Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 52 страниц)

Глава LVI
Характер актрисы. – Помощь беспомощной, откуда она меньше всего ожидала. – Первые признаки помешательства

Росция при всей доброте души своей и обширном образовании была не чужда легкомыслия, свойственного людям, вращающимся в водовороте непрерывных удовольствий и неудач шумной светской жизни среди самого разнообразного общества. Любимая всем Римом, она и во дворцах сенаторов и в лачужках пролетариев – везде была желанною гостьей, потому что талант отворял пред ней бронзовые врата первых, а ее громадное богатство – ветхие двери последних. Она везде была на своем месте, со всеми держалась, как с равными, умея и льстить без унижения, и принимать лесть без чванства, и дарить, и получать дары, и забавлять, и забавляться, не отягощая этим ни себя, ни других.

Она множество раз в жизни и влюблялась, и обманывала, и сама была обманута, и венчалась лаврами при аплодисментах, и слышала свист не за бездарность, а по интригам своих театральных врагов. Она радовалась от пустяков и страдала в своем великолепном чертоге, превосходившем роскошью дворцы сенаторов; молилась всем богам в трудные минуты жизни и забывала о самом их существовании в минуты счастья. Это была особа, вполне преданная всем интересам своих покровителей, любившая больше всего на свете свое искусство, охотно кружившаяся в безумном вихре жизни тогдашнего Рима, еще не уставши и не боясь устать от беспрерывной погони за новыми наслаждениями.

Это была одна из тех счастливых натур, которые никогда не устают ни страдать, ни наслаждаться, и живут до глубокой старости, сохранив всю свежесть души и сердца, здоровье и умственные способности.

Таков был и отец ее, знаменитый трагик Росций, умерший в глубокой старости много лет спустя после этой эпохи.

Способная на придумывание самых замысловатых планов, чем нередко угождала сильным мира, Росция, однако, не имела ни времени, ни, главное, терпения, чтобы приводить эти планы к благополучному концу, особенно в тех случаях, когда затеянное дело касалось ее одной и при неуспехе не грозил ей гнев никакого патрона.

Пока судьба безродного, покинутого всеми добрыми людьми Фламиния была в ее руках, Росция день и ночь мечтала о его спасении, но едва она убедилась в любви его к Люцилле и неравнодушии к нему со стороны живой Венеры, – она совершенно покинула своего любимца. Ее совесть относительно участи юноши была покойна от мысли, что она поручила его Люцилле. Росция как бы сбросила тяжелую обузу со своих плеч. Фламиний стал часто скрываться из Рима, потом женился. Росция забыла о нем, занявшись другими. Но вот он бежал от жены, стал опять делать долги, пировать, проигрываться; Росция уже не приняла в нем участия, решив, что теперь спасать его надлежит не ей, а его жене.

Люцилла нашла в актрисе весьма плохую помощницу. Любимцем Росции был теперь молодой Афраний, страстно влюбленный в танцовщицу Дионисию, которая не смела отвечать ему взаимностью, боясь своего жестокого деда. Страдания этих юных сердец все время поглощали внимание Росции, пока не приехала в Рим Аврелия, больная, почти сумасшедшая от угрызений совести, терзавшей ее за новую обиду, нанесенную Нобильору, и с ней вместе Люцилла.

Сочувствуя всем, Росция не могла оказать существенной помощи никому, покуда случай не натолкнул ее на это. Она хлопотала около Аврелии, утешала Люциллу, ободряла письмами Афрания, уехавшего на Восток, спасала от деда Дионисию. Все это она могла делать не иначе, как урывками, на досуге между спектаклями, так сказать, разрывая свое время между друзьями, не отдавая никому из них преимущества до того дня, когда она встретила у Люциллы Катуальду, полюбила эту хитрую галлиянку, занесла ее со свойственной ее пылкому сердцу быстротой в разряд своих любимиц, узнала от Нее, что Нобильор в Риме и до сих пор любит Аврелию. Тут Люцилла, Афраний, Дионисия были забыты: Росция принялась улаживать отношения своего друга юности с его бывшей невестой.

