Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 54 страниц)
– Господа, это медицинский кабинет, а не поле для лакросса. Пожалуйста, покиньте помещение и оставьте меня с пациентом, как того требует закон.
– Он арестован, мисс, – гаркнул один из полицейских. – За грабеж.
– Вот же придурок, – прошипел невесть как очутившийся за ее спиной старик Джон. – Говорили ведь… Йэх…
Рене бросила взгляд на ободранные в кровь руки Клопа и покачала головой. А тот смотрел на неё с такой надеждой, словно она не меньше, чем премьер-министр страны, и прямо сейчас придумает новый закон. Но чудес не бывает. Не говоря больше ни слова, Рене протиснулась сквозь толпу и подошла к мальчишке. Схватив с ближайшего стола простейший перевязочный материал, она кинула на пол сумку и прямо в верхней одежде уселась перед Клопом.
– Зачем? – задала Рене простой вопрос, из принципа переходя на английский который любая канадская полиция старательно игнорировала. А иногда могла за него даже оштрафовать.
– Зачем прибежал сюда? – насупился парень, но послушно протянул руку, повиновавшись требовательному взгляду.
– Нет. Зачем грабил. – Она тщательно вымывала из мелких порезов осколки и какие-то щепки. – Тебе нечего было есть?
– Нет, – огрызнулся Клоп и оскалился, словно детеныш канадской росомахи, когда на раны попал антисептик. Ох, малыш. – Мне нужны были струны…
– Ты издеваешься! – зашипела ошеломленная Рене, а Клоп даже отшатнулся от неожиданности и обиженно заморгал. – Ради куска нейлона решил опять поиграться с законом? Мик, тебе сколько лет?
Он нахмурился, услышав свое настоящее имя, но Рене не обратила внимания.
– А что мне было делать? – огрызнулся тогда в ответ Клоп. – Нет струн – нет денег, а нет денег – нет струн. И дека расшаталась…
– Но не воровством же, – она в отчаянии вздохнула. С такой примитивной логикой спорить было почти невозможно. – Думаешь, ребята не помогли бы?
– Вы там долго еще? – прервал их нетерпеливый полицейский.
– Сколько потребуется, – процедила Рене опять с женевским акцентом и снова вернулась к бинтам. – Насколько тебя теперь посадят?
– Месяца два или три, а потом исправительные работы. Точнее, прокурор уже скажет, – вздохнул Клоп и машинально погладил потрепанную гитару. – Вы присмотрите за ней?
– За кем? – недоуменно спросила Рене. Но вместо ответа мальчишка протянул ей инструмент.
– Эти, – кивок в сторону старика Джона и сердитого Чуб-Чоба, – даже за своими штанами уследить не могут. А уж о ней и подавно забудут.
Рене растерянно отстранилась.
– Пожалуйста? – Это была та самая полупросьба-полувопрос, отказать в которой она не могла. А потому оставалось только вздохнуть.
– Хорошо, – тихо проговорила Рене. И от увиденного в голубых глазах облегчения захотелось порвать на клочки этот чертов несправедливый мир.
В свою крошечную квартирку на втором этаже Рене ввалилась уже после полуночи. Взглянув на электронный циферблат, она хмыкнула новому рекорду и медленно сползла на холодный пол. Сорок часов. Наверное, все же стоило засунуть свою гордость куда подальше и взять у Ланга отгул. Но кто бы мог подумать! Рене покачала головой, а затем ласково огладила бок аккуратно поставленной рядом гитары. Лучшие деньки той давно прошли, но струнная красавица по-прежнему звучала звонко и чисто. Рене оперлась головой о стену и смежила веки. Следовало бы встать и почистить зубы, но сил уже не было. Полицейские ушли лишь полчаса назад, успев поговорить со всеми, кто еще находился в центре. Рене попросили не уезжать из города, на что она фыркнула и попросила перестать пачкать жирными отпечатками шкаф с медикаментами. В общем, голова гудела от событий, ноги от работы, а руки… руки вообще ничего не чувствовали, потому что окоченели. Стянув с себя тощий шарф, Рене расстегнула куртку и кинула ее тут же на пол. Завтра… Она все сделает завтра.
