Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 54 страниц)
– Да-да, до нас снизошло звездное дитятко, – закатил глаза Ланг, и она все же потупилась, а затем вдруг со всей силы стиснула папку. Черт… – Будьте к ней снисходительнее, все же новое рабочее место… А впрочем, не будьте.
Он размял плечи, словно хотел сбросить стянувшее их невидимое напряжение, ну а откуда-то слева раздалось женское хихиканье. Осторожно посмотрев в ту сторону, Рене заметила двух медсестер. Они стояли рядом, точно две фигуры на шахматном поле – черное и белое; высокая белокурая и голубоглазая, и прислонившаяся к ней плечом – смуглая, тонкая, с гладко забранными темными волосами. Их взгляды внимательно изучали Рене, словно собирали анамнез личности или раскладывали на органы в учебной анатомичке. Вот шрам, вот ссадины на пальцах, вот выбившаяся из двух привычных косичек коварная прядь. Рене была уверена, что ее веселенькая юбка в забавный горошек тоже подверглась тщательному анализу, и выводы двух подружек были не утешительны. Мисс Роше – редкостный фрик.
– Невежливо оставлять собеседника без ответа, – внезапно прошептал над ухом Дюссо, о чьем присутствии она уже успела позабыть и потому испуганно отшатнулась. Однако убежать ей не дали. Чужая рука незаметно для остальных скользнула по спине Рене и с силой потянула назад за ворот джемпера.
– Отпустите, – прошипела она. Твердый шов больно впился в кожу, но Рене упрямо наклонилась вперед в попытке избавиться от навязчивого контакта.
– Je vais te laisser partir. Mais d'abord, tu vas me répondre à une question. Dis-moi, tu dors nue ou?..[19]19
Я тебя отпущу. Но сначала ты ответишь мне на один вопрос. Скажи, ты спишь голая или… (фр.)
[Закрыть] – неожиданно по-французски спросил Дюссо, и Рене позабыла, как дышать. Что?! Это же… Он не мог всерьез спрашивать такое! Тем временем ворот окончательно впился в шею.
– Non, – торопливо прошептала она, и давление на шею чуть ослабло.
– Quel dommage. Veux-tu essayer?[20]20
Как жаль. Не хочешь попробовать? (фр.)
[Закрыть]
– Non!
– Моя дорогая мисс Роше, – до них донесся ленивый голос Ланга. – Перестаньте уже витать в облаках своей славы и обратите внимание на страждущих вашего внимания.
Кажется, пока происходил короткий диалог с Дюссо, глава отделения успел рассказать о ней еще несколько фактов, а еще озвучить список дел на сегодня, завтра и весь следующий год. Потому что подняв голову, Рене увидела группу потерянных интернов, из которых нескольких предстояло распределить по кураторам, а кого-то отправить в клинику. А еще резиденты третьего года ждали своей очереди на практику по биопсиям, второго – на перевязки и прочие рутинные задачи, кто-то хотел отчитаться, слева уже тянули папки предоперационного эпикриза… Но вместо того, чтобы схватиться за все сразу, Рене медленно перевела взгляд на Энтони Ланга и увидела растянувшую большой рот едва заметную ухмылку. Наставник сидел, подперев рукой подбородок, и с явным наслаждением следил за происходящей у его ног возней. И неожиданно Рене поняла, что ее бросили. Не просто оставили один на один с проблемами и задачами, но швырнули в толпу и любуются тем, как она тонет. Это такой метод обучения? Если да, то он очень жесток. Впрочем, от других Рене слышала, что бывает и хуже – крики, недовольство, взаимные жалобы в дирекцию резидентуры. Между некоторыми ее однокурсниками и их наставниками шла едва ли не открытая война, а она просто привыкла к другому. Ничего. Все можно вытерпеть. Это всего лишь на один год.
Так что, поджав губы, Рене повернулась к какому-то парнишке, который пихал прямо в руки стопку назначений и громко просил проверить дозы антибиотиков. Но стоило ей с вежливой улыбкой взяться за документы, как одновременно случилось две вещи: на колени прилетел стаканчик с горячим кофе, а почти в ухе раздался ехидный шепот.
