Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 54 страниц)
Глава 34
Главная туристическая улица Квебека напоминала картинку с открытки. Невероятно узкая, со старыми, на первый взгляд, весьма обветшалыми домиками, которые ютились едва ли не друг на друге, она весело светилась миллионами гирлянд и рождественских огоньков. Будучи некогда главным ремесленным центром, Пти-Шамплейн с веками порядком поизносилась, но стойко держалась благодаря бесчисленным маленьким кафе и магазинам с канадскими сувенирами. Здесь можно было найти все – от рецептов первых поселенцев до вполне достойной мишленовских звезд кухни, ведь, несмотря на всю свою древность, это была самая настоящая сказка. Островок Старой Европы за тысячи километров от Франции. Он утопал в венках из остролиста, белых хрустящих сугробах и ледяных скульптурах у каждого входа. Здесь на каменных или отштукатуренных стенах висели еще газовые фонари, а на второй этаж вели кованые винтовые лестницы. Эта улица была самим Рождеством со своим никогда не убранным снегом и мультяшно-волшебным Шато-Фронтенак, что то и дело выглядывал сверху чередой подсвеченных башенок. И вот сейчас Рене стояла на вершине «Опасных ступенек» – лестницы, что вела прямиком к бурлящей людьми улице, – и привычно хваталась за холодные перила.
Они приехали сюда на машине. На той самой твари, которую в ближайшие годы вряд ли забудут в Квебеке. И хотя Рене предпочла бы никогда не садиться в черный автомобиль, но в университете, так и не удостоив её ответом, Энтони просто направился к выходу. А потому Рене оставалось лишь пойти за ним следом и сесть в горящий алой подсветкой салон, перед этим, едва не поскользнувшись рядом с предусмотрительно открытой дверцей. Молчали оба. Пока пристегивались, пока прогревался двигатель, пока неслись по узким улочкам. Рене иррационально боялась прикоснуться к машине, даже дышать в ней становилось с каждой минутой сложнее, будто та так и горела желанием убить. И совершенно неважно кого – хозяина или его пассажира. Она виляла на заснеженных поворотах, опасно скользила по столетней брусчатке и едва не задевала широким боком фрески на гладко отштукатуренных стенах. Энтони лениво придерживал руль двумя пальцами левой руки, а Рене хотелось зажмуриться. Может быть, уже хватит глупого риска? Но яркие отблески светящейся кобры плясали по темным окнам витрин у закрытых в канун Рождества магазинов. И вот тогда, в напряженно гудящей тишине дыры салона стало вдруг так отчетливо ясно, что одного дерзкого желания начать разговор слишком мало. Оказывается, для решимости открыть рот и сказать первое слово надо чуть больше, чем юношеский максимализм. А потому Рене молчала. Вновь комкала желтые манжеты свитера и искала малейший предлог.
Тот не находился удручающе долго. Они успели приехать, спуститься по убийственной лестнице и пройти несколько метров, прежде чем Рене осенило. В момент, когда взгляд Энтони скользнул по типичным сувенирчикам в виде оружия первых колонизаторов, она наконец-то нашла за что зацепиться. Внимание Ланга было приковано к стойке лишь на секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы она нашла повод. Дерьмовый, конечно, но уж какой есть.
– Тебе снится война? – спросила Рене и закусила пересохшие губы, когда шагавший чуть впереди Тони остановился. Он не оглянулся, только засунул руки – опять без перчаток – в карманы пальто и немного упрямо наклонил вперед голову.
– Снится, – коротко отозвался Ланг, а потом снег опять захрустел под подошвой тяжелых ботинок.
– И как это?
Энтони равнодушно пожал плечами.
– Грязно. А еще пыльно и шумно. Постоянно чего-то не хватает. То антибиотиков, то банально чистого инструмента.
– Сколько ты там провел?
– У нас допрос? – раздалось хмыканье, но Рене не повелась. Наоборот, она быстро обошла его, остановившись прямо перед Энтони, и совершенно будничным жестом смахнула с воротника мужского пальто целый сугроб. С неба вновь валил снег.
– Нет. – Рене покачала головой. – Не знала, что это очередная запрещенная тема.