Со стоном поднявшись на ноги, словно совершив восхождение на Кордильеры, Рене огляделась и тяжело вздохнула. Какой же… бардак. Почти как у доктора Ланга. Вот, например, рядом с коробочкой, где раньше покоилась подаренная дедушкой брошь в виде нейрона, пристроились сваленные в кучу учебники, тут же на колченогом столе стояли пустые горшки для нуждавшихся в пересадке цветов, а дальше комод и ворох акварельных набросков. На старом кресле – чистый халат да вчерашнее платье. А на тумбочке у кровати, среди рабочих тетрадей по анатомии, лежала открытка. Откуда-то из Гватемалы, а может, из Гондураса – Рене не запомнила толком. Она больше вглядывалась в почерк матери, которым та поздравляла с давным-давно прошедшим днем рождения. Подумаешь, перепутала месяц, со всеми такое случалось. Ведь так? Но откуда тогда это чувство придуманности? Будто бы все открытки, подарки и воспоминания – плод воспаленной фантазии. Однако там же в конверте нашелся вполне материальный чек на целую тысячу долларов с набившим оскомину пожеланием купить себе что-нибудь для души. Рене хмыкнула и перевела взгляд чуть дальше. Туда, где лежало раскрытое на третьей главе новейшее издание атласа по неврологии с иллюстрациями Неттера. Куда уж душевнее… Пробормотав что-то про необходимость уборки, Рене прошаркала в ванную, оттуда на кухню за стаканом воды, потому что есть уже давно не хотелось, а дальше – кровать и забвение.
Утро наступило совсем неожиданно. Словно кто-то щелкнул в голове выключателем, и Рене открыла глаза. За окном стояла унылая хмарь, в комнате гуляли привычные сквозняки, радио бубнило нечто настолько безрадостное, что не хотелось даже вникать. С тихим вздохом выбравшись из теплой кровати, Рене попробовала кончиками больших пальцев ног холодный пол, поморщилась, а затем решительно встала. Ступни мгновенно свело из-за никуда не девшейся усталости, а в мышцы будто воткнули тысячу игл. Невольно охнув, Рене накинула старую кофту и похромала к окну отдернуть выгоревшие жалюзи. Ну а дальше, помимо нагонявшей тоску музыки, вселенная обрадовала отсутствием горячей воды, сломанным бойлером и опоздавшим автобусом. И когда на полчаса позже положенного Рене все-таки ворвалась в отделение, то вдруг вспомнила, что забыла дома обед. Стало понятно, что день как-то сразу не задался.
Единственное, чего ни она, ни доктор Ланг, ни кто-либо еще пока не знали, что каждое из этих событий, первопричина которых терялась в вечере вчерашнего дня или раньше, вдруг сорвала мир с положенной ему колеи. Все пошло под откос, отчего у запутавшейся в своих же ходах вселенной случился цугцванг, а каждый следующий шаг неизбежно вел к катастрофе. Что же, этот ноябрь был определенно из числа несчастливых.
Оповещение о чрезвычайной ситуации застало Рене в одной из процедурных, где во время простого осмотра у пациента случился спонтанный пневмоторакс. И она не обратила бы на привычный сигнал внимания, – ради бога, это крупнейшая больница Монреаля! – кабы не одна мелочь. Нюанс, что носил имя ее головной боли.
– Доктор Ланг. Код синий. Комната один-десять, – четко произнесла совершенно равнодушная к чужим проблемам система информирования. – Доктор Ланг. Код синий. Комната один-десять.
За почти три месяца работы в отделении хирургии Рене четко усвоила две вещи: нельзя пить воду из кулера в главном холле и… доктора Ланга вызывают только в совсем безнадежных случаях. В тот момент, когда пациент примерно уже на три четверти мертв или разобран на мельчайшие составляющие. Энтони могли выдернуть среди ночи или во время другой операции, и тогда приходилось заканчивать за него, а потом мчаться заново мыться. Его случаи всегда были сложными. Настолько трудными, что порой хотелось разреветься от напряжения или усталости. Но только они могли научить Рене тонкому искусству спасения жизней.