Сервилий Нобильор скоро получил на свое письмо ответ от Марка Аврелия. Не зная отношений своего приятеля к Аврелии и не желая разглашать скандал, сенатор писал кратко, что его племянница здорова и спокойна, просватана за Октавия, живет у Клелии. Выразив свое сожаление, что умерший брат, поместив на хранение в храм Весты свое завещание, не поместил туда капитала, вследствие чего все приданое Аврелии расхищено разбойниками, он поручал Нобильору навести справки о молодом невольнике Котты, которого зовут Барилл-сириец, и, если он не замешан в злодействах беглых гладиаторов, вручить ему прилагаемую к письму отпускную хартию, написанную его умершим господином при составлении завещания.

Получив это письмо, Нобильор успокоился и решился больше не показываться любимой девушке, уже не имея права на дальнейшее покровительство ей, поступившей под законную опеку дяди и ставшей невестой Октавия.

Люцилла была недели две в полном отчаянии, несвойственном ее энергическому духу, потому что ни один человек не хотел протянуть ей руку помощи; все сложилось против ее желаний; все были против нее; даже Семпроний, ее любящий, покорный отец, – и тот зажимал уши при ее мольбах в пользу Фламиния. Одна только Росция горевала вместе с ней, но ничем не могла помочь и она, потому что ни Цицерон, ни другие адвокаты, возмущенные до глубины души скандалом, не хотели защищать профанаторов святого обряда, а судьи, подстрекаемые Великим Понтифексом, были против помилования Все, что удалось Люцилле, – была отсрочка суда на месяц под предлогом болезни Аврелии, главной свидетельницы.

Отчаяние Люциллы выражалось не истерическими воплями, а мрачным молчаньем, прерываемым отрывистыми, то укоризненными, то полными сожаления словами, среди которых нередко произносилось имя Аминандра, то двумя-тремя горькими слезинками, которые она торопливо смахивала с лица.

Отец видел, как его «неукротимая» стоит неподвижно по получасу и больше, глядя на небо, как бы в молитве. Какому богу она молится, – он не решался спросить, боясь получить грубый ответ, но о чем она молится, отец слишком хорошо знал, потому что она однажды сказала ему: «Вы хотите погубить моего Квинкция, а я его спасу; его спасет тот, кто сильнее вас; в тронную цепь меня закуйте, – я разорву мои оковы и бегу к нему; тройными замками заприте его тюрьму, – я освобожу его и тогда, если есть тот Бог, который всегда мне помогал».

Отец приказал рабыням развлекать госпожу, но это им не удавалось.

День суда приближался.

– Лида, – сказала Люцилла гречанке, – я всегда доверяла тебе больше других. Небо и ад теперь против меня. Ты видишь, что я не рыдаю; ты видишь, что горе еще не сломило сил души моей; я еще надеюсь, хоть сама не знаю, на что, не знаю, где и в чем моя опора. Тебе одной, моя верная ундина, я могу излить все мои муки, потому что и ты страдаешь после того, как Рамес погиб. Я еще могу надеяться до того момента, когда секира пресечет дорогую мне жизнь, но ты, Лида…

Гречанка склонила голову к госпоже: они обнялись и горько заплакали о своих бедах.

Преднамеренный стук мебелью заставил горюющих прийти в себя.

– Что тебе надо, Архелая? – спросила Лида.

– Некто желает видеть госпожу, – ответила вошедшая.

– Гости?! – вскричала Люцилла, – о, как мне надоели они со своими утешениями, увещаниями и даже поздравлениями со скорым избавленьем от уз… от уз, которые мне дороже жизни!.. гони, Архелая!.. не могу принять!.. сплю, нет дома…

– Не гости, госпожа.

– Кто же?

– Я не могу сказать этого имени.

– Аминандр!

– Нет. Человек, умоляющий о защите.

– Введи его!

Скоро вошел невысокого роста брюнет с длинными буклями, одетый в хорошее, но поношенное платье. Он низко поклонился Люцилле, бросил странный взор на Лиду и молчал.

– Кто ты и чего тебе надо? – спросила Люцилла.

– Ты не узнаешь меня, госпожа? – спросил пришедший.

– Нет, не узнаю.

– А ты, Лида?

– Нет, – отвечала гречанка, пристально глядя на незнакомца.

– Я пришел просить защиты от поисков человека, которого я люблю, уважаю, но не хочу иметь своим господином.

– Кто ж ты? – спросила Лида.

– Мой голос незнаком тебе и сердце ничего не шепчет?

– Ты… – произнесла Лида с недоумением, – неужели ты…

– Я – Рамес.

