов вышли вооруженные люди и почтительно поклонились своему предводителю.

– Что угодно Совиному Глазу в полночный час? – спросил один из них.

– Совиный Глаз хочет похвалиться своими филинами, что они не уступают ястребам, – ответил Аминандр; – Хороши ли мои люди, господа?

– Хороши! – ответил Цетег, – нам бы таких!

– И у тебя будут, если деньги есть.

Бандиты ушли.

– А кому ты Нарцисса продал? – спросил Курий.

– Не все ли равно, господин плебей?

– Я не хотел бы терять его из вида; я очень любил его.

– Видно было, как ты его любил, ха, ха, ха!.. твой Нарцисс был толще вот этой тростиночки и покрепче одуванчика, только ненамного!.. мог он таскать грузы великие, – свою голову да йога, только с трудом. Продал я его одному старику-купцу на юг для фабрики: он умел хорошо рисовать; за это искусство мне так щедро заплатили.

– Ловок ты, Меткая Рука!

– Поговорим по секрету! – сказал Цетег.

Они отошли от прочих.

– Что угодно господину сенатору? – спросил Аминандр тихо.

– Дорогу за Стикс можешь показать?

– Могу, только вот что, милостивец, – пошлина-то за провоз туда берется немалая.

– Знаю. Денег не пожалею. Ты проводил Фламиния?

– Я, милостивый патрон.

– Я не могу понять этого приключения! – воскликнул Цетег, обратившись к Габинию. – это дело поручили Курию, а все толкуют, что Фламиний убит по приказанию тестя из мщения за его дочь. Да верно ли, что именно его убил ты, бандит?

– Мне указал его один мой приятель, – ответил Аминандр.

– Каков он был видом?

– Худ, плохо одет, волосы темные, глаза голубые.

– Так: он убит, если не было у него двойника. Курий хвастался, что он сам его убил. Путаница, которой не разберешь!

– Всегда выходит путаница, почтеннейшие, когда люди не за свое занятие берутся, – сказал Аминандр, – вы вот, например, сенаторы, и сидеть бы вам в вашем Сенате да про дела толковать, а вы занялись не этим. У Цицерона, например, никогда путаницы не выйдет, потому что он знает свою адвокатуру и больше ничего; он не пойдет на берег торговать беспошлинно, не пойдет и на дорогу ночью… не мне вас учить!.. у меня учеников-то и так не мало!.. учил я и детей грамоте, и гладиаторов на арене, и вот теперь в лес попал, учу филинов ястребиные гнезда разорять.

– Ты наповал убил Фламиния? – спросил Цетег.

– Толкуют, что убит, стало быть, наповал, а сам я не знаю. Моя рука никогда промахов не дает, но, ранив, я не обязан хоронить, схороню только следы мои.

– Дельце есть.

– Ладно. Готов услужить. Давай задаток.

– Сотню вперед, а тысячу после.

– А кого за Стикс?

– Семпрония-Тудитана.

– Тысячу не возьму, господин.

– А две?

– И двух не возьму. Он старик осторожный; с ним всегда много слуг и клиентов; он, говорят, по старой лагерной привычке, даже спит в кольчуге. Слуги у него неподкупные. Осторожный старик. Я возьмусь за это дельце, только раньше, как через полгода, не обделаю.

– А за сколько?

– Десять тысяч, господин.

Цетег призадумался.

– Что ж, господин?.. или ты не при деньгах? когда Семпроний нанимал меня в провожатые к зятю, то не торговался, потому что у него всегда деньги есть; он их не мотает: осторожный старик; деньги у него всегда водятся.

– Бери две сотни в задаток.

– Давай в задаток пять тысяч.

– При мне нет такой суммы.

– Я слышал вот что про тебя, господин наниматель: наймешь, а потом, чтоб денег не платить, выдашь триумвирам; нанял ты одного моего знакомого прикончить Лициния-Понтифекса, а он с тебя задатка не взял…

– Я его прогнал и грозился выдать, потому что покушение не удалось.

– А ты что ж не сказал ему, что Лициний кольчугу носит?

– Я этого не знал.

– Сам ты виноват, а мы страдаем. Вот что, господин: денег в задаток мне не надо; дай мне вексель.

– Улику на себя?

– Зачем, господин, улику? ты напиши так: Кай-Цетег обязуется вручить предъявителю этого векселя 10 000 сестерций, полученных от умершего Семпрония-Тудитана.

– Что же такое это будет?

– Доносить на тебя мне невыгодно, потому что за донос больше двух сотен не дадут, и то после длинных проволочек. Если б и попался этот документ, то ведь это не улика, а так… похоже на что-то, писанное в пьяный час. Никто не придерется, а я буду обеспечен. Вот, мои товарищи будут свидетелями сделки; если ты не заплатишь, никто к тебе больше не пойдет… Эй, певец!.. брось твою бренчалку!.. иди сюда с твоим рыжим товарищем!

Певец привел почти насильно Нарцисса.

Аминандр достал из своей сумки засаленный лист пергамента и черную краску. Цетег посоветовался с Габинием и написал, что хотел Аминандр.

– Печать, господин, приложи!

Цетег приложил к воску свой перстень.

– Еще одно условие, господин: жди полгода; чтоб никто не смел перебивать у меня этой работы.

– Какая же мне-то выгода? все равно тебе придется платить.

– А не хотят ли господа теперь костями позабавиться? – спросил Аминандр громко.

– Молодец! – вскричал Лентул, – какой ты запасливый!

– Сумка моя не велика, господин, да укладиста.

Римляне начали играть. Певец и Нарцисс смотрели из-за дерева.

– Довольно тебе трусить-то! – шептал певец, – наших больше десятка; никто тебя тут не обидит.