К тому моменту, как она влетела в помывочную, там уже было людно. Гремели столы с инструментами, из-за приоткрытой двери в операционный театр надсадно пищала аппаратура, и только Энтони невозмутимо стоял у стены, разглядывая носок своего левого ботинка. В любимой позе, скрестив на груди руки, он будто бы никуда не спешил, но вид его спокойного, почти каменного лица оказался для Рене неожиданным. Резко остановившись, она недоуменно взглянула на Ланга, а потом перед глазами взорвались фейерверки мигрени. Стало понятно, что вчерашняя тварь не ушла. Наоборот, она разрослась и пустила корни в каждую клеточку тела доктора Ланга. И с легким налетом фатальности Рене вдруг подумала, что выполни она вчера пустяковую просьбу, ничего бы этого не было. Ничего…
– Иди мойся, – пришел короткий приказ.
Казалось, Энтони даже рта не раскрыл, настолько старался не шевелиться. Итак, понадобилось две недели почти без сна, чтобы его мигренозный статус достиг апогея.
– Ну! – нетерпеливо выдохнул Ланг.
– Одна? Я не могу… – растерялась Рене.
– Ланг! Где тебя носит, – донесся знакомый голос, и Ланг медленно прикрыл глаза.
– Мойся, – отрезал он, а затем наконец-то оторвался от вертикальной кафельной опоры, но лишь для того, чтобы шагнуть к Рене навстречу и едва ворочая языком произнести: – Это твой пациент. Действуй.
– Энтони! – раздался чей-то удивленный вздох совсем рядом. Доктор Фюрст стоял в дверном проеме в операционную и, кажется, не мог поверить в услышанное. – Стажеру рано…
– Мойся! – жестко перебил его Ланг.
Это был очевидный приказ, ослушаться которого Рене не могла. У нее попросту не открылся рот. Но она перевела взгляд на дернувшегося к ним анестезиолога, и первое, что бросилось ей в глаза, – испуг. Алан казался не просто встревоженным. Он был едва ли не в панике, отчего внутри что-то противно кольнуло, а затем отвратительно взвыл длинный шрам. Рене сглотнула. Тупик! Они все в тупике! Почему-то стало тоскливо и страшно. Не лучшие эмоции перед операцией.
– Стажеру рано вставать за стол с такими травмами, – процедил тем временем Фюрст. Его тонкие бледные губы окончательно побелели, отчего россыпь до того невидимых веснушек вспыхнула яркими пятнышками, точно пыльца от цветков. – Ты рискуешь жизнью пациента.
– Она старший резидент…
– Энтони! Всего два месяца! – пытался вразумить его Алан, а сам оглянулся на брошенного пациента.
Из-за закрытых дверей Рене не видела, что происходит в операционной, но неправильный писк приборов был слишком очевиден. Энтони медленно моргнул, и стало до паники очевидно, что даже держать вертикально огромное тело дается ему неимоверным трудом. Рене чувствовала, как в черных пятнах исчезает периферическое зрение. Господи, будет чудом, если Ланга прямо сейчас не вырвет от боли.
– Доктор Роше, вас ждут. – Ланг невозмутимо кивнул в сторону мойки, и Рене словно что-то толкнуло под руку. Она пошатнулась и механически, как исполнительный робот, двинулась к раковине, а вслед неслись голоса. Взгляд сам метнулся к повешенному над раковиной зеркалу.
– Да ты рехнулся совсем со своей мигренью! Im Fall der Fälle bist du für einen Behandlungsfehler verantwortlich? Oder du hast den Absicht, das Mädchen zu bescheissen?[56]56
За мальпрактис в случае чего будешь отвечать ты сам, или же столкнешь девчонку?
[Закрыть]– шипение Фюрста в точности повторяло звук впрыснутых газов в систему вентиляциилегких.
– Еще пара минут таких разговоров, и пациенту уже не понадобятся ваши услуги, – невозмутимо откликнулся Ланг, проигнорировав сердитый вскрик, а Рене впервые услышала, как злится глава анестезиологии.
– Что за дерьмо ты творишь! Это не желчные пузыри вскрывать да зажим тебе подавать! Там человек умирает… Почти уже мертв, пока ты играешься в гуру от хирургии! – зарычал Алан, но замолчал, натолкнувшись на спокойный взгляд Ланга. По ту сторону зеркального отражения тот казался едва ли не равнодушным.