– Réfléchis à ma proposition. Petitecerise.[21]21
Подумай над моим предложением. Маленькая вишенка. (фр.)
[Закрыть]
Больше она ничего не успела услышать, даже подумать, откуда Дюссо мог знать ее прозвище, потому что обжигающая жидкость добралась до кожи и растеклась жгучим пятном. Так что, вскочив на ноги, Рене попыталась зачем-то отряхнуться.
– Ах, прошу прощения. Я та-а-ак неаккуратна, – протянул кто-то совсем рядом. Вскинув резко голову, Рене увидела уже знакомую смуглую девушку. Та улыбалась фальшивой улыбкой и протягивала неведомые бумаги. – Ознакомься, Роше.
Документы перекочевали из рук в руки, и Рене собралась уже развернуться (в конце концов, нужно было срочно вернуться в раздевалку и переодеться!), но ее аккуратно взяли под руку. А в следующий момент она смотрела в холодные голубые глаза и медленно пятилась назад, пока аккуратно подпиленные ногти все глубже впивались в кожу.
– Что же ты, Клэр, надо быть осторожнее, – тихо протянула та самая светловолосая медсестра. Тонкие губы чуть изогнулись, напомнив хирургический разрез, а затем открылись, чтобы произнести: – Доктор Ланг наверняка будет переживать за шкурку своего ассистента.
– Этого? – так же негромко хмыкнула вторая, а потом смерила Рене взглядом, словно видела в ней соперницу. Боже! Чему? Шприцам и ланцетам? Тем временем, результат осмотра ее явно удовлетворил. – Не думаю, Хел. Ставлю на две недели.
– Принимаю, – голубоглазая бросила быстрый взгляд в сторону безразличного к происходящему Энтони Ланга. – Вряд ли она задержится здесь дольше.
И с тихим смешком ногти наконец покинули кожу, а две подруги легко и незаметно удалились прочь сквозь собравшуюся вокруг толпу. И никто не слышал этого короткого разговора. Ни одна душа не заметила или сделала вид, что ничего не случилось, потому что слишком громко общались между собой интерны, слишком заливисто смеялся кто-то в другом конце ординаторской. Даже Дюссо оказался внезапно занят собственным резидентом, отчитывая того за очередные неведомые грехи. А потому Рене стояла в полном одиночестве и с неожиданным осознанием, что ей объявили войну. Не за какую-то провинность, слова или ошибки, а просто за факт существования здесь и сейчас. Возможно, чуть-чуть за фамилию. А еще вероятнее из-за доктора Ланга, чье поведение стало для остальных точкой отсчета. Рене не знала почему так вышло, – да и что бы это дало? – однако, как всегда учил Максимильен Роше, гордо подняла голову и процедила:
– Увидим.
Слово и тон, каким оно было произнесено, жгли язык, но Рене спокойно повернулась к моментально затихшим студентам и приступила к своим новым обязанностям. Право слово, она не требовала любить себя. Все, что ей было нужно, – возможность работать. И, если ради этого придется целый год терпеть двух взбалмошных дурочек, ничего страшного. В конце концов, вряд ли они осмелятся сделать что-нибудь противозаконное.
Глава 7
Первая половина дня пролетела почти незаметно. Дел было так много, что Рене успела позабыть и о неприятных разговорах, и о странных намеках со стороны доктора Дюссо. Как выяснилось, правая рука главы отделения пользовался здесь определенной славой, что, к стыду Рене, ее совершенно не удивило. Думать так о хорошем враче было, конечно, непозволительно. К тому же, вопреки слухам о зашкаливающем половом инстинкте и страсти к молодым медсестричкам Жан Дюссо считался здесь хорошим хирургом, но Рене ничего не могла с собой поделать. Каждый раз, стоило ей заметить черноволосую кудрявую голову где-то вдалеке светлого коридора, шрам начинал мерзко чесаться, а ноги сами вели в ближайшую палату. Пустую, занятую, переполненную студентами – неважно. Рене до последнего старалась оттянуть неизбежность встречи, и мысли, что так предстоит делать еще восемь с хвостиком месяцев совершенно не радовали. Как не радовал и резидент Дюссо.