– Жаль мне тебя, господин плебей! – сказал Аминандр Курию, которому, как всегда, не везло, потому что Лентул бросал кости фальшивым образом.

– Я очень редко выигрываю, – ответил Курий с досадой.

– Дай-ка мне поиграть вместо тебя!

Он стал играть с Лентулом, но никто из них не мог выиграть, потому что на костях Аминандра являлось именно то же самое, Что у его противника. Золотой викториат, на который они играли, ездил по земле от одного к другому и обратно, не переходя в собственность. Все, смотревшие на эту бесконечную процедуру, хохотали, не исключая и робкого Нарцисса, который увлекся до того, что даже осмелился высунуть свою голову в рыжем парике из-за деревьев; только один Фламма беспрестанно говорил Лентулу: – Мой добрый, благородный друг, брось игру, покуда не проигрался, и выпьем еще!

– Отстань! – говорил Лентул.

– Как хочешь, мой добрый, благородный друг, а я и без тебя выпью еще.

И он пил из объемистой фляжки, висевшей у него за спиной.

– Наконец-то Лентул нашел себе противника по силам! – усмехнулся Габиний.

– Ты одолел меня, Меткая Рука! – вскричал Лентул со смехом, – бери викториат за ловкость.

Аминандр поблагодарил и указал дорогу веселой компании.

– Мой добрый, благородный друг, – сказал Фламма, – теперь ты кончил играть; выпей же со мной еще!

– Теперь выпьем, – ответил Лентул и пошел вслед за прочими, поддерживая старика, едва передвигавшего ноги.

Заря показалась, когда римляне скрылись из вида бродяг. Певец громко расхохотался, ударив по плечу Нарцисса, уныло стоявшего под деревом.

Повертев в руках полученную монету, Аминандр с презреньем швырнул ее в кусты вслед за ушедшими.

– Золотая ночь! – воскликнул он, – много денег у этих господ, а у старика найдется еще больше, когда мои лапы в его сундуки залезут. Брат, обработано!

– Давай! – сказал певец и взял расписку Цетега.

– Прощай! спи теперь и наслаждайся во сне твоими золотыми колесницами и мраморными палатами.

– Мне теперь не уснуть, – ответил певец, – тебе, как условлено, миллион, а мне – усыновление и все прочее. Заберусь я к старику и все у него в кладовых кверху дном в один год переверну! пойдемте дальше, скорее!.. к старику!

– Иди, если хочешь, вперед, а мои люди должны выспаться. Мы вас нагоним. Мы ходим-то не по-вашему.

Сказавши это, Аминандр ушел.

– Повалила нам удача, друг! – сказал певец Нарциссу, – недаром звезда надежды сияла над нами, когда мы отправились в путь!.. что ж ты не радуешься?

– Я тебя не понимаю, Электрон, – ответил Нарцисс с грустью, – когда ты со мной один, то мне кажется, что нет человека честнее, бескорыстнее и добрее тебя, а чуть явится тот бешеный слон, как его зовет Мелхола, все и выйдет по-другому, точно он тебя околдует.

– А что тебе кажется дурным? – возразил певец, – на что старику деньги? ни детей, ни внуков у него нет; может у него явиться один человек, которому он все отдаст, – это его мститель. Мститель перевернет все его сундуки, вытрясет все мешки и добьется мести. Месть уже началась: зять его убит.

– А если он окажется в живых?

– Во второй раз убьем.

– Ах!

– Неужели тебе жаль негодяя, расточителя, изменника, погубившего красавицу, которой восхищался весь Рим?

– Электрон!.. ты… ты сам его скоро убьешь…

– Если найду, убью. Что с тобой? опять лихорадка? сними парик; скоро будет жарко.

– Позволь мне его носить постоянно… меня узнают те, – что здесь были… убьют…

– Их здесь нет; нечего бояться.

– Нет, не сниму.

– Зачем такая осторожность?

– Ты мне друг… такой друг, какого у меня никогда не было… ты указал Аминандру кого-то похожего на Фламиния… если я тоже похож… ты или другой…

– Убьем тебя?!.. нисколько ты не похож на зятя старика.

– Не похож?

– Нет; оставь эти глупости!.. я знаю, что ты не зять Семпрония, а мой друг, за которого я умру прежде, чем тронут волос на твоей голове.

И он сдернул гримировку с товарища прежде, чем тот успел воспротивиться.

– Убивай, если хочешь… или вы меня бережете для более – жестокой мести в присутствии самого Семпрония?

– Тебя? ты помешался? на что ты старику? он не захочет убивать подставных лиц, если и не убит его зять. Найдем и убьем настоящего, если он еще жив. Твое сходство только тебе самому кажется, а ты вовсе не похож на Фламиния. Я его хорошо знал, когда служил в хористах. Моя сестра знает, кто ты, Нарцисс; оттого я тебя и полюбил еще сильнее.

– Твоя сестра меня знает? Катуальда?

– Да. Она мне не родная сестра, а так… мы служили прежде одному господину, подружились… ты – театральный машинист-громовник.

Нарцисс недоумевал, но у него вырвался вздох радостного облегчения. Он не узнан, по крайней мере теперь.

– Ты не волшебник! – воскликнул он.

– Кто ж я?

– Ты только ловкий плут.

– Из волшебников попасть в плуты не лестно!

– Но ты не злодей, нет.

– Ты все время молчал; неужели ты боишься твоих мучителей до сих нор?

– Мой голос меня выдаст.

– Друг, голос – не опасный изменник, когда прочая обстановка надежна. Я много раз пел и говорил с людьми, которые разорвали бы меня, как собаки, не будь на мне мой парик, да все сошло с рук благополучно, Надень я белокурый парик, – пропала. бы моя голова.