Она вздохнула. Прямо сейчас Рене отчаянно напоминала себе канатоходца, который, похоже, сделал шаг мимо веревки, потому что ответа не последовало. Энтони лишь скривился, и они вновь зашагали по заваленной сугробами улице, которая быстро становилась безлюдной. Вечер перед Рождеством все хотели провести вместе с семьями, а потому лишь запоздавшие безответственные покупатели выбирали подарки в последних не закрывшихся ещё лавках. Скоро улица совсем опустеет, а вот им с Тони сегодня идти некуда. Только и оставалось месить снег да вести пространные разговоры в надежде однажды добраться до нужной темы.
– Три года, – неожиданно прозвучал за спиной голос, а Рене оглянулась. И в этот момент в почти заснувший мир ворвалась музыка из соседнего кафе.
«Whatever I said, whatever I did I didn't mean it
I just want you back for good»
Надо же, она и не заметила, когда Энтони остановился. Он замер у тира, рядом с лотком, где лежали самые дешевые игрушки на свете, и разглядывал их с таким любопытством, словно был заядлым зоологом. Хотя вряд ли в мире существовали специалисты по оранжевым единорогам или плюшевым жабам. Впрочем, в докторе Рене были зарыты поистине волшебные таланты. Неожиданно Энтони усмехнулся и взял в руку серебристого лося. Да уж, символ Канады – это святое.
– В армии не было ничего интересного, если вдруг ты напридумывала себе трагедии космического масштаба. Отслужил, получил лицензию, вернулся и закончил подготовку на травматолога. А дальше тебе известно.
Он хмыкнул и небрежно вернул лося на место, ну а Рене нервно стиснула руки. Да, последующую историю знал каждый, кто хоть раз слышал имя доктора Ланга. Самый молодой глава отделения, наглец, виртуоз и просто эпатажная личность. Рене вздохнула. А еще потрясающе противоречивый человек.
«It wasn't good
But in the corner of my mind I celebrated glory»
– Филдс хочет, чтобы ты перестал пить таблетки, – проговорила она сквозь радостное песнопение.
– Джонатан давно не мой лечащий врач, – резко отозвался Энтони. – Я сам решу, пить мне их или нет.
– А еще он назвал тебя Колином, – ровно сказала Рене и уставилась в темные от ночи глаза, где прямо сейчас плясали огоньки очередных гирлянд. Позади них с гоготом пронеслась толпа то ли немецких, то ли австрийских туристов, и Тони сделал небольшой шаг назад.
– Вот уж кому не следовало пренебрегать пилюлями для поддержания памяти, – донеслось ядовитое шипение.
– Кто он тебе?
– Бывший учитель, который слишком привык лезть не в свое дело, – процедил Энтони.
Он постарался поглубже засунуть криво сидевшего лося, отчего остальные игрушки едва не посыпались. А Рене втянула воздух сквозь сжатые зубы. Учитель? Что же, это многое… Ладно. Не многое, но хоть что-нибудь объясняло.
– Хочешь, я выиграю тебе медведя? – Неожиданный вопрос заставил Рене удивленно моргнуть.
– Что? – переспросила она.
– Медведя хочешь? – Тони махнул рукой на ряд железных банок, которые, видимо, требовалось прострелить из захудалой пневмовинтовки. Лак на её прикладе давно стерся, а дуло, кажется, пошло красивой волной. Рене озадаченно нахмурилась.
«Whenever I'm wrong
Just tell me the song and I'll sing it
You'll be right and understood»,
– хрипящее рождественское радио хотелось выключить, но оно продолжало уверенно мешать разговору.
– Зачем он мне?
– Все девочки обнимаются с мишками на ночь. Разве нет? Завязывают бантики, усаживают на подушку или кладут под одеяло.
– Да, если им пять, – холодно откликнулась Рене. Это что, опять странный намек на её детский возраст? Но Энтони ничего не добавил и принялся шарить по карманам своего заснеженного пальто.
– Значит, не хочешь?
– Нет.
– Жаль. Думал произвести впечатление, – машинально пробормотал он, и с волос полетела целая шапка из белых хлопьев, обнажив покрасневшие на морозе уши.
О господи. И кто из них теперь ребенок? Рене поглубже надвинула капюшон куртки. Это Канада, а не солнечное калифорнийское побережье! Тем временем Энтони все же нашел пропажу, которой оказался бумажник, и достал пару купюр. Даже в тусклом свете гирлянд пластиковые деньги напоминали разноцветные фантики.
– Какой приз, если собью все? – спросил Ланг на отвратительнейшем французском, а затем махнул в сторону пустых банок.