– Она готова, – спокойно проговорил Энтони, а потом добавил громко и четко. Так, чтобы услышала даже медсестра в операционной. – Начиная с этой минуты я беру на себя ответственность за каждое принятое доктором Рене Роше решение.
Она замерла с горстью мыла в руках, а Фюрст взвизгнул:
– Это так не работает!
Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент приборы запищали особенно противно, и анестезиолог метнулся обратно.
Ланг же медленно прошел вперед и замер за спиной Рене, которая в эту минуту судорожно скребла меж пальцев. От тщательного мытья рук ее отвлекло прикосновение к плечу, и она подняла голову, встретившись с Энтони взглядом в отражении висевшего перед ней зеркала. Все произошло так быстро, почти сумбурно, что Рене не успевала за несущимися вперед событиями. Вот она еще бежала по коридору, а теперь, кажется, будет оперировать без чьей-либо помощи и нести ответственность за каждый свой шаг. Страшно? Безумно! Господи, она действительно не готова! Однако Ланг смотрел удивительно безэмоционально, так сухо, словно собирался сообщить ежеквартальный финансовый отчет отделения. И сколько бы она ни вглядывалась, сколько бы ни искала в повисшем меж ними молчании, что именно чувствовал Энтони, не нашла и следа. Он спрятался в каменную раковину и полностью отрешился то ли потому, что не хотел волновать, то ли слишком переживал сам. Голову вновь сжало от боли, и вдруг стало удивительно ясно, что доктор Ланг давно этого ждал – дня, когда он окажется не в состоянии встать за стол, и Рене придется справляться одной. Потому устраивались все те невероятные гонки с тестами, операциями и опросами. Но… Рене бросила новый взгляд в зеркало и поняла: они все равно опоздали. И ей бы разозлиться, отказаться, вызвать другую бригаду, но времени не осталось, да и звать, в общем-то, было некого. Им все еще не хватало хирургов. Она посмотрела на свои мыльные руки и вздрогнула, когда услышала тихий голос:
– Представь, будто их нет. И никого не слушай.
– Я не готова… – выдохнула Рене всем известный факт.
Захотелось плаксиво добавить, что так бросать ее слишком жестоко. Что есть миллион причин, почему Ланг должен стоять с ней там, у операционного стола и контролировать каждый шаг. Привычно. Безопасно. Однако, она наткнулась лишь на едва заметную улыбку, и возражения умерли сами собой. Похоже, время действительно пришло. Краешки бледного рта Энтони чуть дернулись вверх, пока пальцы бессознательно собирали ее выбившиеся из косы светлые пряди, а потом аккуратно прятали их под плотную ткань завязок.
– Ты сегодня удивительно много споришь, – мягко пожурил Ланг. – Я буду наверху.
С этими словами он отступил, потому что в помещение ворвался Алан Фюрст с целой пачкой рентгеновских снимков в руках. И при первом же взгляде на них Рене почувствовала, как зашевелились волосы под хирургической шапочкой. О боже! О боже… Она в панике оглянулась в поисках Ланга, но он уже ушел.
Глава 23
То, что сейчас лежало на операционном столе мало походило на человека. Разбитые вдребезги ноги, проткнутый насквозь живот, тело до неузнаваемости все в мелких порезах от лопнувшего ветрового стекла. Говорят, машина трижды перевернулась. И потому чудо, что остались целы глаза, но руки… Их Рене заметила в первую очередь. Не дыру, вокруг которой зеленая ткань уже до черноты пропиталась сочившейся кровью, не сломанные ключицы, не гематомы, но неестественно вывернутые пальцы, откуда торчали мелкие кости вперемешку с мышцами и обрывками нервных волокон. Такие изломанные, словно по ним трижды ударили молотком. А потом ее взгляд упал на лицо, и впервые стало так страшно, что Рене захотелось сбежать. Броситься прочь из комнаты, вон из больницы… из города. Она чувствовала, как задрожали от волнения пальцы, и вдруг поняла – не забудет. Чем бы ни закончилась сегодняшняя операция, Рене не забудет ни пациента, ни свою панику, когда на одно лишь мгновение показалось, что на столе лежит Энтони. Распластанный и почти уничтоженный, с текущей из ран прямо на пол донорской кровью, которой хватило бы уже на пару новых людей. Худший кошмар наяву! И наверняка стоило бы задуматься, отчего это привиделось… Почему она вообще обозналась, но Рене сделала шаг к столу и попросила поправить лампу.
