Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 54 страниц)
– Чой, вернулась что ли? – раздался заспанный голос Джона Смита, и в коридоре вспыхнула тусклая лампа. Она осветила Рене со всей беспощадностью, отчего хозяин квартиры как-то неловко фыркнул, а потом пригляделся внимательнее. Толстый желтый свитер, из-под которого торчала легкая шифоновая юбка, и грубые зимние ботинки. Все. Ах, ну еще небольшой рюкзак в левой руке. Послышалось сумбурное ругательство. – Вашу мать в пятку! Всегда подозревал, что вы, врачи, немного чокнутые. Но чтоб настолько… Ты хоть в портках там? Зима на дворе. И начало четвертого! Не могла поссориться со своим черногривым жеребцом хотя б около шести?
– Я… Извините… – Она запнулась, а потом громко всхлипнула на весь рассохшийся от ветхости коридор. Зажав рот рукой, Рене испуганно взглянула на видневшуюся в темноте огромную фигуру, что неожиданно неловко почесала живот.
– Эй… Ну ты чо это… – Кажется, мистер Смит не ожидал чего-то подобного, потому что переступил с ноги на ногу и вдруг пробурчал: – Иди давай. Я там у тебя ничего не трогал. Только чуть наличник у двери подправил.
– Спасибо, – прошептала Рене, а потом на негнущихся ногах вползла на второй этаж.
Она не знала, как смогла трясущимися руками повернуть в постоянно заедавшем замке ключ. Но тот внезапно поддался с первого раза, и Рене ступила в пустую квартиру. А там все – от пустых книжных шкафов до так и оставшейся открытой дверцы платяного шкафа – напоминало о первом дне нового года, когда все еще было так хорошо. Или уже нет? Рене на секунду зажмурилась. Когда она так ошиблась? Но затем взгляд упал на пустой подоконник, где раньше стояла гербера, и вот тогда Рене не выдержала. Согнувшись пополам, она впилась ногтями в лицо и тонко завыла. Ее скулеж длился так долго, что пришлось дать самой себе пощечину – только это помогло хоть как-то остановиться. Но Рене ещё долго стояла, прижавшись лбом к холодной стене, а после стянула ботинки и забралась под одеяло, не удосужившись хоть чем-нибудь застелить голый матрас. Но прежде, чем провалиться в первую за это время ночь без кошмаров, она вдруг поняла – тревога ушла. То, что давило целых два месяца, осталось в Торонто вместе с дурными снами и впавшим в бешенство Энтони.
«And it's a hard
Winter's day
I dream away…»[84]84
Per Gessle – 'It must have been love'
[Закрыть]
Глава 43
Будильник зазвонил ровно в пять. Щелкнула кнопка на старом приемнике, и крошечную спальню на втором этаже совершенно захудалого по канадским меркам дома наполнила глупая песня всего из трех предложений. Рене перевернулась на спину и уставилась в покрытый мелкими трещинками потолок. «Это будет непросто». Мысль пришла и засела с той же навязчивостью, что и однотипный текст. Как всегда, после эмоциональной вспышки накатило опустошение. В голове кружились вопросы о правильности поступка, о сказанных словах, о собственных и чужих действиях, но итог все равно оставался прежним. Она ушла и отчаянно не хотела возвращаться.
«Why does my heart feel so bad?
Why does my soul feel so bad?»
Рене не знала, что делал вчера Энтони. Вернулся ли как ни в чем не бывало на конференцию или отправился следом, а может, думал, она будет ждать в номере. Может… хотел поговорить. И, вероятно, даже извиниться, как делал всегда. Но Рене опять трусливо сбежала и впервые не испытала за это стыда, потому что накатившее где-то в небе над Торонто облегчение оказалось поразительно сильным. Даже удивительно, насколько быстро исчезли тревога и сковавшее грудь напряжение. Будто… Рене нахмурилась и снова улеглась набок. Будто они были не её. Но чьи тогда? Пальцы на ногах поджались, и в этот момент она вдруг осознала, что все еще одета в вечернее платье, а желтый свитер давно перекрутился. От шифона тело неприятно покалывало, икры чесались от капрона, а заколки во всклокоченных волосах решили, видимо, сделать трепанацию черепа. Со стоном Рене запустила в спутанные пряди привычно озябшие пальцы и с наслаждением помассировала стянутую кожу. Радио всё завывало очередным бесконечным проигрышем, и давно следовало бы соскрести себя с дивана, однако…
«Why does my heart feel so bad?