– Не может быть!.. твои волосы.

– Ловкая рука перекрасила их из светлых в темные и брови и усы также… я не имел денег на парики.

– Рамес! – вскричала Лида, бросившись к своему милому.

Они обнялись.

– Я бежал, воспользовавшись суматохой во время грабежа… бежал для того, чтоб быть с тобой, – продолжал невольник, – щедрость и доброту господина я забыл для тебя, моя Лида.

– Милый!

– Рамес, – сказала Люцилла, – я не выдам тебя: я освобожу Лиду; будьте счастливы!

– Госпожа, я не один здесь.

– Не один?

– Отпусти, отпусти со мной Лиду!.. мы должны спасти жизнь той, которая недавно усердно служила тебе.

– Катуальда?

– Она.

– Где этот милый друг, эта верная помощница! – вскричала Люцилла, – Катуальда здесь?..

– Она в доме Аристоника, нашего друга. Что такое произошло с ней, я не знаю. Я нашел ее случайно раненую, лежащую без чувств в лесу. При ней был какой-то мальчик, похожий на сына Аминандра, горько плакавший, голодный, не могший мне ничего объяснить. Я привел в чувство Катуальду, но она стала бредить; я ее с трудом довез, почти донес до Неаполя, посадил на корабль и привез сюда, к Аристонику.

– Скажи, что сталось с Аминандром?

– Не знаю. Были слухи, что его банда уничтожена какою-то междоусобной распрей. Он убит или бежал.

– Рамес, будь моим помощником!.. я награжу тебя, отдам тебе Лиду. Ты хитер… о, если б найти Аминандра!

– На что он тебе нужен, госпожа?

– На что?! на то, чтоб спасти хитростью или силой моего мужа от казни.

– Я постараюсь его найти, госпожа, но, может быть, придумаю что-нибудь и без него.

– Да, мы с тобой и без Аминандра не мало плутовали, Рамес, над Сервилием!.. бедный Котта!.. зачем я с ним заигрывала!.. я верю в кару судьбы; она уже началась.

– Прощай, госпожа!

Люцилла отпустила беглеца и вскричала:

– Никто не узнал Рамеса, даже твое сердце, Лида, не сказало тебе, что это он. Вы мне поможете. О, Боже неведомый!.. Лида, ступай к Катуальде и спасай ее жизнь для меня. Мои два верных друга вернулись ко мне. О, если б вернулся и третий!

– Рамес найдет Аминандра.

– Я уверена. Ступай же Лида. Архелая, пригласи ко мне батюшку.

Точно молния, Люциллу озарила новая мысль.

Семпроний с неудовольствием вошел к дочери, ожидая новых просьб и решившись стоически выдержать эту атаку.

– Батюшка, – обратилась к нему Люцилла, – день суда близок.

– Да, дитя мое, крепись!

– И неужели… неужели твое сердце совсем окаменело для…

– Окаменело для пощады негодяю!.. не проси, Люцилла!.. я уж сказал, что это ни к чему не поведет.

– Это поведет к моей смерти.

– Милая дочь, ты еще молода; пройдут годы и ты успокоишься, разум возьмет верх над…

– Разум давно взял верх над моей любовью, потому что иначе – я умерла бы давно. Горе тебе, батюшка, если мой разум одолеет и любовь дочери!

– Люцилла!

– Я пойду к Цезарю и упаду к его ногам с мольбой о ходатайстве в пользу моего мужа. Цезарь не устоит против моей мольбы; я ему буду обещать все, чего бы он ни потребовал: мою руку, любовь; в рабство я согласна идти, но сделаю то, чего хочу. Для Люциллы нет никакого «нельзя», потому что с колыбели я привыкла к одним «можно». Я выйду замуж за Юлия, но день свадьбы будет днем моей смерти.

– Неукротимая!.. делай что хочешь, но Фламиний будет все-таки казнен.

– Отец, делай что хочешь, но он будет спасен, во что бы то ни стало! вы еще хуже возбудили упорством мою энергию. Отец жестокий, я тебя проучу так, что ты пожалеешь о твоем упорстве перед дочерью, которую избаловал. Ты сам надел на себя эти оковы покорного рабства моим капризам; не пеняй же, если я употреблю мою власть над тобой в тот день, когда дело коснется уже не каприза балованной дочери, а вопроса о жизни отца ее ребенка!.. ты забыл, что я скоро буду матерью!.. ты забыл, каково человеку называться сыном или дочерью казненного! если твое сердце окаменело для меня, то снизойди к мольбам невинного младенца, твоего внука, которому, ни в чем неповинному, будут всю жизнь колоть глаза казнью его отца!..