Франс Холлапак, чья фамилия с легкого сволочизма все того же Дюссо теперь звучала в голове исключительно стыдливым Хулахупом, оказался громким, грубым и немного странным. Бросив на Рене непонятный взгляд, он холодно поблагодарил за помощь с расчетом несчастных антибиотиков, а потом еще долго оборачивался вслед. И если сначала Рене хотела поддержать его, шутливо поделиться, что сама только вчера вспоминала безусловно необходимые формулы, то теперь не знала – а нужно ли. Зашуганный собственным наставником Франс никому не доверял, но предпочитал держаться безопасной компании Хеленымы и Клэр. Тех самых медсестер, что разыграли с утра не самую приятную сценку, и, похоже, имевших некую власть в отделении. Правда, эти две экзотические птички совсем не беспокоили Рене, которая больше переживала за Франса. Увы, она слишком хорошо знала к каким катастрофам может привести обычный страх задать вопрос, а в том, что Холлапак боялся наставника и самого Ланга, сомнений не оставалось. Однако, пока Рене не представляла, как подступиться к визгливо возмущавшемуся по любому поводу темнокожему резиденту, и размышляла об этом все утро, прежде чем над головой раздался электронный голос:
– Доктор Ланг. Код синий. Первый этаж. Первый коридор. Комната один-двенадцать. Доктор Ланг. Код синий. Первый этаж. Первый коридор… – и так до бесконечности. Прохладный голос автоинформирования бездушно сообщал о катастрофе. О чьей-то трагедии. Код синий – реанимация, критическая ситуация.
Этот сигнал застиг Рене на выходе из основного здания. Она как раз готовилась к обычной плановой операции, где не было ничего срочного или пугающего. Простое удаление из желудка доброкачественной опухоли, с которой милая пожилая леди могла прожить еще с десяток лет. Рутина. А проще говоря – конвейер. И, если честно, в глубине души Рене со всей искренностью понимала, отчего так скучает безусловно талантливый (если верить словам Филдса) доктор Ланг. За следующий год она наверняка тоже покроется мхом и коркой усталости от такой вот обыденности. Однако, когда телефон взорвался коротким сообщением, все ленивые мысли разом вылетели из головы Рене.
«Мойся», – гласил короткий приказ доктора Ланга. И стало очевидно, что ради простейшей операции местный любитель эпатажа вряд ли снизошел бы до напоминания. А потому Рене бросилась в сторону скоростных лифтов.
До этого момента она ни разу не слышала, как приземляется на крышу большой вертолет службы спасения. Не видела воочию бьющих в герметичные стекла воздушных потоков от огромных крутящихся лопастей. Не чувствовала мелкую дрожь огромного здания. Но теперь вертолетная площадка располагалась над крылом скорой, буквально в нескольких метрах от головы Рене, которая в замешательстве застыла на пару секунд. И этот гул так давил на уши, что хотелось зажать их руками. Старая больница и старая изоляция не справлялись с движением ветра, что бился в огромном винте вертолета. Стены мелко тряслись и, похоже, вибрировал даже пол. Однако, поджав губы, Рене побежала еще быстрее, и в итоге едва не ввалилась в расположенную на другом конце коридора предоперационную. Желтые хирургические тапочки в алую вишенку наступили на темное мягкое пятно, в котором с трудом опознался чей-то джемпер, а затем перед глазами предстала напряженная спина наставника.
Вопреки всем недавним размышлениям доктор Ланг не был одет в черное, даже не в темное. Его хирургический костюм оказался настолько обычным, что Рене невольно замешкалась. Похоже, он просто взял его из первого попавшегося автомата, которые стояли на каждом этаже этой больницы, и нацепил прямо здесь. Даже не удосужился зайти в раздевалку. И, наверное, хорошо, что Рене пришлось задержаться сначала из-за путаницы в лабиринте зданий, а затем из-за слишком медленной группки студентов. Судя по валявшейся прямо на полу одежде, Ланг очень спешил. Однако, даже если это было и так, ни одна деталь в нем не выдавала торопливости. Идеальная собранность. Рене даже смутилась. Ее собственный вид вызывал куда больше вопросов растрепанными косами и развеселыми тапочками, что своей легкомысленностью контрастировали с идеально прямой мужской спиной и тщательностью движений. Подойдя к раковине, она взялась за щетку и мыло.