– Заяц за три промаха. Лось за два. Победителю – вон тот славный бобр. – Продавец показал на нечто длинное и невнятно коричневое, неопознаваемая часть тела которого трагично болталась сверху стойки с дурацкими банками. Что? Нет! Ей не нужен ни заяц, ни лось и ни бобр, и уж точно она не нуждалась в утешительных праздничных флажках с гербом Квебека.
– Ты же не хочешь?.. – начала было Рене, но очень взрослый мужчина невозмутимо вскинул винтовку, что-то там осмотрел и щелкнул пальцами по прицелу. – Тони! Зачем он тебе прямо сейчас?
– Сегодня Рождество, – невозмутимо откликнулся Ланг и прицелился. – А я без подарка.
– Да не нужен он мне! – воскликнула Рене, но тут раздалась равномерная очередь хлопков, а следом за ней оглушительный лязг свалившихся банок. Первый ряд опустел, и Энтони слегка повернул голову.
– А кто сказал, что тебе? Может быть, я собираю коллекцию из бобров. – Новую серию из семи выстрелов перекрыл грохот падающих мишеней, а Ланг опять щелкнул по прицелу. – Открою потом музей. Приглашу репортеров с пятого канала, что ведут передачу о всяких старьевщиках. И прославлюсь на всю страну. К черту унылую хирургию!
Провозгласив еретический лозунг, он сбил последний ряд и демонстративно швырнул винтовку на стол.
– В конце концов, это точно лучше, чем спасение неблагодарных людских жизней, – хмыкнул Ланг, а потом с кривой усмешкой забрал у удивленного продавца нечто среднее между облезлой крысой и карликовой росомахой. Попробовав на ощупь огромные плюшевые зубы уродца и подкрутив редкие усы, он протянул Рене животное. Добытчик, чтоб ему было пусто… – С Рождеством.
«Whatever I said, whatever I did I didn't mean it
I just want you back for good.»[73]73
Take That – 'Back for Good'
[Закрыть]
Рене невоспитанно проигнорировала поздравление.
– А ты ждешь каких-то наград за свою работу? Разве сам факт спасения не стимул продолжать? – растерянно спросила она и машинально забрала бобра. Замерзшие пальцы инстинктивно зарылись в синтетический мех.
– Первые два года – быть может, а потом у тебя на столе кто-нибудь умирает, и ты познаешь всю систему без прикрас. Увы, но после нескольких огромных штрафов весь налет романтизма улетучивается. Остается лишь протокол и постоянный страх ошибиться. Любой шаг в сторону здесь карается слишком больно, даже если попытка кажется оправданной. – Энтони пожал плечами, поднял воротник пальто и двинулся дальше вдоль закрытых кафе.
– Но сам ты рискуешь! – не удержалась от восклицания Рене. – Берешь безнадежных… порой плюешь на все руководства…
– Потому что так интересней.
Она подавилась холодным воздухом и закашлялась, схватившись за очередную наряженную елку около светившегося огоньками входа. Но искусственное дерево вдруг пошатнулось, а затем пластиковые игрушки с шорохом полетели на землю. Черт. Из груди Рене вырвался длинный вздох безнадежности. Быстро осмотрев причиненный ущерб, она ногой спихнула блестящие шары под разлапистые ветки и поспешила за ничего не заметившим Энтони. Ноги вязли в рыхлом снегу, но Рене торопливо месила сугробы, хотя сердце уже гулко бухало в грудной клетке. Видимо, не впечатлившись красотами улочки, Тони повернул обратно и теперь они шли в сторону старого бастиона. Здесь уже было совсем не празднично, впереди чернели незамерзшие воды Лаврентия, и откуда дул противный сырой ветер. Рене зябко передернула плечами.
– Ты прооперировал больше критических случаев, чем все отделение в целом. Не думаю, что решающим пунктом здесь стала твоя зарплата или нереализованные часы досуга, – продолжила она и поудобнее перехватила бобра. – Можно быть сколь угодно циничным, но твои дела говорят гораздо лучше, чем…
– Рене, – устало перебил Энтони, а сам смахнул целый сугроб с одной из древних пушек. – Наша жизнь состоит из света бестеневых ламп и мертвецов, все прочее – побочный продукт работы. Пациенты меняются, появляются новые технологии, ты учишься, пробуешь, ошибаешься, но в конце каждого дня остаются только две вехи – трупы да гудение светильников.