– Неукротимая, не рви мое сердце!

– Я тебе поклянусь не покидать Юлия, если он возьмет меня женой: поклянусь даже не умирать насильственно от своей руки, если ты этого потребуешь. Батюшка, вспомни твоего внука!.. ведь это твой первый и, конечно, последний потомок!.. пощади!..

– Дочь, эта просьба…

– Ты плачешь… ты смягчился…

– Ты мне не говорила прежде…

– Пощади отца твоего внука!

– Люцилла, встань!.. не обнимай колен моих!..

– Не встану, нока не обещаешь… этот довод я употребила, как последнее средство смягчить тебя, истощив все мое красноречие в тщетных мольбах. Ты не хочешь верить в мою любовь к мужу, не хочешь верить в мою решимость умереть вместе с ним, – верь же хоть практической причине, в силу которой я не хочу его казни; удали этот позор от моего ребенка.

– Но ты завтра же будешь невестой Цезаря.

– Буду, хоть сейчас.

– Слушай, дочь: наказать твоего мужа все-таки надо; можно смягчить его участь, но… ах, Люцилла!.. смерть злодею!.. я его избавлю от позора казни, но потом…

– Потом?

– Убью!

– Убьешь! – повторила Люцилла строго и мрачно, – отец, я знаю Феникса; – это птица, сгоревшая и живая…

– Это миф.

– Феникс черным вылетел обгорелый из пламени костра, а прежде был желт, как волосы твоей Люциллы.

– Да, у него, говорят, золотые перья; но к чему ты так странно перевела речь на это?

– Я его видела.

– На картине?

– Да, это огромная картина; величина ее – круг земной, а рама – небо.

– Дитя, это сон твой?

– Это сладкая греза моего будущего.

– И ты, как Феникс, вылетишь невредимо из пламени твоих страданий. Успокойся!

– Я поручу моего мужа Фениксу… он унесет его далеко на своих крыльях… Феникс найдет огромного орла, который прострет над нами мощные крылья и унесет нас в свое гнездо в горах, на высокую башню… там есть клятва Люциллы… там мир и счастье меня ждут… не найдет там моего мужа и дитя ни топор палача, ни кинжал бандита, ни удар горя. Крылья растут!.. я чувствую… гляди… я уж могу не высоко вспорхнуть от земли… Люцилла поклялась орлу и орел клялся Люцилле в неизменной верности. Ты бледнеешь, отец…

– Твои слова…

– Метки, как клюв моего орла!.. о, милый брат мой!.. где, где он теперь?! где мой брат?

– У тебя не было брата.

– Был.

– Нет, дитя мое.

– Мой брат раздавит мраморную глыбу рукой и задушит быка в своих объятьях. Ты никогда не видел моего брата, потому что мой брат был со мной, когда ты был далеко… Я похожа на моего брата, он это сказал… он жив, он жив!.. мне это сердце шепчет… орел не даст себя убить презренному змею!.. нет, мой брат придет к сестре на помощь и превратит меня в огромную птицу, в такого же орла, как он.

Семпроний ушел, заливаясь слезами.

– Помешалась! – прошептал он Амизе в дверях, – береги твою госпожу!

В тот же день вечером Люцилла была у Росции; они долго разговаривали наедине, горько оплакивая участь Фламиния. Актриса хотела бы спасти и Лентула, но не смела об этом даже заикнуться при Люцилле, радовавшейся его скорой казни.

От актрисы Люцилла зашла в дом Аристоника и увидела Катуальду в борьбе между жизнью и смертью.

Перенесенные потрясения были до того сильны, что крепкий организм галлиянки не выдержал. В руке ее, рассеченной метким ударом полупьяного Аминандра, сделалось сильное воспаление, как и в несчастном мозгу, потрясенном падением с лестницы под тяжестью тела умирающего брата. Лучший врач, вызванный богатым купцом по просьбе его друга, Рамеса, объявил, что надежды на спасение нет, если натура, закаленная с детства в лишениях, не победит болезнь.