Why does my soul feel so bad?»
Рене собиралась на смену неторопливо, хотя бы потому, что никакого дежурства сегодня не предстояло. Они с Энтони планировали прилететь только на следующий день, ведь на сегодня организаторы планировали провести городской тур, осмотр каких-то достопримечательностей и прощальный вечер. Еще один. Рене давно поняла, что некоторым ученым просто жизненно необходимо как следует наобщаться с коллегами, прежде чем вернуться в рутину больничных или лабораторных будней. Так что Рене задумчиво чистила зубы, не менее отстраненно выбирала из трех оставшихся футболок и одного платья одежду, а потом медленно заплетала обычные косы. Спешить было некуда. После покупки билета на самолет денег оставалось в обрез, но стоило попробовать сэкономить и пару раз переночевать в ординаторской… В принципе, она должна уложиться, если научится питаться солнечным светом. Страшно сказать, но ей уже не привыкать.
«These open doors…»[85]85
Moby – ‘Why Does My Heart Feel So Bad?’
[Закрыть] – щелкнул дверной замок вместе с выключившимся радио.
Больница же встретила обыденной утренней суетой, опадающим в руках уборщиков розовым ворохом украшений, а ещё странными взглядами всего отделения. О, разумеется! Все были в курсе куда, с кем и зачем улетала Рене Роше, и потому ее здесь не ждали. По крайней мере, сегодня. Так что Рене в ординаторской встретила характерная тишина всеобщего удивления, а потом вокруг резко вспыхнули шепотки. Лишь Хелен долго кривила тонкие губы, прежде чем хихикнула на ухо Франсу что-то напоминавшее: «Я же говорила». И Рене, что с нарочито прямой спиной уселась за свой дальний стол, ощутила каждый брошенный на неё взгляд. Любопытный, немного тревожный и одновременно чуть-чуть злорадный. Поморщившись дешевой драматичности мыслей, она включила компьютер. Пусть смотрят. К черту их, ведь Оттава ждала ответа.
Дальнейший день полетел согласно сумасшедшему расписанию. У старшего резидента всегда найдется несколько срочных задач, парочка сложных случаев, а еще полное отделение вверенных студентов, которым надо помочь. Так что, когда ближе к двум часам дня на горизонте новых событий появилась серьезная Роузи, то «вишенки» и сама Рене были уже порядком измотаны. Дождавшись, пока будут даны последние указания, Морен начала неизбежный разговор.
– Сбежала из дворца? – тихо спросила она, посмотрев прямиком в глаза дернувшейся Рене.
– Смотрю, слухи разносятся быстро.
– О твоем внезапном возвращении? Не то слово. Так что не отрицай. К тому же, сегодня ночью нам звонил Энтони… вернее, звонил он Алану. Орал аж до тресков в динамике, что-то требовал или просил – мы не поняли. Разобрали только три слова: резидентура, Рене и Оттава.
– Ясно, – пробормотала виновница бессонной ночи и невозмутимо поставила подпись на очередном листе назначений, чувствуя, как предательски сжалось сердце. Страшно представить, какими словами бросался в эту ночь злой Ланг. А в том, что он пробил предел своего бешенства, Рене не сомневалась.
– А мне вот ничего не ясно. – Роузи прищурилась. – Пошли пообедаем, заодно расскажешь.
– Мне некогда… – начала было Рене, но ее немедленно перебили.
– Угощаю.
Наверное, вспыхнувший на щеках румянец оказался поистине впечатляющим, потому что Роузи совсем невоспитанно фыркнула и закатила глаза.
– Господи, Роше! Я умею считать и могу вычесть из весьма скромной зарплаты резидента стоимость билета на самолет! – Неожиданно Морен смягчилась и улыбнулась. – Поэтому пойдем. Зарой в ближайший цветочный горшок свою гордость и просто посиди со мной за вкуснейшим обедом. Сегодня у нас дают туртьер.