Видит бог, из миллиона тяжелых случаев Ланг невольно всучил в неопытные руки своего резидента самый невыносимый. И дело было не в серьезности ран, хотя от увиденного хотелось скрипеть зубами, просто отрешиться от померещившегося на секунду образа оказалось невероятно сложно. Рене бросала взгляд на негатоскоп, где черной полосой висели снимки с томографа, а сама видела краешек изогнутого слишком крупного носа, вздернутый вверх подбородок, острую линию челюсти. Даже волосы под тонкой полупрозрачной шапочкой казались такими же черными. Это отвлекало. Иллюзия сбивала сердце с четкого ритма, сводила судорогой пальцы, вынуждала решения спотыкаться на каждом шагу. Рене опасалась смотреть наверх, где стоял Энтони, боялась выдать перед ним свой неправильный испуг не за жизнь пациента, а совсем другую. Ту, которой сейчас совершенно ничего не угрожало. От этого внутри просыпалась обида – несправедливая, мелочная, глупая – на то, что Ланг оставил ее здесь одну. Испуганную и растерянную.
Рене на секунду зажмурилась, а потом снова уставилась в открытое операционное поле. На самом деле она неправа. Энтони незримо присутствовал в каждом шве или надрезе. Он будто кукловод руководил их действиями, лишь иногда снисходя до громкой связи, но в остальном ему было достаточно острого взгляда в уставшие спины. Однако даже это никак не могло изменить того, что от яркого белого света уже начинало саднить глаза, а сам пациент теперь представлял собой одно сплошное пособие по хирургии. Больница была хоть и лучшей, но все-таки старой. Здесь слишком быстро делалось душно от работавшей аппаратуры, бестеневые лампы периодически заедали и не давали нужный угол, а стол оказался слишком высок для низенькой Рене. Но ко всему можно привыкнуть, да и выбора, в общем-то, у неё не осталось. А потому одна песня в музыкальном центре сменяла другую, стрелки в часах на стене равнодушно отмерили пару часов, а затем еще два, и было неясно, когда все наконец-то закончится. Работы предстояло чудовищно много – Рене закрывала одну рану за другой, но провернувшийся у бедняги прямо в животе металлический штырь задел слишком много. И где только он умудрился поймать его в закрытой машине? Или то была часть ее корпуса? В голову лезли ненужные мысли, пока руки привычно сшивали, прижигали и иногда резали. Рене бросила быстрый взгляд напротив и увидела сосредоточенное лицо Хелен. Медсестра тоже устала.
По плечам пробежала волна мурашек, словно кто-то хотел ободряюще их коснуться, но Рене дернула головой, и ощущение исчезло. Мысли снова потекли в ритм мелодии из музыкального центра. Забавно, но Энтони отдал ей всю команду. Лучших из лучших. Тех, с кем работал уже несколько лет. Но, что еще удивительнее, ни у одного из присутствующих не возникло вопроса, отчего же главный хирург прямо сейчас молча стоит у смотрового окна над их головами, а не раздает команды в операционной. Просто доктор Ланг сказал, что так надо – значит, так надо. О да, в его работе споры часто могли закончиться слишком печально. Уж это Рене усвоила на отлично.
– Ортопеды ждут команды, – неожиданно раздался тихий голос Алана, который обменялся с Энтони быстрым кивком.
В первый раз за все это время главный анестезиолог оторвался от показателей своих мониторов и посмотрел на стоявшую напротив него Рене. А она сосредоточенно искала источник нового кровотечения, и чем больше проходило времени, тем тревожнее становилось. Что-то было не так… Плеча вновь вопросительно коснулись, но она лишь отмахнулась. Господи, Энтони, если так интересно – спустись и помоги! Но он остался стоять на верхотуре или, вернее, на пьедестале. Недостижимый в своей непоколебимости и непоколебимый в своей недостижимости в венце из боли. Рене раздраженно хмыкнула и на секунду зажмурилась.