– Двадцать один год. Мужчина. Доставлен почти через два часа после полученных травм, – неожиданно заговорил доктор Ланг, а Рене невольно вздрогнула от звука его голоса. В пустом, выложенном кафелем помещении тот звучал гулко и низко, забираясь под хирургическую рубашку легким ознобом. – Множественные сочетанные переломы, проникающие ранения брюшной полости, обильная кровопотеря. Остальное по мелочи. Твои действия?
– Общий осмотр, сбор анамнеза. – Рене сосредоточенно скребла руки и при этом старалась не смотреть на то и дело мелькавшее сбоку татуированное предплечье доктора Ланга. Даже несмотря на покрывавшую его желтоватую пену, этот неведомый лабиринт линий будто бы манил.
– Три, два, один. Твой пациент умер на осмотре мочеполовой системы и попытке выведать, был ли гепатит у бабушки больного. Игра окончена, – все так же монотонно откликнулся Ланг, а потом неожиданно резко мотнул из стороны в сторону головой, словно разминал затекшую шею.
Болела голова? Хм. Возможно. Наставник не был зол или разочарован, скорее, просто напряжен. Его длинные бледные пальцы двигались быстро, но с удивительной точностью робота и столь же бездумно, как будто выполняли давно зашитую в электронные мозги программу. И кто знает, может, так оно и было. Все же не удержавшись, Рене скосила взгляд и посмотрела на нахмуренный профиль. На ум пришло слово «острый» – острый нос, острый подбородок, даже череп казался острым из-за сведенных на переносице контрастно темных бровей и сжатых до синевы губ. И вроде, Ланг был достаточно молод, но тяжелый взгляд, которым хирург взглянул на Рене в ответ, припечатал к земле будто бы парой десятков лет разницы. А может, и больше. Смутившись, она уставилась на собственные руки и с чрезмерным усилием принялась скрести пальцы, стараясь игнорировать навязчивое жжение там, где была содрана кожа. Тем временем шум воды рядом стих.
– Ещё варианты?
Рене задумалась и оттого неудачно провела щеткой в месте вчерашнего удара. Обернувшийся на ее шипение доктор Ланг ничего не сказал, только мазнул взглядом по ссадинам и синякам, а потом снова равнодушно отвернулся.
– Кто мой пациент? – наконец спросила она, поборов желание сжать измученные пальцы.
– Суицидник-летун, – раздалось в ответ хмыканье, и больше вопросов не осталось. Перед глазами сами собой появились не только необходимые изображения, но даже строчки из учебников о видах и характере травм. Оторвав несколько бумажных полотенец, Ланг быстро продолжил: – Третий этаж и решетка забора не самое удачное место для приземления. Впрочем, судя по состоянию этого идиота, для попытки свести счеты с жизнью оно не подходит так же.
Услышав вырвавшееся оскорбление, Рене поморщилась, но ничего не сказала. Это не ее дело судить кого-то, и уж точно не ей читать нотации своему наставнику. В первый рабочий день. Господи, это будет очень тяжелый год…
– Но почему вертолет? – В свою очередь локтем выключив воду, Рене повернулась.
– Хотел спрыгнуть с высотки, но пролетел лишь парочку этажей, встретился с козырьком одного из окон и тут же приземлился на ограждение террасы двумя метрами ниже. Высота штырей около десяти сантиметров. Предварительный удар спас от разрывов, но не от внутренних повреждений. Говорю же, парень – редкостный идиот, – проговорил Ланг, пока методично промакивал руки салфетками. А потом на мгновение замер и добавил уже жестче: – Готовься. Вряд ли ты когда-нибудь видела столько крови.
Полотенце отправилось в мусорное ведро, а Рене сглотнула.
– Ясно. – Вопросов у нее действительно больше не было. А следующая, произнесенная ленивым голосом фраза лишь заставила еще сильнее прикусить язык.