Рене болезненно улыбнулась, но потом тоскливо взглянула на стопку бумаг и сдалась. Есть хотелось неимоверно.
В кафетерии было, по обыкновению, людно. Толпились посетители и персонал, где-то в углу плакал ребенок, а около меню громко смеялись две медсестры. Роузи бросила на них недовольный взгляд, но мясной пирог быстро вернул себе должное внимание. Откусив огромный кусок, Морен попробовала его прожевать, но не утерпела и выпалила:
– Аван фказал, ты приняла заяфку на собефедование.
– Я сделала это всего три часа назад! – удивилась Рене.
– Мы как раз допивали третий кофе, – невозмутимо откликнулась Роузи, проглотив, наконец, кусок пирога. – И, поскольку ты сейчас здесь, а не в Торонто, значит, наш Фантомас разбушевался не зря. В чем у него опять проблема? Я не позволю крыть своего парня матом без веской на то причины. А Алу вчера крепко досталось.
Рене медленно выдохнула. Она уставилась на свои переплетенные пальцы, в которых уютно устроилась чашка с дешевым чаем, и попробовала было что-то сказать, но не смогла. Рот приоткрылся, губы дрогнули, однако ни один звук так и не донесся из сведенного горла.
– Рене? – медсестра встревоженно наклонилась вперед и заглянула в пустые глаза.
– Проблема не в нем. – Кажется, эта фраза уже стала гимном их отношений. Облизнув пересохшие губы, Рене стиснула чашку и быстро произнесла: – Все дело во мне. Я поступила гадко и подло, за что вполне заслужила все высказанные в свой адрес упреки.
«Здесь предатель ты, а не я!» Фраза эхом отскочила от черепной коробки, и вновь стало до слез обидно. Она не хотела! Ни за что на свете не желала, чтобы все вышло именно так! Но невозможно отрицать очевидное – для Энтони поступок несомненно выглядел самым настоящим предательством. И в этом виновата только она со своей дурацкой трусостью.
Рене снова уставилась на коричневые чайные разводы.
– Он узнал. Сам… – выдохнула догадавшаяся Роузи и откинулась на спинку стула. Тарелка с пирогом раздраженно отлетела к краю стола, и Рене проследила взглядом, как та зашаталась. Плохой знак. Очень плохой.
– Я не знаю, как так вышло. Там был человек из Оттавы. О’Салливан. Он просто подошел и начал разговор, я даже сказать ничего не успела.
– А Тони уже все услышал и, конечно, понял по-своему, – покачала головой Морен, и Рене согласно кивнула.
Повисла дурная пауза. То самое молчание, когда любое слово мгновенно кажется глупым и неуместным, ведь… Что здесь скажешь? Чем утешишь? Да, Рене неправа. Да, у Тони есть полное право на злость. Но тут Роузи неожиданно выпрямилась и потянулась за позабытым пирогом.
– А знаешь, – вдруг заметила она и нацепила на вилку гигантский рассыпавшийся прямо в воздухе кусок. – В том, что ты никак не могла ему сказать, исключительно вина самого Энтони.
– Но…
– Нет, ты только подумай. – Роузи полила пирог горчицей и засунула в рот. – Туда не ховди, фюда не фмотви. Никакиф опеваций с двугими. Тока фперед. Жа ним.
Неожиданно Морен закашлялась и уставилась на молчавшую Рене. Несколько секунд за их столиком стояла пораженная тишина, прежде чем Роузи ошарашенно хохотнула:
– Он что, боится чего-то?!
Во рту резко пересохло, и пришлось сделать глоток, прежде чем где-то внутри нашлись силы ответить.
– Я не знаю. Не знаю! Возможно, повторения своих же ошибок. А может, ошибок наставника, который попросту его бросил… Предал в самый сложный момент, а потом намеренно искал кого-то похожего, пока не нашёл. Не знаю… не понимаю. – Неожиданно Рене прервалась и горько рассмеялась. – Боже, а ведь для Тони это и правда выглядело, точно насмешка!
– С чего ты взяла? – скептически фыркнула Роузи. Но замолчала, стоило Рене поднять на неё рассеянный взгляд.