– Тебя будто больше ничего не волнует. Лишь удовлетворение собственного любопытства и скука. Но это люди, Тони. И они пока не лабораторный эксперимент, а живые!
– Что с того? Каждая операция в чем-то экзамен. Даже мышам приходится жертвовать собой во имя науки. Жизнью больше… жизнью меньше. Человечество не заметит.
– Перестань! – неожиданно выдохнула Рене.
Она истерично вцепилась в каменную кладку старого бастиона, пока жадно хватала ртом ледяной воздух с залива. Выброшенная игрушка полетела куда-то под одно из орудий, но никто не обратил на неё внимания. Уж точно не Рене, чьи легкие уже горели от холода, но зато с каждым вздохом воспоминание о вывалившихся на грязный пол кишках становилось если не глуше, то хотя бы не столь одуряюще ярким. Она не знала, что взбесило больше – снисходительный тон или полное нежелание Энтони вникнуть в подоплеку чужих поступков, но даже слышать нечто подобное казалось для Рене предательством выпестованных болезненных идеалов.
– Возможно, космосу плевать на потерю одного-единственного человека, но мир не состоит лишь из глобального. Есть ведь и личное. И для кого-то эта смерть – конец. Больше не будет мечтаний, любви, целой реальности! И мы не можем относиться к нашему делу так, будто это конвейер бездушных случаев.
– В тебе пока бурлит беспричинный энтузиазм. – Энтони снисходительно улыбнулся, а Рене вдруг захотелось швырнуть в него намертво вбитым в камень пушечным ядром. – Пустой оптимизм. Возможно, на нем ты протянешь чуть дольше, чем несколько лет, но взрослеть тебе все же придется…
– Хватит! – вдруг выкрикнула она. И – чудо! – Энтони резко замолчал. – Хватит думать, будто я малолетняя дура. Хватит меня поучать! Только и слышу: взрослей, ребенок, наивность. Хватит! Ты же ничего не знаешь! Ничего совершенно, чтобы раздавать советы, какие мне принимать решения, что считать и чем руководствоваться. Я понимаю, вам весело. О, вот она – милая маленькая девочка – над ней ведь можно так хорошо посмеяться. Восторженная глупышка, у которой в голове лишь романтика да альтруизм. Чем не прекрасный объект для шуток и наставительных разговоров. Но все немного иначе. Я не просто…
– Серьезно? – вдруг прервал ее Тони. – Вот как ты обо мне думаешь?
– А ты только что дал мне повод думать иначе? – хохотнула Рене. – Ты слишком азартный игрок, и твои ставки ради удовлетворения собственного тщеславия, боюсь, неприемлемы для меня. Да, мне двадцать четыре, и опыта едва ли хватит на страницу больничного резюме…
– Достаточно, можешь не продолжать.
– Знаешь, почему я решила стать врачом? – Она резко повернулась и уставилась в лицо замершего поодаль Энтони. – В четырнадцать лет я была балериной. Глупой танцовщицей, что крутила свои фуэте да приседала плие. Не самая легкая, но прекрасная жизнь, где каждое лето перед глазами синело море, под ногами простиралась любимая сцена, и в ушах играла лучшая музыка. А потом моей подруге вспороли живот. Просто так! Прямо у меня на глазах. И я ничего не могла сделать. Представляешь? Ничего! Дочь хирургов, внучка главы «Красного креста» не знала даже, как остановить долбаное кровотечение!
– Ты была ребенком, – неожиданно проговорил Энтони. Надо же, она и не заметила, как он подошел.
– Я была гневливой, чванливой и вечно всем недовольной!
– Типичный подросток…
– Который мог бы знать немного больше!
Рене еще сильнее стиснула каменный парапет, чувствуя, как ее бьет озноб. От холода или от злости? А может, от воспоминаний? Черт возьми, вовсе не так она хотела рассказать эту историю. Не ради попытки отстоять свои убеждения, но как шанс довериться и получить то же в ответ. А вышло все почему-то иначе. Повисла неуютная тишина, которую нарушали лишь грохот ранних фейерверков да свист ветра меж бойниц. Наконец за спиной Рене раздался скрип снега, а в следующий момент Энтони встал рядом и облокотился на соседний кирпичный выступ.
– Ты их убила, верно? – спросил он. Рене дернулась, когда клокотавшую весь разговор злость мгновенно смыло приступом паники.
– Что? Откуда?!