Аристоник принял горячее участие в положении молодой девушки, а Рамесу обещал хранить полную тайну о его существовании на свете от Сервилия, поняв причины, заставившие его бежать ради Лиды, жениться на которой господин не позволил бы ему, как на рабыне Люциллы, ненавистной ему вследствие его предубеждения против нее.

Люцилла уже успела обеспечить судьбу юной четы, вступающей в новую жизнь, упросив Росцию дать место Рамесу под другим именем при театре. Семпроний был удивлен странным поступком своей дочери: она на другой же день освободила без выкупа всех своих рабынь.

Свадьба Рамеса и Лиды совершилась.

Люцилла как бы ожила; все родные радовались ее спокойствию; она даже посетила театр и цирк. Но общая радость продолжалась не долго.

– Батюшка, – сказала Люцилла за завтраком, – голубь свил гнездо в мышиной норе.

Семпроний принял это за шутку и рассмеялся.

– Он тихо воркует, когда я одна… я понимаю его речь… он воркует один… один, как мой Квинкций в тюрьме одинокий.

– Эта аллегория скоро кончится, дитя мое; у тебя будет жених.

– Тихо воркует он мне о будущем счастии… Лида не слышит, – продолжала Люцилла и съела вместо хлеба яичную скорлупу. Взяв с тарелки отца другую скорлупу, она также хотела ее съесть.

– Люцилла, что ты делаешь, это яичная скорлупа, – сказал отец.

– Мне показалось, что яйцо цельное.

– Ты сегодня рассеянна.

– А ты видал ли, батюшка, яркие брачные светильники, подобные огромному погребальному костру? не Гименей зажигает их. Гименей зажигает их в сердце, а Немезида – на голове.

– Нет, не видел. Эти светильники – мысли о мщении? такой светильник горит на моей голове, горит погребальным пламенем.

– И это пламя сожжет того, кто не мил тебе… жги, отец!.. но это пламя зажжено пламенем ада… Фурия несправедливо зажгла его… роса любви сделает его безвредным… голубь сказал мне сегодня, что все будет исполнено… Феникс сказал моей ласточке, что он уж напал на след орла… мой брат не умер… моя сестра скончалась, как храбрая амазонка, смертью воина.

– Твоя сестра?

– Имя ее от золота греческого… сердце ее было золотое… она умерла… гладиатор убил мою сестру. Мир ее праху!.. ее сын в моей власти… я продам ее сына за цену головы моего мужа… ха, ха, ха!.. брат не изменит сестре ради сына! – Люцилла засмеялась.

– Помешалась! – тихо, как в первый раз, сказал отец. Дня через два она пришла к отцу вечером.

– Батюшка, где письмо, которое ты получил сегодня утром из Пальматы? – спросила она.

– Никакого письма я не получал.

– Зачем ты скрываешь от меня это? Спартак сжег Пальмату, как дом Нобильора… я знаю… мне донес тот, кто не лжет и не скрывает… голубь… он тихо воркует со мною, когда никого нет.

Семпроний пристально взглянул на дочь. Ее лицо было бледно; глаза светились огнем экстаза.

– Голубь сосватал мне Юлия, – продолжала она, – он воркует о любви и о мести.

– Успокойся, милая!

– Подай письмо, отец! – вскричала Люцилла, топнув ногою, – в этом письме роковой приговор Спартака.

Она упала на пол в конвульсиях.

– Боги! – вскричал Семпроний, – она помешалась!

Припадок скоро миновал. Совет родных решил, что надо скорее исполнить желание Люциллы: казнить одного Лентула, а Фламиния отправить в ссылку, только подведя к плахе. Потом отдать Люциллу замуж за Цезаря или другого и отпустить путешествовать в Грецию.

Глава LVII
Аврелия и актриса

После ужасного события в Риноцере Аврелия погрузилась в глубокую нравственную летаргию. Все ее чувства точно онемели. Она беспрекословно дала Фабию посадить ее в колесницу и увезти на виллу Люциллы, где всегда была готова к услугам господ богатая галера.