– Потому что я и была той самой заменой. Заплаткой. Попыткой номер два. – Она замолчала, а потом расстроенно покачала головой. – И, кажется, таковой и осталась. Но уже для другого.
Рене деревянно улыбнулась в ответ нахмурившейся Морен, а та будто что-то просчитывала в уме. Наконец, задумчиво прожевав новый кусок пирога, Роузи медленно произнесла:
– Подожди, ты училась у этого… Хэмилтона. А этот земляной червь, выходит, тоже? Но как… – Роузи, очевидно, пыталась сложить в голове хронологию, но та никак не хотела выстраиваться в нужную линию. Наконец, махнув в бессилии рукой, Морен заявила: – Ладно, плевать. Вот я еще в голове этой нежити не копалась. Итог и без того ясен. По мнению злой моли, у вас все вышло наоборот – ученики предали учителей и так далее. Но знаешь что?
Рене вопросительно вскинула брови.
– Вам надо поговорить. – Рене невоспитанно фыркнула. – Эй, я серьезно. Эта проблема не стоит и таблетки парацетамола, а головной боли вы развели на хорошую порцию морфина. Сейчас он сломает пару стульев, пострадает, а потом соберет себя в кучу и начнет мыслить здраво. Раз он сам несостоявшийся нейрохирург, то уж должен пораскинуть мозгами, а не строить драму.
– Сомневаюсь. Он обещал лишить меня лицензии…
Рене прервал безудержный смех и полетевшие в ее сторону крошки, когда едва откусившая пирог Морен расхохоталась.
– Фто жа бвед! Он певепил на фурфете? Аван никогта эфо не подпифет. Вот увидиф! – гордо провозгласила с набитым ртом Роузи.
Однако все, что Рене увидела на следующий день – пустой кабинет. Тони не вернулся ни утром, ни днем, ни вечером. Его телефон не отвечал, когда она нашла в себе смелость все же набрать вызубренный наизусть номер. Молчал тот и глубокой ночью, которую Рене проворочалась в беспокойстве. Она волновалась. Ну конечно же! Переживала до леденевших под манжетами желтого свитера пальцев, еще больше винила себя, покуда память, как назло, подкидывала новые ужасы. А вдруг с Энтони что-то случилось? Вдруг он где-то в больнице? Или, еще хуже, в канаве? А может… На этом она себя обрывала, потому что вспоминать только закончившиеся кошмары оказалось невыносимо и страшно. Вдруг те окажутся правдой? Нет! О таком нельзя было даже подумать! А потому Рене металась по коридорам больницы, словно растревоженный зверь. Она старалась не растерять остатки надежды, однако очередное собрание в ординаторской вновь состоялось без Энтони. Как и несколько запланированных операций, которые Рене провела под контролем надсмотрщика из Квебека и двух ленивых хирургов. Как и… Ох, господи! Рене вообще не понимала, каким образом пережила эти три страшных дня, прежде чем где-то в полдень двери лифта на восемнадцатом этаже распахнулись.
Она не знала, где нашла в себе гордость в ту же секунду не кинуться к Тони, как смогла подавить совершенно неуместную радость и заткнуть поглубже желание улыбнуться. Вероятно, в том было виновато нахлынувшее удивление, а может, шок, потому что такого она точно не ожидала. Как и никто из присутствующих. Итак, доктора Ланга встретило обескураженное молчание. И дело оказалось не только в том, что, прежде чем он шагнул в коридор отделения, всех присутствующих окатила волна дикой вони, словно от гниющей свалки. Вид самого главного хирурга вызвал вздох у всех, кроме поджавшей губы Хелен. Старшая сестра бросила взгляд на замершую около стены Рене, дернулась было к Энтони, но тут же замерла под его взглядом. Ланг не был пьян. О нет. Он был одуряюще трезв, однако назвать его адекватным не получалось. Рене не знала, где он провел все эти дни, но узкое лицо давно заросло некрасивой щетиной, на чрезмерно впалой щеке виднелась свежая ссадина, а одежда – все та же, что и в злополучный вечер в Торонто – перепачкана то ли выпивкой, то ли рвотой, то ли неведомой грязью. На черной рубашке виднелись странные белые пятна, а брюки… Похоже, Ланг несколько раз упал, а потом вовсе свалился в канализацию или куда-то еще. Черт возьми! Рене на секунду зажмурилась, прежде чем заставила себя открыть глаза.