Эту часть прошлого не знал никто! Даже дедушка не смог добиться окончательной правды, ведь Рене постоянно увиливала от ответа. Но прямо сейчас стоявший рядом мужчина одним лишь предположением нанес последние линии – легко и играючи, как скатанный в его ладонях снежок, что улетел куда-то в сторону причала.
– Нож, – просто ответил Ланг. – Ты пыталась ударить им Дэмерона точно так же, как описал судмедэксперт. Я, конечно, не специалист во французском, но латынь, слава всему, всегда остается латынью.
Со всей силы зажмурившись, Рене резко оттолкнулась от каменной стены и быстро зашагала обратно. Господи, как бы она хотела снова сбежать от всего этого!
– Эй! – Энтони нагнал ее за два шага и попробовал взять за руку, чтобы она не поскользнулась, но Рене вырвалась.
– Если ты знал причины, то почему до сих пор считаешь, будто я восторженная первокурсница из медицинского колледжа? – зло спросила она. Рождественские украшения больше не радовали. Наоборот, отчаянно хотелось спрятаться в самые темные щели и не видеть всего этого праздника.
– Я прочитал о случившемся, но там отчего-то никто не написал, что это значило именно для тебя. – Сарказм Тони отдавал едкой горечью, а внутри Рене будто сдулось что-то неведомое. Разумеется, газеты в Женеве свято чтили личную жизнь. – Они… что-то сделали вам?
– Не мне. Виктории. Мучили, насиловали, избивали и снимали это на пленку, чтобы получить выкуп. Не за нее. Вик была никому не нужна! Только за меня. Поэтому я их убила. Всех. Даже того мертвого исколотила ножом… На всякий случай. – Наверно ее слова звучали ужасно, совершенно отталкивающе. От девочки в дурацких платьях не ждешь подобной жестокости, но Энтони, кажется, не нашел в том чего-то неправильного. Надо же. Рене пнула какой-то куст и шмыгнула носом. От быстрой ходьбы теперь стало жарко, но даже вдали от реки холодный ветер впивался в мокрое тело под курткой. Втянув морозный воздух, она вдруг зачем-то сказала: – Не переживай, девственности я лишилась стандартным способом, где в комплекте шло три коктейля, старшекурсник и неловкость наутро. Как у всех. Меня никто не насиловал.
Она ядовито усмехнулась, но вышагивающий рядом Энтони оставался серьезен.
– Если бы. Сколько тебе было?
– Мне было, и этого достаточно, – оборвала его Рене, не поддержав очередной намек на возраст. – Что-то еще? Или мы закончим на этом вечер допросов?
Видимо, Энтони все же решил прекратить неудобный всем разговор, потому что остальной путь они проделали молча. И только уже под конец Рене вдруг осознала, куда несли ее ноги – квартира наверняка распереживавшейся Энн мерцала пестрой иллюминацией на весь переулок. Несколько шагов, и все. Они пришли.
– Когда теперь возобновятся слушания? – спросила Рене. Замерев около припорошенной снегом лестницы, она один за другим нервно обрывала листья обвивавшего перила остролиста.
– Послезавтра, – немедленно откликнулся Тони, который наверняка замерз от такой внезапной прогулки. Рене саму била упрямая дрожь, а еще она была полностью вымотана.
– И чем все закончится?
– Я заплачу восхитительный штраф, а к тебе приставят надсмотрщика. Следить, как бы никто из нас опять не начудил, потому что следующий раз может стать для тебя последним.
– Ясно, – коротко откликнулась она, немного помедлила, а потом быстро кивнула и поспешила вверх по скользкой лестнице.
– Рене, – напряженный голос Энтони застал ее на верхней ступеньке, и она обернулась. – Ты ведь знаешь, ее было уже не спасти. Что бы ты ни делала, как бы быстро ни бежала из того подвала за помощью.
– Да… – прошептала она, в очередной раз ошеломленная. Святые угодники, Ланг действительно читал. В тот же день, как оказался связан с ненужной ему девчонкой, или после ночи в запертой раздевалке – неважно. Энтони хотел знать и потому нашел даже то, что она хотела бы навсегда скрыть.