Во время неудачной аварии было задето слишком много мелких сосудов, что сочли своей обязанностью непременно покровоточить, а еще оставалась искромсанная брюшная артерия. Так что пока пациент ждал положенной ему помощи и ехал до монреальской больницы, в его организме не осталось ни капли собственной крови, полностью заместившейся донорской плазмой. В общем, пол под ногами уже скользил и отвратительно хлюпал, повсюду валялись тампоны, не влезшие в мусорный бак, а алые вишенки на желтых хирургических тапочках давно скрылись под красными пятнами. Но Рене этого не замечала. Она вообще не обращала внимания ни на что, кроме работы и… изувеченных рук некого Рэмтони. Господи! У них даже имена оказались похожи! Так, возможно, именно поэтому ей было так страшно. Случись что-то подобное с Тони, и она… Она что? Рене не находила ответа, но от вида изуродованных рук становилось до дрожи жутко, а по спине катился ледяной пот, несмотря на духоту комнаты. И Рене хотела бы не смотреть, но взгляд то и дело соскальзывал на изломанные пальцы, откуда едва заметно капала светло-розовая жидкость.
– Заканчивай с кровотечением, зашивай и придет смена.
Она тревожно посмотрела на неправильно влажное от сочившейся крови поле, поджала губы и в сотый раз оглянулась на искореженные ладони Рэмтони. Инвалид. Перед ней наверняка лежал человек, который в будущей жизни никогда не возьмет ни ложку, ни нож, не сядет за руль, не напишет и строчки. И именно в этот момент Рене вдруг поняла, что ей жизненно важно это исправить. Закрасить картинку перед глазами, починить сломанное, перерисовать неверные линии, чтобы потом не видеть во сне кого-то другого… Того, кто не ценил ничьи жизни, и свою в первую очередь. Рене взглянула наверх, где черным пятном виднелся следивший за операцией доктор Ланг, и упрямо тряхнула головой.
– Я справлюсь сама.
– Энтони сказал, на сегодня достаточно… Ты устала.
– Нет! – огрызнулась раздраженная Рене. Руки! Уж руки она спасет точно!
– Доктор Роше, у нас здесь не принято устраивать диспуты с главным хирургом, – напряженно процедила Хелен. А потом вдруг стало не до разговоров.
– Выключите музыку, – едва слышно произнесла Рене, но команду выполнили моментально, и в операционной стало удивительно тихо.
Бог его знает, кто был виноват. Отвлекшийся на ненужные споры Алан Фюрст или упрямая Рене, не доведшая до конца диагностику скорая, а может, никто – так просто случилось. Но когда, спустя пару секунд от приказа, и без того нервный ритм кардиографа резко сорвался на монотонный писк, стало действительно страшно. Давившую до этого усталость словно смахнули тряпкой, а зрение обрело нечеловеческую четкость. И Рене в последний момент успела дернуться прочь от разреза, когда с заряженным дефибриллятором к ней подлетел Алан.
Звук разряда был удивительно знаком, пробудив в голове совершенно ненужные сейчас образы. Распростертый на полу Чарльз Хэмилтон, и глухой треск. Кардиограф судорожно пискнул несколько раз, а потом снова противно завыл на одной тонкой ноте. Но Рене уже не слышала. С нарастающей паникой она смотрела на кровь, что вновь сочилась на пол.
– Откуда? – прошептала Рене ошарашенно.
Этого не могло быть. Малое подтекание, которое она безуспешно искала последние полчаса и с которым всегда справлялся обычный коагулятор, никогда не дало бы такого потока! А тем временем темно-красные струи с каждой секундой бежали быстрее по обработанной коже. Рене дернулась было к бесчувственному Рэмтони, но Фюрст больно толкнул в бок.
– Не мешайся!
– У него кровотечение…
– У него фибрилляция! – рявкнул он, а потом раздался второй по счету треск. И как только засвистел набиравший новую мощность дефибриллятор, Рене рванула вперед, проигнорировав, рвущееся извне осторожно-взволнованное недоумение.
Быстрый взгляд наверх показал – Энтони тоже не ждал ничего подобного. И это не утешало. Наоборот, Рене разозлилась. Да, всего на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы отмахнуться от витавшего в воздухе навязчивого вопроса: «что происходит?» Господи, она тоже хотела бы знать…
На самом деле, с таким кровотечением вариантов было всего два – либо она не заметила повреждения печени, что стало бы крупнейшей ошибкой и однозначной потерей всех шансов на получение лицензии, либо… либо проблема была в сердце, и тогда… Что тогда, Рене предпочитала не думать. Все мысли вообще разом вылетели из пустой головы, оставив руки почти вслепую искать повреждение. Вспарывать грудную клетку не было времени, а значит придется бросить монетку и понадеяться на удачу.