Тони тащился прямо по коридору, почти не шатался, но общая заторможенность почти кричала, насколько плохо ему давался контроль над собственным телом. Руки двигались из стороны в сторону чуть сильнее, чем надо, а большие ступни были готовы вот-вот запнуться друг о друга или о ровный пол. И все же Ланг полз вперед, туда, где темнела дверь его кабинета. Он миновал сестринский пост, зачем-то подхватил оттуда бумаги, которые немедленно сунул остолбеневшему Франсу, и только потом достиг тревожно застывшей Рене, чтобы… Чтобы просто пройти мимо и даже не повернуть головы.
Его провожали настороженными, немного опасливыми взглядами, ибо никто даже представить не мог, чего ждать от главы отделения. Стало понятно, что в ближайшие сутки, а может, и двое, придется справляться самим. Тем временем в самом конце коридора громыхнула дверь кабинета, и Рене наконец-то очнулась. Она часто заморгала, будто хотела прогнать сонное наваждение, и дернулась было помчаться за Энтони, но в этот момент кто-то невоспитанно схватил ее за рукав.
– Роше, подожди, – раздался испуганный шепот Холлапака, и ничего не оставалось, как повернуться к нему. – Что мне с этим делать?
Рене смерила взглядом неудачливого резидента и незаметно вздохнула. Очень хотелось обернуться и посмотреть на злополучную дверь, убедиться, что все хорошо, но – увы! – Франс тоже ее работа. По крайней мере, пока Энтони не вернется к своим обязанностям. Так что она молча взяла из нервно стиснутых и, кажется, опять вспотевших рук разноцветные папки, а потом быстро пролистала содержимое.
– Две биопсии, пункция и дренаж по Бюлау. Видимо, это твой план на сегодня. Справишься сам или… – Рене заглянула в широко открытые от страха глаза резидента – господи помилуй! – третьего года, а потом устало выдохнула. Ладно, это действительно ее работа. – Хорошо. Жди здесь. Я скоро приду.
С этими словами она натянуто улыбнулась и поспешила в сторону знакомой темной двери, пока Франс не придумал себе, ну и Рене заодно, очередную проблему. Однако стоило подойти ближе, как желание заходить умерло само собой. Кабинет оказался не заперт, а потому в тонкую щель отлично проглядывался узкий диван и торчавшие с подлокотника длинные ноги в черных ботинках. Чуть дальше то и дело мелькали бледные кисти, пока Энтони неумело массировал виски и затылок. Рядом стояла невозмутимая Хелен.
– Я тебя предупреждала, что так все и закончится, – донесся до Рене ехидный смешок. Медсестра прошлась по кабинету, а потом где-то скрипнуло кресло. – Помнишь? В тот день, когда ты решил поиграть в спасателя Малибу и устроил прилюдный разнос. Ну что? Выплыл?
– Заткнись, – лениво откликнулся Энтони, помедлил, а потом чуть сдвинул пальцы, и Рене едва не задохнулась от того, какой болью прошило виски.
– О, только не говори мне, будто убиваешься по какой-то девчонке. В жизни не поверю…
– Сегодня ты бесишь удивительно прицельно, – послышалось бормотание, а потом натужный скрип искусственной кожи, когда лежавшее тело завозилось.
– Черт тебя дери, Ланг! Это уже жалко. Ты жалкий, – в голосе Хелен было столько презрения, что Рене стиснула руки. Однако, прежде чем она успела что-то сделать, Энтони ответил сам.
– Ты глупа, ограниченна и совершенно бесполезна, – скучающим тоном начал он, и Рене показалось, будто где-то скрипнули стиснутые до боли зубы. – Потому что не понимаешь простейшей вещи. Состав нашего отделения меняется каждые два года. Люди приходят совершенно неподготовленными к такой работе, учатся, становятся классными специалистами, а потом валят туда, где жить проще и веселее. Где выше зарплата. Где им не портят жизнь дежурствами без шанса даже сходить пожрать. И что ты будешь делать, если вдруг появится шанс заиметь одного талантливого хирурга лет так на пять?