Аврелия пила, ела, спала, ходила, все видела и слышала, но ничего не понимала, что вокруг нее творилось. Ее положили в каюту и перевезли в Рим, где Клелия сняла со своей матери обузу, приняв кузину к себе на попечение до ее замужества, спрашивала, старалась развлечь; все это происходило для Аврелии точно во сне. Она кратко отвечала на все заговариванья своей веселой родственницы, а также тетки, дяди, брата и Марции, но ни о чем сама не говорила с ними, ни на что не глядела, ничего себе не просила, проводя целые дни, лежа на покойной кушетке в отведенной ей комнате.

Чтоб ее развлечь, Клелия возила ее в храмы, в цирк, на свою виллу. Аврелия не противилась этим поездкам, но и ничем не интересовалась. Клелия приглашала к себе Росцию. Актриса читала Аврелии повести, декламировала монологи из трагедий, рассказывала забавные новости; ничто не выводило больную из ее столбняка.

– Вы все добры ко мне, – часто повторяла она, – но мне этого ничего не надо; я скоро умру.

Беспрекословно дала она свое согласие дяде на сватовство молодого Октавия. Свадьба была назначена после окончания суда над Фламинием и Лентулом; этот скандалезный процесс вели тайно в Сенате, без огласки. Подсудимые сидели в тюрьме. Осталось три дня до заседания суда.

Клелия пришла с Росцией в комнату своей кузины, чтоб приготовить больную к тяжелой роли свидетельницы, от чего дядя никак не мог ее избавить, потому что она была главным лицом этой печальной трагедии.

– Тяжело мне, кузина, передать тебе поручение батюшки, – сказала Клелия, севши около нее на кресло, – но ты должна меня выслушать.

Аврелия не ответила, только кивнула утвердительно.

– Собери твое мужество, моя милая, – продолжала Клелия, – довольно тебе хворать! готовься к трудному подвигу!

– Я готова ко всему, потому что жить мне не долго.

– Я не буду отговаривать тебя кончить жизнь, потому что все старания мои бесполезны до сих пор, но ты должна исполнить твой последний доли присутствовать при обвинении подсудимых.

При этих словах Аврелия вздрогнула; по ее щекам разлился яркий румянец.

– Ах, Клелия! – вскричала она, оживившись, – если б меня судьи избавили от этого! я должна буду опять видеть всех этих людей… о, как мне стыдно! как стыдно!.. не знаю, живы ли моя три провинциальных друга; я не смею спросить о них… если они умерли, мне тяжело, но если живы, – еще тяжелее; я не могла бы взглянуть на человека, которого я оскорбила… он любил меня, а я…

– Говори, Аврелия, говори! – радостно воскликнула Клелия, – молчание убивало тебя; признание облегчит. Кто этот оскорбленный?

– Я не смею теперь произнести даже его имя… мне стыдно! стыдно!

– Твой прежний жених?

– Да.

– Кто же он?

– Нечего говорить о нем, Клелия; все кончено. Мне жаль и Октавия. Зачем дядя меня за него просватал? Я не дам ему счастья. Я всем в тягость. Мне надо умереть. Когда назначен суд?

– Послезавтра.

– А долго протянется заседание?

– Не думаю; у подсудимых нет адвоката; им придется не защищаться, а только просить помилования и выслушать свой приговор.

– Нет адвоката! – повторила Аврелия в раздумьи, – отчего?

– У них нет денег, чтобы его нанять, – пояснила Росция.

– А если б деньги нашлись? – спросила Аврелия.

– Тогда, конечно, может быть… если б это был адвокат, любимый сенаторами, то…

– Что, Росция?

– Я не думаю, чтоб и это их спасло, но все-таки была бы надежда на смягчение приговора… хороший адвокат, любимый сенаторами, – то же, что актер, любимый публикой; иногда его речь может произвести такое глубокое впечатление на судей, что они милуют подсудимых ради своего любимца. Если б это и не помогло, то подсудимым теперь было бы не так ужасно в их тюрьме… надежда, самая шаткая, все-таки легче отчаяния.

– Росция, – сказала Клелия актрисе тихо, отозвав ее в сторону, – мы напали наконец на разговор, который вывел эту бедняжку из ее странного равнодушия; поговори с ней об этом подольше; ты умеешь это делать; я не буду мешать вам.

Сказавши это, она вышла, обрадовавшись за свою кузину, потому что, по своей склонности к веселости, она несколько тяготилась постоянной печалью Аврелии и рада была случаю уйти от нее.