– У тебя будет одна попытка, Роше, доказать, что ты не безнадежна, – холодно бросил Ланг, а затем посмотрел на неё в упор. И Рене захотелось скрыться. Просто утечь в канализацию следом за мыльной водой, чтобы хоть на время избавиться от взгляда лютого презрения, которым ее одарили с ног до головы.
Желтоватые глаза тем временем задержались на выбившихся из прически тонких прядках, посмотрели на чуть скособоченный костюм и долгую секунду гипнотизировали проклятые «вишенки», дабы в следующий момент взметнуться вверх. И господи, столько насмешки Рене еще никогда не видела.
– Мне плевать, делала ли ты это раньше. Плевать страшно или нет. Плевать, если сейчас пробьешь пол головой. Ты не поняла мои слова, так я повторю их снова: проваливай. А нет, то ты знаешь правила…
– Никаких споров, – едва слышно произнесла Рене. Ну а доктор Ланг помолчал, прежде чем неожиданно насмешливо протянул.
– А ты, оказывается, послушная.
Боже… Боже-боже-боже. Они знакомы всего сутки, а ей уже хотелось кричать от собственного бессилия. Но вместо этого Рене лишь скованно улыбнулась. Что бы ни случилось, она не поддастся на чужие эмоции, не станет отвечать раздражением на откровенную злость. И видимо, поняв это, Ланг снова хмыкнул, а затем внезапно локтем толкнул ей коробку со стерильным пластырем и отвернулся, чтобы плечом открыть дверь в операционную.
– Почему мы? – Вопрос вырвался сам. Рене не хотела его задавать, боясь выдать собственный страх. Однако, заметив, что доктор Ланг остановился, пояснила: – В скорой достаточно прекрасных врачей. Но в итоге именно мы бросаем нашего пациента и мчимся к другому. Почему?
Долгие мгновения он не смотрел в ее сторону, не поворачивал головы, гипнотизируя дверные петли, а потом неожиданно улыбнулся. И его профиль с нечеловеческим оскалом выглядел совершенно безумно.
– Потому что это весело.
Хлопок двери заглушил вырвавшийся у Рене судорожный вздох.
Операционная в главной больнице Монреаля почти ничем не отличалась от всех виденных ранее. Возможно, чуть больше. Возможно, чуть современнее. Однако, когда Рене проскользнула внутрь прохладного помещения, то не заметила всего этого. Ее поразила бурлящая толпа людей, которая о чем-то шумно переговаривалась. Они находились в постоянном движении и даже толкались. Только Ланг с уже знакомой белокурой операционной медсестрой стояли около негатоскопа и о чем-то тихо переговаривались, ну и ссутулившийся мужчина в шапочке с логотипом «Звездных Войн» невозмутимо насвистывал веселенькую мелодию, сидя около большой модульной анестезиологической системы. В общем, атмосфера настолько контрастировала со спокойствием и деликатностью царивших во время операций в Квебеке, что Рене растерялась. Но в следующий момент на нее надели халат, руки скользнули в перчатки, и она повернулась к подошедшему наставнику.
– Твое дело кровотечения и сакция. Поняла? – приглушенной маской голос звучал торопливо, но удивительно бодро. Ни следа привычной лени или скуки.
– Да, сэр.
Дождавшись ответа, Ланг хотел уже было отойти, однако, неожиданно как-то странно взглянул на Рене, и маска на его лице колыхнулась. Он будто принюхивался к чему-то, затем оглянулся проверить, заметили ли что-то остальные, но персонал был занят своими делами. Нахмурившись, Ланг кивнул и снова отошел, видимо, в последний раз свериться с качеством и расположением травм, а Рене услышала:
– Всегда приятно, когда в операционной появляется новое лицо. – Повернув голову, она увидела первую за сегодня искреннюю улыбку – веселые морщинки собрались около голубых глаз, а бледно-рыжие брови забавно дернулись. Маска могла скрывать половину лица, но этим Рене не обманешь. – Доктор Фюрст. А вы, судя по записям, доктор Роше. Верно?
– Да, сэр.