– Уж точно не буду иметь его по всем подсобкам, как, вероятно, делал ты.
– Только не говори, что была когда-то против. С тобой я поступил точно так же, – раздался злой смех, а в следующий момент послышался скрежет ножек тяжелого кресла.
– Хватит! Я осталась не ради того, чтобы смотреть, как ты трахаешь бездарную Клэр или кого-то иного. Мне просто нравится эта работа.
– О, еще одна обиженная, – Энтони нарочито демонстративно застонал. – Прекращай пафосно врать. Мы оба знаем, что нигде больше нам с тобой не ужиться. Ты такой же адреналиновый наркоман, как и я, без малейшего чувства сострадания или человечности. Так что лучше подай со стола бумаги и сделай мне кофе.
– Знаешь что, – огрызнулась явно оскорбленная Хелен. – Пожалуй, я недостаточно для этого умна. А потому открой рот и попроси об этом свою высокоинтеллектуальную шлюху Роше.
В кабинете воцарилась короткая тишина, которая прервалась лишь резким и жестким:
– Пошла вон.
Рене не знала, какое выражение было написано на лице главы отделения, зато разъяренный взгляд вылетевшей из кабинета Хелен прошил прямо до позвоночника. Холодный. Злой. Действительно обиженный. И, отступив от двери, Рене прикрыла глаза. Значит, вот как, доктор Ланг? Губы задрожали, но неимоверным усилием воли удалось сдержать позорное проявление совсем ненужной слабости. Ладно. Она все поняла. Развернувшись, Рене зашагала прочь. И удивительно, но лить слезы по одному очень плохому человеку больше не хотелось. Где-то внутри словно перегорела последняя солнечная лампочка, и совсем скоро потухнут отблески шедшего от нее света. Стала ли Рене любить меньше? Нет. Ни на грамм. Просто накопленного опыта внезапно оказалось слишком много, чтобы продолжать его черпать из этой бездонной бочки.
Но пока все еще получилось улыбнуться ждавшему Франсу, ведь он ни в чем не виноват. Да и Тони, если хорошенько подумать, тоже не в чем винить. Уж точно не в ее личных мечтах, ожиданиях и придуманных глупостях. В общем-то, где-то глубоко внутри Рене даже не удивилась. По крайней мере, какая-то ее часть будто знала или чувствовала, что так все и будет. Может, потому что на все бесконечные признания она в ответ ничего и не дождалась, а вероятнее, просто не хотела замечать очевидного. И все, о чем она теперь мечтала, – уехать. Сбежать, как можно дальше от сплетен, косых взглядов и намеренного игнорирования, которым наградил ее Энтони.
Именно мыслью «уехать» Рене жила две оставшиеся до поездки в Оттаву недели. Четырнадцать дней, во время которых она ощущала себя если не пустым местом, то бесполезной конечностью точно. С какой-то невообразимой легкостью Энтони показал всю рудиментарность ее существования в отделении. Рене больше ничего не решала, не стояла за операционным столом, не вела пациентов. Теперь этим занимался перепуганный Франс, которого то ли из вредности, то ли ради насмешки над вопиющим невежеством Ланг таскал за собой, словно карманную собачонку. И Рене, с грустной улыбкой наблюдавшая за этим со стороны, впервые задумалась – а с ней было так же? Смеялись ли вслед коллеги, когда смотрели на заглядывавшую в рот наставнику Роше? Сплетничали ли на досуге? Разбирали всю их жизнь? Делали ставки? Никогда прежде она не обращала внимания на досужие разговоры, а теперь вдруг сама себя устыдилась. Наверное, это и правда выглядело очень смешно. Но ничего не поделать. Прошлого не вернуть, а поступков не изменить. Просто впредь надо быть немного умнее и, может, чуть меньше верить в людей. Хотя последнего отчаянно не хотелось, потому что, как бы ни было сейчас грустно, когда-то внутри сидело яркое счастье.