– Сейчас ты живешь мыслью сделать смерть твоей подруги ненапрасной. Стремишься спасти каждого встречного, хотя знаешь – это ее не вернет. Но что будет, когда ты наконец смиришься? Любое топливо веры однажды заканчивается. И как жить тогда? В безысходности шагнёшь из окна или прыгнешь под поезд? – Энтони на мгновение прервался, а потом подошел ближе и заглянул растерянной Рене в глаза. – Я не считаю тебя ребенком. Ни до и уж точно ни после того, как поцеловал. Мало того, мне хотелось бы оставить тебя такой, со всеми твоими небесными целями и сверкающими убеждениями, но так нельзя. Когда придет осознание, тебе понадобится хорошая причина, чтобы снова взять в руки скальпель.
– Ты ошибаешься, – наигранно холодно сказала Рене, но руки выдали ее с головой. Они впились в дверную ручку с такой паникой, что та испуганно скрипнула. – Я не собираюсь спасать всех во имя Виктории. Единственное, чего я хочу, – остаться хорошим человеком. Не обычным, не знаменательным, не известным. Просто хорошим. Однако мне действительно нужна причина, чтобы однажды не потеряться среди своих мертвецов. Я думала, ты сможешь ею стать. Но теперь не уверена. Я вообще не понимаю, что происходит вокруг. Господи, Тони! Я даже не знаю, кто ты такой!
– Не знаешь? – тихо спросил Ланг после недолгой паузы, и почему-то в его голосе Рене померещилась обида. – Три месяца бок о бок, а ты так и не знаешь?
– Твоих загадок хватит на целую пирамиду! Один обман. Черт возьми, даже Филдс сказал мне больше правды, чем ты за все эти недели. Я понятия не имею, что ты такое, Энтони Ланг. И уже не уверена, что хочу знать, – зло повторила Рене, а он вдруг усмехнулся и отступил.
– Я это я, Рене, – сказал Тони, и от его тона внутри словно что-то оборвалось. Слишком тихими были слова. Слишком много смысла он в них вложил. – Я не мое имя, не мои родители и не мое прошлое. И мне очень жаль, если ты этого так и не поняла.
Бросив последнюю фразу, он почему-то виновато улыбнулся, мазнул взглядом по мерцавшим огнями окнам и зашагал прочь. Ну а Рене еще долго растерянно стояла на пороге, прежде чем нырнула в сухое тепло старого подъезда. Дурацкий получился разговор, не стоило и начинать.
Энн встретила ожидаемым криком. Она безостановочно носилась по комнатам, кидалась вещами и причитала до тех пор, пока все же не выдохлась. Замерев, наконец, около не спешившей снимать верхнюю одежду подруги, медсестра уперлась рукой в дверной косяк и строго спросила:
– Ну?
– Я возвращаюсь в Монреаль, – коротко ответила Рене. – Зашла попрощаться.
– Что? – На лице Энн было написано искреннее непонимание. – Какой Монреаль? Какое, мать твою, попрощаться? Мы же договаривались! Собирались встретить Рождество вместе на площади. Да и куда ты попрешься на ночь глядя? Половина девятого вечера. Рене, ты сдурела? Опять поднялась температура?
– Возможно. – Она облизала пересохшие губы. – Но мне надо домой.
– Зачем? Откуда такая срочность? – воскликнула Энн, а потом вдруг осеклась и усмехнулась. – Это из-за него? Дело в мужчине, с которым ты торчала у входа?
– Нет.
– Значит, да, – отрезала подруга и вздохнула. – Что произошло?
– Ничего. – Рене снова накинула капюшон и взялась за дверную ручку. Вслед полетел стон и раздосадованный смешок.
– Что ему сказать, если придет?
– Он не придет.
– Уверена? – Медсестра бросила хмурый взгляд в сторону окон и вздохнула. – Туфельку хоть оставь, Золушка!
Но Рене лишь прикрыла за собой дверь.
Разумеется, никакой обуви или иных хрустальных элементов разбрасывать за собой она не собиралась. Наоборот, Рене бежала к зданию вокзала так быстро, что легкие едва не сгорели. Право слово, будет рождественским чудом, если в конце этих праздников она не подхватит банальную пневмонию. И все же Рене успела. Заскочив в едва не закрывшиеся перед носом двери последнего поезда до Монреаля, она прошла внутрь вагона и наконец-то смогла подключить умерший еще днем телефон к здешней розетке. Тот почти мгновенно взорвался десятком пропущенных вызовов от взволнованной Энн, а потом коротко прожужжал двумя новым сообщениями.
«Он пришел…»
И
«Жди, принцесса, мохнатый башмачок из бобра мчится к тебе!»