– В ваших хирургических балахонах и родственников-то не узнаешь. Жаль, что приходится начинать профессиональное знакомство в такой сумбурной обстановке. Кстати, отличный выбор обуви.
Он махнул рукой на желтые тапочки, а затем повернулся к пациенту, чтобы проверить значения на манометрах. Неровно пищали сердечные ритмы, на мониторе рисовались дерганые зубцы. Во рту пересохло от волнения, но Рене все же тихо поблагодарила за простое человеческое участие:
– Спасибо.
– Ну же, пошевеливаемся. Иначе неудачник, в конце концов, отправится на небеса, а я пока еще не давал на это своего согласия, – донесся до них раздраженный голос доктора Ланга, и помещение на мгновение взорвалось хаотическим движением, а потом резко затихло.
За годы учебы Рене видела много разных операций, работала с разными хирургами, в разных отделениях, и в каждом из них всегда были свои любимые особенности. Например, детские врачи продолжали разговаривать со своими маленькими пациентами даже во время наркоза, словно те могли слышать их мягкие успокаивающие голоса. Сосудистые хирурги вечно кричали, злились и ругались на качество шовного материала. Ортопеды пересказывали любимые хоккейные матчи, нейрохирурги – последнюю партию в гольф. Онкологи обсуждали скандалы симпозиума по микробиологии, а кардиологи новые винные бары. Здесь же, в этом гулком коробе с ярким светом бестеневых ламп, не было ничего. Ни шуток, ни смешков, даже команды отдавались шепотом или попросту взглядом, потому что… Рене встала около пациента и посмотрела в глаза наставника… Потому что доктор Ланг, как оказалось, обладал удивительной особенностью к тренировке своего персонала. Почти дрессуре. Его окружала такая завеса уникальности и абсолютной власти, что каждый из присутствующих невольно пытался ему соответствовать. Никаких споров. Это уж точно.
Ланга, очевидно, боялись. Не так, как страшатся сильных мира сего, но для большинства его разочарование было даже похуже уголовного срока. Ибо работать в команде главы отделения считалось здесь вершиной если не карьеры, то способностей точно. Даже смелая в ординаторской Хелен теперь молчала и с неожиданной готовностью ловила каждый взгляд, вздох или намек на жест, чтобы предугадать команду своего кумира. Ланг царил здесь подобно Господу Богу и с тем же упрямством, которое едва не граничило с гордыней, пускал в святая святых операционного театра только достойнейших. Кровотечения и сакция. Что же, очевидно, Рене не достойна. Кто-то сказал бы: «Как унизительно!» – Но она молча взялась за аспиратор и приготовилась очищать операционное поле. Разводить споры над телом больного – худшее, что можно придумать. И, похоже, Энтони Ланг прекрасно донес до остальных эту истину, ибо никто из его команды даже не подумал открыть рот.
Как всегда, накатило волнение и вспороло шрам надоедливым зудом. Дернув плечом, Рене попыталась было избавиться от этого ощущения, но оно противной занозой засело под маской и никак не хотело прекращаться. Находившийся же позади доктор Фюрст, видимо, заметил нервное движение, потому что внезапно Рене услышала шепот на странном французском.
– N'aie pas peur, Lang te soutiendra[22]22
Не бойся, Рен тебя подстрахует
[Закрыть].
Она вовсе не была уверена в подобной широте души своего наставника, но благодарно кивнула. Ложь во спасение нервной системы оказалась как нельзя кстати.
– Начало операции десять двадцать шесть, – тем временем негромко произнес доктор Ланг. – Идем со срединной лапаротомии, а затем спускаемся вниз. И ради бога! Никакого французского!
Последняя фраза, очевидно, была сказана специально для них, потому что за спиной Рене раздался вздох доктора Фюрста.
– Твоя франкофобия уже утомила, Энтони. Мы все-таки в Канаде…
В операционной стало испуганно тихо. Спиной Рене чувствовала, как в головах стоявших вокруг людей постепенно скапливался ужас предстоящей расправы не только над рискнувшим дерзить, но над всеми, кому не повезет попасться под руку. И только доктору Фюрсту, кажется, было все равно. Под испепеляющим взглядом Ланга он продолжил напевать свою мелодию, в которой Рене с удивлением узнала исковерканный «Rammstein», а потом анестезиолог и вовсе отвернулся, чтобы дать тихие указания медсестре.