Так что Рене не возражала в ответ на откровенное игнорирование, лишь пожимала плечами и искала себе другие занятия. Ее больше не контролировали, поэтому она успела побывать на операциях у кардиологов, заглянула к веселым ортопедам, подискутировала с парочкой трансплантологов и с восхищением наблюдала из смотровой за действиями нейрохирургов. Вниз, разумеется, ее не допускали. Никто не хотел ссориться с доктором Лангом, даже если самому Лангу было теперь наплевать. Но из груди все равно вырвался облегченный вдох, когда Фюрст удивленно покачал головой на осторожный вопрос Рене о будущем ее лицензии. Нет, Энтони не собирался никого отчислять. Рене просто оказалась предоставлена самой себе. Её будто больше не существовало. А потому она открыла тот самый потрепанный жизнью шкафчик, куда сложила оставшиеся в личном распоряжении учебники и несколько мелочей. Некогда перевезенные в Хабитат книги, кажется, никто и не думал возвращать, впрочем, как и одежду. И через несколько дней у Рене закралась мысль, что Тони их попросту выкинул.
Однако даже это больше не беспокоило. Со всей отчетливостью Рене понимала, что еще месяц назад сошла бы с ума от неопределенности или несправедливости, но теперь все прошло. Она отстраненно взирала на творившиеся вокруг события, пока в голове искрой билась одна-единственная мысль – уехать. Потерпеть буквально несколько месяцев, а потом постараться забыть Энтони, больницу и все с ними связанное. Разумеется, это будет непросто. А, скорее, совсем тяжело… Но свернувшись ночью под одеялом, Рене считала щелчки секундной стрелки и настойчиво убеждала себя, что все поправимо. Время идет, срастаются раны, точно хорошо зашитые швы, рубцуется ткань, а потом и вовсе рассасывается, чтобы слиться с нетронутой кожей. И, наверное, хорошо, что яркая, звонкая влюбленность давно перешла в спокойное русло любви. Уже не хотелось бросаться на стены или реветь ночь напролет. Теперь можно было спокойно жить с этой мыслью и не выковыривать сердце. Право слово, некроз со всем справится сам, а там, глядишь, закончатся свежие ткани. Однако, когда приблизилось время отъезда, уверенность Рене в своих силах едва не рухнула под обломками немного убогой, но от этого не менее личной жизни.
Встреча в столичной больнице была назначена на самое начало марта, в день, когда о наступившей весне напоминало исключительно короткое наименование месяца в телефонном календаре. Долгими уговорами и очень хитрыми перестановками в расписании, которое упорно не хотело подстраиваться под желания старшего резидента, Рене все же сумела освободить себе целый вечер и ночь накануне. Ей хотелось произвести впечатление, выглядеть самой лучшей, блестящей, ибо не каждый день мечта стучится в окно. А потому, хотя на столе уже лежал билет на завтрашний поезд, она и в последний вечер штудировала лекции и тот самый атлас, купленный на подаренные родителями деньги. Время на часах давно перевалило отметку невежливых визитов, отчего раздавшийся короткий стук в дверь вынудил Рене вздрогнуть.
Она могла не ждать визитеров – и, конечно же, не ждала, – могла даже не вставать с неудобного дивана. Бога ради! Половина первого ночи! Однако Рене знала, кто стоял у двери, а потому потянула на себя не запертую на замок створку и бросила в прохладное нутро старого коридора:
– Что-то случилось, доктор Ланг?
Она говорила спокойно, даже дружелюбно, хотя внутри все напряженно сжалось. И нет, вовсе не от ударившего в нос мятного геля после бритья. По крайней мере, очень хотелось так думать. Тем временем Энтони сделал два шага вперед и замер в небольшой прихожей.
– Твоя смена начинается в шесть, – процедил он, не удостоив приветствием, и Рене наконец оторвалась от учебника, чтобы вскинуть ошарашенный взгляд.
– Что?
Весь парадокс ситуации оказался даже не в том, что ради банального сообщения к ней приехал сам глава отделения. (Очевидно, причина крылась в чем-то ином.) Дело было в одной незначительной мелочи – Рене точно знала, что завтра у неё выходной. А потому она недоуменно моргнула один раз, другой. Однако Тони никуда не исчез. Он уставился в стену, где за удивительно короткое время остались невыгоревшие следы от когда-то висевших там акварелей.
– Завтра ты выходишь на работу в шесть. Мне повторить? – И кажется, каждое слово ему давалось с таким трудом, словно Ланг выдавливал их из себя. Рене же с шумом захлопнула учебник и скрестила на груди руки.
– И ради этого ты приехал посреди ночи?
– Да.
– У нас отменили телефонные звонки? Или тебе нужно что-то еще?
Тишина стала ей ответом. Энтони не повернулся, только смотрел на пустую стену и словно о чем-то думал. Наконец, устав от бесконечных игр в шарады, Рене коротко вздохнула.
– Нет, – ровно произнесла она. – У меня завтра свободный день.
– Я сказал… – начал было Энтони, но его мгновенно перебили.
– Я слышала, что ты сказал. Тем не менее, у меня завтра выходной. Это согласовано и внесено в расписание. – Рене говорила нарочито мягко, хотя внутри все сворачивалось в тугой узел. Ну уж нет! Испортить это она Тони не даст. – К тому же, я уже договорилась о замен…
– Ты никуда не едешь.
Ответ пришел настолько стремительно, что она дернулась и уставилась в стянутую тканью пальто спину Ланга. Он по-прежнему разглядывал что угодно, только не застывшую позади него Рене, а потому не видел, как напряглись стиснутые на книге пальцы. Так в этом дело? Опять в проклятой Оттаве? Но откуда он знал?
– Не тебе это решать. Уже нет, – попробовала она осторожно сгладить разговор, но вместо этого добилась лишь еще более грубого ответа.
– Я глава отделения, с которым у тебя заключен договор. А значит, ты никуда не едешь.
– Но почему…
– Потому что у тебя рабочая смена!
Под свой собственный крик Ланг, наконец, повернулся, и Рене смогла его рассмотреть. Осунувшееся лицо, пробившаяся некрасивым серым налетом щетина, впалые щеки… Право слово, с утра Тони выглядел намного лучше. Так что случилось? Медленно выдохнув, Рене потянулась в карман растянутой университетской толстовки за телефоном.
– Я не хочу ссориться, Тони. Не сейчас. Ты ясно дал мне понять, чего хочешь. А я рассказала тебе, чего же хочу сама. Здесь нет больше места приказам. Если тебя так беспокоят несостыковки с ассистентом, то, полагаю, мы можем решить это недоразумение, – произнесла она, глядя в сузившиеся глаза. – Давай позвоним в отделение и все…
Не успела Рене договорить, как выбитый из рук телефон полетел в сторону, ударился о стену и двумя пластиковыми обломками упал на пол. Испуганно охнув, она отступила, тогда как Энтони, наоборот, шагнул вперед и навис всей своей громадой роста. Никогда прежде Рене не замечала в его излишней худобе способности заполнить все доступное пространство. Но теперь он будто расползся, словно нарисованный монстр из фильма ужасов, а потом распустил вокруг клубы черноты, отчего в комнате стало темнее. По крайней мере, так показалось ошарашенной Рене. И это неожиданно пугало. Тони пугал.
– Не стоит, – тихо протянул он. – Я выразился достаточно ясно. Но, если хочешь, могу повторить по-французски. Ты никуда не поедешь. Ни завтра. Ни в любой другой день.
– Ты официально мне запрещаешь? – хмыкнула Рене, хотя внутри все сжалось от страха.
– Нет, – процедил в ответ Энтони. – Тебя там просто не ждут.
Рене громко расхохоталась, а потом выхватила из лежавшей на комоде папки приготовленные на завтра бумаги.
– Вот как? – воскликнула она и махнула перед лицом Энтони распечатанным документом. – Тогда официальное приглашение мне тоже мерещится? Я поеду туда, доктор Ланг…
– И останешься без работы, – закончил за нее Энтони, а Рене осеклась.
– Ты действительно… угрожаешь мне, – сипло прошептала она. – Действительно…
Энтони промолчал. Он только смотрел куда-то в очередную стену, отчего-то всячески избегая встречаться с Рене взглядом. И тогда она часто-часто затрясла головой. Хватит. Хватит! ХВАТИТ!