Актриса села около больной на кресло, оставленное Клелией, и продолжала разговор:

– Хорошему адвокату надо заплатить не меньше 5000 сестерций…

– А после суда что будет? – прервала Аврелия.

– Чтение приговора, а потом – наказание.

– К какому наказанию приговорят их?

– Я этого не могу знать, Аврелия. Они совершили ужасное преступление, профанацию обряда. Во всяком случае, последует смертная казнь, но я не знаю какая; им отрубят голову, или повесят, или зароют живыми, – я этого не знаю.

– Росция! – вскричала Аврелия, крепко обняв актрису и прижавшись к ней в ужасе, – они погибнут по моей вине!

– Что с тобой, милая Аврелия? разве ты виновата, что эти негодяи обманули тебя?

– Все равно… я буду виновницей их смерти… их призраки не дадут мне покоя в самой могиле!

– Успокойся, Аврелия!..

– Я их спасу. У меня есть ожерелье из крупного жемчуга; оно не мое, но моя подруга не рассердится за присвоение, если она еще жива. Я продам это ожерелье, найму хорошего адвоката… оно из крупного жемчуга… иди сейчас и продай его, Росция.

– Дядя и брат не будут довольны тобой за это: они хотят погубить подсудимых… Клелия также, все жалеют бедную, оскорбленную Люциллу.

– Все жалеют Люциллу, но никто не пожалеет меня! – воскликнула Аврелия в гневе, спрыгнув с кушетки, – Росция, а ты?.. жалеешь ли хоть ты меня, горькую сироту?!.. иди продай мое ожерелье, достань мне денег!

Аврелия в отчаянии хотела броситься к ногам актрисы; Росция не допустила этого.

– Бедное дитя! – ласково сказала она, – разве ты еще любишь Фламиния?

– Я его ненавижу. Я люблю того, кого и ты когда-то любила… я его оскорбила и обманула, как прежде ты… он сказал мне: ни одна женщина из рода Аврелиев не запятнала своей чести. Фламиний его враг, но его гибель все-таки ляжет на меня пятном.

– Сер…

– Не произноси этого имени!.. я не могу ни сама произнести его, ни слышать… но каждое слово, сказанное мне, каждый его совет, – все это свято для меня.

– Ты знаешь мое прошлое?

– Да.

– Не осуждай меня, Аврелия. Ты не можешь понять, что такое актриса, служащая почти с колыбели своему искусству. Я любила и отдала бы жизнь за любимого человека, но не могла променять на его любовь моего искусства. Я не дилетантка. Я родилась актрисой и актрисой умру. Отец и мать учили меня только сценическому искусству, внушали мне привязанность только к нему. Оно – вся моя религия, вся моя любовь. Не осуждай меня за то, что любовь к искусству у меня пересилила любовь к человеку.

– Мне ли осуждать тебя, Росция? ты его обманула и оскорбила все-таки ради важной для тебя цели, я его оскорбила – без всякого повода. В гневе он поклялся никогда не говорить мне о любви и пожелал, чтоб я полюбила другого. Я увлеклась, полюбила – его врага.

– Зачем же ты хочешь спасать-то?

– Ради двух причин: избежать пятна и не дать торжества Люцилле.

– Эта последняя причина совершенно понятна мне, потому что у меня в театре есть соперница – Демофила, которую я ненавижу; на всякую глупость я решусь, чтоб только ее унизить; умное слово назову глупым, если она его похвалит, буду восхищаться дрянью, если она будет порицать; Демофила – моя соперница; Люцилла – твоя. Я все понимаю.

– Люцилла мне не соперница; ты ошиблась, Росция. Люцилла обворожила любовью моего старого отца и убила его своей изменой. Вот причина моей ненависти.

– И это понимаю.

– Продай же мое ожерелье!

– Продать-то его легко, Аврелия, но прежде нам надо выбрать человека, которому ты поручишь защиту подсудимых.

– Я его выбрала.

– Кто же это?

– Марк Туллий Цицерон.

– Он не согласится ни за какие деньги… ни за миллион.

– Я попробую склонить его моими просьбами. Тебя, Росция, весь Рим знает; помоги мне проникнуть в святилище этого гения красноречия; только помоги, – остальное мое дело.

– А если Клелия…

– Пусть все родные гневаются на меня!.. я скоро умру, но перед смертью унижу Люциллу, отмщу ей за моего отца!