– Ну же, не подведи меня, Рэмтони, – пробормотала Рене, пока осторожно ощупывала темно-розовую, гладкую печень. Такую идеальную… такую, черт побери, целую! – Ты же хочешь жить, так подскажи – где!
Но ответом, разумеется, было только равномерное движение искусственных легких.
– Роше! – воскликнула Хелен и успела в последний момент оттолкнуть руки Рене, прежде чем раздался очередной разряд. Глаза всех метнулись к экрану кардиографа, где насмешливо мелькнули три ровных пика, а затем снова прямая. Рене услышала, как рядом с ней скрипнула зубами медсестра.
И вновь пальцы осторожно ощупывали миллиметр за миллиметром, пока над ухом противно свистел дефибриллятор. Вот один шов, вот второй… Здесь был размозжённый участок, который она удалила. Нет! Все было сухо. Под маской от волнения становилось нечем дышать. Неужели она что-то пропустила? Рене видела, как вводились новые дозы гормонов, как опять придвинулся Фюрст, и едва успела дернуться в сторону. Ничего. Ни на экране долбанного кардиографа, ни перед глазами. Снова и снова. Осмотр – руки – разряд. Осмотр – руки… У Рене была всего пара секунд, чтобы принять последнее решение. Схватив со стола Хелен скальпель, она несколько раз полоснула по левому межреберью, интуитивно, почти неосмысленно, а затем скользнула пальцем в открытую рану. И то, что прямо сейчас убивало их пациента нашлось сразу за перикардом. Мгновенно. Ещё одно чудо, но на этот раз опоздавшее, отчего Рене замерла, а потом прикрыла глаза в безнадежности осознания. Сердце было мягким на ощупь и необычно спокойным, обездвиженным, так что упиравшаяся в палец твердая острая грань чувствовалась особенно ясно.
– Что ты… – начал было Фюрст, но осекся, когда поймал в ответ полубезумный взгляд.
Принимать решения всегда тяжело, и подчас открыть рот, чтобы сказать короткую фразу, оказывается слишком трудно. Челюсти словно слипаются, язык не шевелится, а гортань не сокращается и не может издать простейшего звука. Словесный и эмоциональный тупик, когда все разом падает в пропасть бессмысленности. Бессмысленно говорить, бессмысленно делать, бессмысленно даже дышать, бессмысленно выяснять, кто ошибся, ругаться или же спорить. Ведь это ничего не исправит, так зачем тогда открывать рот? Именно это чувствовала сейчас Рене, пока в палец упирался осколок ребра, а команда из десяти человек ждала хоть каких-нибудь пояснений. Они все ошиблись, но Рене винила только себя.
– Фиксируйте время смерти, – наконец проскрежетала она, а затем медленно перевела взгляд на бледный профиль Рэмтони и почувствовала, как задрожали руки. Ну, здравствуй, личный кошмар.
Когда в операционной один за другим погасли шары бестеневых ламп, Рене устало прикрыла глаза и пошатнулась. Нащупав рукой стену, она оперлась на прохладный кафель, не задумываясь, что пачкает его темными разводами, и медленно двинулась к выходу. Посмотреть наверх, где ждал отчета наставник, она так и не смогла, потому что… Господи, Рене Роше только что убила человека! Она зажмурилась сильнее, а потом налетела на какую-то стойку.
– Рене, – раздался над ухом тихий голос доктора Фюрста. – С тобой все в порядке?
Нет. Конечно, нет. Однако вместо ответа она лишь неопределенно мотнула головой и двинулась дальше, но Алан все же попытался было подхватить ее под руку. Почувствовав это, Рене испуганно отшатнулась в сторону, а затем ввалилась сквозь открытые двери в помывочную. А там было ожидаемо людно. И каждый – черт возьми! – каждый здесь решил бросить взгляд на пошатывающегося резидента. Рене не знала, смотрел ли кто на неё с усмешкой, а может, с разочарованием, была ли там злость или же равнодушие. Она просто молча стянула перчатки, затем халат и скинула несчастливые перепачканные «вишенки». Интересно, их удача закончилась с тех самых пор? С распростертого на полу тела и звонка с сухой фразой «mortuus est»?