– Ах да. Даю добро. Начинайте, – весело откликнулся он, погрузившись в показания своей чудо-машины. – И помни, Энтони. Это французская Канада!
Послышалось знакомое характерное хмыканье.
– Поверь, ты никогда не дашь позабыть, куда меня занесло, – со смешком проговорил Ланг, а потом громко добавил. – Эй, кто-нибудь! Включите, пожалуйста, музыку. От фальши доктора Фюрста у пациента падает давление.
Намек был понят мгновенно, и в распростертого на столе мужчину полились новые пакеты плазмы да вазопрессоры, ну а из колонок громыхнуло знаменательное:
«Ich will…»
Первый надрез нашел свое место от мечевидного отростка до пупка, откуда немедленно хлынула кровь.
«Ich will…»
Ее было столько – уже темной, свернувшейся и ярко-алой, – что Рене едва успевала осушать среди ошметков кишечника доступное для обзора пространство.
«Ich will…»
Похоже, собрать этого человека заново будет действительно чудом.
«Ich will, dass ihr mir vertraut
Ich will, dass ihr mir glaubt
Ich will eure Blicke spüren
Ich will jeden Herzschlag kontrollieren»[23]23
Rammstein – «Ich Will»
«Я хочу! Чтобы вы мне открылись
Я хочу! Чтобы вы мне верили на слово
Я хочу! Ловить ваши взгляды
Я хочу управлять каждым ударом сердца»
[Закрыть]
То, что доктор Ланг откровенно наслаждался критической ситуацией, стало ясно уже на двадцатой минуте операции. Его выверенные жесты были картинно красивы, шутки изящны, а ловкость, с которой он сшивал ткани просто блестящей. Плескавшееся же через край эго купалось во всеобщем напряжении и тревожности. Похоже, Ланг оживал в такой обстановке, черпал в ней силы и находил смысл влачить существование дальше, пробираясь меж унылых операций до очередного экстремального случая. Но самое безумное для Рене было в другом. Она никак не могла прекратить сравнивать. Всерьез восхищалась происходившим на глазах спектаклем, видела движения незнакомых рук, а в голове невольно крутились другие воспоминания. Ибо разница между Чарльзом Хэмилтоном и Энтони Лангом одновременно казалась ошеломительной и напрочь отсутствующей. Что первому далось годами практики и тысячами операций, второй, похоже, умел по умолчанию. Ланг будто родился с подобным талантом или идеальным чутьем, потому что для своего мастерства однозначно был непозволительно молод. Почти кощунственно. Но при этом манера и жесты двух наставников оказались настолько похожи, что за два следующих часа Рене почти уверовала в переселение душ. И это осознание чужой одаренности заражало опасным энтузиазмом, тем самым адреналином всемогущества. А потому именно из-за этого Рене наверняка сделала то, за что ее следовало бы выгнать с программы резидентуры прямо в ту же секунду.
Она не поняла, как это случилось. Все шло хорошо, даже дрожавшие от напряжения прижатые пальцы почти не мешали – Рене лишь сильнее обычного стискивала инструмент. Негромко звучали команды, размеренно впрыскивались в легкие газы, а потом вдруг раздался отвратительный писк кардиографа. Наверное, ни один врач никогда не привыкнет к той внезапности, с которой порой наступает критическая ситуация. Вот и Рене, вздрогнув от неожиданности, посмотрела в операционное поле и внезапно поняла, что кровь повсюду: сочится из только что закрытых сосудов, выплескивается прямо из тканей. Там, где ещё секунду назад было сухо, теперь наступил полный хаос.
– Я сам, – раздался резкий голос доктора Ланга, и Рене подняла руки, открывая доступ.
То, что это разрыв аневризмы она поняла сразу, как и то, что времени у них почти нет. Зная, сколько крови уже потерял пациент, счет шел хорошо, если на пару десятков мгновений. Однако секундная стрелка в больших настенных часах уже описала полкруга, а проклятая аорта под искромсанным кишечником все не находилась. И Рене понятия не имела, почему ее собственное сердце не зашлось в паническом ритме, когда на мгновение она поймала взгляд доктора Ланга. Пустой, полностью отсутствующий в этой реальности, словно он сейчас смотрел не глазами, а ощущениями, что проникали сквозь нитрил его перчаток. А потом случилось и вовсе невероятное, когда Рене будто прозрела сама. Она видела в своей голове, как длинные мужские пальцы медленно заскользили по темным от крови тканям в поиске той самой дыры, что утягивала на дно их пациента. Не касаясь, чувствовала ладонями тепло лежавшего на столе тела, пока руки доктора Ланга медленно продвигались верх и чуть вправо. А в следующий миг Рене едва не вскрикнула от удивления. Она ее видела! Точно видела, пускай и не своими глазами! Там! Чуть левее срединной линии, мимо которой скользнул указательный палец! Ланг ошибся лишь на миллиметр, но Рене знала точно – аорта там. Лежала, смещенная падением и множественными манипуляциями, которые уже перенес пациент.
Чарльз Хэмилтон всегда называл это инстинктом и, наверное, был как всегда прав, потому что назвать свой порыв как-то иначе Рене вряд ли смогла бы даже через десяток лет. А потому не задумываясь и без предупреждения она молча нырнула рукой в растянутую фиксаторами рану, на мгновение ощутила тепло чужих рук, прежде чем встретилась с совершенно бешеным взглядом доктора Ланга, а потом резко пережала аорту.
– Вот здесь, – тихо сказала Рене. – Сместилась.
А в следующий миг пальцы едва не разжались сами, когда послышался свистящий шепот доктора Ланга.
– Пошла вон. – И когда Рене недоуменно уставилась на него в ответ, он проорал: – Я сказал вон!
Послушные чужой, давящей воле руки отдернулись сами, но Ланг был готов и ловко перехватил взбрыкнувшую аорту. Рене сделала шаг назад, потом еще, споткнулась о лежавшие на полу кабели, налетела на мгновенно подхватившего ее доктора Фюрста и видела, как пустое место немедленно заняла Хелен. Господи! Что она натворила?!
Это было сродни наваждению. Доли секунды, за которые в операционной произошли одновременно кризис и очевидная каждому рокировка, но все промолчали. Стыдливо. Испуганно. Потому что нельзя вмешиваться в ход операции. Потому что главный хирург здесь Ланг, а не она. Потому что обязанность Рене – чистое рабочее поле и ничего больше. Потому что подобное поведение – вопиющее нарушение правил, норм и уставов. Так что, когда продолжившаяся вопреки всему операция превратилась в сплошное шапито всплывающих диагнозов, которые дежурная сестра едва успевала вносить в протокол, стоявшая около стены Рене не могла даже посмотреть в сторону пациента. Ей было стыдно и страшно, ибо своими руками только что уничтожила единственный шанс доказать Лангу его ошибку. Она не ничтожество! Бог знает, что было бы не вмешайся Рене вовремя, но… Не то место, не тот человек и не тот способ. Она проиграла везде, выставив Ланга едва ли не дураком, и чем дольше размышляла об этом, прислонившись к холодной стене операционной, тем тоскливее становилось внутри. Ну что за несчастливая дурочка? Рене тяжело выдохнула и едва не свалилась от накатившей апатии. А та будто разом вытянула последние силы.
Однако, когда были наложены последние швы, а пациент отправился к ортопедам вправлять сломанные кости, Рене все же выползла в общий коридор и наконец-то стянула перчатки. И в этот же момент кто-то резко схватил её за руку, а потом с дикой силой дернул назад. С тихим возгласом Рене покачнулась, сделала неловкий шаг и тут же врезалась в перепачканный кровью хирургический халат доктора Ланга. Повеяло ледяной мятой и антисептиком.
– Убирайся! – процедил Ланг, сдернув маску. Крылья его носа опасно раздулись, словно он пытался как можно больше вдохнуть больше нервно колыхавшегося в помывочной воздуха. – Убирайся прочь, и чтобы я тебя здесь не видел!