Ледяной кафель неприятно, но так отрезвляюще холодил ступни, пока Рене шла до двери. Она чувствовала, как где-то впереди сюда спешил Энтони. Знала, что должна была бы остаться, выслушать, разобрать до мельчайших подробностей каждый свой шаг, пересмотреть видео, обсудить, найти выход, дабы подобное никогда больше не повторилось… Но не могла. Не сейчас. В груди вновь поднялась все та же по-детски нелепая обида – ее бросили. Столкнули в пропасть точно желторотого птенца, а она не взлетела. Рене разбилась. В голове было пусто да звонко, словно в сломанном колоколе, по которому в последний раз ударили молотком, и хотелось найти такое же пустое, гулкое место. Без сотен людей, без шума и гвалта, без странных взглядов и неуместных вопросов.
Босые ноги замерзли мгновенно, стоило пересечь длинный коридор и свернуть в главный корпус. Рене давно стянула перепачканные носки и выкинула их в ближайший мусорный бак. Неправильно, конечно. Но не плевать ли уже? Так что теперь она остро чувствовала гулявшие по полу отчаянные сквозняки и каждую щербинку в старом покрытии, пока брела куда-то вперед. Хотелось спрятаться. Остаться наедине со своими мыслями, чтобы устроить им достойные похороны. И подходящая для этого комната подвернулась за третьим по счету поворотом. Это был какой-то зал для конференций или совещаний, бог его знает. Хрустнув разболтавшейся ручкой – и почему они здесь всегда заедали? – Рене заглянула в темное помещение, что оказалось густо заставлено стандартными стульями. В нем было темно, немного душно, но ковровое покрытие приятно согревало озябшие ступни. Вдалеке на стене виднелся белый экран для проектора и почему-то большой черный крест. Рене зашла внутрь, проигнорировала удобные кресла и забилась в уголок рядом с задернутыми жалюзи, где свернулась клубочком прямо на твердом полу. Теперь следовало понять, что делать дальше.
Без сомнений, их всех ожидала комиссия, прилюдный разбор с главным врачом и слушанье. Возможно, не одно, а целый каскад допросов, обсуждений и пошагового анализа. Когда пациент умирает в палате – это, разумеется, грустно, но такое бывает. Однако операционный стол считался местом святым и неприкосновенным, где чудеса довлели над природой, здравым смыслом и иногда переигрывали даже физиологию. Любая ошибка там приравнивалась к преступлению, что каралась огромными штрафами, потерей лицензии, а может, и тюремным сроком. Так что им придется очень постараться, чтобы доказать свою невиновность. Оставалась только одна проблема – Рене совсем не была уверена, что не виновата.
Из груди вырвался тяжелый вздох. По-хорошему, надо было вернуться и открыто встретиться с последствиями своих же решений, но никаких сил не хватало. В голове билась мысль, что она снова кого-то убила. И потому Рене малодушно продолжала отсиживаться в темноте, уткнувшись лицом в колени, пока неожиданно не услышала это. В пустой комнате раздался непонятный скрип, за ним гулкий стук, а после в пыльном воздухе поплыл небрежно взятый аккорд. Бог его знает, как Рене не заметила инструмент раньше, но в личности беспардонно нарушившего ее уединение человека сомнений не было точно. А он тем временем перебрал пальцами клавиши, ударил несколько раз по одной, особо фальшивой, хмыкнул и принялся наигрывать какую-то мелодию. Та казалась знакомой, даже несмотря на гнусавое звучание расстроенных струн, но Рене никак не могла вспомнить, откуда же ее знала. Наконец, не выдержав, она повернулась и уставилась в черную спину доктора Ланга, который сидел за стареньким, весьма потрепанным фортепиано. Боже, зачем оно здесь? Впрочем, ответ нашелся сразу. Инструмент доживал свои последние годы в виде подставки для рекламных стендов во время очередных конференций. Видимо, она поэтому его не заметила. Тряхнув головой, Рене спросила, хотя не надеялась на ответ:
